---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Шленский
WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------
Бесконечная дорога, вымощенная неровным булыжником, протянулась через
бурую холмистую равнину серой пупырчатой змеей. Солнце недобро посматривало
из-за туч на согнутые спины и порепанные голые пятки. Тяжелые чугунные тяпки
неритмично поднимались и опускались в заскорузлых, обветренных руках, молотя
вязкую глинистую почву вокруг отвратительных толстых кактусов трехметровой
высоты. Вонючий, душный ветер крутил густую, мелкую желто-коричневую пыль.
Пыль кипела в воздухе, лезла в уши, горло и нос, забивала глаза и оседала
ровным слоем на драную, линялую одежду. Кактусы были огромные, ядовитого
серо-зеленого цвета, жирные и невероятно колючие. Полоть кактусы было
тяжело, но другой еды не было. Старики рассказывали, что когда-то очень
давно, когда еще была зима, кактусов не было, и все ели репу. Говорили, что
репа была вкуснее, но что значит слово "вкуснее", никто не знал.
Подальше от дороги, за неровными гребенчатыми холмами, дымил трубами
чугунно-литейный завод. Жирные клубы дыма сперва поднимались кверху, а затем
постепенно прибивались вниз и смешивались с пылью. Один старик с большой
волосатой родинкой на щеке, бывало, тыкал в эту смесь дыма и пыли пальцем и
произносил загадочные слова: "Смычка города и деревни". Что такое город,
никто не знал, а что такое деревня - и подавно. Слово "смычка" тоже не имело
ясного смысла, но всем понятно было, что это что-то очень нехорошее. Можно
было, конечно, спросить у того старика, но никто не спрашивал, а потом
старик помер, подавившись колючкой от кактуса, и спрашивать стало не у кого.
Запорошенные глаза щурились на солнце, намятые ноги болели из-за того,
что обувь была неудобная - веревки из кактусовых жил на квадратной чугунной
пластинке вместо подошвы. Никто не звал друг друга по именам, потому что
имен ни у кого не было. Когда надо было что-то спросить - подходили и тыкали
пальцем в живот. Вопрос задавали, не глядя в глаза, а отвечать на него
положено было кратко - слова три, не больше. Вообще вопросы задавали редко,
а уж так чтобы самим кому-то что-то рассказывать, так об этом никто и не
помышлял - кактусы вдоль дороги всюду одинаковые - ничего нового все равно
не расскажешь. Впрочем, если кто нибудь находил под кактусом дохлую ворону,
то рассказывать об этом было все равно невпроворот, потому что чтобы что-то
сказать, надо было сперва полдня отплевываться от пыли.
Когда под кактусом находили муравейник, вокруг происходило оживление.
Все, кто был поближе, с шарканьем сходились к тому месту, тяжелые тяпки
разрывали муравейник под корень, а потом множество отечных, сизых ног,
обутых в чугунные лапти-сандалии долго и злобно топтали разрытые остатки.
Солнце поднималось все выше, и дым из чугунно-литейного завода все
густел и крепчал. Дым шел не только из заводских труб, но и просто так - из
окон цеховых зданий. Стекол на окнах не было, вместо них стояли литые
чугунные решетки, чтобы рабочие не разбегались. Завод работал, не
останавливаясь, днем и ночью. Кактусов было много, и вокруг каждого кактуса
стояла тяжелая решетчатая ограда из литого чугуна - так было принято.
Чугунные секции ограды тащили с завода волоком к дороге, вокруг которой
росли кактусы, устанавливали и припирали друг к другу, а для прочности
склеивали соплями пополам с пылью. Сопли были хилые, и поэтому ограды часто
падали. Кому-то приходилось их поднимать. Говорили, что раньше сопли были
сочнее, и ограды падали не так часто.
Когда из земли выковыривали булыжник, ето тащили к дороге и вбивали в
мостовую обухами тяпок - чтобы была прочнее. Мостовая и так была прочная, но
не хотелось, чтобы булыжники зря пропадали. Поэтому мостовая уже была сильно
приподнята над землей и местами выглядела почти как великая китайская стена.
По мере того, как солнце клонилось к закату, вялые движения рук и
взмахи тяпок раз от разу становились все более нервозными, нетерпеливыми,
надсадными. Все чего-то ждали, и от ожидания тяпки начинали дрожать в руках.
Всеобщая дрожь и ожидание становились все заметнее. Некоторые даже заранее
подходили к краю дороги, злобно оглядываясь на заходящее солнце из-под
дрожащей заскорузлой ладони. Потом стояли, уставив нескладные лица в землю и
устало потряхивали руками, ногами и тяпками, унимая дрожь и гадкий, сосущий
внутренний зуд. Мотали заранее припасенными чугунными лейками и ковшами, а
также корявыми ведрами, долбленными из коры кактуса. Далеко из-за горизонта
показался столб пыли и постепенно стал различаться тяжелый гул. Гул все
больше приближался, и вскоре уже почти все стояли у края дороги, в
нетерпении глядя вдаль, туда откуда слышался гул.
Гул становился все яснее, разборчивее - это был низкий натужный гул
автомобильного мотора. Вот гул еще усилился, отдался эхом между холмов, и
из-за ближнего бородавчатого холма показалось то, чего все ждали - громадная
автоцистерна - спиртовоз с радиальным разбрызгивателем. В толпе стало
теснее, злее, запахло дымом, кирпичом и жженой окалиной - это заводские
подошли. Цистерна подъехала ближе, рука водителя скользнула к рычагу, машина
замедлила ход, слегка как бы присела, и тяжелые, мощные струи ударили на все
триста шестьдесят градусов, орошая кактусы, чугунные решетки, запыленные
пропотевшие лица и спины, булыжники мостовой, дохлых ворон со скрюченными
лапами, ломаные тяпки и сандалии, кучи засохшего дерьма и вообще все подряд.
Все вожделенно ловили живительные струи, кругом мелькали перекошенные
лица, раззявленные рты, ладони, сложенные лодочкой. Дождь спиртовых струй
барабанил по дну ведер и леек, смывал с потных, пыльных спин и лиц въевшуюся
грязь. Кадыки неистово двигались под грязной, щетинистой кожей хриплых
глоток, повсюду громко раздавались частые угрюмые глотки. Сотни две таких
глотков - и чисто отмытые к тому времени лица светлели, проходила угрюмость,
злоба, пыль и грязь, забывались исколотые, натертые руки и отеки на ногах.
Заводские нагладывались раньше других, и потом стояли, сильно пошатываясь,
тупо отряхивались от капель, кашляли и харкали себе под ноги густой черной
харкотиной. Никто не замечал, как струи прекращали свое биение, автоцистерна
ускоряла ход и пропадала за горизонтом. И только сопение и смачное пляканье
языков, лизавших мокрые булыжники мостовой, еще долго раздавалось вослед.
Никто не знал, откуда приезжала эта автоцистерна и куда она уезжала. Но
ведь это, в конце концов, совсем неважно, а важно то, что есть еще кто-то на
свете, обладающий высшей мудростью, добротой и постоянством - тот кто каждый
день заботливо поливает щедрой струей то разумное, доброе, вечное, что еще
уцелело и кое-как с трудом растет на грешной Земле.
Last-modified: Thu, 07 Nov 2002 11:11:31 GmT