---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Шленский
WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------
В тот вечер Гнидыч позвонил мне необычно рано и сказал, что раздумал
идти на вечернюю лекцию по теории контрапункта и вместо того приглашает меня
в гости, шмальнуть травки.
-- Трава убойная, заявляю ответственно, как самый талантливый студент
консерватории. Ты такой травы еще никогда не пробовал. Это я, гениальный
Николай Гнедич, говорю тебе собственной персоной. Приезжай.
Интересно, а можно ли говорить не собственной персоной, а чьей-нибудь
еще? Понятное дело, нельзя! А тогда зачем такие слова зря произносить?
"Собственной", да еще "персоной". Наверное затем, что все-таки можно
что-нибудь сказать и чужой персоной, если эту персону подучить, кому и что
сказать, и заинтересовать материально. Например, заплатить. С этой точки
зрения вообще получается, что мало кто чего говорит собственной персоной, а
все в основном говорят чужими персонами. Ведь и вправду - сколько всякой
херни мне приходится говорить не потому что я хочу ее сказать собственной
персоной, а просто потому что по делу надо все это сказать, чтобы на жизнь
заработать. А вот Николай Гнедич - человек гениальный. И говорит он
гениальные вещи собственной гениальной персоной.
Вообще то, он Гнедич только по паспорту. А по жизни самый настоящий
Гнидыч. Не потому что он может, например, подставить или сдать кого-то,
вовсе нет. Гнидыч не такой, он хороший. А Гнидыч он потому что любой, даже
самый замечательный оттяг он непременно пытается обставить с
научно-мистической, шизо-интеллектуальной точки зрения. Вместо того чтобы
отдаться течению нирваны, как все нормальные люди, он начинает в обдолбанном
состоянии философствовать, нести всякую заумь и обламывать кайф хорошим
людям. Говорит, что это его раскрепощает интеллектуально, высвобождает
кармические силы и раскрывает сознание так что оно делается размером со всю
Вселенную.
Однажды он начал гнать по поводу того что для человеческого зародыша
материнская матка как раз и представляется Вселенной. Он там подвешен на
пуповине, барахтается в какой-то жидкой юшке, дышать ему не надо, потому что
за него дышат, пить-есть тоже не надо - короче, вообще ничего не надо, кроме
как откровенно кайфовать. А потом, когда начинаются роды, юшка выливается,
матка сокращается, становится тесно и неуютно, в общем, очень хреново.
Именно по этой причине, когда спиногрыза вытаскивают наружу, он дико орет со
всей мочи, потому что ему первый раз в жизни обломали кайф, длившийся целых
девять месяцев.
-- А сколько раз еще обломают! - сокрушался Гнидыч. - А он же не дурак,
он уже все понял, что его по жизни ждет, вот поэтому он так и орет.
Гнидыч в это месте воодушевился и стал нести совершенную ахилесицу.
Ахилесица - это помесь ахинеи и околесицы, термин, придуманный специально
для Гнидыча, который любит ее нести.
-- Вот подумайте сами,-- размахивал руками Гнидыч,-- все считают, что
когда двое трахаются, то эти двое как раз и кончают. Правильно?
-- Ну и? - мрачно спросил Брюшистый Скальпель.
Брюшистый Скальпель - это приятель Гнидыча, хирург из городской
больницы, который поит его медицинским спиртом за то что Гнидыч угощает его
травой и играет ему на саксофоне. У добряка-хирурга плотное брюхо доброго
мясника и блестящий лысый скальп без всяких признаков растительного покрова.
А вообще, по жизни, брюшистый скальпель - это инструмент такой. Ну типа,
гуманный такой медицинский ножик для резки людей, у которого лезвие выгнуто
брюхом книзу. А бывает еще скальпель с плоским лезвием. А бывает грудинный
нож у патологоанатома, которым грудину и ребра режут с аппетитным хрустом.
Но это детали.
-- Так вот,-- продолжил Гнидыч, на самом деле кончают всегда не двое, а
трое. И если при этом телка залетает, то этот третий так дальше и кайфует
все девять месяцев подряд. И потом когда он вырастет и сам кончает в
качестве первого или второго, он частично вспоминает как он кончал, когда
был еще тем, третьим. Он собственно, только потому и хочет кончить первым
или вторым, потому что хочет повторить то, что чувствовал, когда кончал
третьим, все девять месяцев подряд. Только далеко не всем это удается.
Тут Брюшистый Скальпель подмигнул мне и в свою очередь стал долго и
серьезно рассказывать Гнидычу, что когда этот третий мужеска пола сидит в
матке, обмотанный пуповиной, то у него яйца сперва находятся не между ног, а
глубоко в животе. А потом они долго спускаются вниз по паховым каналам, пока
не уходят в мошонку.
-- А к чему ты это гонишь? - не понял Гнидыч.
-- А вот как раз к тому, -- серьезно ответил Брюшистый Скальпель, --
что я тебя сейчас возьму всей пятерней за яйца и начну со всей силы
вкручивать их обратно в живот, по эмбриональным каналам, если ты только сей
момент не прекратишь свой трансперсональный пиздеж. Или лучше вот так:
сейчас мы с Ромычем вдвоем кончим вот этот флакон со спиртовой тинктурой, а
тебе хуй в саксофон! Идет?
-- Нет. Не идет,-- ответил Гнидыч и быстро достал три стакана.
В тот раз он вел себя вполне пристойно, зауми не гнал и лабал на саксе
охренительный джаз под цифровой квадрат, и только иногда, когда держал
паузу, пугал Брюшистого Скальпеля, что вот сейчас у него из саксофона
выскочит обещанный хуй, на манер как из фотоаппарата вылетает птичка. И не
просто выскочит, а еще и всяких пакостей наделает. Каких именно пакостей
может натворить хуй из саксофона, Гнидыч не уточнял. Он никогда ничего не
уточняет, а только запугивает народ, доводя его до беспомощного состояния.
Правда, Брюшистого Скальпеля хуем из саксофона не запугаешь, он еще и не
такое видал.
Растут в наших лесах грибы - с виду ничего особенного, пухлые, с
перепонкой посредине. Если разломить такой гриб, из него сыплется вонючий
порошок. Если просушить этот порошок, смешать с травой в пропорции два к
одному и это смесь покурить, то полученные в результате глюки ни с чем
сравнить нельзя. Брюшистый Скальпель рассказывал, что после обкурки этой
смесью на него напали летающие прокладки с крылышками. Вместо клюва у этих
прокладок были медицинские иголки крупного калибра, типа как от подключичной
капельницы. Хирурги называют такую иголку не иголкой, а троакаром. И вот
неисчислимая стая летающих прокладок начала пикировать на Брюшистого
Скальпеля со стервячьим писком, норовя попасть троакарами в подключичную
вену. Но Брюшистый Скальпель не растерялся, а громко бзднул, что было сил.
Вампирские прокладки газовой атаки не выдержали и все как одна спикировали
вниз и воткнулись в ковер. Было очень занимательно наблюдать как Брюшистый
Скальпель собирает их с ковра по одной и кладет в воображаемый мешок,
матерно бурча. Мы его потом долго подкалывали, что он набздел со страху, а
он с достоинством отвечал, что вовсе не со страху, а для самозащиты.
Все это я вспоминал, трясясь и позвякивая на задней площадке двадцать
третьего трамвая. Я безотчетно смотрел в трамвайное окно, обращенное назад,
в сторону, противоположную движению, и наблюдал, как из-под невидимой мне
трамвайной задницы вылазят и хмуро отползают назад кривоватые рельсы, густо
усеяные неровными поперечинами шпал. В промежутках между шпалами мелькал
разнообразный мусор, кое-где произрастала жухлая грязная трава, а в одном
месте лежала дохлая крыса, похожая на стоптанный башмак с нелепо торчащим
хвостом. В целом картина чрезвычайно напоминала мелькание кадров в
старорежимном кино, не хватало только надписи "обычный формат".
Есть такая классическая фраза: "Подъезжая к деревне, сердце радостно
забилось". Раньше я не понимал ее смысла. А понял только когда, выходя из
трамвая в задумчивом состоянии, со мной случилась подляна. Я вступил правым
ботинком в кучу говна. Откуда на трамвайной остановке оказалось говно, я
выяснять не стал. Чего ж ему там не оказаться-то? Вот если бы там оказалось
что-нибудь хорошее - вот тогда было бы удивительно. Я кое-как очистил
ботинок от явных следов вторичного продукта с помощью подручных средств и
поплелся к Гнидычу, оставляя за собой позорный вонючий след.
Придя к Гнидычу, я первым делом отмыл ботинок дочиста и пожаловался ему
на судьбу, не забыв рассказать о том, что теперь от трамвайной остановки
прямо к его квартире тянется позорный вонючий след. Гнидыч отнесся к этой
новости как всегда по-философски.
-- Ромчелло, не расстраивайся! Вся наша жизнь - не более чем серия
позорных вонючих следов. Следом больше, следом меньше - какая разница! А вот
ты представь себе, что было бы, если можно было бы видеть вообще все следы,
которые человек оставил за свою жизнь. Вот как ты себе это представляешь?
-- Ну наверное типа как карта какая-нибудь. А на карте сплошь следы,
следы... Много следов. Всюду где побывал за свою жизнь - всюду следы.
-- Правильно! Вот допустим - съездил ты разок в Ростов-на-Дону трахнуть
телку, с которой по интернету познакомился, и сразу на этой карте остались
твои позорные вонючие следы. Следы ботинок на асфальте, следы пальцев на
дверной ручки, следы губ на водочном стакане.
-- Все ты врешь! - не выдержал я. - Мы шампанское пили из фужеров!
-- Ну хорошо, на фужере. А ты у нее переночевал?
-- Ну да, а как же!
-- Значит, добавляем еще следы твоих слюней на телкиной подушке и следы
твоего говна в телкином унитазе. А про следы твоей спермы в телкиной пизде я
уже и не говорю - сам таких следов оставил немеряно.
-- Опять ложь, пиздеж и провокация! - огрызнулся я. - Мы гондонами
предохранялись.
-- Ну значит, все равно следы остались на гондонах. Какая разница?
Главное, о чем я тебе толкую, это то, что вся наша жизнь - это и есть
непрекращающийся позорный вонючий след. Или наоборот - много таких следов.
-- Так все-таки, один след или много следов? - решил уточнить я.
-- Ромчелло, один или много - это вопрос слов и точки зрения, а не
вопрос сути. Вот когда парикмахер говорит "волос", ну там, "густой волос"
или "жесткий волос", он же не имеет в виду один волос, а имеет в виду много
волос. А вот еще - в магазине пишут: "Продается рыба". Что ж там, по-твоему,
одна единственная треска продается? Козе понятно, что одна рыба не может
продаваться всем покупателям и один волос не может быть густой.
-- Тогда как же это понимать?
-- А очень просто! - торжествующе заключил Гнидыч. - Имеется в виду
абстрактный волос и абстрактная рыба. Профессионал имеет дело не с
множеством конкретных объектов, а с одним абстрактным объектом. Все
конкретные объекты для него сливаются в один абстрактный. Парикмахер
работает с абстрактным волосом, а продавец рыбы - с абстрактной рыбой. Один
абстрактный волос подразумевает все существующее множество конкретных волос,
а одна абстрактная рыба состоит из множества конкретных рыб. Например,
треск.
-- Какой треск? - не понял я.
-- Не "какой треск", а "каких треск". Ну, не треск, а тресОк или
трескОв. Тьфу ты бля! Ну пусть тогда будет селедок. Короче, когда продается
сельдь, то это значит, что продается много конкретных селедок.
-- А когда продается не сельдь, а селедка, то выходит что всего одна
селедка и продается? - не понял я. И сразу решил уточнить - Ты что, хочешь
сказать, что если сельдь, то значит абстрактная, а если просто селедка, то
вроде как конкретная?
-- Навряд ли. - усомнился Гнидыч. - А может, и вправду. Ведь когда
говорят "продается картофель", или "собрали урожай моркови", то вроде бы как
получается абстрактный картофель и абстрактная морковь. А вот когда сварил
картошку и съел морковку, то уж куда конкретнее.
-- Все правильно. - сказал я. - С сахаром все то же самое. Вот когда мы
говорим про сорт абстрактого сахара, так мы говорим "сахара", а когда в чай
насыпал, то уже не "сахара", а "сахару". Это потому что конкретного.
-- Ага - задумчиво зевнул Гнидыч. -- Только давай потом про селедку с
сахаром. Мы же насчет следа базарим. Так вот, учти: один абстрактный след -
это вся твоя карта с конкрентными следами, которую ты сам придумал. Срубил
фишку? Абстрактный след состоит из множества конкретных следов.
-- Ну да. Если бы еще на этой карте на каждом следе была надпись, кто и
когда его оставил, то менты за такую карту удавились бы.
-- Уж это точно. И не одни менты. Но только ведь эта карта, которую ты
придумал - это еще вовсе не все следы, про которые мы уже сказали. Есть еще
целая куча других следов.
-- Это каких же? - удивился я. - Ты вроде уж все перечислил. Даже про
гондоны не забыл.
-- А вот давай сперва шмальнем моей травки, а тогда уже я тебе
расскажу.
Гнидыч изготовил изящный аккуратный косячок, взял со стола зажигалку,
выполненную в виде небольшой статуэтки обнаженного сатира и щелкнул. У
сатира из срамного места показалось небольшое синее пламя, и Гнидыч
торжественно подпалил косячок и передал его мне.
Я сделал тяжку и отдал косячок Гнидычу. Он тоже сделал тяжку, выдержал
паузу, посмотрел на дым и сказал:
-- Вот посмотри: видишь дым?
-- Ну вижу.
-- Как ты думаешь, дым - это след?
-- Это как посмотреть, -- ответил я. - По отношению к тебе дым это
след, потому что ты его выпустил. А по отношению к самому себе - он никакой
не след, а просто дым.
-- Правильно, Ромыч! Вот и ты, и я - тоже никакие не следы, а сами по
себе. А с другой стороны, и мы с тобой тоже чьи-то следы. А чьи, как ты
думаешь?
-- Ну чьи-чьи! Мамки с папкой, чьи же еще!
-- Нет. У мамки с папкой мы не следы, а наследники, потому что мы
ступаем на их следы, которые они нам оставили. А следы не могут наступать на
другие следы. На следы могут наступать только наследники. Так что мы с тобой
следы кого-то другого. Вот, Портвейныч, ты пока шел ко мне, наследил чьим-то
говном. Правильно?
-- Ну и что?
-- А то, что этот "кто-то другой" тоже вступил в какое-то говно и
наследил нами. Случайно вступил и случайно наследил. Ты понял? Кто-то
нечаянно вступил в говно и оставил позорный вонючий след в виде всех нас на
этой планете. А мы называем его Создателем и Господом Богом. А он просто не
знает, как нас от своих ботинок отскрести! А мы говорим о мироздании, о
совершенстве, изучаем гармонию и контрапункт. Мы рассуждаем о великой миссии
человеческого рода на Земле и во Вселенной. О братьях по разуму, которых мы
ищем и никак не можем найти. Мы ищем следы разумной жизни во Вселенной. А он
морщится от вони и рассказывает кому-то про позорный вонючий след и при этом
показывает на нас!
Голос Гнидыча начал звучать как бы из иного измерения, тело потеряло
вес, и я поплыл вместе со своим креслом по реке, которая плавно журчала
медленными ласковыми струями. Я зачерпнул прохладной чистой воды и омыл
лицо. Гнидыч со своим креслом плыл рядом со мной.
-- Греби сюда! - закричал я, и Гнидыч послушно подплыл ближе, загребая
руками. Река становилась все шире, ее подернутые дымкой берега отодвигались
все дальше, и через какое-то время потерялись совсем. Теперь мы плыли на
своих креслах в безбрежном океане.
-- Смотри, косяк в воду не урони! - предупредил Гнидыч. - Дай-ка
потянуть!
Я протянул Гнидычу косяк, осторожно балансируя на воде, он принял его и
сделал очередную тяжку. А мне пришли в голову неожиданные мысли.
-- А почему не посчитать, что Он не вступил куда ты сказал, а просто
его стало ломать, захотелось какого-нибудь оттяга, и он сделал себе косячок
вот как мы сейчас. Потом он курнул, и кайфует себе, а мы - это его дым. Ведь
дым - это тоже след. Значит, Гнид, он от нас кайфует! Ты понимаешь, Господь
от нас тащится! Ты же видишь, как население растет. Значит, если мы - Его
дым, то дым плотнее становится. Значит, Он хочет побольше кумару себе
напустить, понял? Чем нас больше, тем больше у Него кумару, и тем сильнее Он
от нас тащится!
И тут Гнидыча понесло.
-- Тащится, говоришь? Ну если так, тогда он от всего тащится. Потому
что у него следов гораздо больше чем ты думаешь, и вовсе не обязательно,
чтобы он тащился именно от нас. Ты думаешь, что существуют только те следы,
которые мы видим? Да как бы не так! Мы и своих-то следов всех не знаем. Вот
смотри: люди по улице ходят, а ты можешь из окна увидеть их всех как на
рентгене? Нет, не можешь. А Он их именно так и видит. Всех насквозь. И душа
- тоже насквозь. И еще по-всякому видит, как мы не знаем, потому что мы
знаем только рентген, а Он знает все. Вот ты идешь, например, по улице и
дышишь. Может, иногда бзднешь. Но ты ведь все то, что ты надышал и набздел
собой не считаешь. Ты же даже не видишь воздуха, который ты выдыхаешь. А Он
видит этот воздух и продолжает считать его частью тебя. И все остальное
тоже. Вот например, ты хочешь телку трахнуть, и она тоже хочет с тобой
трахнуться. И у вас у обоих в воздух начинают выделяться феромоны. Они
смешиваются, и Он знает о том, что вы трахнетесь, гораздо раньше, чем ты со
своей телкой об этом узнаешь. А потом, когда вы трахнулись, у вас столько
всего смешалось между собой, что это только ты можешь считать, что вы
разбежались и стали опять сами по себе. А для Него вы уже связаны на веки
вечные, вы уже не отдельные следы, а общие, перепутанные между собой следы,
и распутать их никак нельзя. Ты понял? У Него совсем не такая карта следов
как у тебя, а совсем-совсем другая. У Него карта следов в вечности, и на нее
наносится все. Понимаешь - все! А на твою карту, Ромыч, наносится только
позорный вонючий след, как мы с тобой его видим. Вот это я и имел в виду,
это и есть то, о чем я тебе говорил! Все следы на самом деле взаимосвязаны
между собой, и поэтому их все можно считать за один большой абстрактный
след. Но мы не можем воспринимать этот след как один след и воспринимаем
его, разрезая его на части своими органами чувств и своим умом, а потом
считаем эти части одного общего следа за отдельные следы. А они на самом
деле все друг с другом повязаны в один узел, а еще точнее, они - просто один
общий след, который вечность оставляет сама в себе.
Я отшвырнул ненужное кресло и лег на воду, распластавшись по ее
поверхности и раскинув руки. Надо мной раскинулось синевато-белесое, блеклое
небо.
-- А про какие другие следы ты мне хотел рассказать? Про эти-то я вроде
про все знаю. Я просто о них не подумал, а так, в общем же, все понятно.
-- Ну хорошо. Вот представь, что мы слушаем с тобой, ну допустим,
сонатное аллегро. Ну вот, скажем, в левой руке идут альбертиевы басы, а в
правой проходит тема. Вот как мы с тобой слышим эту тему, объясни ты мне,
Ромыч!
-- Ну не знаю, Гнид! Слышим, и ладно. Я просто никогда про это не
думал.
-- А я вот, представь себе, думал. И получается, что без внутреннего
следа ничего услышать нельзя. Потому что настоящее - это миг, в который не
умещается даже одна нота. Значит продолжение звука каждый раз наслаивается
на свой собственный след. И ты этот след слышишь, ощущаешь. И на стыке следа
старого и того, что приходит вновь, возникает звук, нота, тембр. Это одна
серия следов. А из нот создаются музыкальные фразы, мотивы, мелодии, а из
них уже произведение. Это совсем другая серия следов, с другим временным
диапазоном. Они как орбиты в атоме. Есть подстилающий слой - звуки, тембры,
а есть верхний слой - музыкальные идеи, фразы, мелодии, ритмы. И все это,
Ромыч, - следы. Следы в нашей с тобой памяти. Но ведь это не просто следы, а
звучащие следы из прошлого. Звук в реале уже прошел, а внутри себя ты все
еще слышишь его как след, и на этот след накладывается новый звук, и этот
след изменяется, а на него опять накладывается новый звук. Только поэтому,
Ромыч, мы и слышим музыку. Наше внутреннее ощущение гармонии, ритма - это
самоизменяющийся, самомодифицирующийся след. Музыка, Рома, - это не
последовательность звуков, сменяющих друг друга, а последовательность
звуков, накладывающихся на звучащий след других звуков, которые в реале уже
отзвучали.
-- Ну и что в этом необыкновенного? - спросил я.
-- Как что? - возмутился Гнидыч. - То что звука в реале уже нет, а в
твоей памяти его тоже нет как звука звучащего, он уже отзвучал. Но он есть в
твоей памяти как след, как переживание, как настрой, как ритм, как
предвосхищение новых звуков. Его нет, но при этом он есть в снятом
состоянии!
-- В каком состоянии?
-- Ну не важно. Так Гегель выражался. Но самое интересное - не в этом.
Вот ты все до сих пор считаешь, что ты - это ты. То есть, что есть отдельно
ты, а есть отдельно твой след - ну всякий, и который на твоей ментовской
карте, и про который я тебе говорил, правильно?
-- Ну да! И что?
-- А то, что тебя нет! И меня нет! Есть только следы, и больше ничего.
Ты про Ахиллеса и черепаху помнишь прикол?
-- Ну помню.
-- А ты понял теперь, до чего этот Зенон не допер? Вот смотри. Когда мы
с тобой говорим, ты видишь и слышишь меня. По крайней мере ты так думаешь.
Но ведь пока до тебя дойдет звук и изображение, я уже успел измениться, ну
хоть чуть-чуть. Значит ты видишь и слышишь вовсе не меня, а мой след. И
когда ты вслушиваешься в свои мысли, когда слушаешь музыку, когда ощущаешь
самого себя - ты ведь не себя ощущаешь, а свой собственный след. А самого
себя ты никак не можешь догнать, как Ахиллес черепаху. А сейчас я тебе скажу
самое главное: тот самый ты, которого ты не догоняешь и никогда не сможешь
догнать - это и есть наш Господь, который не познаваем. И только когда мы
напрягаемся изо всех сил, чтобы понять внутренние Его следы в душе нашей,
когда начинаем разбираться в них - только тогда мы понимаем по ничтожным
крупицам Его настоящих следов, как прекрасна и безупречна та часть нас с
тобой, которую мы не в силах уловить, и которая составляет Его божественную
суть. А когда мы не можем или просто не хотим Его понять, от нас остается
всего лишь позорный и вонючий след.
Гнидыч сложил руки лодочкой, выставил на мгновение спину и с шумом
нырнул в холодный океан, оставив на воде лишь легкую волну.
Когда я пришел в себя, я все еще сидел в кресле. У меня дико болела
голова и мутилось в глазах. Хотелось блевать. Еще более неприятно было то,
что у меня оказались мокрыми штаны, и на кожаном кресле подо мной тоже была
порядочная лужа, в которой валялся подмокший, погасший косяк, точнее, его
недокуренная часть. Так вот где я плавал! На соседнем кресле стонал и
раскачивался Гнидыч. Ему было не лучше чем мне. Кое-как я встал, прошел,
держась за стенку, в ванную комнату, снял штаны и трусы, швырнул их в ванну,
наполнил водой пластмассовое ведро, кинул в него тряпку и на подгибающихся
ногах пошел назад к креслу замывать за собой позорный вонючий след.
Last-modified: Thu, 07 Nov 2002 11:14:51 GmT