---------------------------------------------------------------
© Copyright Ксения Букша
Email: da7da(а)mail.ru
Date: 18 Aug 2004
Изд. "Амфора", 2004
---------------------------------------------------------------
Букша Ксения, 2002, С.-Петербург
Роман
Если знаешь, не говори;
Если говоришь - не записывай;
Если написал - не подписывайся;
А если и знаешь, и говоришь,
и пишешь, и подписываешься -
не удивляйся.
Народная мудрость
Почему я должен говорить тише
Вообще - должен я кому здесь
Я хочу тоже в полный рост, слышишь
Почему ложью я продернут весь
Почему я должен занижать курсы
И платить втрое за любой товар
Я люблю солнце - мне велят "Щурься"
Говорят "Стройся" и "Фильтруй базар"
И не то чтобы я такой неслух
И не то чтобы больше всех хочу
Но земли утроба просто лопнет, если
Я хотя бы на пробу вдруг замолчу
Я могу только изо всех орудий
По природе столько мне дано огня
И меня такого не возьмут в люди
Не пристроить к делу такого меня
Пропаду, как последний дурень
Истеку, как мягкое олово
Не расти всем колосьям в уровень
Не запудрить цыгану голову
Хорошие мысли кому попало в голову не приходят. Мысль ищет такую
голову, которая, во-первых, сможет ее оценить. Во-вторых, сможет ее
реализовать. В-третьих, не свихнется. Правда, мысли иногда ошибаются и
приходят в голову неподходящим людям. От этого все беды.
Но наша мысль была умненькая девочка.
Она долго-долго летала вокруг Земли, выбирая, куда бы ей приземлиться,
и выбрала не блаженные Штаты, не жаркую какую-нибудь Малайзию, а
Санкт-Петербург. В Петербурге был о ту пору медовый сентябрьский вечер,
сумерки и огни, листья всех оттенков, вихри ветра. Мысль приземлилась,
осмотрелась и отправилась выпить пива в бар "Корсар", что на улице Малой
Морской. Там она заказала себе пива и завертела головой по сторонам. По
стенам были развешаны картинки с пиратами, нарисованные карандашом и как бы
потрепанные. Бар заполнялся народом.
В центре зала играл гитарист, которого звали Ян Владиславович Веселуха.
Вокруг него светился воздух благородным дымным ореолом, и сиял он, и
почти не двигался, только руки ходили, одна - по грифу, левая, а другая,
правая, так била-молотила вверх и вниз, словно бы Веселуха зверька какого
мучил. Яну Веселухе было на вид лет тридцать пять, хотя на самом деле -
гораздо больше. Есть слова: "Хорошо сохранился", но только Веселуха - не
хранился.
Веселуха играл на гитаре вещь собственного сочинения, она называлась -
"Венецианский карнавал", и звучала по-разному в зависимости от настроения
исполнителя. В тот день уже первые три аккорда прозвучали как "хрясь! и -
эх!", и дальше пошло лихо. Гитарист с лютым мастерством вдавался во все
завитки, кидало его в синкопы - жаркий нрав был у этой музыки - но при этом
сам-то Ян Веселуха сидел как влитой, не тряс сивыми волосами с металлическим
отблеском, не откидывался назад.
- А кто такой Ян Веселуха? - спросила любопытная мысль у мирового Ума.
- Физик, - ответил ей мировой Ум.
- А почему же он тогда играет в баре на гитаре? - удивилась мысль. - Он
что, плохой физик?
- Перекрестись, он отличный физик! Он гениальный физик, если хочешь
знать. - К нему в голову приходили такие мысли!
Здесь было названо с полдюжины довольно известных в физических кругах
концепций. Мысль зарделась; ей бы, конечно, хотелось оказаться в такой
хорошей компании, но ее смущала практическая сторона дела.
- Меня смущает практическая сторона дела, - пискнула мысль, положив
ножку на ножку. - Ведь если он - гениальный физик, а сам играет в баре на
гитаре, значит, он - русская рохля и не может извлечь прибыль из своего
гения. Мало нашего брата сгинуло в безвестности, приходя в голову таким
дуракам?
Веселуха играл, волнами расходились от него металлические вихри.
Гитарист как будто был центром помещения, а вокруг вращалась вся окружающая
жизнь, с вкусными запахами, салатами и разными людьми.
- Он не рохля и не дурак. Просто его лавочка прогорела, - ответил
Мировой Ум. - А в баре на гитаре он тоже не просто так играет. Ты послушай.
Мысль вслушалась: от "Венецианского карнавала" хотелось пить дорогое
вино и тратить деньги: в самый раз для бара. Бились рыбы в темных омутах, и
герцог приводил свои войска в долину, и молния из тугих жарких туч била в
ненасытную землю.
- Он что, всегда был таким?
- Его сделали профессором в двадцать восемь лет. В советское время
продавцы в магазинах приносили ему со склада все, что там было. Женщины
встают в позу, только завидев его на пути, - расхваливал Мировой Ум.
- Ну-ну, - хмыкнула мысль. - Тоже мне! Это ведь не он, а его мысли!
- Нет, дорогая, это его душа.
Мысль положила острые локотки на стол и вздохнула. Если все обдумать,
то человек-то весьма и весьма сомнительный. А если не обдумывать, то теплые
серые волны с серебристыми искрами, и хоть на Колыму за ним готова.
- Ян Веселуха, - повторяла она, - Ян Веселуха. Разве это русское имя -
Ян?
- Ты, кажется, придираешься, - хохотнул Мировой Ум.
- Ладно, а чем конкретно он занимается в физике? - спросила мысль.
- Временем, - ответил Мировой Ум и отключился.
Но ведь время - не стихия, не субстанция. В нем, как в доме, живут
люди. Время не накормишь музыкой, даже такой благородной и уверенной. Время
не зальешь светом призрачным. Нужно решить трижды триста задач и построить
железный замок на бетонном острове. Об этом думал Веселуха, глядя своими
серыми глазами на ночь, этого он желал всем сердцем, и грозная лилась музыка
с его струн, как будто свежим и дымным ветром в грозу веяло. Вечер делался
гуще и пьянее, и даже пираты на картинках опьянели, - валялись под столами и
прижимались к пушкам да мачтам. Снаружи был заманчивый и медовый
сентябрьский вечер.
А мысль слушала его, и пила пиво, и закусывала мало.
Наконец, ночь вступила в свои права, народ разошелся. Свечи все потухли
у картинок, и пираты стали в темноте творить свои пиратские непотребства
(блевать на палубу, склонять головы на продажные груди).
Мысль поняла, что через секунду будет поздно. Она поднялась с дубовой
лавки, оплатила счет, кинулась за Веселухой вслед и влетела ему в правое
ухо.
Так по пьянке связала она свою судьбу с этим человеком, о чем не раз
потом жалела.
- Ага, - сказал Веселуха в восторге, остановившись и глядя вверх, - зуб
даю на холодец, что мне пришла в голову замечательная мысль. Теперь бы ее не
просрать.
А мысль-то была, на взгляд неискушенного человека, довольно прозаична,
и ничего в ней не было, казалось бы, сверхъестественного. Это была идея
прибора для определения редких и рассеянных элементов в любом составе,
твердом, жидком или газообразном, по излучению, которое исходит от этих
элементов. Словом, не более чем новый тип рентгеновского флуоресцентного
аппарата, простого и бесхитростного, с присущими ему рентгеновской трубкой,
кристаллической дифракционной решеткой, отбирающей определенные виды
излучения, и детектором, регистрирующим импульсы, исходящие от объекта
излучения. Все это, плюс сам объект излучения, будь то вода, фальшивая
банкнота или речной песок, должно было иметь взаимное расположение. Вот и
все; мысль была, конечно, хорошая, она даже вполне тянула на изобретение. Но
приди она в голову не Веселухе, а кому-нибудь другому, нечего было бы про
нее говорить.
- Записывать! - скомандовал громким шепотом Михаил Николаевич Рябинин,
лучший друг Веселухи, - записывать, тять перетять, ыть твою ллять! Где
бумажка! Карандашик! Писать давай!
- Зачем писать, - хрипло отозвался Веселуха, - они шептались, чтобы не
разбудить многочисленных детей Рябинина, а также жену и тещу, спавших тут
же, - давай сначала дернем по маленькой.
- Нет, давай писать! - голос Рябинина сорвался на суворовского петуха.
- Пор-рядок должен быть, сять-пересять!
- Писать не будем, - пререкался Веселуха, - в Англии конституция
неписаная, и вообще, все хорошее - неописуемо, а мысль изреченная есть ложь.
Вот ты напишешь, и главное мы потеряем.
- Что же надо сделать, чтобы его не потерять? - ядовитым шепотом
осведомился Рябинин.
- Закрепителя дернуть! - просипел Веселуха.
Рябинин выпустил изо рта клуб дыма и потушил окурок о купидона,
голубевшего во мраке на столе. Он жил в большой комнате на шестом этаже в
старом доме, а кресло, в котором теперь сидел Веселуха, было еще старее, чем
дом, - в том кресле сидел еще предок Рябинина, угодивший при Бироне на плаху
"за справедливый нрав" (за интриги и заговоры).
- Ты оффуел, - зловеще прошипел Рябинин, шаря по столу обеими руками в
поисках карандаша и бумажки. - Тебя Родина не простит!
- Мастерство не пропьешь, - возразил Веселуха.
Наконец, искомый карандашик был обретен; Рябинин стиснул его и принялся
при неверном свете фонаря, на подоконнике, заносить концепцию Веселухи на
бумажку. Так прошло десять минут; потом Рябинин вгляделся в написанное и
чертыхнулся.
- Ну че, не нравится? - ехидно прошелестел Веселуха из недр кресла. - Я
предупреждал, что так будет. Давай, неси закрепитель.
Рябинин ничего не ответил; он молча встал; пятеро детей, теща и жена
посапывали в разных концах комнаты.
Поутру Рябинин долго будил заспанных детей и обливался с ними холодной
водой. Он воспитывал их по-суворовски: учил, где какой музей и памятник, а
за промахи бил липовой ложкой по лбу. Потом он тяжело вздохнул и прошел в
кабинет.
В кабинете стлался слоями синий дым; Ян Владиславович сидел в кресле,
утомленный, и пил темное пиво. Рябинин опять смущенно вздохнул и сел рядом.
- Ну, это, в общем, - сказал он. - Мне как бы на работу надо. Ты
заходи, если что...
Веселуха поднял брови.
- На какую работу? Ты же теперь со мной работаешь.
- Так это же мы так, - удивился Рябинин. - Чисто теоретически.
Вчерашнее вспомнилось ему, как смутный сон: чем-то они вчера тут
баловались, пили, плясали по кабинету. Какую-то красивую задачку решали.
- Ну, нет, - сказал Веселуха спокойно. - Понимаешь, я чувствую, что...
- Веселуха щелкнул пальцами. - Ну не могу я бросить такую красивую идею.
Физически - не могу. Жалко. Идея-то перспективная, я чувствую, - Веселуха
залпом допил пиво и убрал бутылку, - понимаешь, я чую в ней что-то важное, с
большими последствиями для... в общем, давай попробуем! а там посмотрим...
- Нет, ты точно оффуел, - сказал Рябинин жалостливо. - Мало тебе было
одного раза? До сих пор долги платишь.
- Да ну! - махнул рукой Веселуха. - Тот раз не считается. Это же просто
цех на заводе был. Завод гигнулся, а этот цех я вытащил. А тут, - Веселуха
хлопнул руками по ручкам кресла, - ничего! Ровное поле!
- Вот именно, что поле, - пробурчал Рябинин. - Что тебя так восхищает?
Нет уж, - твердо заключил он, - у меня пятеро детей и предки-дворяне,
извини, друг, но тебе придется обойтись...
Конец предложения застрял у Рябинина в горле.
Он увидел в зеркале себя постаревшего на двадцать пять лет, седого и
бессмысленного. Вокруг метались печальные листья. Суровое время, если
потерять тебя, то и сам в тебе затеряешься! Если убить тебя, то и ты нас
убьешь. На что опереться? Какой дом построить, чтобы успеть тебя понять?
- Мы прогорим, - сварливо сказал Рябинин. - Тебе-то наплевать, а у меня
дети малые. Я научу их танцевать румбу, выведу на Невский, и скажу: "Люди
добрые! Веселуха втянул меня в ужасную авантюру, обаял, завязал мне глаза, и
вот теперь мои дети вынуждены кормить своего нищего предка".
- А я, - упоенно подхватил Веселуха, - буду сидеть в смрадной яме и
питаться шкурками от картошки, которые мне будут бросать добрые люди.
- И все это - ради идиотской идеи, которая нагло втемяшилась нам в
голову.
- Ради какой-то дурацкой мысли, которую мы из милости подобрали.
- И дали похмелиться.
- Все, хватит, - прервал его Веселуха, - пошли искать деньги.
Но деньги на дороге не валяются. И не всякий умеет извлекать их из
окружающей среды. Не всякому дано снимать пенки с дистиллированной воды.
Гений Веселухи и золотые руки Рябинина ничего не смогли бы тут поделать. Тут
нужен глаз-алмаз, темное прошлое и неслучайные связи.
Необязательно? Но желательно...
- А не позвать ли нам Сашу Лукина? - сказал Веселуха небрежно.
Рябинин хихикнул.
- Так он к тебе и пойдет. Он же у нас банкир, - в это слово Рябинин
влил много горькой иронии, и недаром.
Когда-то Александр Петрович Лукин был неплохим физиком. По мнению
Рябинина, его уход в бизнес был предательством родного выпуска и всей
физической науки. - "Шустрый!" - с ненавистью говорил Рябинин. С такой
ненавистью не говорят о чужих - только о своих, родных.
- Я тебе еще раз говорю, что он к нам не пойдет, - терпеливо объяснил
Рябинин. - Он не тот человек.
- Какой он человек, нам неважно, - молвил Веселуха. - Но он разбирается
в финансовых потоках.
Труднее было бы найти вещь, в которой Лукин не разбирался. У этого
человека было шило в одном месте. Он, как летучий Меркурий, опылял все
темные сделки Севера и Запада. Четыре дня назад он пил водку с одним из
сотрудников Комитета Бесценных Бумаг по случаю погашения облигаций
городского долга, и тот проболтался, что "на границе слышен шум моторов,
виден блеск вражеских касок", - в общем, "все хорошо, да что-то нехорошо".
Лукин нервно потер шею (галстук начинал натирать) и на следующее же утро
сбежал с номинального места работы, заметая следы зелеными деньгами. Теперь
Лукин сидел в кафе, положив ногу на ногу, облегченно отдувался, и читал в
газете "Спекулянтъ" про то, как всех его начальников схватили, повязали и
пришили им уголовное дело. А с него спрос какой? Он человек маленький.
Лукин пил кофе, мир виделся ему в радужных красках. Рядом с ним лежал
его маленький телефончик. - "Интересно, кто первый меня перекупит?" - думал
Лукин. Он прикидывал свою будущую зарплату и сдувал пылинки с ботинок. - Ну,
кто там звонит? кого Лукин осчастливит своим беспокойным гением?
- Здравствуй, Лукин, - сказали в трубке. - Это Ян Веселуха.
- А, да! - схватился Лукин. - Привет! Как ты там? живешь?
- Ты мне нужен, - сказали на том конце. - Иди ко мне работать.
- Счас, - ответил Лукин легкомысленно. - Шнурки поглажу. А как ты
догадался, что я безработный?
- Нутром почуял, - сказали там. - Ну, приезжай ко мне, обсудим!
- Ладно, - сказал Лукин, - давно не виделись.
Вспомнить, думал он беспечно, друзей, может, чем помочь. Ведь есть же
на свете люди, которые... Как ему сейчас обрадуются! Зазавидуют. Ну, он не
будет хвастаться. С этими мыслями мелкий жулик Лукин и вошел: Веселуха и
Рябинин сидели за столом и смотрели на Лукина жалостливыми взглядами.
Лукину стало несколько не по себе.
- Пришел, - приветствовал его Веселуха. - Выперли из банка-то?
- Да я, собственно, там и не работал, - почему-то смутился Лукин.
- Выперли, - заключил Веселуха. - Безработный теперь. Кушать хочешь?
- Сколько дней не ел? - Рябинин посмотрел Лукину в глаза. - Только
честно!
И навалил банкиру на тарелку килограмм тушеных овощей.
- Ты что, я столько не съем!..
- Идиот! - вскричал Веселуха. - Ему нельзя столько, он же голодал. Еще
станет плохо по первости-то.
Лукин вертел головой и ничего не понимал. Шутки он тоже любит, но,
похоже, эти ребята не шутят.
- Ладно, - продолжал между тем Веселуха, - ничего, поработаешь у нас,
оклемаешься.
- Где - у вас? - спросил Лукин машинально, и выпил водки.
- У меня на фирме, - заявил Веселуха. - Не вздумай отказываться! Я
знаю, что ты гордый, но мы же не милостыню тебе подаем, ты нам на самом деле
нужен. Ведь ты все-таки финансовый гений. Хорошо знаешь, где какая рыба и
почем. Мы, конечно, не сможем платить тебе много, но на первых порах на еду
хватит...
- Мама! - вскричал Лукин. - На какую еду!
- На какую захочешь, - пожал плечами Рябинин. - Вкус вкусу не указчик:
один любит арбуз, а другой свиной хрящик.
И всунул Лукину в рот большой кусок. Тот почувствовал легкое
головокружение.
- Вы что-то не так поняли, - попытался он поведать сквозь мясо. - Я не
голодаю, и мне ничего от вас не нужно...
- Зато нам нужно, - сказал Веселуха. - Очень нужно.
Лукин проглотил кусок и посмотрел на Веселуху.
- Ты что, серьезно?.. - вымолвил он. - Ты... меня... приглашаешь
работать к себе на свою маленькую дерьмовенькую фирмочку?
- Ее еще нет, - возразил Веселуха. - Почем ты знаешь, что она будет
дерьмовенькая? Это зависит в том числе и от тебя. Нет, ты, конечно, можешь
по-прежнему делать деньги из воздуха и бросать их на ветер. Но я советую
тебе, просто ради прикола, попробовать поработать на реальный сектор.
Лукин расхохотался от души.
- Нет, Веселуха, - вымолвил он, - в глазах его почему-то прыгали искры,
- ты все-таки идеалист. Сейчас я все брошу... и пойду на тебя работать!
Он так сыто хихикал, - поел на чужой счет, - что Рябинин от горькой
зависти только крякнул.
- А спорим, что пойдешь? - сказал Веселуха. - Зуб даю на холодец, что
пойдешь. И прямо сейчас.
Это было фирменное Веселухино словцо, обозначавшее полную и абсолютную
уверенность.
- Что, шантажировать меня будешь? - засмеялся Лукин.
- Зачем?! - легкомысленно вытаращил глаза Веселуха. - Силой доводов,
так сказать, э-э... красноречием исключительно.
Лукин хихикнул еще два раза. Веселуха подсел к нему поближе,
доверительно к нему обратился и начал неожиданно грустным и хриплым,
прямо-таки замогильным голосом:
- Неправильно ты живешь, Лукин. А знаешь, почему? Не потому, что ты
мелкий жулик. И не потому, что аморальный тип. Нет, не поэтому. А потому,
что руки твои не знают никакого ремесла. Ты не видишь того, с чем имеешь
дело. Столяр видит свои кресла, садовод - выращенную картошку, футболист -
мяч. А ты пинаешь воздух, окучиваешь пустоту, тешешь дырку. И сам ты есть
отверстие мира, черная дыра, прогрызенная во времени. Я хочу оплодотворить
твой талант реальным делом, применить тебя - может быть, ты оценишь, сколь
много удовольствия может приносить такая работа...
Так или примерно так говорил Веселуха, и, конечно, никогда в жизни не
убедили бы эти слова Лукина, если бы их говорил кто-нибудь другой, или если
бы он видел их написанными в книге. Он бы просто не стал их слушать или
читать. Но Веселуху Лукин слушал очень внимательно, опустив голову, как
пришибленный. Ян Владиславович брал его за шкирку и волок с собой, сделать
Лукин ничего не мог.
- Р-р-р, - тихо рычал он, как щенок.
- ...только полный придурок, - твердо и жизнеутверждающе заключил
Веселуха, шмякнув кулаком по ладошке. - Лукин, мне кажется, ты злишься. На
кого?
- Какого черта! - завопил Лукин. - Я тебе покажу! Я тебя на деньги
кину! - пообещал он. - Тиран! Фокусник!
- Постой, он что, согласен? - не поверил Рябинин.
- Согласен! - разорялся Лукин. - Ему только дай - он на весь мир такое
"согласие" наведет, помяни мое слово, Миша! Шпана с Мальцевского рынка!..
- А ты старушка-процентщица, - высказался Веселуха. И вообще, оставим в
покое личности, давайте лучше выпьем.
Выпить Веселуха был не дурак, особенно любил хорошие крепкие напитки -
дрянь не пил, разбирался, и посмотреть на него было приятно: как он
незаметно крутил рюмку за ножку, как вдыхал аромат, - и обсудить умел,
впрочем, без снобизма.
- А, пирог! - закричал Рябинин радостно. - Здравствуй, Ирочка.
Это вплыла в комнату мадам Веселуха, - в руках у нее был фирменный
пирог с грибами. Но не за хозяйственность выбрал ее Веселуха, а за редкую
красоту. Женщин Ян Владиславович обожал, но не уважал, может быть, потому,
что они всю жизнь складывались перед ним в штабеля. Мадам Веселуха была на
семнадцать лет моложе мужа, и это была его третья законная жена. Он подобрал
ее, пацанку, провинциалку, на кафедре, как бриллиант в куче мусора, приодел,
обучил хорошим манерам. Впрочем, мадам Веселуха была далеко не дура - в
жизненном смысле.
- Да, это я, - сказала она кокетливо. - А почему вы сначала пирог
заметили, а потом меня?
- Натурально, потому что он был впереди, - пошутил Веселуха. - Ира,
пить будешь?
- Нет, пейте на троих, - отказалась мадам Веселуха.
И они выпили, и снова налили, и потом, ближе к полуночи, Веселуха взял
гитару и под плеск осенних струй (ливень, холодный и рыжий, бил в окна,
стоял стеной) сбацал что-то не ровное, с оттягом, с синкопами - не то джаз,
не то мазурку - а Лукин, который с горя напился, сплясал с мадам Веселухой
на столе, среди хрусталя, прищелкивая пальцами.
"Это я-то дырка! - злопамятно думал он. - Ну, Веселуха, погоди, узнаешь
ты у меня".
Ах, ночь петербургская, осенняя ночь! Листья слетают, сумерки тают,
птицы кричат и витают. Грибами пахнет, сыростью постельной да банной одурью
похмельной, в потемках приглядной. Бледные лица во тьме, как рубахи, груди
волнуются, как море, в землю впивается горький ливень, сбивает с деревьев
листья. Очень просто в такую ночь некоторые выпускают душу полетать - а она
и не возвращается... держите крепче, закусывайте, жгите свечи.
Ах, ночь петербургская - печальная ночь. Прочь, ступай прочь!
Нева созрела, налилась
Все возвышалась в ней вода
Бежала, спела и вилась
Рвала и мыла горы льда
Крошились брызги под мостом
И капли-росы били в дом
Поверх всего разлился пар
Засыпал снег
Тугие косы
Стыл поток
Рукавчик треснул и потек
И затопил пологий брег
А мы стояли на мосту,
Который выгибался над водой,
Разлитой вправо, влево на версту,
Под низкой тучей и звездой,
А справа крепость высока, красна
Стояла третий век - зубцы и завитушки,
Нам в ноябре невидима весна,
И только легкий запах стружки
Приносило к нам с залива
Третий век тут пахнет эдак,
Может, твой дворянский предок,
Угодивший несчастливо
В эту крепость, чуял тоже
Этот запах, запах нови,
Он был шишка и вельможа,
В жилах пламенныя крови.
Нева играет и шипит,
Она сравнительно чиста,
И ею, словно пивом "Пит",
Мы упиваемся с моста,
А Питер строит, мастерит
И жизнь нелегкая проста.
В осенних думах восседал Ян Веселуха на столе с ногами, держа в руке
бокал молодого Божоле. В кресле скрутился калачиком господин Лукин,
рассчитывая, сколько будет стоить аренда самого дешевого помещения. На полу,
среди раскиданных цацек и болтов, сидел растерянный Рябинин и крутил носом.
- В чем дело? - спросил Веселуха.
- Кристалла нет, - объяснил Рябинин.
Кристалл для прибора был - главнейшее дело. Без него можно было и не
заморачиваться.
- Что, на весь Питер ни одного кристалла фторида лития? - не поверил
Веселуха. - Что-то ты мне голову морочишь. Не может быть.
- Нету, нету, - отозвался Лукин из кресла. - Я весь город обегал. Ни на
рынке, ни в супермаркете - нет. Даже в частных коллекциях нет. Увы.
И они уныло поникли головами. Веселуха прислушался к завыванию ветра,
всмотрелся в осенний сумрак за окном, и подумал: "В такой день хорошо играть
свадьбы и заключать контракты". Плакать же в такой день совершенно ненужно и
даже вредно: Нева может выйти из берегов. Веселуха вскочил со стола, взял
длинную веревку, намотал ее на пояс и призвал:
- За мной.
Навстречу ветру ехали они, по набережной и через мост; Петропавловская
крепость встала перед ними огромным хищным зубом; служитель пустил их
внутрь, и они молча, только отдыхиваясь, дошли до самого верха. Дальше
лестницы не было, и балки кончились.
- Если друг оказался вдруг, - сказал Веселуха, стягивая пояс веревкой.
- Первый я, за мной Рябинин, Лукин третий.
Шпиль был мокрый и скользкий, он сужался. Несмотря на дикий ветер, с
подветренной стороны на Веселуху село три стойких комарихи и пили кровь.
Болото внизу колыхалось и вздымалось, гнулись травы, зрели решения, ехали
машины. На булыжной площади стояли, взявшись за руки, дети Рябинина, глядя
вверх.
- Я наверху! - крикнул Веселуха, перекрывая гул ветра. - Начинаем!
- Пошел! - крикнул Рябинин Лукину.
Трое отлипли от шпиля, и на истошном ветру завопили в три голоса на всю
Россию:
- НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!
Вздохнули - и по новой:
- НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!!
На три голоса, за скользкий шпиль цепляясь, голову запрокидывая:
- НУЖНЫ КРИСТАЛЛЫ ФТОРИДА ЛИТИЯ!!!
Но не давала ответа Россия на запрос их неистовый и серьезный. То ли не
было у нее кристаллов фторида лития, так нужных для дифракционной решетки
нового прибора, то ли просто занималась она своим делом. И Рябинин повис на
своей веревке, сокрушенно цыкая зубом, а Лукин пнул шпиль носком ботинка, а
дети Рябинина внизу сели, взявшись за руки, на булыжник, - но не сдался Ян
Веселуха. Он мотнул головой и заорал один - злобно и вдохновенно:
- Эй, вы! Срань болотная! Ишаки отвязные! Это ваш последний шанс
продать ваши хреновы никому не нужные кристаллы фторида лития! Если я и
соглашаюсь купить их у вас, то только из сожаления к вам, потому что больше
дураков вы не найдете! Я жду три секунды и слезаю!
И вот тогда где-то всколыхнулись верхи бурьяна, забулькало болото, и
раздался голос - слабенький и вроде женский:
- Ну бяритя, бяритя! приезжайтя! так и быть, прададим! есть у нас адин
кристалл, мы им агурцы саленыи придавливаям!..
- Мы должны говорить не о том, что нужно нам, - понял Веселуха, - а о
том, что нужно нашему партнеру.
Лукин только головой покачал: Ян Владиславович удивительно быстро делал
выводы.
- А теперь нам нужен кредит доверия, - сказал Веселуха. - Ты, Лукин,
лично - что можешь предложить? Ничего? Тогда - зачем мы тебя держим?..
- Не так скоро, - сказал Лукин, вытряхивая комаров из ушей. - Есть у
меня одна затейка... Только не удивляйтесь и не мешайте мне.
- Глупо, - пожал плечами Веселуха. - Кто и зачем будет тебе мешать,
если ты принесешь нам деньги?
- А если это беззаконие? - вмешался Рябинин, враждебно глядя на Лукина.
"Разделяй и властвуй, - подумал Веселуха, - совок и жулик в товарищах".
- Если беззаконие, - сурово сказал он вслух, - тогда... деньги отберем,
а тебя, Лукин, сдадим в ментовку.
Надушенный и одетый в хорошее пальто, Лукин стоял посередине Сенной
площади, поигрывая золотой цепочкой. На цепочке, проносясь у него над
головой и навевая крылами сон и мрак, носилась над городом гигантская моль,
огромная и серая - страшная.
- Дамы и господа, - вещал Лукин без выражения, - объявляется скупка
зимних вещей на прокорм гигантской моли. Данный вид потребляет в день: шуб
норковых шесть единиц, полушубков овчинных десять единиц, шапок-ушанок
мужских семьдесят пять единиц...
Собирался народ; менты с интересом поглядывали; скинхеды таились у
стенки. Пара пропитых субьектов уже успели сбегать домой и толкнуть свои
полупердончики; моль радостно приземлилась, сожрала мех и взмыла опять,
натягивая цепочку.
- А что она будет есть, если не хватит? - спросила какая-то любопытная
старушка.
Менты прислушались.
- Может напасть, - равнодушно сказал Лукин. - У нее вообще-то яички
отложены. Скоро потребность увеличится.
На этом месте менты решили вмешаться.
- Гражданин! - сказали они, обступая Лукина. - Давайте со своей молью
куда-нибудь за город.
- За город никак нельзя, - сказал Лукин,- поскольку моль требует ухода,
горячей воды и центрального отопления. Она нежная. И яички. А если по вашей
вине моль умрет, - Лукин отступил на шаг и значительно поднял голову, - у
вас будут крупные неприятности в связи с трехсотлетием города.
- Ты что ее, мужик, на трехсотлетие Петербурга откармливаешь? -
поразились менты.
- Да, - ответил Лукин, - на ее крылья будет нанесена карта города, а в
зубах она должна держать якорь. Но вы же видите, что насекомое живет
впроголодь. Уже пыльца с крыльев осыпается.
Менты в замешательстве переглянулись, и Лукин понял, что его дело
восторжествует.
Вечером того же дня губернатор кричал на подчиненных:
- Смотрите у меня! Вы там мне трехсотлетие не компрометируйте! Я ведь
все вижу, как вы с животными обращаетесь! Чуть моль праздничную не уморили,
позор какой!
Под моль было списано много денег из бюджета; вечером того же дня
Лукин, по обоюдному согласию, пристрелил тварюгу из охотничьего ружья.
- Мысль была ничего, - одобрил Веселуха, - но хороши такие мысли только
для "эпохи первоначального накопления". И ты мне, титан Возрождения, больше
эдак не крути! Знаем мы твои "надежные схемы".
- Не буду, - поклялся Лукин, а сам подумал: "Ты меня еще узнаешь,
Веселуха!"
Шел первый снег, - какое сладкое время для свиданий, для сделок, для
конфликтов, для переворотов. И ведь знаем мы, петербургские жители, что не
бывает в октябре настоящей зимы, что еще снег смоет черными дождями, но как
хорошо бывает и как приятно, когда вдруг, замедляя темп, осадки начинают не
капать, а вот именно оседать...
В эти дни Веселуха метался на собаках по Петербургу, пытаясь заключить
первый контракт. Срок кредита подходил к концу, в конце декабря маячила
смрадная долговая яма. Снежинки падали на красный язык Яна Владиславовича;
его волосы цвета светлого металла стояли дыбом, и пригладить их не было
никакой возможности. Веселуха источал чистейшее обаяние, он влиял, скакал и
интриговал, но директора заводов были и сами не промах. Они подсидели
красных директоров, они грабили некогда на большой дороге, учились в
бизнес-школах и начинали позорными подметалами. Некоторые из них делали по
четыре ошибки в слове из трех букв. Поэтому разговаривал с ними Веселуха
так.
- Вашему заводу нужен рентгеновский флуоресцентный? - рявкал он.
- Зачем он нам? - кисло морщились эти консерваторы. - Мы же
пластмассовые игрушки делаем.
- Будете смотреть, - гремел Веселуха, - чтобы в пластмассу свинец не
попал, а то детки будут ее грызть, помирать, и ваши игрушки никто не будет
покупать. А на вас все будут показывать пальцем и говорить: "Вон идет
директор завода, который не знал, что в пластмассе был свинец".
Директора обалдевали от такого напора. В кабинете становилось нечем
дышать. Веселуха бил графины с водой об пол. Директора чувствовали себя
обязанными что-нибудь для него сделать. Мокрый молочный снежок засыпал
лениво весь Питер сверху донизу. Страсти разгорались.
- Тут нам прибор какой-то хотят всучить.
- Что за прибор?
- Рентгеновский флюоресцентный спектрометр.
- А он нам что, жизненно необходим?
- Да на хрен он нам не нужен. - Просто позвони им и скажи: "На хрен нам
ваш спектрометр? Он нам не нужен". И они отстанут.
Просто позвони им и скажи.
И вот Веселухин телефон наконец зачирикал. Веселуха долго слушал, что
по нему сообщают, а потом ответил "Да", положил трубку и небрежно молвил:
- Господа... Мне кажется, у нас наклевывается контракт.
- Вот как! - удивился Лукин.
Он уже сторговал себе приличное местечко в одном из банков, и уже
воображал себе, как он скажет Веселухе "Спасибо тебе за доверие".
- И что? - спросил Рябинин жадно. - Мы что, повезем прибор прямо им?
нет, пусть сами приходят! Прибор хрупкий. Пусть приходят сюда. Я не повезу
прибор, нет, не повезу...
- Ишак ты отвязный, - нежно сказал Веселуха.
На следующий день они повезли прибор заказчику. Накануне долго
торговались о цене. Веселуха исходил из себестоимости, Лукин - из рыночной
цены, а Рябинин пытался сочинить цену "по совести". Наконец, все было
решено, и вот они поехали на "Ауди" Лукина (Веселуха свою девятку продал) к
заказчику.
Лукин вел хорошо, но немного резко. Веселуха сидел рядом и непрерывно
курил, Рябинин трясся сзади, держа на коленках прибор, как котенка. Вот
вдали показались огни завода-заказчика. Их встретил главный инженер.
Веселуха взмахом руки пригласил Лукина и Рябинина: те аккуратно внесли
прибор и поставили его на стол.
- Ой, какой маленький! - умилились лаборантки. - Спектрометры обычно -
у-у-у!
- Двадцать четыре килограмма, - сказал Рябинин смущенно.
- А обеспечение ему какое? - поинтересовались программисты.
- Обычный ПК, - пожал плечами Рябинин.
Он стеснялся, но Лукин задал тон:
- Без разрушения и порчи образца! - вскричал он.
- Погрешность до пятого знака по всем элементам! - подхватил Рябинин.
- Сто анализов в сутки!
- Прост до неприличия!
- Работать может даже обезьяна!
Так они распинались; характеристики у прибора были и впрямь
исключительные, поверить такому всегда трудно: не обманывают ли нас? Народ
переглянулся; тогда к столу вышел главный инженер, хлопнул по крышке прибора
ладонью (Рябинин вздрогнул) и спросил веско, глядя Веселухе в глаза:
- Хорошо, а на Западе - сколько стоит такой прибор?
Народ затаил дыхание. Ян Веселуха вежливо ответил:
- Наш прибор не имеет аналогов ни в России, ни на Западе...
Все выдохнули и посмотрели на прибор с благоговением, а главный
инженер, не желая показаться лохом, проворчал:
- Это все лирика, а вы продемонстрируйте, как он работает! Может, он и
не работает вовсе.
Рябинин, волнуясь, поставил образец в кювету и начал анализ.
Прибор мигнул, тихо пискнул и анализировать не стал.
- Что это он у вас, сломался, что ли?
- Да, ежкин кот, - спроста сказал Рябинин в сердцах.
Ситуация назревала очень смешная, и уже кое-кто начал улыбаться, но
Веселуха не дал ситуации созреть:
- Да! - вскричал он вдохновенно. - Прибор сломался. Если бы этого не
произошло, вы бы много потеряли! А так у вас имеется редкая возможность
понаблюдать, как мы на ходу вносим доработки в его технические
характеристики!
- Работа над ним ведется непрерывно, - подключился Лукин. - Он
становится все лучше и лучше!
Рябинин засунул руку в недра прибора и что-то там подкрутил: прибор
согласно моргнул, пискнул и начал анализ. Рябинин засветился, как горный
гном с самоцветами. Прибор был продан. Долговая яма миновала.
Острый снег сваливался в круглые сугробы; он лежал на каждой веточке,
на всех мелких подробностях округи: на завитушках Расстрелли, на колоннах
Росси, на младенцах, ангелах и демонах. Два бомжа тащили картонную коробку в
пункт приема; в конце узкого длинного двора, перед кирпичным забором, махал
голыми ветвями обтрепанный тополь.
- Вот - наша резиденция, - сказал Веселуха.
Шаги отдавались эхом в пустых помещениях, оклеенных белой бумагой.
- На берегу пустынных волн, - сказал Лукин.
- Зато на окнах забрала железные, - заступился Веселуха.
- Перестройка, - отозвался Рябинин из угла.
- Чего?
- Перестройка, говорю, - сказал Рябинин. - Журналы восемьдесят девятого
- девяносто третьего. Кто-то свалил.
- Пусть лежат, есть не просят, - указал Лукин. - С налогами хуже.
- Да ну, налоги, - махнул рукой Веселуха. - Налогов мы вообще платить
не будем.
- Это как, интересно? - подбоченился Лукин. - Сами говорили - без схем!
- А тут никаких схем и не надо, - ответил Веселуха. - Я же временем
занимаюсь. Ну, создадим на нашем участке поле того времени, когда были
маленькие налоги.
- Да когда ж они были маленькие? - резонно возразил Лукин. - И как это
налоговой объяснить? они же не физики.
Трубы играли над Петербургом в миг, когда Веселуха вынес из здания с
башнями лист, усеянный подписями и печатями. Все было составлено
самодержавно. Остальные могли быть сколь угодно крепкими парнями, но
хозяином становился Веселуха, и, по сути, только он, хотя по форме весь этот
торт назывался ЗАО НПО "Амарант".
- А логотип? Какой у нас будет логотип?
- Это очень важно.
- Вот такой.
- Это гробик?
- Это кристалл!
- А я такой хотел, смотрите.
- Это глисты?
- Это рентгеновские лучи!!!
Когда проспались, поднимался серый день, снег таял, а второго прибора,
законченного три дня назад, на столе не было.
- Черт, - проскрипел Веселуха, хватаясь за голову, - его же уже Кириши
купили. Что мы им скажем?
- Что его украли.
- А может, это они его вчера забрали?
- Нам нельзя много пить, - сказал Рябинин мрачно. - Нельзя много пить
за начало работы. Вот, например, в моей родной деревне однажды мужики начали
строить дом. Накопили на цемент. Причем долго копили, год. Потом купили этот
цемент, разгрузили его, жидкий, около ямы под фундамент, и решили на
радостях выпить. Хе-хе.
Веселуха откинулся назад, но забыл, что там, сзади. А сзади что-то было
вроде пружинки, отчего на дворе стемнело, как в ящике. Край родимый
погрузился во мрак, только лаяли собаки, даже машины на Гороховой притихли и
не ехали. Небо в окне, перегороженным железным забралом, было
полуобморочного цвета: красноватого, сиреневого, местами почти белого - и
это была ночь. Внизу было темно, каркали вороны, проносясь низко над снегом.
- Веселуха, я, кажется, знаю, - догадался Рябинин. - Это мой дворянский
предок прибор унес.
- Зачем ему?
- Да начальник его на Монетном дворе монету портил, а разницу себе
воровал, - объяснил Рябинин, - ну вот, предок мой не будь дурак, хочет это
злоупотребление вскрыть и начальника подсидеть.
- Умный ты, правнук, - послышалось из угла.
Предок был невысок, но крепок и хорош собой, насколько можно было
разобрать в полумраке. Одет он был в простой казакин берлинского сукна, и
шапки не снял.
- Так что я ваш приборчик заберу, ладно? - по-свойски молвил предок,
присаживаясь на корточки перед мужиками. - Всеж-ки я его у вас заберу, у вас
от одного прибора не убудет, вы еще их наделаете. А долг перед предками и
перед Отечеством надо помнить.
- Да, да, - соглашался Рябинин, глядя на предка во все глаза и пытаясь
различить в нем сходство с собой.
Веселуха оторвался от стены и встал: был он выше предка на голову, хоть
и моложе лет на пятнадцать.
- А вот это вы видели, ваше высокопревосходительство? - спросил
Веселуха и показал предку шиш. - Прибор ему, понимаешь! Задаром!
- Так я же за Отечество радею, - повысил голос вельможа. - Этот
мерзавец Курятинский нам монету портит, а государыня не знает ничего!
- За Отечество, - буркнул Лукин, - сам, небось, на его месте будешь так
же...
- За Отечество - пожалуйста, - согласился Веселуха. - Можем скинуть
цену - слегка.
- Я вам не купец торговаться, - надулся предок. - Хотите - от налогов
вас избавлю, это могу.
- А ты знаешь, какие у нас налоги? - поинтересовался Лукин.
- А то, - ответил предок, - как не знать. Налоги у вас - грабительские.
Сорок с выручки, тридцать с прибыли... Что ж вы, милые? Фонды выбыли?
Амортизационный срок? А у нас и на это налог. И прощать не в российском
опыте - как на западе, что ни попадя...
- Чем шире живешь, - подхватил Веселуха, - тем больше плати! Как ни
крути - отдашь нам - немного, о нет! - прибыли девять десятых в бюджет!
- Неси на блюдечке с синей каемкою!
- Ах, производство наукоемкое?
- Ах, там еще и проборов гора?
- Ура!!!
- В узел рубли увязывай!
- И - ни в чем себе не отказывай!
- Наша гордость, радетель, рачитель!
- Наш... российский производитель!
Рябинин и Лукин, раскрыв рты, слушали эту крамолу, не то раешник, не то
джаз, а предок и Веселуха, пьяные, плясали и выпендривались:
- Сорок с прибыли?
- Тридцать с выручки?
- Ах надыбали!
- Нет ли дырочки?
- Куча законов - не пропадем!
- Не перепрыгнем, чай, обойдем!
- Всех обойду!
- Все украду!
- Спрячу!
- Страчу!
- В тень уйду!
- Хамство да барство, что за государство!
- Руки в боки - денежны потоки!
- С покрышкой в деньгах -
- В долгах как в шелках -
- Сливки общества пеной к ногам государя...
- Вы скоморохи!
- Вы - не бояре!
- Сливки общества.
- Слитки отчества.
- Шурики, борики, тузики, максики...
- ...пузики, прыщики, лысики, глазики...
- Местные боги!
- Оплот демократии!
- А ну-ка снижайте налоги на предприятия -
- росчерком правой руки,
- ...временщики!..
Веселуха выдохся и свалился на пол, а предок задумчиво сказал:
- Разучились пить... а ведь этот еще из лучших... Ладно, избавлю вас от
налогов. У меня в Питере все схвачено.
С этими словами предок повернулся и вышел вон. Свет вокруг померк
окончательно, а Лукин задумчиво сказал:
- Тут давеча читал в одном продвинутом журнале, что понятие "крыша" -
это уже архаизм. Так вот что они имели в виду.
Аспирант и менеджер по продажам Паша Ненашев в этот момент сидел у себя
на кровати в общежитии Финэка, абсолютно оглушенный, держа себя за уши, и не
знал, что делать.
С милым, конечно, и в шалаше рай. Но неженатым супругам Паше и Марине
ужасно хотелось свой дом. И под это дело Паша взял большой кредит. Уже
завезли стройматериалы, уже началась стройка, и тут друг Пашин по жизни и по
совместному делу оказался не друг. Вражиной и подлюкой, можно сказать,
обернулся Пашин друг.
По истечении пяти минут Паша Ненашев как настоящий менеджер принял
решение.
- А толкнуть меня без покрытия, - сказал Паша. - В данный момент я -
одни сплошные долги.
- И враги, - сказала Маринка, обнимая Пашу за талию.
- Да, враги и долги, - сказал Паша злобно. - И виноват я, кому, блин,
поверил! Поэтому я - смотри - толкаю себя без покрытия. Вот я открываю
идиотскую газету, которую тебе дали в метро.
Паша развернул газету.
- Теперь я закрываю глаза и тыкаю пальцем, где нужен менеджер по
продажам.
- Не делай этого! - пискнула Марина в священном ужасе.
Но Пашин палец уже совершенно неумолимо уткнулся именно туда, где Паша
и был, по видимому, нужнее всего.
- Амарант, - прочел Паша, пожимая плечами. - Контора господина
Шарашкина с грамоткой имени Филькина. Ну вот, Марина. В нашей стране вообще
жить нельзя. Будем, значит, не жить, а как все.
Это был Пашин пунктик. Его отрочество пришлось на эпоху перемен. Даже
относительное затишье, последовавшее за кризисом, вызывало в Паше
скептическую усмешку. А уж теперь-то ему и вовсе не хотелось верить никому,
кроме судьбы.
- А если в этом амаранте все уголовники? - спросила Марина, прижимаясь.
- Блин, - сказал Паша. - Блин! Как все хреново!
Ради прикола Паша решил дойти-таки до этого "Амаранта": это где же это
нужен он, сам Паша, менеджер с опытом, да еще и стажировка за границей? Где
это имеют наглость его хотеть? Вступив во двор и проплыв пять метров по пояс
в снегу, Паша расхохотался. Все кругом было не просто хреново, но просто
анекдотически хреново. Предельно, так сказать. Разило помойкой и бомжами, с
Сенной доносились попсовые песни.
- И мое сердце, - подпел Паша. - Зам-мерр-ло! О-о-о!!
И вот Паша вошел, принюхиваясь, в серое помещение, оклеенное белой
бумагой. На столе стоял компьютер. К нему был присоединен средних размеров
прибор. Рядом похаживал мужик. - "Здесь чего-то не хватает, - подумал Паша.
- Ах да. Надо повесить на стену карту области".
Нет, здешний воздух Паше положительно нравился. В нем не пахло
наркотой. Но это не был и бумажно-кондиционированный дух офиса - дух
неопределенный, ведь все бумаги пахнут одинаково, от страха перед
разоблачением не потеют, вот так и кидают нашего брата. Здесь пахло
определенно: свежими досками и штукатуркой. Потому что исподтишка шел
ремонт.
- Так будет пахнуть дом, который построим мы, - сказал себе Паша и
вошел внутрь.
Веселуха принял Пашу благосклонно, однако не стал скрывать от него
возможных трудностей:
- У нас, Паша, партизанский отряд, - сказал он. - Работать в нашем
коллективе - большая честь. Одновременно, не скрою, работа потребует от тебя
полной самоотдачи. Денег не обещаю - только удовлетворение от тяжелого
труда.
- Физического?
- Не исключено.
- Ну, ничего, - пожал плечами Паша (а что ему оставалось делать). -
Главное - мне приятно работать с таким умным и опытным человеком, как вы.
Самое главное в работе - это коллектив.
- Я могу и из окошка выкинуть, если что, - признался Веселуха. -
Рябинин - отличный физик, но совок и ретроград, к тому же у него пятеро
детей. Ну, а Лукин - просто мелкий жулик, и к тому же не физик. А ты -
физик?
- Я менеджер, - сказал Паша Ненашев гордо.
И был принят.
Небо в сахаре затворожено
Взвесь и кружево, мелет крошево
Пашут пахари с красными рожами
Полукружьями.
И мутовкой бьют, и огнем куют,
Месят ночь и день, сыплют снег в сирень.
А синоптики Мерлины
У них дырки просверлены
А синоптики нытики
Они ух аналитики!
На слиянье рек
Молодой слезой
Льется, льется снег
Пополам с грозой.
Цель высока, но есть близкие цели, без которой не будет той, высокой.
Продали - хорошо; но как закрепить успех? Над этим не спал дней и ночей Ян
Владиславович Веселуха, расхаживая по производству и завязывая рукава
свитера на животе.
- Болезни роста - они по двум причинам бывают, - соображал Веселуха на
ходу. - Либо не хватает какого-нибудь важного вещества, либо оно не
усваивается. В результате одно растет, а другое - нет. Дети в наше время,
как правило, выживают, а вот фирмы иногда загибаются, не прожив и года.
Почему? Скажи мне, Паша, ты на фирмача учился.
- Потому, - утверждал Паша Ненашев, почесывая бородку, - что средства
должны в фирму поступать мощным потоком, а не тоненькой струйкой. Каналы
должны соответствовать друг другу. Если мы хотим быть маленькими, мы,
конечно, можем каждого клиента ловить на отдельную удочку. Если же мы
все-таки хотим расти, придется ловить клиентов сетями.
- Нда? - недоверчиво морщился Веселуха. - Сетями, говоришь? Что-то уж
больно красиво. Где ты это вычитал? В учебнике Макбрюннелла и Ко?
- Все об этом говорят! - ссылался Паша. - Велите купить широкие и
частые шелковые сети и навесить на них бубенчики, чтобы клиенты запутывались
в этих сетях стаями!
- За свой счет покупайте, - распорядился Веселуха. - А мне почему-то не
нравится эта идея.
Рябинин и Лукин радостно моргнули глазом, сбегали в Апрашку и купили
там огромную сеть. После обеда они долго елозили по крыше, закрепляя на ней
сеть и навешивая на нее бубенцы и красные бантики.
- Хм, - сказал Веселуха, увидев их приготовления. - Зря это вы.
- Почему зря? - удивились все.
Веселуха не ответил. Он прошел в сумрачную залу, в которой, каждый под
своей лампочкой, сидели сборщики. При виде директора они разинули рты и
бросили работать. Их лица были равнодушны и белели кругом, как рубахи;
каждый делал свое дело, каждый ждал шести часов, чтобы смыться.
- Вот почему, - понял Веселуха и покачал головой. - Ох, зря это они!
У него были недобрые предчувствия. Паша Ненашев только рукой махнул:
- А, Ян Владиславович, все будет хорошо. Справимся.
Но на следующий день, как только утро приподнялось из снежных перин,
сотрудники "Амаранта" услышали бешеный, залихватский звон, или, как шутил
Достоевский, "колокольчик-дарвалдай". Вот-вот, именно дарвалдай. Дарвалдаяло
по всей крыше, - клиентов в сети было видимо-невидимо.
- Tu l'ai voulu, George Dandin, - высказал Веселуха Паше Ненашеву и
Лукину, - теперь лезьте на крышу встречать, западные вы мои!
Клиенты на крыше поднимались на ноги и отряхивались от снега, а на их
месте запутывались новые и новые. Лукин помогал отряхнуться дамам, Паша
здоровался с мужчинами.
- Нам нужен ваш прибор! - кричали они радостно, слетая с серого
декабристского неба в сугробы.
- Нефть татарская! - барахтался в сетях товарищ в овчинной шапке.
- Вода минеральная! - отплевывалась от снега дама в платке.
- Экспертиза судебно-медицинская! - подавал Паше мокрую руку
господинчик в черном пальто.
- И нам нужен, и нам! - приветливо вопили клиенты, устремляясь за Пашей
гурьбой по лестнице.
Паша проскакал по коридору и распахнул дверь своего кабинета:
- Входите, господа!
Проклятые колокольчики все дарвалдаяли на крыше, и новые потоки
клиентов топотали в коридоре, набивались в кабинет.
Паша Ненашев, не будь менеджер, не терял присутствия духа - посопел
немного, а потом, перекрывая колокольчик, начал громко и решительно, заложив
руки за спину, как премьер-министр:
- Господа!
- А-а-а! - отозвались клиенты.
- Приборов у нас хватит на всех, - обещаю.
Тут Паша сделал широкий жест.
- У-у-у! - запрыгали от радости клиенты.
- Мы удовлетворим все ваши пожелания, - обещал Паша далее, - научим вас
всех с ним работать. И не только вас, но и всех, кто захочет к нам
обратиться.
- О-о-о! - клиенты перли на Пашу, полчища их лезли в двери, глаза у них
горели, они пахли жевательной резинкой, а некоторые чесноком.
- В общем, - округлил Паша вдохновенно, - все по очереди получат по
прибору. Долго ждать вам не придется, ведь единственное, чего мы хотим в
этой жизни - это чтоб вам было хорошо.
Тут колокольчик перестал дарвалдаять: сеть не выдержала наплыва добычи
и слетела во двор, и поток клиентов на время прервался.
Ближе к вечеру Паша сидел за компьютером, занося клиентов в базу
данных, и вдруг почувствовал на себе взгляд Веселухи.
- Хулиганничаем? - спросил Веселуха грозно.
- Помаленьку, - небрежно ответил Паша.
- Пошли со мной, - приказал Веселуха, схватил Пашу за руку и потащил в
сборку.
Там, скорчившись под настольными лампочками, сидели сборщики приборов.
Увидев Веселуху и Пашу, они, конечно, перестали работать и побросали
детальки на пол. Кое-кто был с похмелья, почти все небриты, руки их
двигались, как в меду.
- Ты собрался обеспечивать приборами всю Россию, - сказал Веселуха
нехорошим голосом, - теперь посмотри на этих людей и прикинь, что я должен с
тобой сделать.
- А это не мое дело, - беспечно пожал плечами Паша. - Это как бы не моя
работа. Это же вы делаете приборы. А я делаю деньги.
Комнату тряхнуло, сборщики попадали на пол, треснуло стекло, и только
ботинки Пашины мелькнули за окном.
- Ян, парень не виноват, - пробормотал Рябинин, осторожно заглядывая в
комнату. - Он все сделал как надо, а ты не прав.
- Я не прав? - развернулся Веселуха.
- Конечно, не прав, - пискнул Лукин, вылезая вперед. - Продажи - это
то, ради чего!.. Если мы не будем продавать, то на хрен тогда!..
- А на хрен он самодеятельность развел? - вскричал Веселуха. - Вы
посмотрите на эти рожи! - Тут он указал на сборщиков, которые так и не
работали, а сидели сложа ручки и с любопытством наблюдали за скандалом. -
Посмотрите на эту рвань, пьянь, у них руки растут из жопы, они ничего не
умеют, и других нет! Откуда я теперь все эти приборы возьму? Рожу я их, что
ли?
- Значит, надо родить, - возразил Лукин твердо. - Клиент всегда прав.
- Да ты за кого? - пригляделся Веселуха к нему. - За клиента или за
друга?
- За клиента! - гордо сказал Лукин.
Веселуха покачал головой.
- В чем-то вы, может, и правы, - буркнул он. - Но тогда ведь надо
как-то заставить их работать.
- Как, как, - рассудил Рябинин. - Зарплату им повысить.
Сборщики обрадовались.
- Вон, глазки заблестели. Нет, нельзя им зарплату повышать, как ты
думаешь?
- И правда, нельзя.
- Эй, ребята, сделаете два прибора к концу недели, премию дам.
- Очень нам надо корячиться, - сказали сборщики.
Рябинин вышел на середину комнаты и гаркнул по-суворовски:
- А ну, совести у вас нет! Мы же вас выгоним на хрен!
- Ваше право, а только быстрее работать мы не будем.
- Ну, что за люди, - брякнул Веселуха в расстройстве. - Вялые, как
ботва! Вот россияне и вырождаются поэтому!..
- А при чем тут - вырождаются, - поднял голову самый молодой сборщик,
Кирюха с мутными глазами и бритой головой.
- Да при том! При том!.. У нашего прибора ведь такие свойства... -
Веселуха махнул рукой. - Э, да что с ними разговаривать, они люди конченые,
- и отцы-основатели удалились.
Среди сборщиков воцарилось унылое молчание, но в этой тишине ворочались
их разбуженная совесть, и странные мысли приходили им в голову.
- Вырождаются, - бурча Кирюха. - В Чечню бы его, он бы там увидел.
- Вот именно, - поддержал его сосед. - А что он имел в виду, про
свойства, ты не понял?
- Может, он радиоактивный и на здоровье плохо влияет?
- Сдохнем тут все.
- Импотентами останемся.
Кирюха встал, и, переваливаясь, отправился к начальству. Там Веселуха и
Рябинин сидели под фонарем и настраивали новенький прибор. Рябинин любовно
ласкал его и регулировал, а Веселуха тщательно всматривался внутрь и по
временам дергал за ниточки в швах.
- Добрый день, - хмуро сказал Кирюха, сводя скулы. - Вы про какие
свойства говорили?
- Ну, - сказал Веселуха, не прекращая работы, - я, вероятно, имел в
виду тот побочный эффект, который происходит от наших приборов. Мужская сила
и все такое.
- Что - мужская сила? - насторожился Кирюха.
- Ну, если любить наш прибор, - пояснил Веселуха, - то станешь
секс-гигантом. А если не любить, то импотентом. Доступно? Только мужикам там
не говори, а то у них крыша съедет.
- Как понять "любить"?
Веселуха оторвал глаза от прибора и окинул взглядом Кирюху:
- Ты прибору мстишь за свою эту самую Чечню. Сосед твой - за зону.
Другие - за жизнь свою косую. А прибор вам ваш негатив будет возвращать.
Сперва волосы выпадут. Потом хозяйство отвалится. И так далее.
- Ну, ну, Ян, - проговорил Рябинин с той стороны стола. - Не видишь,
Кирилл тебе не верит. Он думает, так не бывает.
Кирилл между тем вовсе так не думал. Однажды в горах он видел, как по
зеленой траве ходила Черная сваха и собирала души убитых воинов. Другой раз
тянул из колодца ведро, а вытянул сам себя, похожего, как две капли воды.
Многое он там видел, среди жирной зелени и пустых развалин, когда день
остывал, затихая перед громом. На следующий день сборщики работали так, как
будто вызвали друг друга на соцсоревнование. Если кто-нибудь из них ронял
деталь, все втягивали головы в плечи. Рябинин бегал среди них, объясняя, что
к чему: им захотелось это узнать.
- Вот такая система мотивации, - хохотал Лукин, внутренне поеживаясь и
льстиво стирая пыль с прибора: мало ли что. - Полезли, Паша, опять сеть на
клиента ставить!
Перед Новым Годом Лукин свел концы с концами: к общему удивлению, концы
сошлись. Фирма приносила прибыль.
- Эх, мошенники мы, - смущенно говорил Рябинин.
- Да где? В чем? - кричал Веселуха.
- Да не знаю, где, - кряхтел Рябинин, - а только не может быть, чтобы
мы честно заработали столько денег. Я никогда в такое не верил, и теперь не
верю.
- Советские вы, Михаил Николаевич, - вздыхал Паша Ненашев.
- Слушай, Веселуха, - сказал Рябинин. - Нам бы химик нужен.
- Нужен, - согласился Веселуха. - он бы нам методики писал. Задачки
сочинял. В нефти понимал. А где нужно, и с клиентами бы помог Паше.
- Где же мы такого найдем?
- Где - не знаю, но нужен именно такой.
Как ни странно, сразу после Нового года такой химик был найден. Химик
действительно понимал в нефти, не пил горькую и умел придумывать задачки.
Веселуха вгляделся в ворох выбеленных кудряшек и протер глаза.
- Что, женщина, что ли?! - изумился он.
Женщин Веселуха любил, но не уважал.
- Денежкина Наталья Борисовна, - сказал химик бодро.
- Очень приятно, - кисло сказал Веселуха. - Н-ну... посмотрим. Вам
чего-нибудь нужно для вашей работы?
- Пол под весы зацементировать, - благоговейно сказала Наталья
Борисовна, кланяясь.
Раньше Наталья Борисовна работала на одну из тех нефтеналивных контор,
что спаивают нашу экономику и заваливают акционеров золотом. Платили ей
неплохо, да вот муж у Натальи Борисовны был военный человек. - "Служивый", -
как она объясняла. В молодости Наталья Борисовна питала неизъяснимую
слабость до мундира. И вот теперь муж вышел в отставку и поселился у своей
мамы - в Питере, ну и дочку хотелось в хорошую школу отдать, - так объясняла
Наталья Борисовна, оглядывая зорким взглядом свою комнату, вытирая пыль,
разглаживая складки и расставляя склянки.
На следующей неделе Веселуха сказал Рябинину:
- Пойду посмотрю, что там новый химик делает. Хоть освоилась она с
прибором или нет. Может, она не врубилась еще, как он работает.
И Веселуха пошел.
В лаборатории горел свет. Наталья Борисовна в халате поверх толстого
свитера и в сапогах стояла у прибора. Одной рукой она ставила в кювету пробу
ила для Петербургского водоканала, другой рукой печатала на компьютере
методику. К уху прижалась телефонная трубка, в которую Наталья Борисовна
ворковала что-то очень сладкое и в то же время, несомненно, химическое:
- Да, татарская нефть, наверно, да... серы там много... да... Да,
конечно. Вы можете к нам подъехать... Да, конечно, мы будем очень рады...
За столом расселась противнейшая и очень глупая тетка из
Ханты-Мансийска; она поглощала шоколад и пила чай. От тетки распространялся
запах чеснока. Она третий день училась работать на приборе. Никто не мог ее
научить. Рябинин уже отступил, матерясь, и даже Паша, девизом которого было
"Клиент всегда прав", только руками разводил, настолько глупа и противна
была эта тетка.
- Вот, клиентов обучаю на приборе работать, - радостно доложила Наталья
Борисовна Веселухе. - Мы очень быстро учимся!
Тетка жеманно прикрыла глаза и молвила:
- Тут еще проценты надо считать, а я не умею... мне это по
специальности не требуется...
- Смотрите, - ласково подхватила Наталья Борисовна, - вот у нас пять и
шесть десятых - это сто процентов. А восемьдесят процентов - это будет
сколько?..
В этом месте Наталья Борисовна, не прекращая печатать, подхватила левой
рукой с полу маленький тазик, в котором плескалась бурая жидкость, и лихо
влила из тазика в пробирку ровно тридцать семь миллилитров.
- Восемьдесят процентов - это будет четыре, - брюзгливо сказала тетка.
- Нет, нет, - проворковала Наталья Борисовна, отбирая пробу, - вот
смотрите...
Веселуха одобрительно хмыкнул и удалился.
Клиенты шли на Наталью Борисовну косяками. Они толклись у нее в
лаборатории, наглые, требовательные; несмотря на то, что почти все они были
химиками, руки у них росли из жопы; они ворчали по поводу гостиниц и
надменно говорили: "А вот у нас в Нижневартовске!" Некоторые из них пахли
перегаром, иные - жвачкой "Орбит без сахара". Они делали, что хотели, а
хотели все разного, но все одинаково уезжали с прибором под мышкой и с
аналитической методикой в зубах, и все они, даже самые тупые, умели работать
на Веселухином приборе.
- Смотрите внимательно, - интимно говорила Наталья Борисовна, - я вам
еще раз покажу, а потом запишу по пунктам...
- Как у вас на них терпения хватает! - восхищался Паша. - Знаете, у вас
прирожденный талант продавать!
- Да ничего я не продаю, - стеснялась Наталья Борисовна. - Просто к нам
все такие милые люди приходят, с ними так приятно общаться! Работать не
мешают...
В прекрасный и мартовский день, когда заснежен был город, и сугробы со
стороны земли подмачивала влага, когда среди полянок ледяных, луж и снежных
гор начинало пахнуть весной, Наталья Борисовна пришла к Веселухе, и, прячась
в собственной тени, таинственно сказала:
- Знаете чего. Я вам докладную записку написала.
Дома ее ждала дочь Анастасия, которая любила читать исторические
романы, и кот Василий, который любил есть мясо и пить пиво. Усы старили
Василия и в то же время придавали ему разбойный вид. Муж Натальи Борисовны,
полковник в отставке Денежкин, приходил домой одиннадцать и падал с ног;
такова была цена его личной конверсии.
А в докладной записке Наталья Борисовна написала Веселухе, что Газпром
объявил тендер на поставку спектрометров.
- Тендер наклевывается, - сказал Веселуха.
- Невозможно! - на два голоса сказали Рябинин и Лукин. - Невозможно. У
нас и так сорок девять человек работает. Если мы наймем еще кого-нибудь, нам
придется платить другие налоги. И все псу под хвост.
- А ты что думаешь об этом? - спросил Веселуха Пашу.
- Я не думаю, я считаю, - заявил Паша. - Я всегда все считаю! На
двадцать пять ходов вперед, назад, вверх, в стороны и вниз.
Он засунул ладонь за ремень и принялся ходить вокруг стола,
рассказывая, как он считал и к чему пришел. Веселуха слушал-слушал, а потом
посмотрел в сторону и сказал:
- Ну что ж. Тендер надо выиграть.
Больше он ничего не сказал. Денежкина победно пискнула и унеслась под
руки с двумя подгнившими дядьками из Одессы.
- Ну, уж так-таки и выиграть, - возмутился Рябинин. - Очень нагло с
нашей стороны! Мы выиграем, а остальные фирмы как будут жить?
- Никак не будут, - пообещал Паша. - Но мы будем плакать на их
поминках.
- Отставить шапкозакидательские настроения! - приказал Веселуха. - Всем
перейти на усиленный режим работы. Выдать сборщикам по плитке шоколада и по
салфетке, чтобы они не измазали шоколадом прибор. Паша и Наталья Борисовна,
вы едете на выставку-ярмарку "Без химии не жизнь" охмурять газпромовцев! С
прибором.
- А где эта выставка? - спросил Паша.
- В Нефтепресыщенске.
- О-о, - простонал Паша, - мне столько не выпить.
В Питере потихоньку наступала весна, а Нефтепресыщенск был еще погружен
в густые сугробы и продуваем злыми ветрами. Однако сугробы были не простые,
а сахарные, а ветер дышал легким ароматом дорогих духов. Дорожки в городе
каждый Божий день посыпались золотым песком. Все дома в Нефтепресыщенске
были построены из мрамора и карельской березы, а в теплых внутренних
двориках, которые рабы по ночам облизывали языком, били фонтаны из рейнского
вина и росли тысячелетние кипарисы.
- А у вас-то в Питере богато народ живет? - спросили их газпромовцы.
- Вокруг нашей фирмы все живут богато! - гордо ответил Паша. - Мы -
градообразующее предприятие. Если вам кто-нибудь будет врать, что Петербург
построил Петр Великий, не верьте: этот город вырос из нашей фирмы.
Шумела, гремела по морозу выставка-ярмарка "Без химии не жизнь". Она
совпала с масленой неделей, и в угоду газпромовцам все, кто участвовал в
тендере, должны были нарядиться в маскарадные костюмы. Наталья Борисовна
Денежкина, наряженная лисичкой, стояла рядом с прибором и зазывала:
- Пожалуйте сюда, товарищи-господа, хлопцы и барыни, милостивые
государи и государыни! Только у нас, здесь и сейчас! Прибор рентгеновский
флюоресцентный, уровень определения пятипроцентный! Двести измерений в день,
проверяй кому не лень!
Рядом тусовались сытые газпромовцы и их веселые детки с блестящими
глазами; они с интересом смотрели на прибор и на Денежкину с лисьим хвостом
и в маске. Тут подбежал Паша, чьей обязанностью было поить газпромовцев
можжевеловым напитком, и крикнул:
- Наталья Борисовна, дай десяточку.
- Возьми в кюветке, - сказала Денежкина, беседовавшая с темноволосым
горбуном в феске и малиновом плаще.
Паша протянул руку, и стоявшие вокруг детки ахнули: из прибора выползла
аккуратненькая новая десяточка!
- Тетя, а нам сделай по десяточке! - закричали детки.
- Фи, как не стыдно клянчить, - голосом лисы Алисы заметила Наталья
Борисовна, - ведь это не простые, это волшебные десяточки. Во-первых, их
можно только заработать честным трудом. Во-вторых, их нельзя тратить на
всякие пустяки.
- Мы не будем тратить на пустяки! - пообещал пацаненок лет восьми. - А
как их заработать?
- Очень просто, - ласково сказала Наталья Борисовна, - надо только
пойти к папе и рассказать ему про наш чудесный прибор, исполняющий все
желания еще до того, как они возникли...
Детки бросились зарабатывать десяточки, а один мальчик, самый
предприимчивый, пошел прямо к организатору выставки, Главному Газпромщику.
Тот как раз сидел в баре с Пашей. Паша был наряжен старым евреем, а Главный
Газпромщик - князем Владимиром Красное Солнышко. Они сидели в креслах,
обитых лионским шелком, и пили можжевеловый напиток.
- Господин Главный Газпромщик! - сказал мальчик горячо. - Спасибо Вам
за наше счастливое детство!
- Да на здоровье, - пожелал тот. - А с чем пришел?
- Господин Главный Газпромщик! - сказал мальчик. - Не вели казнить.
Стонет Россия без ихнего рентгеновского флуоресцентного прибора. Надо брать.
- Все участники тендера обещают нам многие и многие кайфы, - пожал
плечами Главный Газпромщик. - Какие кайфы можете предложить нам вы?
- Какие еще кайфы наша лавочка может предложить великому и могучему
Газпрому? - пожал плечами Паша. - Только наш прибор: а сердце наше давно
принадлежит вам.
- Если мне предлагают прибор без всяких кайфов, - заметил Главный
Газпромщик, - значит, выгоды нашего союза понятны и детям. Что нужно
Газпрому, то нужно России!
- Аминь, - заключил мальчик благоговейно.
- Аминь, - повторил Паша, содрогнувшись.
От последней фразы Главного Газпромщика пахло, право же, заговором, и
переменой образа правления, и сепаратизмом, и глобализмом, - словом, пахло
керосином. Но думать об этом Паша не смог, потому что завизжал от восторга и
захлопал в ладоши.
- Какие славные люди живут в Нефтепресыщенске, - задумчиво сказала
Денежкина, когда они уже прилетели в Питер и возвращались с победой на
фирму. - Такие, право, милые!
Ибо все были одинаково милыми людьми для госпожи Денежкиной, и редко
кто избегал этих сладких эпитетов: "милый", "славный", "хороший", - только
Веселуха, потому что про Веселуху Денежкина говорила: "великий". И не
потому, что Ян Владиславович был ее шефом.
Умнейшая Наталья Борисовна очень хорошо чувствовала людей. От Веселухи
разливались по всей фирме жаркие металлические волны. Она и сама, как
спектрометр, чувствовала, когда в этих волнах больше медовой меди, когда -
алюминия, а когда - свинца. Веселуха представал перед нею повелителем,
обаятелем. Всегда ли сила и страх ходят рядом? Есть ли богатыри светлые и
надежные, как некрашеная липовая ложка? Могучие деревья впиваются корнями в
темные глубины, кроной уходят в безлунную бездну. Ян Веселуха, кто ты такой?
Нет, нет, стоп! Не демонизируйте Яна Владиславовича. Для красного
словца мы так можем договориться до слова "ипостась"; а потом мы скажем
"отнюдь", а там, глядишь, и "харизма", - а это слово не простое: оно
происходит от древнего charms, а так в иудейских текстах иногда называли...
Нет, лучше бросим от греха весь этот белибердяевский лексикон, и скажем
словами великого уоллстритовского спекулянта Лефевра: Веселуха надеялся там,
где все боялись, и боялся там, где все надеялись.
О, сладость работы с клиентами, и в стакане чай растет и месяц светит,
долька лимона бьется, как о края колодца бьется полная луна! Ну и что, что
мы умеем извлекать деньги из окружающего мира? И снимать пенки с кипяченой
воды? В Александровском парке все ивы склонились под журчащими и тающими
сугробами, а с запада, закрывая солнце, пухнет новая снежная туча. Нежных
запахов ручьи среди полянок ледяных, луж и снежных гор. Меркнет в окнах
солнце. Последний мартовский снег лег по рогаткам дорог, по изгибам улиц,
лег, как парик.
- Мы растем, как на дрожжах, - сказал Веселуха и прошелся колесом от
радости. - Кто нам в том помог? Остервенение народа? Барклай, зима иль
русский Бог? Как распределять прибыль? Куда засунуть нашу новую концепцию
прибора, Миша?
Только Рябинин открыл рот, чтоб радостно ответить, только он пролез из
своего угла, где сидел на куче старых журналов времен перестройки, - как
дорогу ему преградил его собственный предок, то самое настырное
высокопревосходительство, что с помощью старых связей избавило фирму от
налогов.
- Давайте мне сейчас ваш усовершенствованный прибор бесплатно, -
объявил вельможа, - а то все налоги свалятся на вас, как снег с елки!
И предок упер руки в боки.
- Кто у нас там с клиентами работает? - спросил Веселуха, зажимая рот
Рябинину, который от вида предка неизменно млел и готов бы все ему простить.
- Я, - вылез нахальный Паша, утирая сметанный рот.
- Я, - пискнула Денежкина, подбивая турнюр.
- Двое таких, - усмехнулся Веселуха. - Вот идите и объясните этому
человеку...
Паша и Денежкина потащили предка в лабораторию. Стул хрустнул под его
тяжелым задом; предок оперся на спинку и сказал:
- Я вашим прибором монету печатаю. Давайте новый, хочу пробу улучшить.
- Яхонтовый, - пропела Денежкина. - Бриллиантовый вы мой барин! Ведь
наш прибор совсем для другого дела приспособлен!
- Ваш прибор, - возразил предок, - для всего годится. Он сущность
человеческую выявляет.
Начинается ночь
За полями завод духарит
По болоту пуховые клочья развеяны чьи-то.
Батько-месяц сухой, полновесный на небе висит,
У Шарашкина в офисе свара - не дали кредита.
Горше горького лед. Замерзает заплаканный край,
Ветер снегом сечет, по дорогам дубовые боги,
И у каждого бога детишки, и каждому дай,
Так что это дык парень не жизнь.
А еще ведь налоги.
Не ходи в эту грязь, не дадут тебе долго прожить,
Придерутся, наедут и кинут, за грех не считая,
Оглянуться не сможешь, молитву свою сотворить,
Свистнет-хлюпнет, разбавит снега твоя кровь молодая.
Твой портвейн обожжет синий лед, только ветер-певец
Разнесет по церквам, и забумкают церкви, скорбя,
Кто-то дунет на дуло, прикажет убрать холодец,
И продолжится общая драка уже без тебя.
Так что лучше броди по тайге, комарами давись,
Смелый парень, костер на снегу разжигай, выживая,
Песни пой под гитару и думай, что вот она жизнь,
Что суровая жизнь у тебя, непростая,
мужская.
Травы пробивались сквозь бетон, ветер кружился, листья набухали, серое
небо голубело, а мир шумел и был широк. Глобалисты дрались с
антиглобалистами, солнце повышалось и понижалось, газеты шуршали свежими
страницами, а правительство объявило тендер на поставку химических приборов
в лаборатории высших учебных заведений. Тендер означал в данном случае не
то, что в строчке Love me tender, love me sweet. В данном случае тендер
означал штуку простую и бесхитростную: кто предложит ниже цену, тот и будет
продавать вузам свои приборы. Студенты, выучившись работать на приборах той
или иной фирмы, привыкнут к ней, как к родной: заманчивое предложение для
любого поставщика.
Узнав о тендере, Веселуха прибежал на фирму, блестя, как горячий медный
тазик, и принялся радостно бегать по кабинетам и объявлять работникам, что
им придется некоторое время поработать без зарплаты.
- Это почему? - робко спрашивали работники.
- Потому что мы будем делать приборы для студентов! - говорил Веселуха
с придыханием. - Представляете себе - химические лаборатории университетов,
оснащенные нашим прибором!
Рябинин тоже сиял и прыгал - он любил деток; Денежкина, услышав, что ей
не будут платить, сказала покорно и страстно:
- Я буду худеть! Может, влезу в ту юбку! Но мой кот - вынесет ли он?
Паша Ненашев отметил, что согласен с Веселухой не из-за каких-то чуждых
ему студентов-технарей, а из-за рекламы родной фирме. Менее всего энтузиазма
предложение Веселухи вызвало в Лукине: задача была непроста, а конкуренты -
могущественны, и самым опасным был холдинг "Лилит".
Главой холдинга "Лилит" был господин Самецкий. Холдинг занимался
производством сложной химической и медицинской аппаратуры, в том числе и
спектрометров. До недавнего времени "Лилит" безраздельно господствовал на
рынке, но вдруг горизонты омрачились: явился "Амарант". Рынок спектрометров
был доходным и перспективным, - отдавать его каким-то непонятным людям
Самецкому не хотелось. Он навел справки; чем больше он знал, тем меньше ему
"все это" нравилось. Теперь, когда объявили тендер, Самецкий забеспокоился
всерьез. Неужели этот самый Веселуха посмеет с ним конкурировать? Самецкий
направил на "Амарант" вооруженный глаз.
- А почему бы и нет, ведь у нас рыночная экономика, - нахально
улыбнулся Ян Владиславович прямо в подзорную трубу. - А вы, господин
Самецкий, шпионить бы постеснялись.
И Самецкий постеснялся, тем более что это не являлось его профессией.
Был Самецкий из тех самых героев эпохи первоначального накопления,
беспринципный авантюрист. Он имел дело и с чиновниками, и с бандюками, -
отнимал бестрепетно, клал на всех и ставил на себя. Впрочем, он охотно
учился новым словам и понимал, что "прошли те времена, когда..." Лицемерие -
последняя дань порока добродетели.
Наступило лето, ночи стали белыми, как молоко, вода в Неве - теплой, в
запрудах заплескались русалки.
- Придется мне нанять настоящего папарацци, - сказал Самецкий.
Вскоре нашелся и такой человек. Звали его Петя Варвар, было ему
двадцать лет, но его уже не раз перекупали различные периодические издания.
Несмотря на свои крайне молодые годы, красивый, двадцатилетний антиглобалист
Петя мог изуродовать человека одним нажатием пальца на спусковой крючок
фотоаппарата.
- Только не подходи близко к директору Веселухе, - предупредил
Самецкий. - Снимай издали.
Петя кивнул и, перебирая ножками в белых сандаликах, подкрался к фирме
поближе. "Амарант" располагался в здании бывшей швейной фабрики во дворах
близ Сенной; видок у дома был жуткий, вокруг когда-то был асфальт, а теперь
кое-где уже буйно прорастал репейник и бурьян. Окинув взглядом обстановку,
Петя заметил полуголого мужика лет сорока в рваных штанах, который тащил
через двор тяжелую коробку.
- Эй! - подозвал его Петя. - Хочешь сто долларов?
- Хочу, конечно, - сказал мужик.
- Тогда подсади меня вон на то дерево.
И Петя указал бомжу на обтерханный, перекрученный старый тополь,
который впивался корнями в твердую землю неподалеку от них.
Мужик кивнул, подставил спину, и легкий Петя без труда вскарабкался на
дерево, уцепившись за нижнюю ветку. Дальше ветки шли чаще, и Петя, перелезая
с одной на другую, быстро добрался до самой вершины. Здесь он вытащил свой
навороченный фотоаппарат и направил его прямо на "Амарант". Видимо, угол
зрения был выбран удачно, потому что Петя замурчал от удовольствия. Но тут
кайф ему спортили.
- Эй! - крикнул ему мужик снизу, стукнув по стволу тополя. - Деньги
давай, у меня работа стоит!
Петя возмутился и надменно ответил:
- Моя работа важнее, ничего, подождешь.
Сто долларов, думал Петя, ему его месячный оклад, небось, предлагают, а
он тут выеживается, тоже мне! И Петя беззаботно взлез еще чуть выше, сел в
позу лотоса на тоненькой веточке и опять стал примериваться. Но проклятый
мужик ждать не желал:
- Слушай, я последний раз говорю, давай деньги, а то я тебя оттуда
скину!
- Интересно знать, как? - спросил Петя, не отрываясь от фотоаппарата.
- А вот так, - сказал мужик и пнул тополь ногой.
Огромное дерево надрывно затрещало, по всей длине образовалась
продольная щель, и тополь стал со стоном и шелестом падать. Петя Варвар,
обремененный фотоаппаратом на шее, ухватился за ту из веток, что была
пониже, и завизжал, пытаясь слезть, но это ему не удавалось. Что-то
хрустнуло, и Петя полетел вперед, прямо в стену "Амаранта". Папарацци
зажмурился, вытянул руки (глупее ничего нельзя придумать, когда падаешь) и с
воплем влетел в пусконаладку, приземлившись на новый прибор.
- Здрасьте, - недовольно сказал наладчик дядя Витя. - Это вы тут
деревья ломаете?
Петя Варвар сидел на полу и хлопал глазами.
- Это я, - сказал, входя, тот самый мужик.
- Зачем, Михаил Николаич? - удивился дядя Витя.
- Да вот этого стряхнуть хотел, - указал Рябинин на Петю. - Думаю, что
за фрукт на тополе висит?
- От осинки не родятся апельсинки, - пошутил дядя Витя.
Петя к этому моменту успел понять, что от его организма ничего не
отвалилось. Он осторожно встал и потопал к двери, но Рябинин ухватил его за
плечо:
- А сто долларов?
Когда Самецкий узнал, как позорно загремел Петя Варвар, он только
плюнул:
- Эх, щенок! Но и мне впредь наука: "не гонялся бы ты, поп, за
дешевизной". В этих делах нужен тонкий подход. Найму-ка я Койотову, она
хороший профессионал.
Юлии Койотовой было, наверное, лет двадцать восемь. Ее тонкий носик
чуял ветер. По сторонам смуглого личика болтались выбеленные, выкрученные
волосы. Мимо-юбка, голая кофта, каблуки, болтами прикрученные к длинным
ногам. Одно время она работала журналисткой, да продала статейку сразу в две
газеты, и ее поперли. Тогда Юлечка занялась промышленным шпионажем. Дело это
для России новое, и гонорары у Юлии были... впрочем, какие - этого никто не
знал.
- Ф-фу, - Койотова выпустила дым и положила ножку на ножку: конечности
у нее были гладкие, как хвост у крысы. - Н-ну?
- Да тут, - буркнул Самецкий. - Надо тут про одного товарища проведать.
Веселуха Ян Владиславович, фирма "Амарант".
- А-а, - хихикнула Койотова. - Я про него что-то слышала. Профессор...
Новые хавы всякие...
- Он мне не конкурент, - прервал ее Самецкий, - это я так, на всякий
случай.
- Не конкурент? - засмеялась Койотова ядовито. - Просто у вас большая
доля рынка. А приборы у Веселухи с вашими ни в какое сравнение. Если у него
цена будет ненамного выше вашей, то возьмут его прибор - это точно.
- Ерунда, - махнул рукой Самецкий. - Все тендеры простым откатом
решаются, при чем тут, к бесу, цена и качество?
- При том, - Койотова потерла спинку, - что это вузы, а не подряд на
дорогу и не размещение облигаций. Во-первых, они нищие. Во-вторых, они
умные. У вас престиж - это так, прибамбас. А у вуза престиж - это бизнес.
Поэтому они хотят прибор как можно лучше и как можно дешевле.
Самецкий подумал ровно одну секундочку и пропел:
- Ла-адно...
На следующее утро Койотова поднялась рано. Выбеленные волосики были
спрятаны под огненно-рыжий парик. Шпионка надела балахон, отвинтила каблуки,
влезла в шлепки и постучалась у дверей ЗАО НПО "Амарант".
- Туунт ваанм перевоончица не нужнаа? - нежным сопливым голосом
спросила она.
- Нужна! - гаркнул Рябинин, распахивая дверь. - Ох, как нужна!
Проходите, нужный вы наш человек!
Прожженная Койотова, у которой нервы были, как стальные тросы, якобы
затрепетала и прислонилась к стеночке:
- Ох, вы меня так напугали, - призналась она доверительно. - Аж прям.
- Ничего, - ободрил Рябинин, волоча Койотову за руку на второй этаж, -
наш директор вам понравится. Он у нас душка.
Койотова вертела головой по сторонам: обстановка тут у них просто
нищая, как в собесе, даже хуже. Мать моя, подумала Койотова, умники
несчастные, как их до сих пор не схавал какой-нибудь настоящий человек, ну,
хоть тот же Самецкий? Лакомый кусок! Новые хавы в руках у абсолютных...
Дверь кабинета закрылась: Койотова очутилась посреди темной комнаты.
Пылинки крутились в сером луче света, проникавшем сбоку из-за штор.
Навстречу ей вышел сам директор Веселуха.
- Добрый день, - сказал он ласково. - Вы наша новая переводчица? Какие
языки знаете?
Койотова облизнула губы. Голос у подлого профессора был густой, такого
приятного вишневого цвета, - Койотова перестала понимать, где заканчивается
она и начинается воздух.
- Я не переводчица, - сказала она хрипло, - я шпионка.
"А-а-а!" - завопил кто-то внутри нее и сдох.
- Очень хорошо, - одобрил Веселуха. - Откровенность - это я люблю. То
есть вы хотите на меня кому-то нашпионить? - уточнил он.
Койотова качнулась.
- Так, сядьте в кресло, - захлопотал Веселуха, - я щас.
Койотова услышала, как Веселуха раздвигает шторы: в комнату влился
серый свет, запахло травой и землей неожиданно сильно.
- Водички, - ах, от вас током бьет, пардон, как вас зовут, я ужасно...
- Ада, - проговорила Койотова. - Не надо воды.
- Правильно, - подхватил директор откуда-то сзади (Койотовой казалось,
что он обвевает ее крыльями), - чаю с бальзамом и печеньем.
Что-то мигом забулькало, и через долю секунды Веселуха уже сидел
напротив нее, а на столе круглились две чашки из фарфора с радужными
переливами, и из чашек испарялся чай с бальзамом. Койотова схватила чашку и
отхлебнула, но хотя она работала журналисткой, а эти дамы умеют пить
горячее, язык так и обожгло.
- Пейте... как я, - вполголоса приказал Веселуха.
Он наклонил свою чашку, отставил - и, взяв блюдце, бесшумно отхлебнул
из него, как купчиха, не сводя глаз с Койотовой. Та последовала его примеру,
и мир вновь стал реальным. Койотова ужаснулась. А этот тип посмотрел на нее
- теперь, на свету, стало видно, что глаза у него яркого и красивого серого
цвета, а волосы - светлые с металлическим отливом - и сказал учтиво:
- Вообще-то ваше прошлое меня не касается, и я заранее прошу прощения
за любопытство. Но мне ужасно интересно: кому такая очаровательная женщина
хотела на меня нашпионить?
Из горла Койотовой вырвалось хищное фырканье, и она стащила с головы
парик. Глаза Веселухи изумленно округлились:
- Но у вас же превосходные волосы, зачем, в такую жару... из-за меня,
да?
Койотова хотела опять фыркнуть, но вместо этого произнесла трагическим
тоном:
- Да, из-за вас... жестокий мучитель моего сердца! Я хотела нашпионить
на вас Самецкому, главе холдинга "Лилит".
И странное дело: произнося эти слова, Койотова не испытывала больше
никакого помрачения духа. Она говорила их вполне сознательно, а этот гад по
ту сторону стола откинулся в кресле... у Койотовой засвербело во всех
укромных местах, по телу разлилась теплая волна, но самое идиотское - губы
ее растянулись в пленительную улыбку. А Веселуха, казалось, не испытал при
этом известии никакой печали, он только сказал рассудительно:
- Ну и ладно, все равно это дело прошлое.
"Сволочь!" - подумала Койотова, собрала в кулак всю свою волю и
спросила как могла жестко:
- Почему - прошлое?
Веселуха пожал плечами:
- Потому что нам действительно очень нужна переводчица.
Узнав о новой неудаче, Самецкий взвыл, растоптал ногами пять новых
телефонов и изорвал в клочки свой платок из валансьенских кружев.
- Сука! - рычал он. - Ну, все, Веселуха, ты у меня поплачешь!
С этими словами он придвинул к себе старый телефон, лакированный и
бордовый, с крутящимся диском, и стал набирать по нему номер своего человека
из правительства Санкт-Петербурга. Номер начинался с цифры "три". Когда
Самецкий понял, что случилось, он немедленно взял себя в руки, дождался,
когда к телефону подойдут, и сказал:
- Алло, это 333-33-33? Вызовите, пожалуйста, неотложку, у меня палец в
телефоне застрял.
Долго ли, коротко, в конце концов Самецкий вызвонил своего человека,
объяснил ему в общих чертах, что нужно сделать с Веселухой и его фирмой, и
вздохнул свободно: эти люди шутить не любили.
На следующий день, как только солнце заиграло на черной воде Фонтанки,
а над тополями поднялась плавная пыль, в "Амарант" нагрянула Комплексная
Проверка.
Многие считают инспекторов, осуществляющих такие проверки, ужасными
людьми. В свое время правительство, обеспокоенное мнением о них, учредило
конкурс литературных произведений на тему "Положительный образ налогового
инспектора". Первое место по праву заняла старая мудрая Книга, в которой в
качестве второстепенных героев фигурируют многочисленные раскаявшиеся
мытари. Так вот: те люди, что нагрянули в "Амарант" прекрасным летним днем,
тоже были в душе очень хорошими. А уж на вид! Дешевые хлопчатобумажные
рубашечки, белые брюки, босоножки из ремешков - и прочее - госпожа Денежкина
сразу умилилась и сказала им:
- Мы давно вас ждали.
- А мы хотели сделать вам сюрприз, - слегка расстроился один из
проверяльщиков.
Наталья Борисовна порозовела, вышла за дверь и шепнула Веселухе:
- Этим гостям надо угодить получше!
Но Веселуха был не такой человек, угождать людям, которые ему не по
душе, он никогда не стал бы.
- А где у вас тут огнетушитель?
- Ну, где бы вы его повесили? - любезно поинтересовался Ян
Владиславович. - Где он был бы наиболее уместен?
- Хоть бы вот в этом углу.
- Извольте.
Инспектор протер глаза: в углу действительно висел новенький
огнетушитель последней модели.
- Но ведь его там не было, - уточнил он.
- Что такое "не было"? - прикинулся Веселуха. - Понимаю, что вам, в
силу вашей профессии, время кажется набором дискретный точек: первый, второй
квартал, наконец, "отчетный период". Я готов уважать вашу модель, но ведь в
ее рамках достаточно трудно определить, висел ли здесь этот огнетушитель до
того, как вы обратили на него внимание?
Мытарь прибалдел, и они отправились в бухгалтерию, где его товарищ тряс
бухгалтера Розу Львовну. За плечами Розы стоял финансовый директор Лукин,
улыбался и мигал голубенькими глазками. Вообще Роза Львовна и Лукин довольно
справно дружили между собой - в деловом плане. Веселуха давно это видел, и
неоднократно прямо отмечал, что они "спелись", но ничего не предпринимал.
- Э-э... у вас туут неко-орые нарушения, - сказал мытарь, скосив глаза
на Веселуху.
- Нарушения! - взвилась Роза Львовна. - Покажите!
У нее росли усики, она носила эффектные костюмы ярких цветов.
- Этого не может быть, Роза Львовна - золотая женщина, - Лукин
подскочил к мытарю.
Бухгалтер раскрыла пухлые губы.
- Золотая? - недоверчиво протянул мытарь.
- Да, - подтвердил директор Веселуха. - Ну... не золотая, а
позолоченная местами, -
(Роза Львовна возмущенно остолбенела и закачала сережками)
- ...но зато вся хрустальная! - заключил Веселуха.
И на этих его словах Роза Львовна обратилась в огромную вазу - руки в
боки, расписанную золотым, красным, сиреневым и черным. По верху еще шел
зеленый ободок. Впрочем, "обратилась" - это не точное слово, Веселуха сказал
бы иначе: Роза Львовна всегда была ваза - руки в боки, а момент прозрения
окружающих объясняется тем, что солнце впустило три приветливых луча в
комнату.
- Но мне все-таки кажется, что-то она скрывает, - нахмурился мытарь. -
Тут дело нечисто. Там, в вазе, наверное, золото.
- Так это легко проверить, - улыбнулся Веселуха. - Попробуйте заглянуть
в вазу!
- А если там золото? - мытарям показалось, что Веселуха хочет дать им
взятку.
- Оно ваше, - посулил коварный директор.
Мытарь перегнулись через горлышко, второй, обуянный жадностью, не
пожелал от него отстать, и в следующий миг сильные руки Яна Владиславовича
склонили их за штаны внутрь.
- У-у-у-у! - загудела ваза на два голоса.
- Кто кричит громче, чем кот, застрявший в горшке из-под сметаны? -
комментировал Веселуха. - Два кота, застрявшие в горшке из-под сметаны...
- Мы каемся! - воззвали мытари. - Мы хорошие! Мы не то, что эти
фарисеи, лицемеры! Между прочим, пока все ларьки облазаешь, устаешь страшно!
А тут еще все норовят подвергнуть запрещенным Конституцией жестоким и
необычным наказаниям!
Веселуха притворно всхлипнул, обмахнулся платочком и велел:
- Доставить вазу с содержимым господину Самецкому, у меня духу не
хватает распиливать такую красоту.
Отметим, что у Самецкого также не хватило духу; так и сидели мытари в
тесной вазе, и быт их был суров.
- Эта фирма, - бормотал Самецкий, бегая по комнате кругами, - она
держится исключительно на директоре. Как только с Веселухой что-нибудь
случится...
Здесь Самецкий остановился и посмотрел на календарь. Первая цифра года
на нем показывала "2"; девяностые годы прошли безвозвратно. Это Самецкого не
остановило:
- ...Что-нибудь случится, - отчетливо и холодно повторил он, -
"Амарант" лопнет. И уж по крайней мере - никакого тендера!
Вечером Веселуха со своей юной женой возвращались из театра через
большой сад. Все кругом было тихо. С одной стороны сада высился музей, с
другой была перекопанная улица, на которой шел ремонт, с третьей стояли
полуразрушенные необитаемые домики из тех, что строили немцы после войны.
Далеко у стены сидели влюбленные, еще дальше, совсем за деревьями, шел
собачник с собакой, а больше в саду никого не было.
- ...современность - это хорошо, - говорила мадам Веселуха, - но нельзя
же так переигрывать!
На щеках у нее были красные пятна от долгого сидения в духоте.
Светло-зеленое платье, оживленный взгляд, грудь и шея белеют в находящем
сумраке, - Веселуха смотрел только на жену, и, наконец, остановился и стал
ее целовать, сначала в губки, а потом во все места. Мадам Веселуха ахала и
радостно барахталась в его объятиях.
Тут из мохнатых лопухов послышался легкий хлопок, - Ян Владиславович
беззвучно расцепил руки и повалился к корням высокого дуба, орошая тропинку
и траву густыми каплями крови. Мадам Веселуха бросилась в кусты, и там,
лежа, вытянула из сумки мобильник.
- Алло! - зашептала она, прижимаясь к грязи. - Убийство!
Вспомнила про жену генерала Лохрина, обвиненную в убийстве мужа, и
спешно добавила:
- Это честно не я!
- Эй, мать! - крикнул Веселуха от дерева. - Ты какой телефон набрала?
- Ноль два, - ответила перепуганная мадам Веселуха. - А что?
- Набери еще ноль три, - посоветовал Ян Владиславович и отключился.
Ну, тут понаехало товарищей с мигалками, понатоптали вокруг, как
смогли, нашли оружие, нашли тепленькое место, где лежал киллер, но самого
его, конечно же, там уже не было. Потом приехали Рябинин и Лукин; врач не
стал скрывать от них всей серьезности положения, а наоборот, как это у них
заведено, брякнул что-то вроде этого:
- Очень мне удивительно, что он сразу не помер! Ну, ничего, не бойтесь,
еще помрет.
Лукин заверил врача, что он не боится, а мадам Веселуха заплакала: ей
вовсе не хотелось оставаться молодой вдовой.
- Ну, не реви, - сурово сказал ей Рябинин, засучив рукава. - Вот если
бы ты за него по любви замуж выходила, можно было бы и пореветь. А так
реветь нечего; да он и не помрет.
Эта уверенность Михаила Николаевича в том, что шеф останется жив,
придала духу и всем остальным; мадам Веселуха решительно вытерла слезы и
отправилась спать у стеночки и раздавать деньги врачам, а Лукин
многозначительно вздохнул и шепнул Рябинину:
- Это из-за тендера. Я говорил ему, что не стоит ввязываться в это
дело. Теперь-то он, наверное, понял, да поздно.
Рябинин в ответ только сложил губки: что-де тут размовлять.
- Я мстить, как бандюки в детективах, не умею, - сварливо сказал он. -
Я технарь, а не "новый русский". Пусть милиция разбирается.
"Амарант" без Веселухи опустел и помрачнел. Сборщики в особенности
ходили, как замороженные, да и вообще работалось плохо, руки опускались, -
один Рябинин вселял во всех уверенность.
- Нефиг рассупониваться! - кричал он властно. - Работать! Все будет
хорошо с вашим шефом!
Наталья Борисовна Денежкина плакала, а руки ее так и мелькали - она,
как многие женщины, умела одновременно горевать и работать, это хорошо
описано у Некрасова.
На третий день из больницы позвонили и сказали, что Веселуха пришел в
себя и желает дать некоторые распоряжения насчет стратегического развития
фирмы, - и добавили, что компаньонам следует поторопиться.
- Поторопиться! - кричал Рябинин, виляя между машинами по шоссе. - Как
это понимать? Они что, хотят сказать, что Ян сейчас отбросит коньки?
Лукин хотел ответить, что это очень даже может быть, но не стал
разубеждать Рябинина в его справедливом гневе.
В больнице сидели родственники и знакомые Веселухи: младший брат, сын
от первого брака, теща, несколько приятелей и приятельниц разных сословий и
состояний, и, конечно, мадам Веселуха. Они голосили и утирались большим
цыганским платком тещи, держась за разные его углы.
- Прекратить! - велел Рябинин, большими шагами направляясь к ним. - Вы
думаете, Веселухе приятно слушать ваши вопли?
- Помирает! - взвыла теща. - Сейчас помрет. Ой, спасите Яна
Владиславовича, господин Рябинин!
Рябинин только поморщился, - врач открыл дверь, и они с Лукиным зашли.
Ян Владиславович лежал на кровати; в него со всех сторон были
понатыканы трубочки и бутылочки. Лицо у Веселухи было грустное, из чего
Лукин заключил, что ему, наверное, некомфортно.
- Как мне хреново, - просипел Веселуха, открыв правый глаз. - Какая
сволочь этот Самецкий. Не мужик, а сплошные комплексы... Помираю, и хочу,
чтобы вы...
- Никуда ты не помрешь! - решительно сказал Рябинин. - Ты просто
притворяешься.
- Не притворяюсь, - Веселуха открыл оба глаза и навел мутные взоры на
компаньонов. - Приказываю вам долго жить. Рябинин, читай Ли Якокку и Хайека.
Лукин, не воруй. Новые разработки... у меня в компе, но там не все...
найдете на листике...
Рябинин не нашел что ответить на эти горестные распоряжения, и
отвернулся вполоборота, а Лукин сказал:
- Это все из-за тендера, Ян, вели вычеркнуть нашу фирму из списка
участников.
Веселуха закатил глаза, и врач, забеспокоившись, к нему придвинулся, но
Ян Владиславович неожиданно внятно и определенно сказал:
- Только через мой труп.
- Все, хватит, - вмешался врач, - он устал. Кыш, говорю, скажите
спасибо...
И он погнал Лукина и Рябинина прочь, выталкивая их в шею, - но они
услышали, как вслед им Веселуха вымолвил:
- Слышите! Завтра же мне отзвониться!
Должно быть, на лице у Рябинина отражались разные чувства, потому что
родственники и знакомые кинулись ему навстречу и хором воззвали:
- Ну? Что?
- Порядок, - заверил их Рябинин. - Будет жить. Но как, черт возьми, я
ему отзвонюсь? Среди всей этой аппаратуры мобильник не принимает.
Итак, "Амарант" принял окончательное решение участвовать в тендере.
Здание было превращено в настоящую крепость; Рябинин, как потомственный
дворянин имевший разрешение на охотничьи ружья, призвал предка, и они долго
советовались о том, как превратить фирму в настоящий магнатский замок. Хотя
сам дом был в плачевном состоянии, подход к нему был только один, что весьма
удобно для обороны.
Оставался один-единственный, коренной, решающий вопрос: как снизить
цену?
- Мы, конечно, можем на это пойти, - пожимал плечами Лукин, - но в два
с половиной раза!
- Дешевые приборы, - сказал Рябинин, откусив от бутерброда с медной
проволокой. - Я разберу наш прибор и вытащу из него все лишнее.
- Как твой младший сын, - усмехнулся Лукин, - ложкой выковыривает из
борща цветную капусту.
Рябинин уселся на стульчик, зажал прибор между коленками и принялся
выдирать из него винтики и шпунтики. Дело шло туго. Вначале вместо новых
дорогих кристаллов были вставлены старые - те самые кристаллы фторида лития.
Потом Рябинин, следя, чтобы старые материалы были не менее надежны, чем
новые, удешевил все второстепенное, убрал несколько датчиков, - сердце у
него разрывалось, - и расчетная себестоимость прибора с торжественным
скрежетом уменьшилась на семь процентов.
- Это смех один, - жаловался Рябинин Паше Ненашеву и Лукину. - Давайте
скажем Веселухе, что это смех!
Веселуху уже перевели в палату. Он лежал, благодушный и радостный,
мадам Веселуха сидела рядом и чесала директора за ушком, - как Рябинину не
хотелось его расстраивать!
- Знаешь что, Ян, - объявил он, глядя под ноги, - тут тебе Лукин сейчас
объяснит.
- Да, - сказал Лукин, - цена прибора должна быть меньше нашей в два с
половиной раза.
- Ну и? - изумился Веселуха. - Что вас держит, снижайте!
- Да ты понимаешь, что такое снизить цену в два с половиной раза? -
спросил Лукин язвительно.
- Зато продажи будут большие, - возразил Веселуха. - Это же тендер.
Снизил - и пошел, контракт сразу на большие поставки... знай, ваяй, лепи.
Лукин отошел от директора на два шага, взглядом голубых мошеннических
глаз его - окинул, и бровки пшеничные - поднял: "Святая простота!"
- В чем я не прав? - нахмурился Веселуха.
- Есть такая вещь, называется "операционный рычаг", - доложил Лукин. -
Это - как изменение выручки от продаж влияет на общую выручку. Чем он
больше, тем больше риск от небольших изменений цены. Скидочку пять процентов
сделал - и фирма в заднице, доступно?
Веселуха помолчал.
- У нас он - большой, - сказал Лукин. - Что же ты молчишь, делай нужные
выводы.
- Какие же? - послушно спросил Веселуха финансового директора.
- Пропадем мы с этим тендером, - вывел Лукин.
Генеральный директор посмотрел на него и сообщил доверительно:
- Знаешь, я когда в седьмом классе учился, мне страшно нравилась одна
девчонка. Смотрю я на себя в зеркало и думаю: какой я урод, ну хоть бы
волосы вились, что ли. Спросил у матери - отчего у одних людей вьются
волосы, а у других - нет? Она мне говорит: у кудрявых серы в организме
много... В общем, стал я серу из кабинета химии жрать, по чуть-чуть сначала
- эффекта ноль, я взял и с горя наелся серой по уши. Когда мать пришла в
нормальное состояние, учинила мне допрос: зачем, почему? Я ей и брякнул:
"Хотел умереть кудрявым".
- Это к чему? - удивился Лукин.
- Пойми меня правильно, - сказал Веселуха. - Оборудовать вузы такими
приборами - это очень важно. Стратегическое - не для фирмы, а... вообще.
Студенты! Ну, загнется наша лавочка, в конце концов... Новую откроем.
Лукин подумал: "Ах, как я не люблю показуху!" А вслух выругался:
- Романтизм.
- Да нет, - не согласился Веселуха. - Просто я науку люблю больше
бизнеса.
(Рябинин запрыгал от восторга.)
- Все равно романтизм, - выругался опять Лукин. - Хорошо, чуть-чуть
дешевле он будет... но в два с половиной раза? Я не дам тебе продавать ниже
себестоимости! Это не только твоя, это и моя лавочка, все дела... не
позволю... Только полный идиот... стратегические цели от тактических... все
дела... Считать... до последнего патрона... А-а-а-а!
Веселуха полюбовался на него, а потом сказал:
- Вот видишь, Лукин, какой ты стал молодец! За родную фирму - горой! Я
же говорил, что работа в реальном секторе экономики принесет тебе пользу.
Лукин захлопнул рот и откланялся. Ему иногда трудно было понять,
прислушался Веселуха к его мнению или нет; от этого Лукин каждый раз, выходя
из кабинета начальника, трясся от злобы. Веселуха подавлял его вблизи, а
вдали - раздражал безмерно.
- В заявке написано: "цена прибора", - сказал Паша Ненашев, поглядывая
на Лукина и Рябинина. - Примерная цена должна быть шесть тысяч долларов. У
Самецкого заявлено пять семьсот.
- Пять семьсот, - поднял палец Лукин, - плюс административный резерв.
Подумайте, граждане, еще не поздно отказаться.
- По моему слабому разумению, - подала голос Наталья Борисовна, - наш
прибор должен быть дороже, чем у Самецкого, чтобы было ясно, что он
качественно другой.
- Там ценовая конкуренция, - возразил Паша. - Вузы все нищие.
- Но глазки-то заблестят, - покачала головой Денежкина. - Мы можем
намекнуть, что готовы скинут цену, если кому-то не хватит.
- Итак, пишем: шесть сто...
- Шесть! - выкрикнул Рябинин. - Шесть.
- Шесть пятьдесят, - предложила Денежкина. - Пиши!
- ...пропало, - махнул рукой Лукин.
"Связался с сумасшедшими", - думал он.
Так проходила подготовка к тендеру в "Амаранте"; а что же у Самецкого?
А Самецкий метался по правительственным кабинетам, обещал и обольщал, пил
кофе с образовательными чиновниками и деканами. В "Амаранте" тряслись над
качеством, а у Самецкого все было на мази.
- Все равно я его сделаю! - потирал он лапки и трясся от злости.
И вот настал торжественный день...
В зале было полно народу; в тендере участвовало восемь фирм. Все они
так или иначе позаботились об исходе. Самые красивые женщины -
представительницы фирм, в том числе Наталья Борисовна Денежкина, ждали своей
очереди на представление и вспоминали, что они должны сказать.
- Вы что, не взяли с собой никакого листочка? - удивился Рябинин.
- Нет, - помотала головой Денежкина. - Я по листику не могу, я могу
только... так...
Наталье Борисовне нужно было живое общение, она хотела смотреть в глаза
тем, кого убеждает.
Ведущий поднял руку:
- Начинаем!
Самецкий в зале захихикал: на что все это представление, если он принял
все меры! Он - монополист, и не позволит обойти себя какому-то Веселухе. Но
глаза деканов были мутны, когда методист с его завода читала доклад; в этих
глазах была тоска и обреченность.
- Опять как всегда, - услышал Самецкий. - Он вам сколько отката
предлагал?.. нет, мне больше, он вас надул... А приборы-то так себе.
- Да хреновые приборы, ломаются, говорят, как спички, - еще он их и не
чинит не фига...
- А я думал: может, чего нового будет... Меня студенты, на второе
высшее которые, только про это и спрашивают: "А какая у вас лаборатория?"
Придется Самецкого брать... Уж лучше бы я за границей...
- Неужели у нас никто не умеет делать нормальные приборы?..
Слегка оживились деканы только при оглашении цены, но тут же увяли:
- Ага, и чини их сам...
- Вот поглядим, что нам Веселуха предложит.
И тут на свет вышла Наталья Борисовна Денежкина!
- Наш прибор, - сказала она, чтобы все слышали, - вакуумный, на жидких
кристаллах...
(Рябинин решил оставить как было, тем более что это мало помогло при
снижении цены).
- ...прост в обращении, а главное - любую поломку вам исправим,
гарантийное обслуживание пять лет...
Солнце взошло в глазах деканов, головы поднялись, - за окном стояла в
жаре сладкая сонная улица, по ней летал тополиный пух, под окнами
факультета, где происходило действо, тусовались абитуриенты, пытаясь
надышаться перед смертью, - юные технари со всей России, кто из Томска, кто
из Тюмени. Перед высоким крыльцом остановилась девятка, и из нее выбрался
Веселуха.
- ...а я хочу второе начало термодинамики, - донеслось до него.
- А я хочу...
В зале между тем был ажиотаж. Деканов не остановила даже цена
Веселухиного прибора, которая была чуть выше, чем они могли себе позволить,
- не остановил и откат, обещанный Самецким. Видимо, нашелся кто-то один
хитрый и порядочный, а остальные не пожелали от него отстать. К тому же,
почти все знали, кто такой Веселуха, а многие были знакомы с ним лично.
Права была Койотова: престиж - это их бизнес.
- Нам все! - орали они. - Все - нам!
- Веселухин прибор!
- Мы готовы по семь!
- По восемь! - выкрикнул кто-то.
- Пусть Веселуха выйдет покажется!
Самецкий заскрипел зубами.
- К сожалению, - развела руками Денежкина, - наш директор... э-э...
приболел.
- Нет, я здесь, - сказал Веселуха из заднего ряда, встал и помахал
руками. - У кого есть ко мне вопросы -
Самецкий не вынес этого зрелища.
- А-а, падла! - вскричал он, выхватил пистолет и -
Но не промах был декан того самого славного университета, где расцвел
Веселухин гений. Несмотря на преклонные года - а в молодости декан
партизанил - прыжок его был верен и точен, и выстрел пришелся в потолок.
- Какие страсти, - комментировал Веселуха, не садясь, - просто
девяносто третий год...
- Тысяча семьсот? - обернулся к нему кто-то.
А Самецкого уже вязали, и он бессильно что-то бормотал, - трудно ему
даже с его связями будет выпутаться из этого положения! Деканы волной
нахлынули на Веселуху, чиновники, которым Самецкий пообещал откат, в
растерянности ушли, не зная, к какому берегу прибиться в данной ситуации. На
улице погода портилась, бились краями друг об друга жаркие тучи, тугие
молнии поблескивали в вершинах деревьев, но дождь не шел. На рынке бабы в
грязных шлепанцах продавали черешню.
Только одно омрачало радость: фирма, как и предсказывал Лукин,
оказывалась в глубокой жопе.
- Что же мы будем делать? - заломила руки Наталья Борисовна Денежкина.
- По миру пойдем, - объявил Веселуха.
Небо в ямах и розах
Просветы, провалы
Серый дождь слепил воздух
Натек в подвалы
И забродил
И пришлось им пойти по миру - искать денег...
- Вы любите поляков? - спросил Ян Веселуха у своих подчиненных, скромно
глядя в сторону.
- Нет, - брякнул Паша Ненашев. - Пан без штан. С голой жопой, но в
короне. Гонор. Пши, вши, ржщ. Марина Мнишек.
Рябинин и Лукин поперхнулись и посмотрели на директора, но Ян
Владиславович только заметил:
- Ну, если уж считать, кто кому больше навредил, у поляков гораздо
больше поводов не любить Россию. И, тем не менее, - Веселуха поднял палец, -
заметьте! первым иностранным партнером нашей фирмы станет, скорее всего,
именно поляк.
- Как его зовут? - поинтересовался Паша Ненашев. - Пржстрчковский?
- Пан Здислав Шквара, - ответил Веселуха резко. - Между прочим,
начинал, почти как мы - все сам, на свои деньги. Пригласил нас, между
прочим, к себе в Торунь. Прием нам устраивает за свой счет. И это - после
того, как Екатерина раскурочила Польшу на три части, а Николай и прочие
сволочи подавляли любую попытку возродить государственность! Стыдно тебе
должно быть, Павел Петрович!!
Есть в середине лета такое время, когда в белых ночах появляется синий
час, когда лопухи матереют, когда можно ночевать на земле, прижимаясь к ее
теплой краюхе. Бурьяном и сурепкой зарастают обочины дорог. Солнце греет
даже из-за туч, на дворе, как в бане, мокро, темно и жарко. В такое время
Веселуха и его соратники и начали завоевание мировых рынков. Контракт со
Здиславом Шкварой обмывали в маленькой гостиничке города Торуни - города
университетского, старинного, - там некогда жил Коперник, днем попивал пиво,
ночью ходил с клюкой по небесному своду, собирал звезды в лукошко.
- За наш контракт! - провозглашал пан Ян.
- О, за наш контракт! - подпевал пан Здись. - Повезенья в каждой
справе!
- Ура! - подпевал пан Ян. - Же бы все было - окей!
- Так что мы теперь с вами - кто?
- Парт-неры!
- Су-пра-цовники!
Супрацовники значит подельники. Здислав Шквара маленький, темноволосый,
Ян Веселуха - высокий, и волосы у него светло-металлического цвета, но у
обоих две макушки, и у обоих - красавицы жены. Жена Здися улыбалась сочными
губами: Рябинин, кокетник, накладывал и подливал ей, и она мела все
подчистую, успевая при этом быстро-быстро лопотать. Жена Яна Веселухи -
мадам Веселуха - молча красовалась на противоположном конце стола между двух
сотрудников польской фирмы, и на ее девственной тарелочке лежала одна
оливка. За столом царило оживление.
- Вот вы всем дамам руки целуете, - смеялась пьяненькая Наталья
Борисовна Денежкина, - а я их, между прочим, бензином мыла. Я же химик.
- Ну и что, - не унывал пан Здись, - с ваших ручек и уксус выпить
приятно...
- Ой, лис! - грозилась Денежкина.
У Веселухи голова от успехов кружилась, а сердце таяло. Солнце садилось
за крыши, только желтая полоса пролегла в небе. Старый грузин-бармен за
стойкой смотрел прозрачными глазами на вечерние картинки: вот вновь и вновь
сталкиваются бокалы, пихается в рот еда, но уже не так свободно... Вот уже
кто-то обалдевшим взором поводит и видит, что кругом неожиданно стемнело...
Вот две пары решили сплясать напоследок... Вот два сильно поддатых, но
вежливых поляка пытаются вынести через дверь пьяную в хлам госпожу Койотову,
переводчицу, бывшую шпионку, - длинные ножки расслабленно цепляются за
косяк, головка запрокинута, - "Прошу, пани!.. Прошу, пани!.." Вот за окном
плещутся в бассейне два русских - им-то все нипочем... Но темнеет неминуемо,
и вот всех уже сдуло теплым ветром, и разбрелись все по номерам маленькой
гостиницы, хватаясь за дубовые перила, пританцовывая и засыпая на ходу от
перенасыщения и перепоя.
А среди хрустального хлама, наливая друг другу и все более грустнея,
остались сидеть паны директоры. Они глядели друг другу в глаза и тихо
говорили за жизнь.
- Я, было, дом свой строил на пятачке пять метров на пять. Шесть этажей
отгрохал, с внутренним двориком и фонтаном. По дощечке собирал, вот как
птицы гнезда вьют. Полиция пришла, говорит: "Что ты выделяешься? Выше всех
строишь? Мы тебя снесем!" А я им говорю: "Только попробуйте!"
- Я, было, кандидатскую писал, шесть глав за три ночи написал, бумаги
не хватало, писал на старых журналах, графики рисовал при помощи штопора. Аж
брызги с пера летели. Потом прихожу, а мне ректор говорит, усмехаясь: "Ты
эту тему не будешь защищать, пока я жив". А я говорю: "Разбежались!"
- Дурной коньяк и покер.
- Дешевый портвейн и преф. Как мы пили...
- И что мы пили... У вас хоть за оборонку деньги платили!
- У вас хоть собственность на землю была! А наше правительство...
- А наше-то, наше правительство! Акции с биржи...
- Арбузы с баржи...
- Был один Бальцерович, да и тот...
- Один Чубайс, да и то...
Свежий договор торжественно кладется в папку. Он свят. Недаром Польша
стала первой страной, с которой Веселуха начал свою экспансию на мировые
рынки. Пан Здись и пан Ян выходят на крылечко. Сырой землей пахнет, волнует
этот запах. Острые крыши, покорные и пыльные дороги. Здесь проходили танки
на Берлин. Здесь с огнями шатались по улице кандидаты в короли, рассыпая
золото.
И тут пан Здись отмочил штуку.
- Пан директор, - сказал он, - а вы знаете, какой побочный эффект
вызывает ваш прибор?
- Ну? - поинтересовался Веселуха. - Неужели что-то, чего я сам не знаю?
- Вам бы и в голову не пришло! - ухмыльнулся пан Здись. - Он духи
женщинам подбирает.
- Но я всегда думал, что лучше самой женщины никто...
- Ну, конечно, - махнул рукой пан Здись. - Тонкое дело! Однако
подумайте: к примеру, вы с вашей ослепительной женой пришли в парфюмерный
магазин.
(Магазин по-польски склад, а склад по-польски склеп.)
- ...и выбираете. Надушили одну ручку, потом другую. Запахи
смешиваются, да еще и в самом магазине пахнет так, что ничего не понять. А
приборчик ваш? - воскликнул Здись. - Капнул в кюветку, женщину рядом
поставил, и он сам пропищит, когда запах идет, и на сколько процентов.
- Конечно, - кивнул Веселуха, - мой прибор... он все измеряет
количественно. Да, спасибо! Я сам ужасно люблю такие вещи.
- Еще бы! - поднял голову пан Здись. - Мы же с вами оба поляки... Да! Я
хочу еще поэкспериментировать с приготовлением еды. Если выйдет что-нибудь
заслуживающее внимания, сразу пришлю вам результаты.
- Буду рад, - разулыбался Веселуха.
На следующее утро Веселуха думал отбыть в Петербург, но неожиданно
оказалось, что с ними готов иметь дело некто Вацлав Кармашек из Праги.
Веселуха комментировал это так:
- Придется понижать градус... Пиво после старки! Ну что ж, выбирать не
приходится.
На российских просторах может показаться, будто от Польши до Чехии
рукой подать. Некоторые даже путают чехов и поляков. Но все это в корне
неверно: в пробке на границе "Амарант" простоял часа три, а сходство
сказалось только в наименовании "пан". Во всем остальном и Веселуха, и Паша
Ненашев, и Лукин, и Рябинин, и Денежкина отметили большую разницу.
- Русские! - фыркнул Кармашек. - Петербург! Я там был один раз, лет
десять назад. И это вы называете пивом? Нет, я не поеду к вам, у вас очень
опасно, а мы цивилизованные люди... Мы почти что немцы!!!
На этом высказывании пробрало даже Пашу Ненашева, который гордо
именовал себя безродным космополитом.
- Ни хрена себе патриотизм! - подивился он.
Впрочем, впоследствии оказалось, что чванится Кармашек только в трезвом
состоянии, - и госпожа Денежкина сделала смелый, парадоксальный, но в чем-то
верный вывод:
- Я поняла. Пьяные чехи - это поляки. А пьяные поляки очень похожи на
нас.
- Пьяные все похожи, - возразил суровый Рябинин. - На свиней. И чем
больше выпьют, тем больше сходство.
И вот, когда Веселуха довел Кармашка до полного сходства (не одним
пивом, надо сказать, но также и припасенной бутылкой водки "Флагман"), чех
таинственно поманил его толстым пальцем в каморку, обитую темными дубовыми
панелями.
- А что я вам скажу, - просипел он. - Такое дело! У вашего прибора
случайно обнаружилась еще одна функция. Вот я вам расскажу, а вы посидите, а
то вы упадете.
Сидеть в каморке было совершенно негде, и Веселуха опустился на пол.
- В общем, - доложил Кармашек, - ваш прибор лечит кариес. Только не
падайте. Да, лечит. Затягивает дырки в зубах... Если это дело обнародовать,
все дантисты... и все мировые производители зубной пасты... хе-хе! положат
зубы на полку! Чур, половину денег мне!
- Ладно, а как вы это обнаружили? - спросил Веселуха, хрюкая в горсть.
- Ну, - протянул Кармашек, - я тут недавно вложился в зубы... так
капитально потратился! а пломба, мать ее!
Кармашек сплюнул.
- Ну, вот я и говорю... при нем...
- При ком??
- При приборе вашем говорю... мол, вот бы проблем никаких не было с
зубами! И я прям почувствовал - дырку-то затягивает... как прорубь в
морозный день!
- А новые зубы не растут? - давясь смехом, проговорил Веселуха.
- Н-нн... не знаю, - серьезно ответил Кармашек. - Эт надо будет...
проверить.
Веселуха не выдержал и зашелся хохотом. Утром он рассказал про дырки
Рябинину, и он тоже довольно долго смеялся.
- А заказов-то прибывает и прибывает! - сказал им Паша Ненашев. - Мне
еще три письма пришло: из Австрии, из Италии и из Ирландии.
- В Италии сейчас выборы, - сказал Веселуха, который всегда все знал о
политике. - Полетели в Ирландию.
- Я в Ирландию не полечу! - перепугалась Наталья Борисовна Денежкина. -
Там террористы. Давайте сначала в Австрию.
- А вдруг при нас начнут банк грабить? - спросил Лукин. - Я же не
выдержу и присоединюсь.
- А я знаю, почему вы хотите в Ирландию, Ян Владиславович, - сказал
дерзкий Паша. - Там...
Веселуха порозовел: Паша был прав.
И они полетели в Ирландию пить можжевеловку. "Ах, природа! партизаны! -
думал романтик Рябинин, вздремывая. - Вереск! Ирландское рагу".
Куча огней сияла им сквозь крутой туман: заводы, фабрики и мосты. Может
быть, где-то там, за городом, были в Ирландии и те кругленькие холмики, и
рябые озера, о которых рассказывали им другие, но не в том районе. Зато
ирландец, с которым они имели дело, оказался рыжим, и фамилия его была
О'Коннор. Это ужасно умилило госпожу Денежкину.
- Вот прямо так! - смеялась она. - Может, он засланный?
- Вы не принимаете во внимание, - указал ей Паша Ненашев, - что в
России тоже довольно много русых голубоглазых Иванов. У меня лично есть
знакомый - русый голубоглазый Иван. Ашкинази Иван Абрамович.
С можжевеловкой Веселуха оттянулся по полной. Ирландец почуял, что Ян
Владиславович знаток, и позвал его, кроме официальной встречи, отметить день
рождения его друга. Пили в каком-то большом цеху - сверху лежали тяжелые
металлические балки - а оба друга О'Коннора оказались программистами.
- Говорить ему? - толкнул один из них О'Коннора в разгаре пьянки.
- Да говори, что уж тут, - махнул рукой тот.
- В чем дело? - заинтересовался Веселуха, который уже, что называется,
просек фишку. - Мой прибор завязывает шнурки? топчет кур? пишет стихи?
- Хуже, - ответил программист. - Он играет в покер.
- То есть до такой степени? - удивился Веселуха. - Ну, и как? Хорошо
хоть играет-то?
- Не садись! - заверил О'Коннор. - Мы вообще-то все смолоду мастера, но
до вашего прибора нам далеко. Уделал нас всех по самое никуда.
- И еще одно, - но это уже не так интересно, - добавил именинник. - У
меня знакомый есть, он интернет-трейдингом занимается... ну, ценными
бумагами на Лондонской бирже спекулирует... Так ваш прибор...
- Спот, - сказал Веселуха, - своп... блин... стоп, то есть. Я знаю.
- А, ну так неинтересно, - протянули ирландцы. - Мы уж думали... патент
на новое применение.
Веселуха тяжело вздохнул.
- Какие же вы все меркантильные! - высказался он.
На следующее утро он вышел во двор, встряхнулся, построил сотрудников
клином, и "Амарант" полетел в Швейцарию. Там, поросшие еловой шерстью,
возвышались горы, там дырки прорывались в сыре, а еще Веселуха крепко
надеялся на пунш и грог.
- Любезная моя шпионка, вы знаете немецкий? - спросил он Койотову.
- Я знаю только русский, - призналась переводчица. - Просто я всегда
понимаю, что мне говорит собеседник, и стараюсь ответить ему, а язык тут ни
при чем.
Австрия оказалась вся зеленая, белая и в клеточку, - белое небо,
зеленые поля, дорожки, выложенные плиткой. Вечер и ночь Веселуха провел в
удовольствиях, а на следующее утро перед отелем стояла целая толпа, и морды
у всех были деловые и сосредоточенные.
- Господин Веселуха, - зачастили они. - Мы считаем своим долгом
предупредить вас о том, что в методике, написанной вашей сотрудницей
Денежкиной, отсутствуют некоторые существенные свойства вашего прибора. Мы
бы хотели знать: вы просто забыли внести их в методичку, или ваше
правительство еще не дало вам лицензии на некоторые виды деятельности? Тогда
мы, конечно, не будем...
- Думаю, мы забыли, - сказал вежливо Веселуха. - Если вам не трудно,
напомните нам, пожалуйста.
Вперед вышел горный тролль с фонариком в руках, маленький, подпоясанный
кожаным ремнем, и сказал:
- Вы забыли написать, что ваш прибор также может применяться для
обнаружения мелких и крупных подводных источников, озер, пустот в грунте и
месторождений различных минералов.
Веселуха рассмеялся и посмотрел на Рябинина; тот потер руки и спросил
рассудительно:
- Ну, а что еще?
- Еще, - выступил органист из деревушки Унтераммергау, - ваш прибор
превращает полынь и бурьян в эдельвейсы.
- А молоко вблизи него не киснет, - важно добавила его жена.
- И все это вы обнаружили за одну ночь? - Веселуха поднял брови. - Вы,
наверное, не выспались.
- Лучше не выспаться одну такую ночь, но стать первыми, чем
пожертвовать славой и выгодой ради нескольких часов сна, - польстил герр
Апфельбаум, лыжник с мохнатыми бровями -- и при этом так значительно на
Веселуху поглядел, что директору пришлось срочно вырасти на два сантиметра.
- Мы устроим праздник в вашу честь, герр Веселуха, - сказала некая фрау
Штер. - Пойдемте скорее в гостиницу!
Рябинин рассудительно потер переносицу, помигал глазами и задал
окружающим вполне естественный вопрос:
- Но почему же ни мы, ни наши клиенты в России не заметили всех этих
дивных свойств?
- Потому что мы - развитые потребители, а они - нет, - хором сказали
немцы.
- Потому что нам не приходило в голову задавать прибору такие вопросы,
- уточнила госпожа Денежкина. - Ведь вы, Ян Владиславович, сами говорите:
что у природы спросишь, то она и ответит...
К этому легкомысленному замечанию все отнеслись так же легкомысленно,
потому что с гор задувал свежий ветер, и стоять долго на белом свете было
холодно: день был мокрый, солнышко гуляло за тучами, и хотелось грога.
За столом было уютно, тесно, вкусно, до низкого потолка Веселуха мог бы
сидя достать рукой, и только одно обстоятельство несколько его смущало: герр
Апфельбаум все время на него смотрел, хитрый, как лис, и волосатый, как
снежный человек. - "А скажите честно, - мысленно спрашивал он у Веселухи, -
ведь гений и злодейство - это ну не то чтобы несовместимые, но совершенно
разные вещи?" - "Конечно, конечно, - заверял его Веселуха. - Совершенно
разные и даже несовместимые. У гения просто не получится хорошенько
навредить кому-нибудь, кроме себя самого". - "А если гений - архитектор, -
мысленно спрашивал Апфельбаум, наливая себе грога и одновременно болтая с
окружающими, - и построил тюрьму?" - "Значит, в этой тюрьме будет сидеть и
он, а вернее всего - только он", - отвечал мысленно Веселуха.
Впрочем, вслух они говорили совершенно другие, более серьезные и
практические вещи, а подобных легкомысленных предметов избегали. Так всегда
люди порядочные не говорят о том, что больше всего их беспокоит, и не чешут
там, где больше всего чешется. Веселуха сидел, как изваяние, положив руки на
колени, - над ушами блестели металлическим блеском отросшие волосы, и глаза
улыбались окружающим.
Собственно говоря, дальше они могли бы никуда не лететь, потому что
приборов с собой у них больше не было, а количество заявок росло в
геометрической пропорции, - но Паша Ненашев, проявив римскую доблесть,
смотался в Петербург за еще одним прибором. Ждали его всего сутки; за это
время госпожа Денежкина успела найти под елкой чей-то кулон с александритом
и посмотреть, как делают дырки в сыре, Рябинин истратил половину зарплаты на
подъемник, а Веселуха с женой, наоборот, заработали.
Дело было так: в одной из семнадцати пивных, расположенных в долине,
сидели немцы и разные иностранцы; ночь шла на чистое небо, смех слышался у
огня. Все было тихо и мирно, как вдруг круть - со скрежетом дверь кэк шмяк!
Кто это так хлопает дверью, с неудовольствием подумали немцы, - обернулись и
увидели высокого господина с гитарой, а с ним шла дама такой обалденной
красоты, что немцы восхищенно переглянулись, и подавились черной травой,
которой было приправлено в тот вечер мясо, а иностранцы - так те даже
разулыбались. Но главное - с их приходом как будто ток прошел, как будто
свежим ветром повеяло, и все почувствовали некоторый душевный подъем.
Высокий господин скинул куртку и шапку, серыми глазами зыркнул в огонь,
взял гитару и объявил:
- Господа! Чтоб вам было понятно: я немного выпил, и у меня хорошее
настроение. Сейчас я буду играть, и кто из вас сколько минут сможет
проплясать - тот на столько лет больше проживет.
Обалдевшие немцы выпучили глаза и стали переминаться с ноги на ногу;
особенно стыдно казалось дамам, многие из которых не отличались молодостью и
красотой.
- Отпуск, Мари, - махнул наконец рукой один из немцев. - Пошли, правда,
потанцуем!
Мари встала, и они под одобрительный смех начали танцевать; за ними
поднялся старый еврей в белых пейсах; за ними еще кто-то; наконец, все лавки
были сдвинуты в угол, и пошла общая пляска.
Мелодия, которую играл Веселуха, была нрава порядочного и постоянного,
но веселого. Началась она довольно медленно, а потом потихоньку стала
разгоняться, так что большинству присутствующих удалось прибавить себе не
более чем по пятнадцать лет - хотя многие из них были неплохими лыжниками.
Одна мадам Веселуха, не зная усталости, плясала под Веселухины струны.
Брызги огня вылетали из-под ее каблуков: потом хозяин бара показывал
отметины на сосновом полу, рассказывал легенду. В ее волосах радость свила
гнездо, она дарила взгляды - глаза у нее блестели, как вишни после дождя, а
сама она была стройна, как кошка, в отличие от многих присутствовавших дам,
напоминавших кто веретено, кто грушу. Наконец, и Веселуха не выдержал:
щелкнул пальцами, чтобы кто-то, неведомо кто, играл за него, поставил гитару
(а музыка продолжалась, все убыстряясь), и схватил жену за талию.
- И-и-и-эх! - взвизгнула мадам Веселуха, тряхнув темной копной волос.
Только сноп искр по столу раскатился золотыми монетами.
Вот такой бывает любовь, господа, - смотрите, вам показывают... - "Это
не любовь!" - поднимают палец серьезные люди. А что же? Это красота.
Пожалуй, это верно, но для Веселухи красота и любовь были - как мясо и соль.
А мадам Веселуха никого не любила, и будь ее воля, - но волю Ян
Владиславович выпил из ее губок первым же поцелуем, привязал к ней камень и
утопил в море. Веселуха вообще считал женщин прелестными, но пустоголовыми
созданиями, предназначенными для украшения жизни: это, по его понятиям, было
очень много, - и, хотя и носил на руках всех дам, независимо от возраста и
близости знакомства, абсолютно их не уважал.
На следующий день явился Паша Ненашев с прибором, и Веселуха,
простившись с герром Апфельбаумом, сел в санки, усадил сзади всех своих
соратников, немцы подтолкнули их сзади - и "Амарант" поехал в Италию.
Мальчишки бежали за санками елки слились по сторонам дороги пеленой.
- Сторонись! Пади! - кричал Лукин, и свистел, и махал шелковым
кнутиком.
Лыжники разлетались с дороги, снег клубился, потом санки взлетели на
воздух, и так, как по маслу, домчали Веселуху и соратников до самой
Флоренции.
Во Флоренции славно воевать, и изо всех углов тянет великим морем.
Герцог привел войска в долину, - во Флоренции собрался совет, а наемники
взяли и всех перебили, о чем без всякой горести повествует синьор Макиавелли
в "Истории Флоренции", - даже самые гнусные измены - как красивые плутовские
истории. Стены залов расписаны травами, над куполами солнце плавится
багровым шаром.
- Sapristi, ваш прибор предсказывает погоду!
Большой корабль качался у берега на мутных волнах реки Арно. Помидоры
красны, как губки мадам Веселухи. Ян Владиславович млел от любви и от тепла.
- Мой прибор еще и не то может! - похвалялся он. - Погода - это не
главное.
- А что главное? - три итальянца мигали черными глазами в такт
секундам. - Скажите нам, чтобы мы знали, а то мы умрем на месте от
любопытства!
Но Веселуха скрытно улыбался, как его ни поили. Только, когда стал
совсем пьян, взял гитару, закинул ножку на ножку и сыграл им что-то
старинное в своей обработке. С модуляциями, неожиданными, как всплески рыб,
- невидимая на небе луна восходила все выше. Было в Веселухиной игре древнее
изящество: так иногда умело рубят дрова, и это красиво. Россыпи спиралей,
волн, страсть по всем правилам: барокко...
Но тут, качаясь и хватаясь за палубу, явился Паша, - лицо его было
отменно хмурым, хвостик менеджера по продажам, сальный и кудрявый, сбился
набок, - его тоже оторвали от выпивки.
- Директор! - сказал Паша тоном мученика. - К нам приехали джентльмены
с города Нью-Йорка! Хотят вас видеть!
- Как, прямо сейчас? - Веселуха притормозил и поставил гитару. - Скажи
им, что я не могу их видеть.
- Так и сказать? - "Видеть вас не могу"? - уточнил Паша. - Простите,
директор, но они подумают, что вы шпана с Лиговки.
Этого Веселуха не мог себе позволить, - он понял, что придется идти.
- Так не по-русски же! - ты уморишь меня, ох! - синьоры, вы видите,
какие у меня супрацовники... конфиденты, или как там... - Веселуха поднялся,
палуба встала торчком, - ну вот, понаехали тут... Оч-чень не вовремя...
Вкуса к жизни нет у людей... трудоголики, блин...
Тут Ян Владиславович бросил строгий взгляд на свой прибор и спросил:
- А я протрезвею?
Прибор ничего не ответил директору, потому что был выключен из сети.
- Воткните кто-нибудь, - пожелал Веселуха.
Итальянцы втроем кинулись в бар и принесли удлинитель; Веселуха включил
прибор и откинулся назад: он трезвел, если так можно выразиться, как на
дрожжах, под мелким грибным дождичком, на глазах у изумленных итальянцев,
качаясь на мутных волнах реки Арно.
Три джентльмена из Нью-Йорка уже давно сидели в холле, в полумраке,
ожидая Веселуху, в застывшем виде - как сели, так и сидели, улыбаясь, как в
гробу. Увидев Яна Владиславовича, они разом хмыкнули и переменили позы. Все
вокруг казалось серым и черным, только неяркий свет просачивался сквозь
окно.
- День добрый, джентльмены, - поздоровался Веселуха, садясь рядом. -
Что же вы ничего не заказали? Наша фирма вас угощает.
- Спасибо, - ответил один из американцев жизнерадостно. - Мы не пьем.
Закон нашей корпорации запрещает нам пить вино и есть свинину.
- Ну, тогда хоть салатику поклюйте, - предложил Веселуха, изображая
простодушие. - Я вообще-то американ не так представлял. Я думал, что вы все
в шортах и с фотоаппаратами на шеях.
- Нет, - заметил американец, - это вовсе не обязательно.
- На-адо же, - сокрушенно поцокал Веселуха. - А я думал...
Американцы опять переменили позы.
- Мы предлагаем вам сделку, - перешел к делу тот, который говорил. - До
нас дошли сведения, что вы торгуете рентгеновскими флуоресцентными
спектрометрами.
- Да уж, запираться глупо, - сказал Веселуха, лопаясь от внутреннего
смеха. - Есть такой грех - торгуем... Но мы же сами их и производим,
заметьте, на основе собственных научных разработок.
- Это нам также известно, - американец улыбнулся так, что уголки его
рта чуть не сошлись на затылке. - Видите ли, дело в том, что наша корпорация
также торгует рентгеновскими флуоресцентными приборами.
- Вот как? - обрадовался Веселуха. - Значит, мы коллеги!
Американцы переглянулись.
- Мы хотим продавать ваши приборы под своей маркой, - сказал тот,
который говорил и прежде.
- Но это абсолютно невозможно! - ответил Веселуха учтиво.
- Я вас понимаю, - кивнул американец, - условия, которые предлагают
иностранные фирмы для сотрудничества, часто бывают просто грабительскими,
из-за рисков, которые они несут, имея дело с русскими. Но не в нашем случае.
Понимаете, мы - компания-лидер. Мы очень богаты. И условия будут для вас
действительно очень выгодными.
- Мы заплатим вам вперед на пять лет из расчета, что объем продаж будет
расти на пятьдесят процентов в год.
- Мы сами будем страховать все риски, чинить ваши приборы, а методики
будем покупать у вас же за отдельную плату.
- Более того! Если вам что-нибудь не понравится, вы в любой момент
сможете разорвать контракт.
Американцы покивали головами и заглянули Веселухе в глаза.
- Ах, вот как, - пробормотал Ян Владиславович, - хо-хо! ого! Вы
предлагаете мне принимать крепкое стопроцентное решение или можно развести
демократию?
- Разводите, - согласился американец.
Тогда Веселуха повернулся и увидел, что на кожаном диване сгрудились
кучей Рябинин, Паша, Наталья Борисовна и Лукин, и глаза у них горели, как
фары.
- Твое мнение, Миша?
- Ковать ли станет на граждАн, - сказал Рябинин, - пришлец иноплеменный
цепи - я на него, как хищный вран, как вихрь губительный из степи!
- Так, понятно, - твое мнение, Лукин?
Лукин покрутил носом:
- Продавай по максимуму, Веселуха, а я не думаю, что это максимум.
- Так, - ну, а ты, Паша, как?
- Сравнение стоимости торговых марок - дело трудное. Может быть, когда
мы раскрутимся, продавать под нашей маркой будет выгоднее.
- Ясно, - а вы, Наталья Борисовна?
- Я тоже думаю, что не стоит, - чистосердечно сказала Денежкина.
- Почему?
- Рожи мне их не нравятся.
Тоже аргумент, подумал Веселуха, - и обернулся опять к американцам:
- Мои сотрудники против.
- Может быть, вы все-таки примете крепкое стопроцентное решение? -
спросил американец. - Как вы бы сами поступили?
- Конечно, я согласился бы, - улыбнулся Веселуха грустно, - но, увы,
мои сотрудники... совки, нос не дорос, понимаете ли... Что делать!
- Нехорошо, когда директор фирмы так подвержен чужому влиянию, -
доверительно прошептал один из американцев. - Вам следует быть более...
- Харизматическим, да, - покивали остальные два.
- Я постараюсь, - козырнул Веселуха. - Все-таки я еще совсем недавно
занимаюсь бизнесом.
- А что вы делали до этого? - поинтересовались американцы.
- Я работал на Бабаевском заводе, - Веселуха округлил глаза. - Бабаем
работал. Ходил по дворам, и деток, которые не хотят ложиться в кроватку или
капризничают, хватал и уносил в своем большом мешке...
Пламя свечей прилегло на бочок и опять привстало, - перепуганные
американцы зелеными тенями метнулись к дверям, и Веселуха пригласил всех к
столу. Когда расселись, Рябинин поводил вилкой по гладкой, еще пустой
тарелке и спросил:
- Ян, а правда: как бы ты сам поступил? неужели...
Веселуха поднял на него глаза и ответил спокойно:
- Я бы поступил так: связал бы всех троих крепкой веревкой и торговался
бы с ними до последнего.
- И тогда вы отдали бы прибор? - ахнула Наталья Борисовна
- И тогда, - продолжал Веселуха, - я бы получил - заметьте -
независимую экспертную оценку рыночного потенциала нашей фирмы. Та последняя
цена, на которую они бы пошли, - вот это и было бы то, на что нам можно
ориентироваться... имея в виду наши стратегические цели.
Веселуха выпил и смачно закусил маринованным грибком.
- Но, - заключил он сокрушенно, облизываясь, - я прекрасно понимаю, что
такие мои действия могли бы быть восприняты... как-нибудь не так... Поэтому
мне пришлось просто послать их. Надеюсь, они не очень испугались.
И дождь прошел, и воссияло солнце, расплавляясь кровью над куполами,
закатываясь, как шарик-глазик, опускаясь в залив, дергаясь, отрываясь от
небес, чернея. Но как-то вдруг дунуло горячим дыханием, посыпался голубой
пепел, прогремело вдали, а потом нашла туча, и посыпал снег. Он сыпал
мелкими клочьями, крупными хлопьями, небо поблекло, дороги сжались в
узенькие щелки, реки вздулись, а потом наступила вечная ночь. Кресты чернели
сквозь непроглядный серый мрак. Сеть с красными бантиками и бубенцами
растягивалась все шире, - и, наконец, закрыла всю Европу, со всеми турками,
арабами, дымными травками, горьким пивом, крепким вином, старую, облизанную
языком Европу.
Заросли поля бурьяном
Каждый вечер ходит пьяным
Каждый вечер липнет к юбке
В губки
Красный дымный вечер
А навстречу
Многослойным океаном
Лезут тучи, жарко, быстро,
Дождь течет по острым листьям,
Дрожь проходит по полянам
Пришел в Петербург август, стало темнеть по ночам. На грядках сох
укроп, над Невой мутной звездой стояло по вечерам рыжее солнце. В последних
лучах наливались соком вишни, молодая картошка стала стоить пять рублей за
килограмм, да и все, что растет естественным способом, подешевело, в том
числе и заводы.
- С этого завода разбежались даже крысы, - сказал Веселуха Рябинину,
глядя вверх.
Сзади Нева катилась, приближаясь к излучине, по бокам, куда ни кинь
взгляд, были сараи, хрущобы, а между ними - сухие тропинки и жирная, пыльная
зелень. Впереди возвышалось огромное здание, сваренное из железобетонных
балок и стекла. Внутрь заходить не хотелось. Там, внутри, стояли огромные
темные помещения, не наполненные ничем, кроме воздуха, а по полу сквозняки
гоняли мусор.
- Директор был дурак, - рассказывал подрядчик. - Параноик. Все ему
казалось, что рабочие шпионам секреты выбалтывают. Придет в цех, встанет у
человека за спиной, и курит. Кто сможет работать в таких условиях? Продукция
получалась низкого качества. Вот завод и развалился.
Так прошли они по пустынным помещениям снизу вверх и сверху вниз, и
только когда они второй раз спустились на первый этаж, Веселуха обратил
внимание на то, что в одном из цехов горел свет за прикрытой дверью, и туда
по серому бетону вела утоптанная тропинка из следов.
- А кто это у вас там? - указал Веселуха.
- Не знаю! - удивился подрядчик.
Веселуха на цыпочках подкрался к двери, заглянул туда и открыл рот: в
большой комнате с низким потолком стояли рядами компьютеры, и, уткнувшись в
экраны, за ними сидели вполне бойкие молодые люди в джинсах и темных очках.
То там, то тут негромко названивали на разные голоса мобильники. В углу,
наверху, бубнил телевизор. Ян Владиславович тихонько притворил дверь, и
увидел, что с оборотной стороны на нее наклеен лист: "Инвестиционная
компания ГУРУ".
- Молодцы. Пусть сидят.
Веселуха выпустил дым изо рта. Дым сплелся в кольцо, и перед ними
материализовалась точная копия будущего завода. Завод работал. Мимо него
мчался горячий ветер с залива, а небо было сиреневого и оранжевого цвета. И
все были свободны и счастливы.
Сквозь строительный сор - жирные капли цемента, железные стружки,
крошку - прорастал пустырь зеленой травой; подрядчик с маслеными глазами
смотрел на Веселуху и думал, что Веселуха не знает цен.
- Вы думаете, я цен не знаю? - ехидно сказал Веселуха. - Пятьдесят!
- Кудах там там! - всплеснул руками подрядчик. - Кудах-там пятьдесят!
Да сто как минимум!
- Где, Паша, наш генеральный план? - сурово сказал Веселуха.
- Вот он, - Паша извлек план из заднего кармана джинсов.
- Мы вам дадим! - не в лад пообещал подрядчику Рябинин.
Глаза у подрядчика совсем замаслились. Он бегло оглядел Генеральный
план, причмокнул розовым язычком и улыбнулся.
- Ну, а сроки? - спросил он.
- Сейчас август, - сказал Веселуха. - К декабрю завод должен начать
работу. Я понимаю, что это невозможно. Ввиду данного обстоятельства, -
Веселуха заложил руки за пояс, - внутрь каждого часа вливаю вам по семьдесят
две дополнительные минуты. И работайте надежно. В дело надо душу вкладывать.
Тут Веселуха обратился к Лукину:
- А ты, пожалуйста, проследи за ним, чтобы все было честно и как
следует быть, и чтобы мне не приходилось, как Петру Великому, вникать в
каждую мелочь.
- Обещаю, что все будет, как следует быть, - поклялся Лукин, и повел
разговор с подрядчиком дальше.
Он вел его бойко, в уверенных словах и непонятных терминах, и Веселухе
вскоре стало скучно их слушать. Он ушел, и увел с собою Рябинина, и только
Паша Ненашев поодаль стоял и прислушивался. Разговор этот тихий ему крепко
не нравился, но тем-то и хороши все преступления, что до их совершения
ничего криминального еще нет.
- Тут такие деньжищи, брат! - восхищался Рябинин, ходил под сенью балок
и пахал кроссовками песок. - Лукин, сколько тут денег?
- И-и!!! -закатывал честные голубые глаза Лукин. - У-у!!!
Лукин бил себя в грудь, и грудь отдавалась, как пустая бочка. Шило
ерзало у него в попе. Раздражение копилось в нем слишком долго. Жизнь летела
мимо, а он пахал на Веселуху, - как будто так и надо!
- Мне неймется! - говорил он сам себе, и похаживал короткими ножками,
вальяжным шагом, и мечтал. - Веселуха у меня узнает! Я - птица другого
полета. Сокола нельзя запрягать в телегу, - взвивался Лукин.
Он наворачивал круги и спирали вокруг завода; там неподалеку был
заброшенный колодец, и Лукин, как гордый демон, присаживался на его край -
ножка на ножку - но сидеть долго не мог, вскакивал и вглядывался в черную
воду:
- Ну чем, чем я хуже Яна? Почему он выигрывает честно, а меня тянет
жульничать? Я презираю этого человека. Я ему ужасно завидую!
Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может.
Я к ужасам привык, злодейством разъярен,
Наполнен варварством и кровью обагрен.
Уже местами пожелтели и поредели кудри кленов и тополей. Лукин крал. Он
вставлял шланг с входящими денежными потоками к себе в бензобак, или в
карман, или попросту в унитаз. Финансовые потоки плыли сквозь его липкие
руки. Иногда на строительстве появлялась мадам Веселуха: то возникала
неслышно за спиной у рабочих, в шелковом зеленом балахоне, в белой шапочке
поверх волны волос, то стояла на солнце, запрокинув голову.
Однажды вечером, когда синяя мгла нашла на поля, зажглись фонари, и
сквозь наш мир проступил мир иной, Лукин и мадам Веселуха с глазу на глаз
сидели в укромном уголке одного милого ресторанчика близ Пяти углов. Жена у
Веселухи была красавица, - тут уж не попишешь, и Лукин был еще ничего себе
мужчина, галантный, только вот не физик, и глаза у него отсвечивали
ярко-голубым мошенническим цветом.
- Да бросай ты своего Веселуху, - шептал Лукин жарким шепотом. - Что,
любишь ты его, что ли?
Мадам Веселуха вздохнула и положила в рот маленький кусочек киви.
- Опять ты за свое. Забудь, это невозможно.
- Вовсе нет, - возразил Лукин страстно. - Я знаю, что говорю. Ситуация
такова, что я могу легко оставить Веселуху ни с чем. Тогда и ты, милая моя,
тоже останешься - ни с чем...
- Угрожаешь? - повернулась мадам Веселуха.
- Информирую, - ответил Лукин.
- Зачем?
Лукин улыбнулся ослепительно:
- Повторяю свой вопрос. Ты любишь своего мужа?
Мадам Веселуха задумалась.
- Не знаю, - с сомнением произнесла она наконец. - С ним рядом... поле
какое-то образуется, что ли... Как-то он это делает... Я рядом с ним просто
пропадаю. Ему, по-моему, без разницы, я или какая другая. С другой стороны,
благодарность... Он меня из пацанки, провинциалки в люди вывел, - кто я без
него?
Мадам Веселуха вздохнула и рукой поправила волосы. Лукин, сходя с ума
от ее запаха, тихо нашел под столом ее коленочку и вкрадчиво, внушительно
сказал ей:
- Никогда не живи ради других, красавица.
Мадам Веселуха покраснела, как кленовый лист.
Так был составлен этот ужасный заговор, и Ян Владиславович ничего не
знал, иначе он намотал бы на руку золотисто-каштановые волосья этой стервы
да выкинул бы ее за борт "в надлежащую волну"; а Лукина вызвал бы на
поединок, и, конечно, убил бы его, потому что Бог - он правду видит. Но Ян
Владиславович ничего не знал. Вообще, после заграничного турне директор впал
в эйфорию и очень себя полюбил. Например, он днями занимался собственными
научными работами, отдав все текущее управление на откуп Лукину.
- На фирме все хорошо, - легкомысленно говорил он, попивая кофе с
бальзамом, - а я Оксфордскому университету одну разработочку обещал, так
должен закончить.
Достойна упоминания и сама эта "разработочка": в качестве побочного
эффекта она позволяла находиться одновременно в нескольких местах, или, по
выражению Яна Владиславовича, "сидеть на двух базарах одним задом". Веселуха
с удовольствием применял этот побочный эффект: его можно было одновременно
застать в Сиэтле, где он выступал с докладом, в Малайзии, где он заключал
очередной контракт, и в двух точках его кабинета: на окне и в кресле.
- Уникальная возможность для составления коктейлей, - потирал он руки.
- Напитки всего мира доступны мне одновременно!
Сентябрь выдался теплый, почти жаркий, и мадам Веселуха ходила с голыми
руками, в развевающихся одеждах, а волосы ее блестели на солнце, как струи
водопада. Лукин сходил с ума и крал все больше.
Иногда являлся на стройке и Паша Ненашев, хотя ему-то тут было вовсе
нечего делать - по мнению Лукина: Паша приходил на закате, опирался на
какой-нибудь ящик, и оценивал, и прикидывал. Результатом его молчаливых
визитов было то, что он попросил Лукина предоставить ему смету
строительства.
- Э-э! - рассмеялся Лукин. - Не далеко ли, друг мой, ты зашел? Ты у нас
кто? Менеджер по продажам. Ну, вот и продавай.
- У меня есть все основания полагать, - сказал Паша безлично, - что
дела нашей фирмы идут не блестяще. Также я намерен в ближайшее время
доказать, что причиной тому являются корыстные действия некоторых
собственников фирмы.
И Паша Ненашев посмотрел на Лукина. Но тот не убился, а рассмеялся:
- Доказательства! - сказал он радостно. - Доказательства!
Паша Ненашев пожал плечами и пошел, но в коридоре был остановлен и
приведен к директору.
- Так это ты тут дерьмо по стенкам размазываешь, Паша? - спросил
Веселуха, делая кислое лицо.
- Вы увидите, - сказал Паша укоризненно. - Но будет поздно.
- Лукин! С ним начинали! И тебе не стыдно!
Паша немедленно стало стыдно, но он не поддался.
- Ян Владиславович, - сказал он сердечно. - Поверьте мне, вас нагло
обманывают! И кто -
Тут Паша взглянул на шефа и запнулся. Ян Владиславович курил и
иронически улыбался.
- Я, дружок мой, - сказал он веско, - я, Паша, физик, в отличие от вас!
Вы можете тратить свое время на мелкие подкопы, - вы можете тратить свое
время, а я - не могу.
Директор неопределенно махнул рукой во двор, где в ровном тепле,
прозрачные и нежные, стояли парки и улицы все в желтых листьях. Стебли
сурепки и полыни засохли вдоль дорог.
- И невыносимо же, - тут Веселуха повысил голос, - отвлекаться на все
ваши дрязги!
- Да-а, - смело обличил его Паша Ненашев, - а на кальвадос, Бейлис,
можжевелловый джин и старку - выносимо? Ян Владиславович! - продолжал он
горячо. - Пока вы тут хозяин! Умоляю вас. Во имя вашей концепции - во имя
российской (Паша почесал бритый череп) науки. Ну, посмотрите вы пару бумаг.
Вы же у нас абсолютный монарх. Вы же все можете. Ну, посмотрите, я знаю, где
он вас надувает...
- Если ты хочешь меня поссорить с Лукиным, - сказал Веселуха резко и
потушил сигарету, - то это у тебя не получится. Вообще вот такие люди,
которые ни хрена не делают по работе, а только разлагают коллектив... Ты
хоть знаешь, как работает наш новый вакуумник? Ах, примерно? Ах, ты не
физик? Ну, так и пошел тогда к едрене фене! Тебе, чтоб академиком стать,
трехсот лет не хватит!
- Я не ставлю перед собой такой цели, - корректно ответил Паша.
На этот раз окно было открыто настежь, и вылет произошел бесшумно.
Только всколыхнулись сухие листья ворохом, а Лукин посмотрел во двор и
ухмыльнулся. Все это очень ему нравилось. Директора практически не
существовало: Веселуха рассеивался по миру, а он, Лукин, присутствовал
зримо, весь мясной и хитрый, как лис. А уж когда в Норвегии открылся мировой
симпозиум по вопросам времени, Веселуха исчез совершенно.
- Восемнадцать приглашений прислали, - извинился Веселуха перед
подчиненными. - Лично сам Макферсон письмо написал от руки дорогой ручкой.
Постарайтесь не отвлекать меня... ну, разве что если очень приспичит.
- Так вот прямо прошел директор к шкафчику, - поведал Рябинин Паше
Ненашеву, - вынул оттуда кувшин с рябиновкой и надел пиджак. Только и
видели!
- Нет, он ненормальный, - заметил Паша Ненашев грустно.
В горах Норвегии медленно падало в море рыжее солнце, водочка была
разлита по стаканам, и физики, профи по Времени, уже собрались по первой, но
тут вдруг все обернулись и разразились криками восторга. К ним, с гор, по
каменистой дорожке, без галстука и багажа спускался русский гений Ян
Веселуха.
- Восприимем же полные стаканы в его честь! - воскликнули физики. -
Садитесь и расскажите, - мы слышали давно, мы так мечтали увидеть!
Дверь в комнату Веселухи гуляла, сухой осенний ветер ленивой рукой
открывал и закрывал ее, шустрые пальчики мадам Веселухи перебирали документы
и выкладывали их на стол рубашкой вверх.
А Лукин крал.
Каждое утро начиналось с драки Паши Ненашева и Лукина: можно сказать, с
дуэли. Паша хлестал Лукина контрактами, Лукин Пашу - платежками, но звон
стоял такой, как будто они дрались на тяжелых мечах. Рябинин суетился
вокруг, подавая то платок, то зеркальце - бойцы заметали следы побоища
пудрой, Паша Ненашев брал ее у Натальи Борисовны Денежкиной, Лукин - у мадам
Веселухи.
- Вор, погубитель, - вопил Паша Ненашев по утрам, делая выпады
контрактом. - Вы уморите фирму!
- Туда и дорога! - отбивался Лукин платежкой. - Веселуха будет знать,
как верить людям на деньги! Защищайтесь, сударь! Я схарчу вас, и не таких
молокососов едал!
- Не говорите "гоп"! - храбро парировал Паша. - И вообще... вот приедет
барин!
- Ха-ха-ха! - смеялся Лукин дьявольским смехом. - Барин тебя из окна
выкинет. Правда, моя королева?
- Правда, мой рыцарь! - нагло отвечала мадам Веселуха.
Она сидела на окне, увитом порыжевшим виноградом с мелкими зелеными
ягодками, на голые плечи был накинут мех, в волосах торчала нэпманская роза.
Она поливала Пашу Ненашева помоями. Темно-зеленый шелковый сарафан, шелковые
золотистые ноги, волна волос, скулы и подбородок: лицо немного стервозное,
но удивительно притягательное. Гражданское мужество поднималось в сердце
Паши Ненашева. Уши его от невольного подслушивания и подглядывания
развернулись в капустные листья.
На девятый день отсутствия Веселухи Паша Ненашев рывком распахнул дверь
в кабинет Лукина: там за столом, уютно свернувшись калачиком, сидел
чиновник. Рядом с ним были Лукин и, конечно же, мадам Веселуха. Появление
Паши Лукину, кажется, не понравилось.
- Вон, холоп, - заорал он на Пашу. - Я собственник, а ты наемный
менеджер!
Чиновник тут же восхитился:
- Прелестно! Мне нравятся ваши порядки. Вот бы и нам такое ввести в
правительстве. Эх, Европа не поймет, а так бы!
Паша даже не разгневался: он не принимал таких вещей всерьез.
- Валерьянки попейте, - пробормотал он. - А вам чего... бы хотелось?
Паша всегда так спрашивал, когда хотел незаметно нахамить.
- Да мне, собственно, - замельтешил чиновник. - Собственно а-а... Я
просто думал - ведь ваш прибор, он, как бы, а-а... А там и выборы не за
горами, вы понимаете меня?
- Было много желающих, - прервал Лукин, - воспользоваться нашим
прибором в целях блага Родины, но мы выберем только самых достойных, потому
что ведь и благо Родины как таковое может быть понято по-разному... Мы
коммерческая организация, вы понимаете.
- Ну, деньги, - улыбнулся чиновник. - Если бы все можно было купить за
деньги, это было бы ужасно! К счастью, у нас пока имеют значение и живые
человеческие связи... Кровная месть, например...
Мадам Веселуха расхохоталась. И за что Веселуха выбрал такую птицу? За
красоту. Мадам Веселуха была очень красива. Блестящие волосы, как волна, -
опишем ее языком цыганских романсов, - глаза, как смородина. А пахла она
чем-то резким, - ее духи чем-то неуловимо напоминали керосин. - "Дело пахнет
керосином".
- Исстрадалась я, - плакалась мадам Веселуха Лукину ночью, в тиши
кабинета. - Истерзалась я!
Ведь известно, что человеку только дай себя пожалеть.
- Ничего, - утешал ее Лукин, прыгая по кабинету, как Ленин по
броневику. - Мы поедем в Америку и будем там потреблять, что захотим!
Тем же самым вечером Паша Ненашев, уходя с работы, расслышал в углах
какой-то стук и позвякивание. Почудилось ему, что из листвы старого дуба
поблескивали увеличительные стекла. Но Паша не придал этому значения, а зря:
то уже подбирались вражеские полчища. Наутро они встали из травы, и,
вытягивая красные языки, от которых пахло кофе и сигаретами, пошли на
"Амарант".
- Но вас никто не звал! - закричал Рябинин, встав в дверях и пытаясь не
пустить их внутрь. - Работать мешаете! Вон сейчас же!
- Как это - никто? - глумливо проверещал один из незваных гостей,
огромный жирный жаб на птичьих ногах. - Нас звал господин Лукин!
- Господин Лукин нас звал! - подтвердила вся кодла, хихикая и кидаясь в
Рябинина помойными предметами. - Господин Лукин и мадам Веселуха!
- Да кто вы такие?! - спросил Рябинин в ужасе. - Кто вы?
- Мы - новые акционеры! - отозвались твари хором. - ЗАО "Амарант"
преобразуется в ОАО!
- А, заходите, друзья! - Лукин высунулся из окошка и приветственно
махал тварям рукой. - Кто хочет - залетайте, остальные через дверь!
- Только через мой труп! - крикнул Рябинин.
Вперед пробился некто трехметровый, бронебойного вида, с красными
глазами и огромной нижней челюстью.
- Через труп, говоришь? - он клацнул зубами и шагнул вперед.
Рябинина вжало в стенку. Мимо него душной волной, топоча и повизгивая,
ломанулись "гости". Рябинин, бессильно матерясь, пустил в них запасным
колесом от служебного автомобиля.
- Наталья Борисовна! - крикнул он вверх. - Посмотрите, ради Бога, чтобы
они ничего не сперли!
- Что вам надо?! - причитала госпожа Денежкина, отнимая у тварей гайки,
открученные от нового прибора. - Что за табор?! Почему нас не предупредили?
Зрелище было и впрямь душераздирающее. Паша Ненашев открыл дверь,
оценил ситуацию и метнулся в лабораторию.
- Я просто не знаю, что делать, - закричал Паша, разводя руками. - Все
же рухнет сейчас! Вы только принюхайтесь, Наталья Борисовна! Пахнет
керосином!
- Да, вот и потолок потрескивает, - меланхолически отметила Денежкина.
- Посмотрите.
Действительно, на потолке, прямо над весами, образовалась и расширилась
маленькая, но плотная щель.
- Это Лукин, - сказала Наталья Борисовна. - Лукин и мадам Веселуха. В
высшей степени недостойная женщина.
- Значит так, - распорядился Паша. - Вы, Наталья Борисовна, срочно
туда. При вас они не посмеют. А я пойду звать Веселуху.
Менеджер открыл дверь и столкнулся с Лукиным нос к носу. Лукин побелел,
как штукатурка. Паша схватил его за редкие волосы и спросил:
- Бразды правления взрываем?
- Да, - дерзко ответил Лукин, извиваясь. - А ты, Павел Петрович,
подумал бы о своей судьбе. Ведь тебе теперь придется на меня работать.
- Ох, и получишь же ты от шефа! - вскричал Паша.
Но Лукин не боялся ничего. Он отпрыгнул на три шага, показал Паше язык
и помчался на собрание новых акционеров. Резкий запах керосина усиливался,
щели на потолке и стенах росли.
- Веселуха как всегда, - плачевным голосом пробормотал Паша. - Ну
почему он такой... не менеджер!
Это прозвучало почти как "не физик" в устах Рябинина.
А Веселуха в Норвегии стоял над прибором и уверял собравшуюся компанию,
что прибор умеет делать много интересного со временем и даже пространством.
- Я занялся этим случайно, - скромно говорил он, - мне бы и в голову не
пришло, что мой прибор может иметь какое-то отношение к тому, чем я всегда
занимался в науке. А вот мои партнеры со всего света заметили. Молоко вблизи
него не киснет, духи индивидуально подбирает... Что-то, подумал я, есть в
этом общее! Я уже сделал некоторые обобщения, - даже практические выводы, -
но границы неизвестного, как всегда в таких случаях, расширяются...
Окружавшие его ученые из разных стран взволнованно смотрели на прибор.
Конечно, в первую очередь интересно выявить саму природу; но частные
проявления бывают иногда так любопытны! В общем, настроение ученых можно
было описать словами: "Дяденька, покажите фокус". Наконец, некто Перри
Круассан решился; он поднес пальчик ко рту и сказал:
- Э-э... господин Веселуха, - а не могли бы вы продемонстрировать
что-нибудь более или менее наглядное и поучительное... для примера?
Веселуха улыбнулся.
- Ну, давайте! - сказал он. - Вот, например, отличный опыт с
компьютерной видео-картой. В сказках ваших народов, наверное, есть сказка
"Катись, яблочко по серебряному блюдечку"? То же самое, практически. На
экране сейчас высветится все, что в данный момент делается в той или иной
точке Земли, или с той или иной персоной. Кого хотите посмотреть?
- Президента Буша!
- Отлично, - Веселуха настроил изображение, - вот он!
Президент спал, накрыв нос одеялом. Присутствующие засмеялись и
захлопали.
- А покажите нам вашу жену, - попросил кто-то. - Мы слышали, что она у
вас красавица!
- О да, - кивнул польщенный Веселуха. - Ну, смотрите.
Экран замерцал, изображение стало четким, и собравшиеся ахнули.
Они увидели комнату, забитую до отказа. Там были журналисты, люди в
штатском и военном, чиновники с пустыми глазами, в окна совались свиные
рыла, на раме сидел, как паук, тощий молодой человек без шеи; все уроды и
чудеса Петербурга - как сорняки, как одуванчики - все проросли здесь.
Посреди комнаты, в этом месиве из лиц и кос, рук и хвостов, на столе, стоял
прибор. А на приборе, слившись в засосном поцелуе, сидели Лукин и мадам
Веселуха. В одной руке у Лукина была рюмка - он отставил мизинец, позируя
журналистам, - а в другой акция новорожденного ОАО "Амарант".
Веселуха втянул в себя воздух, и лицо его потемнело.
- Ну!.. - только и сказал он, и скопировался в офис, одновременно
продолжая ученым показывать, что умеет его прибор.
В офисе пахло керосином. В коридорах было пусто. Веселуха оглянулся и
увидел Пашу Ненашева.
- Что случилось? - спросил директор быстро. - Где Лукин? Что с моей
женой?
- Убить вас мало, директор, - пробормотал Паша злобно. - Лукин устроил
переворот. Теперь у нас не ЗАО, а ОАО, и акции скупили какие-то сволочи. Вас
сейчас уволят. Ваша жена...
- Это я уже понял, - прервал его Веселуха и бросился к Лукину.
В коридоре было нечем дышать от керосиновой вони. Потолок покрылся
трещинами и пятнами, все кругом зыбко дрожало и потрескивало. В кабинетах
было совершенно пусто, только госпожа Денежкина и Рябинин бегали вверх-вниз
с химической посудой и реактивами, вынося все это на середину двора, под
сень дуба.
- Здравствуйте, Ян Владиславович! - вызывающе пискнула Денежкина,
тряхнув кудряшками. - А я вот хорошая женщина, по Домострою живу, в мужские
интриги не лезу!
- А я не лезу в женские, - поддержал Рябинин.
- Лучше бы вы лезли, - выдохнул на бегу Паша Ненашев.
Из конца коридоров доносилось щелканье фотоаппаратов и гул голосов.
- Часом бы вы раньше, - с ненавистью выдохнул Паша.
- Молчать, - приказал Веселуха и распахнул дверь.
Официальная часть там, по-видимому, уже закончилась, и наступила
неофициальная. На небольшом столе кучами лежали гвозди, болты и другие
яства. Во фторопластовых бокалах плескалась украденная из лаборатории
плавиковая кислота. Уроды и чуды сгрудились вокруг стола и, смачно чавкая,
пихали все это себе в рот. Мадам Веселуха лежала, разнеженная, у Лукина на
коленях; глаза финансового директора горели синим газовым пламенем.
- А-а-а! - захохотал Лукин, показывая на Веселуху пальцем. - Смотрите,
это наш доблестный директор. - Он прохлопал свою фирму, а теперь пришел и
пытается на нас воздействовать!
- Ха-ха-ха! - зашлись акционеры.
- А мы тебя уже уволили!
- Что смотришь?
- Вали подобру-поздорову!
Да, Лукин придумал здорово. Веселуха умел нравиться людям, и продай
Лукин акции представителям Homo Sapiens, они послали бы Лукина к черту и
замерли бы, как ледяное море, у ног Яна Владиславовича. Но в том-то все и
дело, что только два акционера - Лукин и мадам Веселуха - были людьми, а
остальные только казались... или даже не казались. Расчет Лукина был
остроумен; но он забыл кое-что важное.
Веселуха оглядел вертеп; Лукин оторвался от мадам Веселухи и хотел
сказать еще что-нибудь глумливое, что-нибудь ехидное, но слова почему-то
застряли у него в горле. И мадам Веселуха хотела бы спрыгнуть с прибора и
что-нибудь предпринять, но тоже не смогла ничего сделать. Акционеры тоже
затихли: только дождь шумел за окном.
И в этой тишине Ян Владиславович просто-напросто поднял руку и
перекрестился.
- Караул! - завопили акционеры. - Лукин, почему ты не сказал нам, что
ваш директор - христианин!
- Ага! - обрадовался Веселуха. - Боитесь! Убирайтесь прочь!
И перекрестился еще раз, а потом еще раз, и все уроды с визгом и
хрюканьем скапутились, - только их акции белыми бумажками упали на пол, и
среди них остались сидеть на полу Лукин и мадам Веселуха. Веселуха сделал
шаг вперед. Улыбки примерзли к их лицам. Паша Ненашев, который так и стоял у
дверей, поежился.
Дождь тек по острым листьям, по полянам проходили волны дрожи.
- Что бы мне с вами сделать, - задумчиво произнес Веселуха, потирая лоб
ладошкой. - Поучительное и наглядное, но уголовно ненаказуемое...
Парочка прижалась друг к другу; мадам Веселуха подняла на Яна
Владиславовича умоляющие глаза и прошептала:
- Со мной ничего нельзя делать, я беременна.
- Что-о?! - переспросил Веселуха. - Повтори!
- Что-что, - заплакала красавица. - Ребенок у меня будет.
- От меня? - Лукин подполз к ней и ухватил за плечи.
- До тебя, - всхлипнула мадам Веселуха. - От Яна. - Она подняла голову.
- Ну, как теперь будешь меня наказывать?..
Ян Владиславович присел, чтоб не упасть, таково было его
замешательство. У Веселухи был сын от самого первого брака, и пока он был
маленький, Веселуха довольно часто с ней общался, но потом первая жена
выскочила за немца и уехала в Германию. И вот теперь!.. Может, простить ее?
Нет, какая все-таки сволочь!
- Вот что, - решительно сказал он. - Я вас распределю. Ты, голубушка,
будешь жить в средневековье.
- В России? - зарыдала мадам Веселуха. - Не хочу! Я не люблю сельское
хозяйство!
- Хорошо, в Англии, - смилостивился Ян Владиславович. - Семнадцатый
век... скажем, 1650 год. А тебя, Лукин, я зашлю в блокаду. Если будешь
совсем помирать, помогу. Даю вам три дня на изучение всяких вопросов - на
тему, какие дома снесло в Ленинграде бомбой и кем может устроиться вдова с
ребенком в славном городе Лондоне. Все! А теперь - вон отсюда!
Дождь осенний, темный сыпался мелкими каплями; Паша Ненашев и Наталья
Борисовна осторожно вышли из комнаты, прикрыв дверь, но ее тут же снова
распахнул сквозняк. Красное небо в огнях, на улице дождик льет, там где-то
маячит кабак под орлом.
- А ты-то сам - что думаешь по этому поводу?
Рябинин ждал ответа, но Веселуха отвечать не торопился: открыл рот,
хотел что-то сказать, - Рябинин даже успел понять, что именно, по выражению
его лица, - но так и промолчал.
- Ян, ты что, онемел от потрясения? - заподозрил Рябинин.
Может быть, так оно и было; может быть, Веселуха обиделся на
человеческую речь смертельной обидой и решил ею не пользоваться; а может,
просто избрал другой, более совершенный способ общения. Во всяком случае,
все, что он хотел сказать, было понятно в той же мере, как и раньше, когда
он изъяснялся словами.
Небо все в желудях, фонарь, как елочный шар.
Полное света,
Желтое поле раздето
Над распахнутым селом
Лес сухих солом
Зреют пауки на паутине
Солнце греет реки и мосты
В солнечной долине,
Красная картошина
Пылью запорошена
А небеса чисты, густы
А осень вступала в свои права, правда, безветренная и ясная, но
холодная. Рябины было много - к суровой зиме, и что-то над домами вечером
просвечивало такое розовое и сиреневое.
В такие-то дни и повалили в "Амарант" новые клиенты - физические лица.
Веселуха, конечно, уже и сам догадывался, что придуманный им прибор -
не просто рентгеновский флуоресцентный спектрометр. Об этом он пытался
поведать ученым на той самой памятной конференции в Норвегии. Дело шло к
чему-то необычайному. Если бы этот прибор сделал не Веселуха, может быть,
все бы и обошлось. Но автором прибора был Ян Владиславович. Поэтому словно
какой-то ветер поддувал с темных полян, и ситуацию заносило в сторону далеко
не безобидную.
- Говорят, Ваш прибор на здоровье хорошо влияет, - говорили физические
лица, обмахиваясь платочком.
- А мужа он вернуть может?
- А орехи можно им колоть?
Госпожа Денежкина любила клиентов, и не могла пойти на обман:
- Мы не знаем, - отвечала она, - как прибор влияет на здоровье. Мужа он
вам сам по себе не вернет, если только вы не используете его для шантажа или
еще как-нибудь. Орехи колоть нашим прибором можно, но тяжело, дорого и
непродуктивно...
Физические лица послушно кивали, но Денежкиной не верили. Они
прокрадывались в отдел маркетинга, где, не поднимая на них глаз, в темных
очках, сидел за компьютером Паша Ненашев.
- Вы знаете, - умоляюще лепетали физические лица, - Павел Петрович! У
нас такие проблемы...
Паша Ненашев бесстрастно теребил бородку:
- Наш прибор решит все ваши проблемы, - говорил он клиентам. - Особенно
вот эта, усовершенствованная модификация.
- Да кто вам сказал, что наш прибор мясо жарит? - допытывался Рябинин.
- А вот, - показывали клиенты пальцем через рынок, - на заводе
"Нефтеорганика" в Сибурске работает тетя Маша, она на нем работала и
случайно заметила...
Совестливый Рябинин вздыхал и кряхтел. Он ходил вокруг прибора в
багровых осенних сумерках (пахло грибами и поздней, холодной водой) и в
машине, перебирая волосатыми руками по рулю "девятки", всюду он раскладывал
так и сяк, и думал: в каких же терминах описать многостороннее воздействие
прибора. Рябинин мучался. Он ничего не мог понять.
- Слушай, Ян, - сказал он как-то, - надо бы опровергнуть все эти слухи.
А то мы получаемся какие-то мошенники.
Веселуха наморщил нос: "Всех мошенников мы уже выгнали!"
Скорее всего, Веселуха вовсе не онемел, а просто избрал другие, более
совершенные способы выражения своих мыслей. Во всяком случае, окружающие его
понимали. Отвечая, Веселуха ограничивался взмахами рук, выражением лица;
когда хотел сам что-нибудь сказать, брал гитару - играл он превосходно. В
дружеских беседах иногда изъяснялся Веселуха с помощью напитков.
Можжевеловка означала долгий отъезд или нестандартное решение; водка -
что-то энергичное, действенное, экономию времени (хлопнем по рюмахе); пиво -
расслабон и простоту, и так далее. Но этот язык напитков был для близких, а
для далеких Веселуха обычно играл на гитаре. Инструмент позволял ему
произносить длинные речи и делать краткие замечания. Ян Владиславович
импровизировал, иногда вставляя цитаты из классиков.
- Какие мошенники, - вмешался Паша. - Граждане довольны. Какой-то один
приходил недавно, благодарил: говорит, ему наш прибор квартиру
отремонтировал. У другого жена родить не могла - родила. У третьего нос был
большой, нормальную форму принял...
- Может, это иллюзия? - предположил Рябинин. - Может, у них глюки?
- Значит, у нас тоже глюки, - сказал Паша. - Групповая галлюцинация,
как и было сказано.
- Значит, не глюки, - сделал вывод Рябинин. - Но постой, Паша: ведь наш
прибор не дешевая игрушка. И фирмы-то не все могут себе его позволить, что
же говорить о гражданах?
Паша Ненашев пожал плечами:
- А они в потребительские кооперативы объединяются. Скидываются.
Рябинин горестно всплеснул руками: да, так оно и было. Многие клиенты
приехали из небогатых мест, в лаптях и с узелком, деньги на прибор собрали
всей деревней, отказывая себе в самом насущном, или продались ради него в
рабство.
Веселуху очень заинтересовало все это; ведь началось все с иностранцев,
которые, конечно, никак не могли договориться, - стало быть, по крайней
мере, эта "галлюцинация" могла возникнуть одновременно у десятка людей
различных национальностей, живущих вдали друг от друга.
- А с чего все начиналось? - выспрашивала Наталья Борисовна ювелирную
женщину, которая приехала за вторым прибором. - Расскажите поподробнее. Не
упускайте, пожалуйста, деталей.
Веселуха сидел рядом и заинтересованно слушал.
- Ну, значит, так, - обстоятельно начала ювелирная дама, отгрызая кусок
от сушки. - Я в тот день купила пять яиц. Голову помыть. Мне их еще
продавать не хотели, - меньше десятка. Шла домой, два яйца по дороге съела,
не удержалась.
- Сырыми?
- Они шоколадные оказались. Прихожу, думаю, ой, интересно, а что у них
внутри? Смотрю - а там перстни, такие, вроде серые, не то алюминий, не то
пластмасса, но непонятно, из чего, как? Ну, мне стало интересно, из чего
они? Игрушки-то детские. Вдруг чего Илюха от них отгрызет? Решила на вашем
приборе, раз такая пьянка, их проанализировать.
Дама отхлебнула чаю из блюдца: Веселуха умилился.
- Ну, и вот, - продолжала ювелирная дама, - прихожу на следующее утро
на работу, а тут меня к начальнику за зарплатой зовут. Дали мне зарплату, аж
обидно, до чего она маленькая. Ну, понимаете, настроение у меня такое
было...
- Да, я понимаю, - посочувствовала Наталья Борисовна, глянув на
Веселуху искоса.
- Вот, - пошла дальше дама, - прихожу с зарплатой, и сама уже собралась
уходить, а тут перстни из яиц. Ну, думаю, сейчас быстренько анализ сделаю...
Ложу их в кюветочку... а сама думаю, если бы они золотые оказались, во был
бы финт. Вынимаю...
(Ювелирная дама сделала таинственный вид и растопырила пухлые пальчики)
- Ну? - подыграла Наталья Борисовна.
- Платина, - торжественно объявила ювелирная дама. - Высшей пробы
платина.
- А почему не золото? - удивилась Денежкина. - Вы же хотели золотые.
- Я это объясняю так: ваш прибор знает, что платина дороже, - дама
качнула большими серьгами.
Все представлялось ей хотя и чудесным, но в принципе возможным.
- Мы сволочи! - сказал Рябинин. - Мы мошенники. Я себя чувствую
идиотом. Сам сделал прибор и не знаю, как он действует. Позор моей бороде,
как говорил старик Хоттабыч.
- Погоди, - посоветовала госпожа Денежкина. - Не надо себя обзывать
словами. Надо просто устроить нечто вроде дегустации... нечто вроде "сеанса
черной магии с разоблачением": если гражданам объяснить, что прибор
рентгеновский флуоресцентный - это не панацея, то...
- Да зачем! - вскричал Паша. - Клиентов разгонять!
- Нет уж, нет уж, - сказал Рябинин, - мы устроим. Потому что честь
фирмы - превыше всего! Да, Ян?
Веселуха кивнул. Он, кажется, думал о чем-то своем, упорно глядя в
сторону, как портрет, - взгляд его было не поймать.
На следующей неделе "Амарант" действительно устроил нечто вроде
дегустации или сеанса черной магии с разоблачением в бизнес-центре "Все
дела". Народу пришло много. Занавес разъехался: у прибора сидела Наталья
Борисовна Денежкина, рядом переминался на негнущихся ногах Рябинин.
- Мы все здесь собрались, - сказал он, - чтобы показать вам, что наш
прибор вам не нужен, и нечего тратить на него столько денег. Мы, конечно,
привлекаем клиентов, но не таких идиотов, как вы, а солидные фирмы.
Паша Ненашев в первом ряду покачал головой.
- Поэтому, - вступила Наталья Борисовна, - прошу высказывать самые
простые желания, желательно такие, исполнение которых было бы видимым, чтобы
все убедились, что наш прибор их исполнять не умеет.
На сцену немедленно вышел мужик в шляпе и сказал:
- Ну, хочу вытащить кролика вот из этой шляпы.
После чего поставил шляпу в кюветку и нажал на пуск. Прибор помигал
глазенками, но кролика в шляпе так и не оказалось. Зал зашелестел.
- Отлично! - воскликнул Рябинин. - Еще!
Вышла на сей раз дама; жеманно улыбнулась и сказала:
- Ну, хочу стать молодой, как в двадцать лет.
Подставила рожу свою морщинистую под прибор, но эффекта не последовало.
Рябинин захлопал в ладоши; зал заволновался, народ переговаривался, в недрах
зрело что-то решающее.
- Этого не может быть! - завопил наконец кто-то из заднего ряда. - Это
вы их подсадили! Я знаю, в чем дело! Да пустите же меня, пустите!
- Интересно, - иронически сказал Рябинин. - В чем же дело? Сейчас нам
расскажут.
Пред очи собрания выскочил шебутной мужик лет пятидесяти, из тех, что
ругают правительство и изобретают вечный двигатель. Глаза у него горели.
- Они все врут! - закричал он и замахал указательным пальцем. - Они -
врут! Дело-то вот в чем!
- В чем, в чем, - иронизировал Рябинин.
Веселуха в зале от внимания весь подался вперед.
- А дело-то в том, - высказывался мужик, - что эти люди, которые сейчас
пытались кроликов вытаскивать, на самом деле ничего этого не хотели! У них
не было проблемы! Потребности у них не было! И прибор - он не дурак! Я же
чувствую, что прибор-то не дурак, его с душой делали! И прибор нутром
почуял, что кролик этому уроду на хрен не нужен!..
- Потише, - встрял "кроликовод".
- ...и дама не хотела молодеть, - продолжал шебутной мужик. - А вот кто
действительно чего-то хочет, прибор ему потребность устраняет! Причем -
необязательно, заметьте, тем способом, до которого может додуматься сам
человек!
Тут Рябинин прервал мужика:
- Это все очень благородно! Однако как проверить вашу, с позволения,
гипотезу?
- А очень просто, - не смутился мужик. - А ну, народ, у кого проблемы
есть! Видимые, такие, чтобы мы все рассмотрели! Чтобы - весомо, грубо,
зримо!
В зале послышалось сдавленное девичье хихиканье, произошел некий шум, и
на сцену вылез долговязый парень лет семнадцати, с ядовитой улыбкой на
прыщавом лице.
- Мучает меня жажда, - сказал он вызывающе. - Правда! Зуб даю!
"...на холодец", - подумал Веселуха, улыбаясь.
- Прибор! - воззвал парень. - Вот я жму на кнопку: утоли мою жажду,
прибор!
Все затаили дыхание: не хлынет ли из прибора вода, как из брандсбойта?
или минералка? или, быть может, даже пиво? но тут из первого ряда, густо
краснея, вылезла какая-то девчонка, вылезла и направилась прямо к парню.
Глаза у несчастного распахнулись, как окна, челюсть затряслась.
- А-а-а! - сказал он. - Помогите...
И бросился со сцены прочь; девчонка пошла за ним. Все так и застыли в
оцепенении.
- По-моему, все ясно! - сказал шебутной мужик. - Не желания, а
потребности, вот где собака-то! А?
- А по-моему, ничего не ясно, - сказал Рябинин сварливым тоном. - Тут
были эмоции, а нам надо объективный эксперимент. Объективный! Кто?
Некоторое время никто не выходил, но потом, нерешительно перебирая
ветхими ножками, по проходу сошла вниз женщина, которую можно было смело
называть "старушкой", даже не боясь обидеть. Ей стукнуло уже, может быть,
лет сто, может быть, и сто пять - в таком возрасте погрешность в определении
даты рождения велика.
- Объясняю свою проблему, - сказала она неожиданно внятно и звучно. - Я
вить по профессии-то певица. Тольки у нас на театре... ну... в коллективе-то
взаимоотношения - прямо скажем. Вот хотелося мне, - нараспев, мечтательно
произнесла старушка, - всю жизнь хотелося спеть Ольгу Ларину, а чтобы
Ленского пел бы... кхм... Сергей Яковлич Лемешев, - тут старушка залилась
краской. - Вот, какая у меня потребность. И теперь живу я... всех уже
достала... - это слово прозвучало в ее устах несколько неестественно, - а
пока не спою с Сергеем Яковличем, не помру...
Тут все поняли, что старушка-то, видимо, альцгеймерная, потому что
Сергей Яковлевич Лемешев, как известно, давно отошел в мир иной; и уже
попытался Рябинин встать и тихо спровадить ее обратно в зал, но старая
певица так на него взглянула, что он сел и больше не пытался.
- Прибор! - гордо сказала старушка. - Давай, делай, что можешь, если ты
действительно - "с душой"!
Застыл зал в ожидании, а Веселуха от нетерпения был весь, как натянутая
струна. И это была пауза перед музыкой, а потом рядом со старушкой
высветился призрачный, но оттого не менее талантливый Сергей Яковлевич
Лемешев - и они запели:
В вашем доме, как сны золотые,
Мои детские годы текли,
В вашем доме узнал я впервые
Прелесть чистой и нежной любви...
Они пели так, что Рябинин уронил голову на стол; так, что госпожа
Денежкина раскрыла изумленно глаза и вся слушала; а Веселуха сидел
сосредоточенный и взволнованный, - он понял, что, сам того не желая, создал
абсолютный удослетворитель потребностей. Даже не волшебную палочку. Даже не
золотую рыбку. Прибор не просто служил средством для человеческих целей: он
ставил цели сам, и это было чудовищно.
Собравшись в кабинете у директора, все молчали - не было слов.
- Да, директор, - сказал наконец хриплым голосом Рябинин. - Ну, ты дал.
Веселуха развел руками: "Ну, дал; какие есть еще мнения?"
- Есть мнение, - подал голос Паша Ненашев из угла. - Только прошу не
бить меня больно по голове.
Веселуха дал понять, что не будет.
- Взялся за гуж, - сформулировал Паша. - Надо соответствовать. Ничего
сверхъестественного нет: в нашем приборе обнаружились новые свойства...
неважно, какие. На них есть... гм... спрос. Значит, будем продавать. Цена на
новом рынке определяется как себестоимость плюс ожидаемая прибыль. Вот и все
мои предложения; что из этого выйдет, я загадывать не собираюсь. Я человек
простой и бесхитростный.
"Империя от моря до моря, - подумал Паша. - Власть над всем, что
движется. Собственность на все, что плохо лежит". Подумал и обернулся:
Веселуха смотрел на него так, как будто читал его мысли.
- Так, подумалось, - невинно оправдал он себя.
- Подумалось - это хорошо, - сказал Рябинин. - Вот и мне тоже
подумалось - и вот что из этого вышло. Нет уж. Лучше разориться, чем
торговать такими вещами.
- Нет! - Паша Ненашев встал и замахал пальцами. - Так не бывает! Это
совершенно невозможно. Ни один ученый не мог устоять против применения
своего изобретения, каким бы страшным оно ни было, и сколько бы денег ни
пришлось на это потратить. А наш прибор еще и имеет коммерческий успех!
Иметь возможность создать империю - и не сделать решающего шага из
соображений морали и нравственности?
"При чем тут мораль, - подумал Веселуха. - Просто чем больше империй,
тем больше тюрем; должен же кто-то остановиться; да только мы ведь не
сможем, вот беда - тормозов у нас нет, кровь славянская".
Ночью, когда спали и дети, и комары, Веселуха лежал на спине, глядя в
серое пространство над собой. Рядом с ним никого не было: мадам Веселуха уже
три недели (да будет мне позволено так выразиться) жила в средневековом
Лондоне. Веселуха каждый вечер проклинал себя за свирепую жестокость. -
"Идиот, у нее твой ребенок, - говорил он себе. - Кто ей там будет роды
принимать? А вдруг она в Темзу прыгнет?" Он уже несколько раз думал: не
вернуть ли ее, но спохватывался.
Мелькали тени; мир вокруг раздался вширь и стал глубок. Невыносимая
печаль охватила Яна Владиславовича. По серому потолку прошло пятнышко: на
грудь Веселухе уселся Дух Времени, бесплодный и бесплатный.
- Веселуха, - заныл он замогильным голосом, - а Веселуха!
Ян Владиславович не отвечал.
- Ну Веселуха! - вступил Дух Времени опять. - Ну, поддайся мне. Ну,
будь ты со-временным человеком.
Веселуха зажмурил глаза.
- Я же искренне! - страшным шепотом взвыл Дух Времени. - Веселуха, ты
же, было, шел со мной в ногу! Ты же жил на Лиговском неподалеку от
Мальцевского рынка, тебя принимали в пионеры и хотели выгнать из школы за
тупость! Вспомни, какие это были дивные дни!..
Веселуха вспомнил, и тоска его усилилась, но глаза он не открыл.
- Вот упрямый, - сплюнул Дух Времени. - Торгуется, как на восточном
базаре. И чего я тут мелю? о чем молю? Что муссирую и массирую? Да ты у меня
сейчас сам запросишь! Я же могу изобразить!
Ах, любопытство, мать всех пороков! Веселуха приоткрыл глаз, чуть
прижал одеяло - и увидел.
Там зрело банановое лето. Там асфальт плавился и трава ядовито
зеленела, мутью расплываясь в глазах. Огромный супермаркет со стеклянным
куполом, замок мирового торга, восстал посреди поля. Звездные флаги
развевались наверху. А внутри цвело изобилие. Полки ломились от товаров.
Пахло кондиционером. Продавщицы, толстые "афроамериканки" в розовых
фартуках, целовались на глазах у покупателей. Все было напоказ. Реклама
свистела у Веселухи в ушах: зубы...пиво...право...кроссовки... Закон
разливался под всем этим, как подливка из горячего асфальта. Вдали белели
легкие замки банков, на них залегли люди с автоматами. А на небе напряженно
сияло солнце.
Ты потребил, тебя ли "потребли" в этой свалке? И не все ли равно, ты ли
отымел, или тебя, если кругом общая зараза и бесплодная земля? И куда
бежать? Все дороги пройдены, а твоя личная выбрана не тобой. Бог знает, что
мы творим. Но и к Богу обращаемся мы, как трехлетние дети: реши за нас,
избавь нас от нашей свободы...
- Ты не по карману мне, Веселуха, - Дух Времени с великим удовольствием
развел руками. - Что ж, я приду в другой раз...
И Дух Времени бесплотно, бесплодно, бесплатно ушел, что-то бурча под
нос. Веселуха недовольно надвинул одеяло на нос и уснул.
Паше Ненашеву в ту ночь тоже не спалось. Маринка рядом свернулась
тепленьким клубком и посапывала, а Паше как будто кто в глаза пружинки
вставил. - "Ну, кто меня заставлял в десять вечера кофе пить? - спрашивал он
себя. - Неначе все от этого". Но на самом деле дело было не в кофе: просто
Паша прокручивал про себя, как он будет говорить с директором о новой
маркетинговой концепции. Этот разговор почему-то казался ему очень важным;
Паша уже начал придумывать седьмой по счету вариант. Выглядел он так.
- Вы, Ян Владиславович, до сих пор думаете, что мы продаем приборы, -
скажет он.
Веселуха кивнет и удивится: а что, мол, тут не так?
Тогда Паша доверительно к нему пристроится и скажет:
- Н-не так! В этом-то и была ваша ошибка.
(Тонкое место. Кабинет теперь у Веселухи высоко, внизу бетон. Впрочем,
окно можно закрыть.)
Допустим, что Веселуха его не выкинет, а просто даст понять, что у
директоров ошибок не бывает - кроме тех случаев, когда они отдают денежные
потоки в чужие руки. И покажет, что теперь-то шланг в его руках.
- Конечно, - согласится Паша. - Все так.
В тучах красная дуга, Нева катит свои струи в прозрачное море,
железобетонный остров несокрушим. Но если мы строим империю, то продавать
надо не просто приборы, а образ жизни, да, Ян Владиславович, концепцию,
культуру. Философию...
Потом Веселуха спросит, зачем нам концепция, - ведь мы продаем прибор,
а не кроссовки и не шоколад.
На это Пашин ответ будет таков:
- Потребителю нашего прибора не нужно ни кроссовок, ни шоколада, и вы
сами это прекрасно понимаете.
Услышав, что это понимает не он один, Веселуха возьмет гитару и даст
понять, что он собирается перестать валять дурака и начать торговать
по-новому.
Так думал Паша, не ворочаясь, чтобы не придавить Марину, и глядя в
потолок, по которому расплывались синие и серые пятна.
Черный напиток пенится белым,
Пахнет газетой, млеком и мелом,
Горькие зерна, сладкие думы,
Полные чашки прозрачного шума,
Шелест обходит, сохнут страницы,
Галстуки, кольца, руки, ресницы,
Пахнет газетой, кремом и сыром,
Пахнет еще не родившимся миром,
Будущих армий свежим десантом,
В общем, Экспертом и Коммерсантом.
Рассказ об угрозе захвата со стороны холдинга "Эдип-комплекс" Ян
Веселуха начал с темы Бетховена "Судьба стучится в дверь". Все акционеры
сразу поняли: Веселуха не намерен терять времени, а намерен обороняться с
применением технических средств. После него выступил Рябинин, и, сложив
ручки на животе, объяснил, что "как только голову поднимешь - враги
поднимают голову", помянул не в тему "Лилит" и Самецкого, но закончил бодро:
- Победить "Эдип-комплекс", - сказал он и потряс кулаком, - это бодрит,
как выпить с утра кувшин ледяной воды! И мы обязательно выпьем!
Акционеры поняли диковинную метафору так: "если я чего решил, выпью
обязательно". Так и вышло: когда остались лишь избранные, Веселуха
сосредоточенно смешал в стакане джин и тоник с лимоном и подал Паше
Ненашеву.
- Понял, - сказал Паша и впитал.
Холдинг "Эдип-комплекс", решивший захватить "Амарант", возглавлял
серьезный человек господин Пиратов. Это был идеальный бюрократ. По общим
признаниям, хозяйство он вел отлично и даже честно, если не считать того,
что основные деньги Пиратов зарабатывал с помощью дорожных подрядов. Заужая
дорожное полотно на пять сантиметров (поди, проверь!), Пиратов получал такие
деньги, что ему хватало расплатиться и с чиновниками, благодаря которым
подряд отдавался именно ему, и с рабочими, и с поставщиками, - да и себя
Пиратов не забывал. У него были маленькие плотные ушки, ручки и ножки, а
одевался он в модных дорогих магазинах. Впрочем, вкуса у Пиратова не было,
что, конечно, позорило его в глазах Веселухи. Чего стоило одно название
холдинга: "Эдип-комплекс". Оно дорого стоило Пиратову: до него в кулуарах
его называли, натурально, Пиратом, что хотя бы может как-то польстить
мужику, а теперь к нему навеки прилипло имечко Эдип: слепой,
закомплексованный, не умеет отгадывать загадок.
И вот теперь этот самый Эдип, то есть Пиратов, сидел за столом и
захлестывал бумаги петлей своей подписи. Рабочий день руководителя холдинга
был расписан по минуткам, поэтому Пиратов всегда успевал все, что
планировал. Впрочем, может быть, он просто планировал слишком мало. Холдинг
Пиратов составлял, как московский князь собирал земли русские: там купить,
там запугать, там отобрать...
- Деньги рекой, - сказал Пиратов. - Так и текут. Самое время купить
"Амарант".
Заместитель Пиратова, которого совершенно случайно звали тоже Пиратов,
ответил шефу:
- Совершенно с вами согласен.
Пиратов-старший вгляделся в очередной документ, вывел на нем петлю,
встал из-за стола и прибавил:
- Веселуху возьму к себе техническим директором. Он умный, но такие
люди не должны быть хозяевами. Это недоразумение. Мы должны навеки взять
этого человека под свою опеку, чтобы ему никогда не приходилось думать о
низменных вещах.
- Совершенно с вами согласен, - сказал племянник и заложил волосы за
уши.
Пиратов-старший подошел на коротеньких лапках к племяннику и сказал:
- Займемся этим делом завтра! Послезавтра я еду на новый бетонный
завод, и к завтрашнему вечеру вечеру весь "Амарант" должен быть нашим.
- Непременно, - ответил заместитель.
Назавтра же зеркальную гладь начала морщить зыбь. Уже ранним утром все
сотрудники "Амаранта" увидели, как по крыше завода ходят бесстрастные
рабочие с пилами и рулетками, и примериваются.
- Кто вам дал пилить завод? - возмущенно вскричал Рябинин, выбираясь на
крышу. - Прекратите немедленно!
- По распоряжению генерального директора холдинга "Эдип-комплекс"
господина Пиратова, - козырнул один из рабочих, - велено купить и отпилить
одну десятую вашего завода.
Тут у него в фартуке зазвонил мобильник, он поднес его к уху и поправил
сам себя:
- Пятнадцать процентов.
- Какое вы имеете право, - Рябинин стал отбирать у него пилу. - Завод
не продается!
Пиратов, услышав это, расхохотался:
- Ну и люди у Веселухи! Они что-нибудь понимают в акционерных
обществах?
- Вряд ли, - сказал заместитель.
В общем, ситуация назревала грустная-прегрустная, как доложил Петя
Варвар редактору журнала "Специалист".
- Пиратов купит Веселуху с потрохами, - мотнул он головой. - Может
быть, до обеда, но думаю, что скорее часам к четырем.
На Пете был махровый шарф, ботинки с тяжелыми подошвами, и был он без
шапки. Утренние сумрачные аллеи вздрагивали от полицейских разворотов его
"Ауди".
- Дайте мне освещать это дело, - присовокупил Петя Варвар.
Он хотел сказать: "Дайте мне срубить на этом капусту". Петя обожал
всякие слияния и поглощения. Будь его воля, он бы устраивал их сам, только
для того, чтобы посмотреть на круги по воде и содрать бабки со всех
сторон-участников.
- Освещай, - махнул рукой редактор "Специалиста", и, когда Петя,
крутнувшись, выбежал, грустно повернулся к ведущему журналисту Кате Рунновой
и сказал:
- Жалко Яна Веселуху. Симпатичный мужик на самом деле.
Редактор "Специалиста" считал, что к сорока годам мужчина обязан
вырастить пузо, посадить печень и построить жену с тещей. Самому ему было
еще тридцать восемь, но он уже успел все это совершить, особенно насчет
пуза: красивое, круглое и желто-розовое, веселое, оно вываливалось из
штанов, и рубаха на нем не сходилась.
- Веселуха - это такой белесый, мордатый, - уточнила Катя Руннова. -
Физик. Да, ничего, - объективно согласилась она. - Прогрессивный. Я на него
давно смотрю... Он мне тоже нравится.
- Средний класс, - с придыханием сказал редактор.
Надо сказать, что средний класс был для журнала "Специалист" не просто
целевой аудиторией, но объектом поклонения. Редактор так и видел их:
молодых, прогрессивных, успешных, облитых рассветным сиянием, с кружкой
хорошего кофе и "Специалистом" в руке. На изучение их привычек, нравов и
потребительских предпочтений уходила половина бюджета "Специалиста".
- Ходят слухи, - поведал редактор, поворачивая бульдожью шею к Кате, -
что Веселуха отправил свою жену за измену в Средние века, а любовника - в
блокаду.
- Он ведь ученый, зачем он бизнесом занялся? - пожала плечами Катя
Руннова. - Сидел бы. Съест его теперь Пиратов.
Поглощение для них было делом свершившимся, слишком хорошо они знали
нравы бизнес-сообщества. Агрессивная неожиданная атака, когда противнику не
дают опомниться, поддержка властей, - несчастную жертву валяют по полу за
косичку, и хорошо еще, если не заводят уголовное дело.
Сквозь голые деревья лился свет сквозной, яблоки с крепким стуком
падали с ветвей, птицы кричали, в последний раз перед зимой глядя круглыми
глазами на Родину. Журналисты толпой, как стервятники, слетелись к заводу и
ждали исхода. Паша Ненашев вошел в кабинет к Веселухе и доложил:
- Уже семнадцать процентов.
Веселуха взял душераздирающий септаккорд си-ре-фа-ля-бемоль, разрешил
его в спокойный ре-мажор и посмотрел на Пашу. Воздух вокруг директора сиял.
- Ну, как знаете, - сделал морду Паша и выбежал к людям.
Топая, как белый охотник, подскакал к Паше Петя Варвар, выпучил
пронырливые глаза и таинственно зашептал:
- Тыща баксов, и я изображу вас невинной жертвой.
- Погоди хоронить, пацан, - предостерег Паша.
- Торгуетесь, что ли? - обиделся Петя Варвар. - Смотрите, напишу, что
вы не менеджер!
- Не пиши пока ничего, - дружески посоветовал ему Паша. - И не мечись,
как какашка в проруби, если хочешь стать опытным журналистом.
- Да ведь все ясно! - завопил Петя, размахивая шевелюрой. - Вопрос в
сумме!
Паша мотнул головой. На крыше Рябинин и Денежкина держали за локти
рабочего и не давали ему пилить, а тот махал пилой:
- Двадцать пять процентов!
Обстановка накалялась, толпа росла. Журналисты и представители
общественности дрожали, курили и кусали сухие травинки.
- Посмотрите, какая там толпа, - сказал Паша.
Веселуха сидел спокойный и расслабленный и ел оливки.
- Херово, - продолжил Паша. - Вас это не тревожит?
Он верил в шефа, но помнил, как тот себя вел, когда Лукин попытался
взять власть в свои руки. Веселуха исполнил на гитаре начало арии князя
Галицкого "Только б мне дождаться чести на Путивле князем сести" - это была
ирония в адрес Пиратова.
- Не ждите до последнего момента, - попросил Паша Ненашев.
Самый кайф именно в том, чтобы дождаться последнего момента, все
российские государи управляли именно так, - как Паша этого не понимает?
В журнале "Специалист" было тихо, только со двора поддувало в окно
холодным ветром.
- Тридцать процентов, - вздохнул редактор и опрокинулся на спинку
стула.
Брюхо податливо заколыхалось; Катя Руннова, которая очень не любила,
когда ее отрывают от работы, раздраженно сказала:
- Вы будете каждый процент объявлять? Что вам дался этот Веселуха?
- А что ты так раздражена, милочка, - пригляделся к ней редактор. - Мне
кажется, ты заочно в него влюбилась.
Катя Руннова покраснела.
В этот момент вошел фотограф Эннушкин. В его архиве были угольные горы,
рельсы, алюминиевые ложки, яйца с печатями, все настоящие, прошлые и будущие
менеджеры Севера и Запада, а вот Веселухи до поры не было. Сегодня утром
обстоятельный Эннушкин исправил это досадное недоразумение: явился к
Веселухе и щелкнул его в разных позах. Веселуха лениво покручивался,
приподнимался и присаживался, как будто с него снимали мерку для гроба.
- Вот это мужик! - восхищенно объявил Эннушкин, входя к редактору и
вытирая руки о штаны. - Обычно директора ломаются, как красны девицы, а
получается все равно обезьяна. А Веселуху с какой стороны ни фотографируй,
получается представительно.
- А прибор вы засняли? - заинтересовался редактор.
- А что за прибор-то хоть, - выглянула из-за компьютера Катя Руннова.
- Сиди, пиши, - ехидно пожелал редактор.
Пузо его смеялось из-под расстегнутой снизу рубахи.
- Прибор заснял. Там же и проявил, на их приборе, - сказал Эннушкин. -
Их прибор, как известно, все умеет. Причем он самообучаемый, вот в чем
Веселухина главная заслуга. До сих пор что в машину вложишь, то и будет, а
чего не вложишь, того не будет. Но фантазия-то у нас ограниченная, взгляд
узкий, и вообще, мы думаем очень плохо. У нас есть какие-то потребности, но
мы даже не всегда сами догадываемся, какие.
- Это тебе Веселуха рассказал? - прыснула Катя Руннова, багровея.
Ей ужасно хотелось поглядеть на Веселуху хоть одним глазком, но она
была женщина взрослая и ужасно язвительная, и не признавалась в своем
желании даже себе.
- Нет, - ответил Эннушкин, - это мне рассказывал его зам по
производству, Веселуха вообще сейчас не разговаривает человеческим языком.
- А как это мы не догадываемся, какие у нас потребности? - удивился
редактор и поджал пухлые ножки под столом.
- Да так. Помните, у Ильфа и Петрова мужик ходит по квартире, жрет все
подряд и приговаривает: "Меня ужасно обложили налогом". Или девчонки
влюбляются в киногероев. Или некоторые компьютерными играми увлекаются до
одури. Это они свои реальные потребности сублимируют... или, черт, как там.
Так вот, - заключил Эннушкин, торжествуя, - приборчик-то умнее нас, и он нас
больше любит, чем мы себя. От него эта любовь прямо-таки исходит. И вот, он
сам догадывается, чего нам нужно, и это - выполняет! А так как потребности
безграничны...
Редактор восхищенно откусил от булочки, а Катя Руннова положила ногу на
ногу и сказала:
- Бред.
- Нет, не бред, дорогая вы моя! - Эннушкин раскинул руки и приблизился
к ее компьютеру. - Напротив! Этот прибор сам ищет эксперименты в
подтверждение своих свойств. Нам бы и в голову не пришло их поставить!
- Уму непостижимо, - пробормотал толстый редактор и протер очки.
- Если ваш Веселуха такой молодец, - ужасно иронически проговорила Катя
Руннова, - то почему Пиратов его лопает так, что за ушами трещит?
Она стрельнула глазами в Эннушкина, в толстопузого редактора и
углубилась в компьютер. Сердце ее билось часто-часто.
А захватчик Пиратов в этот момент методично ходил по кабинету, - теплый
воздух из электронагревателей обдувал его со всех сторон, как ветра мыса
Горн.
- Тридцать пять процентов, скоро ватерлиния, - пошутил он. - Титаник
тонет. А что Веселуха, он уже дал интервью журналистам?
- Не дал, - ответил заместитель, он же племянник. - Только дал себя
сфотографировать. Сидит у себя в кабинете; по слухам, ест маслины.
- Рябчиков жуй, - Пиратов сложил губы в трубочку и покрутил хвостом. -
А... что этот Ненашев там бегает туда-сюда?
- Неймется, - объяснил заместитель.
Им было видно в бинокль, как за Невой тонул завод Веселухи. По крыше
бегали представители сторон, обвиняя друг друга. Госпожа Денежкина применяла
всякие цыганские хитрости - прятала пилу, которой рабочие пытались распилить
завод, путала проценты - но доля все равно неумолимо росла. Однако росла не
только доля: время тоже не стояло. Легкие тени удлинялись; по двору среди
толпы взметались сухие скрюченные листья, пыльные и ломкие. А Веселуха в
прохладном кабинете и в ус не дул: ел себе маслины, а косточки выкладывал
перед собой на стол.
- Сорок процентов.
Рябины красной много на ветвях; за лесом еле теплится солнце.
Космический, гранитный холод. Петя Варвар, топая, ворвался в редакцию
"Специалиста", сел на компьютер, как коршун на пень, хлопая крыльями, и
пошел тарахтеть. Редактор, колышась, встал за его спиной.
- Нехорошо, - сказал он зловеще. - Поглощение еще не состоялось, а ты
уже пишешь о нем как о совершившемся факте.
- Я хочу успеть быстрее всех, - возразил Петя Варвар, честно глядя
редактору в глаза.
- А спорим, что никакого поглощения не будет? - редактор неожиданно для
самого себя протянул Пете влажную ладошку.
Петя закудахтал и захлопал себя по бокам.
- Как это не будет, если Пиратов купил уже сорок три процента?
"Как это не будет, - хотел он сказать, - если мне уже заплатили?"
- А если не будет? - спросил редактор весело.
Петя Варвар самоуверенно хмыкнул:
- А если не будет, можете меня уволить.
- Заметано, - сказал редактор. - Со своей стороны, если поглощение
состоится, я уйду сам, а редактором "Специалиста" сделаю тебя.
Что заставляло толстопузого редактора так говорить, он и сам не знал, -
внутри него что-то прерывисто вздыхало, бродило в его просторном чреве,
где-то в нутре. Он чуял необычное. Но, кажется, больше никто не разделял его
оптимизма. Наталья Борисовна Денежкина попискивала, как маленькая птичка,
зато производственник Рябинин крошил кулаками кирпичи и вообще представлял
живописное зрелище. Красные листья залепляли ему лицо, он уходил за завод,
чтобы его никто не заснял, падал в сухую сурепку и ломал ее.
- Нас купят! - орал он на Веселуху. - Ты сволочь, а нас купят!
Веселуха не обижался; он спокойно приглядывался к другу, и Рябинин
замирал, глядя на сорок пять оливковых косточек - нет, сорок шесть лежало
перед ним, сорок шесть процентов завода уже было куплено Пиратовым. Холодное
солнце садилось за острова. Пиратов взад-вперед ходил по кабинету, и
движения его были все быстрее. Он, конечно, торжествовал, но одновременно
все больше волновался.
- А что Веселуха?
- Он в горе, - польстил племянник. - Он не может справиться с собой...
Но у Пиратова появилось чувство, что как раз он, Пиратов, бизнесмен, не
владеет своей волей. Чья-то другая, более мощная, забрала его и действовала
им. На крыше, суровой и холодной, сухой, ветер гремел, а госпожа Денежкина
заворачивала воротник:
- Господь-то! он все видит! - надрываясь, говорила Денежкина рабочим.
- Мы выполняем приказ, - говорили рабочие, почесывая затылки.
- Тем более стыдно! - разорялась Денежкина.
Веселуха сидел собранный, наигрывал на гитаре что-то неописуемое, и
только по временам позволял себе пару оливок из баночки. Косточек было
столько, сколько процентов успевал Пиратов откусывать от завода. С Запада
вздул ледяной ветер. Паша Ненашев, проклиная всех начальников, выскочил в
очередной раз во двор. Там встретили его нахальные и утомленные глаза. У
госпожи Денежкиной дубленка сбилась на сторону и была видна лямка лифчика.
- Никогда больше! - сказала она несчастным голосом. - Он мне все нервы
истреплет, так ему и передайте!
В журнале "Специалист" тоже никто не расходился по домам. Петя Варвар и
редактор шлялись кругами, сталкиваясь нервными взорами, а Катя Руннова
печатала все быстрее и быстрее. Туча накрыла Питер. Поблекло небо. Решалось
дело. Зрелые бурые желуди лежали в ледяной траве. Веселуха сидел в кабинете.
Рассеянно перебирая струны гитары, директор смотрел на сорок девять
маленьких оливковых косточек. Сорок девять процентов акций купил Пиратов. Ян
Владиславович наслаждался каждым мигом, как последним. Но тут ему помешали.
В кабинет ввалились конфиденты. Их лица были ужасны.
- Шеф! - выдавил Паша Ненашев. - Что вы с нами делаете?
Веселуха поднял голову, посмотрел на Пашу с веселым удивлением, и Паша
вдруг понял, что пока директор не съест еще одну оливку, Пиратов не получит
большинства голосов.
- Так что же вы нам голову морочили? - ахнула Наталья Борисовна,
расстегивая дубленку дрожащими руками. - Зачем испытывали наше терпение?
"Если друг оказался вдруг", - сыграл Веселуха, поправил чуб и взглянул
в окно.
Там, за окном, собрался и полил осенний дождь-водохлест, морозный
дождь, и все поля, отдыхая от того, что в них сидело, вбирали в себя воду и
пьянели от нее. Корабль Пиратова утонул в бурю, и только гнилые щепки
всплывали в пенистых волнах. Веселуха собрал прессу и сыграл им "Гоп-стоп".
Но самый громкий резонанс получился от Рябинина. Он очень устал за
день, шмыгнул в черный ход, по дороге еле попадая усталыми руками в рукава,
но тут появился Петя Варвар. Петя был в панике: он боялся, что редактор и
впрямь выгонит его, и поэтому в поисках сенсации метался втрое быстрее, чем
обычно. Он налетел на Рябинина, они упали, и Петя, приближая свою
антиглобалистскую мордочку к его губам, выдохнул:
- А какова вообще цель существования вашей фирмы?
Он ждал сенсации, и она воспоследовала:
- Во-первых, занятость рабочих, а во-вторых, отчисления в бюджет, -
сказал Рябинин сурово.
Это словцо поминали потом Рябинину до самой его смерти.
Кучу бумаги исписали на той неделе про Яна Владиславовича Веселуху и в
Питере, и в Москве. Если бы все это писал один человек, ему не хватило бы и
ста лет. Теми первыми статьями можно было бы выложить огромное поле.
Веселуха не любил потом вспоминать их. Они были приторны и безвкусны, как
всегда бывает, когда ключик подходит к замку точь-в-точь, когда влюбляются
без всякого расчета, внезапно и кратко. Потом тошно вспоминать об этом,
особенно, если расстались мирно, и тем более, если не расстались.
Первым, конечно, успел журнал "Специалист". В пятницу на планерке
редактор журнала сел, выставив вперед одну основательную ногу и подобрав под
себя другую, и важно сказал:
- Ну, что я скажу? Статья Кати Рунновой умна, но далека от совершенства
краткости... Коротенькая заметка Пети Варвара коротка, но дебильна. И так
далее весь номер... Достоинство во всех этих статьях только одно: все они
посвящены господину Весе... представителям среднего класса.
Здесь редактор не выдержал и прыснул. На сем обсуждение номера было
закончено; вслух редактор говорить больше ничего не стал, потому что
высказывать такие вещи вслух было бы неуместно. Но по его цветущему виду, и
по лихо закрученной плюшке, которая лежала рядом со стаканом горячего чая на
редакторском столе, и по румянцу тридцатилетней Кати Рунновой, и по
фотографиям Веселухи, в неумеренных количествах развешанных по стенам, было
ясно, что журнал "Специалист" куплен на корню. Причем куплен не деньгами, а
чем-то нематериальным, отчего происходящее выглядело особенно по-идиотски.
- Журналистика - жесткая вещь, - говорил важный Петя Варвар. - Мы же не
можем так, за бесплатно!..
- Не можем, - вертел головой фотограф Эннушкин. - Но очень хотим...
- Если мы будем больше писать о представителях среднего класса, -
оправдывался редактор лицемерно, поглаживая животень, - нас будут больше
читать.
Номер истекал медом, но никому не показалось слишком сладко. В
закусочной "Идеальная пышка" на Невском, где средний класс прямо-таки
гнездился, особенно по утрам, в придачу к номеру брали еще и по кремовой
булочке, а кое-кто всыпал в свое "Капуччино", "Эспрессо" или "Борджиа" еще и
сахар. Но жратва застревала у рта: повесть о Веселухе с продолжением
заинтересовала средний класс неимоверно. Синхронно шелестели страницы.
- А...скажите, можно узнать, что вы там такого прочитали? - спросил
наконец некто Федор некого Василия.
Средний класс не расположен к уличным знакомствам, он - нездоровый
индивидуалист. Но после прочтения "Специалиста" Василия потянуло
знакомиться.
- Про господина Веселуху изложено, - сказал Василий. - Директора фирмы
"Амарант".
- Да-а, - сказал Федор, сглатывая. - А можно ознакомиться?
Средний класс вообще-то ужасно не любит, когда читают через плечо. Но
на улице все лужи были с поволокой, - солнце ослепляло, утро было резкое,
синее, ясное, и свежий номер "Специалиста" так приятно пах, - Василию
захотелось поделиться.
- На, Федор! - сказал он. - Почитай тоже!
Федор углубился в Веселуху, а Василий огляделся: все кафе читало
"Специалист", и дамы по временам восторженно вздыхали, глядя на Веселуху в
фас и профиль.
С первого октября вступило в силу новое соглашение компании "Амарант" о
поставке приборов (...). В контрактах Веселуха не оговаривает направление
использования приборов, потому что специфика прибора такова, что клиент
призван самостоятельно находить прибору то применение, которое в наибольшей
степени отвечает (...). Предложив такой вариант, Веселуха ссылается на
законодательство Польши и Германии (...). - Развязаны руки для дальнейших
действий без консультаций с собственниками акций. - "Я прогнозирую
дальнейший рост продаж на 680%, что принесет нам (...)", - заверил менеджер
по продажам Павел Ненашев. Это амбициозное заявление было сделано (...). Что
бы там не говорили пессимисты - средний класс(...)!!!
Правда, о научных изысканиях Веселухи "Специалист" трактовал мало,
справедливо полагая, что синей врезки из трех абзацев хватит, чтобы понять,
что Веселухе нужно немедленно и не рассуждая вручить кучу денег принародно и
проследить, чтобы он донес их до дома.
Но "Специалиста" читают не все. Кое-кто больше любит газету
"Спекулянтъ". Газета эта въедливая, с синкопами в неожиданных местах, с
немного визгливыми переходами и затаившимися хриплыми откровениями - как
хороший джаз. Фотографии в этой газете, как правило, бывают на редкость
удачными в смысле "прыща с человеком на заднем плане". Министра обороны США
Зару Тустру "Спекулянтъ" запечатлел с таким выражением лица, как будто она
попробовала кислой капусты из банки, простоявшей всю зиму между рамами, и
убедилась, что она стухла. Думский чин Вольфганг Малодей-Соцарт получился
горбатым. Но Веселуха умудрился даже во въедливом "Спекулянте" выглядеть
достойно. Правда, без штук не обошлось и тут. Фотография Яна Владиславовича
занимала пол-полосы; он был изображен с гитарой, в кепке набекрень, немного
поддатым, с расхлебнутым ртом. Взгляд у Веселухи был победоносный. Под
фотографией красовалась надпись: "Лиговская шпана". Увидев эту надпись,
Веселуха пришел в негодование и хотел судиться. А добыта надпись была так:
- Ну, скажите нам, скажите, - умолял журналист, тайно проникнув в цех
разработчиков, - вы как-нибудь дразните своего шефа?
- Никак не дразним, - отнекивались работники, - и вообще, сейчас морду
набьем.
Журналист выкатился из цеха и тут же наткнулся на того же компроматчика
Рябинина. Достойнейший производственник пятился из двери, одергивая рваный
свитер, и кричал:
- Шпана ты с Лиговки, Ян, и больше никто!
Вслед Рябинину на крылышках дружбы вылетел маленький дырокол, пущенный
ловкой рукой директора, и попал журналисту "Спекулянта" в висок. Истекая
кровью, журналист, однако, донес материал до полосы и там выплеснул:
Ян Веселуха - по преимуществу - ученый; производством как таковым он
занимается мало, препоручая (...). Однако все денежные потоки Веселуха
предпочитает держать в своих руках после известной неприглядной истории
(...). - Говорят, что себестоимость приборов снижается оттого, что у
Веселухи есть "крыша" в лице старинных(...). После покушения Веселуха
презрел человеческую речь и изъясняется с помощью наливок и настоек(...), а
жена его (...). Экстравагантность и легкость извлечения доходов,
головокружительный взлет(...) сочетается с глубоко научным, даже, мы бы
сказали - романтически научным подходом к делу. Огромные суммы
выплескиваются(...). Амарант - экзотический цветок на российской почве.
Будем надеяться (...).
Если "Специалист" читают специалисты, а "Спекулянтъ" - натурально,
спекулянты, то газету "Санкт-Петербургские хроники" читают вовсе не хроники,
а достойные люди, голосующие за Яблочкина и копающиеся в шести сотках. Их не
проймешь ни глубоким анализом экономической и социальной важности появления
таких типов, как Веселуха, ни пикантными намеками на неприглядные истории
экономического свойства. Но Ян Владиславович должен был занять место и в их
умах. Посему серьезные инженеры в кепках в тот день в метро не спали, а с
интересом читали вот что.
Многие до сих пор полагают, что "харизма" плохо сочетается с
технической образованностью и управленческой грамотностью. Господин Веселуха
- живой пример того, что этот взгляд ошибочен. Он - представитель нового
поколения ученых, для которых коммерческое внедрение их разработок так же
важно, как и (...). Мало их, не относящихся к государственным заказам (...).
Прибор Веселухи - абсолютно новая, поражающая своей (...). - "У нас все
ориентировано на потребителя, - пояснил менеджер по продажам компании
"Амарант" Павел Ненашев. - Нет, даже не на потребителя, а на конкретного
человека, который еще не осознал своей потребности".
Фотография в "Хрониках" была несколько неразборчива, но на физиономии
директора Веселухи сияла учтивость и легкая надменность благородного и
богатого шляхтича, из тех, что называли во время оно "магнатами".
Разумеется, все это было несколько старомодно, но ведь "Хроники" - газета
почтенная, консервативная, - для людей попроще и помоложе есть и другие
газеты, например, такие как московская "Споры и события", пишущая об
интересных вещах в нашей жизни. Там сперва хотели сделать большое интервью с
Веселухой, но, узнав, что он не разговаривает не только с журналистами, но
даже с любимыми девушками и собутыльниками, сделали краткий обзор. Так как
москвички успели покрутиться в Питере целую неделю, обзор больше смахивал на
оду. В числе прочего было там такое:
Общаться с Веселухой очень легко, несмотря на (...). Ян Владиславович,
а как вам пришла в голову эта мысль? - Веселуха играет на гитаре, мелодия
навевает (...). Еще год назад Веселуха и его друг, Михаил Рябинин, собрали
свой первый прибор в сарае, и работал он "чуть ли не на дровах", - со смехом
вспоминает Рябинин (...). Диковинные качества нового прибора были обнаружены
совершенно случайно при загадочных обстоятельствах (...). Кто организовал то
покушение - до сих пор не выяснено, но ощущение краткости земного бытия
(...).
Это интервью лежало на всех столиках, - на всех прилавках красовалась
популярная газета "Споры и события", на всех полустанках смотрел на читателя
Ян Владиславович. Тут он был лиричным, как песни Расторгуева. Он был свой в
доску - и здесь тоже. В конце концов написала о Веселухе и
народно-патриотическая газета "Партизаны в кустах". Они не ругали заядлого
капиталиста, как можно было бы подумать, - напротив, там цитировалось
высказывание Рябинина о том, что фирма "Амарант" существует для поддержки
рабочих и государственного бюджета; Веселуха же упоминался как смелый
директор, который, не боясь ни Чубайса, ни Сороса, держит на работе столь
преданного ленинца.
Впрочем, главное было еще впереди.
- А этот Ян Веселуха, - томно сказала одна дама другой даме на моднявой
тусовке, где бомонд и пять перемен блюд, - он что?
- Он красавчик и сексуален до чертиков, - прощебетала другая дама. -
Про него стоит написать в вашем журнале, только осторожно, мужчины такие
обидчивые.
После осторожного визита на завод стало ясно, что рассказов про
дезодорант и крем от загара от Веселухи не дождешься, и рекламу под него
пихать бессмысленно; с другой стороны, сочинив дело в духе "Моя первая
любовь" или "Звезды пророчат удачу в бизнесе", журнал "Моды и Мередианы"
рисковал получить от Веселухи по заячьей мордочке. По той же причине
пришлось опустить и романтическую историю о жене. Требовалась выдумка и
фантазия: каждая байка должна быть прибыльной, с одной стороны, и не нести
убытков - с другой. Наконец, светские таланты восторжествовали: вышло на
диво умеренно и достойно для данного журнала.
Ян никогда не пьет плохих напитков; в баре мы увидели коньяк
"Хеннесси", джин "Маримонда" и водку прекрасной отечественной фирмы(...).
При взгляде на эту мощную фигуру поневоле становится понятно, что Веселуха -
завсегдатай спортивных залов и умелец на татами, прямо как наш дорогой(...).
Кабинет директора обставлен в стиле (...), и весь завод представляет из себя
прекрасное воплощение мужественного духа от Zassi и Poka ne zarabotal.
Немногословность, уверенность в себе, ветер с Запада, или, лучше сказать, с
Северо-Запада, ибо Ян - настоящий варяг, который пахнет водкой, морозом и
можжевельником - запах, разработанный фирмой Vonucci специально для русских
мужчин (...).
Глянцевые страницы лениво подцеплялись наманикюренными ноготками.
Подруги вздыхали и терли друг другу спинки. Потом они накладывали ночной
крем на сытые лица и дружно вздыхали:
- Эх! Вот мужик настоящий, чувствуется! И богатый, и на работе орел, и
любовник, наверное, классный!.. А мы...
- А нас...
Веселуха, блестящий и шикарный, снился им во сне; и студенткам,
покупавшим журнал на семерых, он тоже снился.
Чистая тьма
Нашла на долины,
Склонились леса под густыми снегами,
Застыли ручьи по холмам
Крестами -
И так наступила зима
Не верьте людям! Верьте людям! Человек человеку волк! Человек человеку
брат! - А верим мы все равно только тем, кто внушает нам симпатию, хоть
тресни, и хотя многие из-за этого полегли и некстати забеременели, лучше и
надежнее способа все равно еще не придумано. Хорошо, если симпатия есть, но
если она отсутствует, это не смертельно, потому что есть еще и наука -
лучшая в мире, самая сложная и самая неточная. В этой науке и проводили свое
время Паша Ненашев и те, кого он набрал себе в помощники для формирования
имиджа компании "Амарант".
- Мне нужны люди со вкусом, - заявил он, глядя в телекамеру, - с каким
- все равно: настоящий Вкус только один. Если же у вас есть любимые
пристрастия и принципы - спрячьте их в дупло, в мох, куда угодно, и пусть
они влияют на вас тайком. Вот, например, Алисе нравится время НЭПа, она рада
бы одеть весь Питер в лисьи шкурки с головами, облить кровожадными духами и
увешать, как елку. Но она сдерживает себя, - правда, Алиса?
Тут телекамера переехала на Алису: она как раз выходила из лимузина во
вьюгу, поставив на подножку высокий ботинок с острым каблуком; в руке у нее
был золотой поводок, на котором она держала симпатичную маленькую хрюшку.
- Правда, - приятным хрипловатым голосом согласилась Алиса, - ну а
теперь - реклама!..
Экран облился сиреневым дымом, заскакали кони, и перед жителями
Санкт-Петербурга предстал ночной Троицкий мост, новехонький, только что
отремонтированный, весь в огнях. На перилах, поджав ножки, сидели рыбаки, и
среди них улыбающийся Веселуха с удочкой. Директор смотрел прямо на
петербуржцев.
- Хорошие новости, - пояснил он. - Взяли недавно анализ воды из Невы, -
ни свинца, ни олова, ни мышьяка. Вода чистая, как в 1900 году - сам туда
ездил, проверял. Это рыбаки питерские захотели, чтобы в Неве рыбы больше
стало.
Камера опрокинулась и наехала на красивую волну, темную и в отблесках
фонарей: ближе, ближе. Стало видно, что это не отблески, а спинки рыб.
- И золота в Неве больше, чем в других реках, - говорил поверх всего
Веселухин голос, - потому что город у нас - золотой.
Ослепительный закат над крепостью. Конец ноября, снега еще нет, а катки
залиты прозрачным хрустальным льдом. Небо над деревьями темное, причудливых
оттенков вишневого и фиолетового: так город подсвечивает.
- Мне не нравится эта реклама, - сказал Веселуха Паше. - Ну хоть ты что
- не нравится. Юмора в ней как-то мало.
- А тут юмор и ни к чему, - обиделся Паша. - Алиса вам сейчас все
объяснит. Алиса, объясните директору.
И Паша поспешно удалился.
Алиса Мозель теперь заведовала всей рекламой "Амаранта"; ее отдел
располагался за городом, в пятнадцати километрах на восток, в новом
деревянном доме посреди поля. Летом поле косили, и рекламщики угощали
косарей пивом, валялись на сене с ноутбуками и, в общем, работали довольно
лениво. Осенью поспели плоды и грибы, и рекламщики перестали работать
вообще. Ну а зимой нужно греться изнутри. Алиса похаживала между ними с
банным веником на поясе и хлестала им нерадивых девчат и парней, а сама
поглядывала на небо, в котором вот уже двадцать пять лет отражалась ее
еврейская красота. Черные брови, и густые кудри, и стройные ноги от шеи, и
маленькие розовые ушки: даже ватник не портил Алису, и даже полы она мыла
элегантно. Правда, роскошь шла ей больше. Зная это, Алиса старалась не быть
бедной.
- Стерва, должно быть? - поинтересовался Веселуха у Паши, впервые
увидев девушку.
- Да нет, - ответил Паша равнодушно, - не очень. Стервоточинка
маленькая есть, но это от тяжелой жизни, а внутри она сладкая, как медовый
пряник.
Теперь она стояла перед директором, несколько слишком близко, как это
принято у южан, и от нее пахло сандаловым деревом.
- Так получилось, - начал Веселуха без предисловий, - что лицо нашей
фирмы связывают со мной. Мне это, конечно, не нравится - такая публичность -
но уж раз это нужно для бизнеса - объясните мне, пожалуйста, какова наша
целевая аудитория, и кого я должен играть, чтобы ей понравиться.
Алиса умела и любила ходить на высоких каблуках, и не падала с них лет
с тринадцати, но от Веселухи исходили волны, как будто тепло отражалось от
металла, или как будто луна тянула за собой море, - и Алиса чуть
покачнулась.
- Ну, - сказала она, глядя прямо в серые глаза директора, - целевую
аудиторию мы разделили на несколько частей. Некоторым из них нравятся
Большие начальники, некоторым - Свои парни, некоторым - Настоящие мужики, и
так далее. Уверяю вас, что играть вам никого не надо. Ваш образ легко
интерпретировать и так, и сяк. Его можно крутить очень по-разному.
- Сядем, - предложил Веселуха. - Выпьем.
Приятное тепло превратилось в легкий жар и трепет: наливая коньяк,
Веселуха невзначай дотронулся до Алисиного локона.
- Ведь это, в сущности, обидно, - продолжал Веселуха. - То есть любого
человека можно интерпретировать как угодно?..
Алиса взглянула из-под ресниц: директор на нее откровенно любовался.
Это плохо, но еще хуже было то, что смысл слов терял значение, а в уши лез
только звук и голос Веселухи. Алиса откинулась поглубже на диван, скрестила
руки (она знала: руки у нее худоваты, локотки - костлявы), и каркнула:
- Как угодно тем, кто на него смотрит.
Нет, побоку все маневры, не помогут они: в комнате повисла откровенная
тишина. Не смотрите, Ян Владиславович, в сторону, никакая реклама не сможет
вас переделать. Ваш образ ни в какие рамки не лезет. Хотя, как честный
человек, вы и ушли к окну. Но то, что вы не лиговская шпана, - это вам не
поможет. И вам, Алиса, тоже - как ни жмитесь, как ни прячьте коленки, можете
даже крикнуть вульгарным нэпманским тоном: "Я не такая, я жду трамвая". Что
бы такое сказать, чтобы это не прозвучало как намек? - думали оба, и ничего
на мысль не приходило, а тишина компрометировала с каждым мгновением хуже
всяких слов. Наконец, пришел Паша Ненашев, и поучительная ситуация
закончилась.
На следующее утро, простояв в пробках три часа, она припылила в свой
родной отдел. Дизайнеры и рекламщики лежали на деревянном полу и отдыхали,
задрав пузо. Над ними висел лозунг:
"С харизмой рождаются, а имиджем занимаются. В.С. Черномордин".
Алиса хрюкнула, свистнул ее хлыст: рабы вскочили и сели в позы лотоса.
- Я видела Веселуху, - сказала плантаторша. - Это золотой человек.
Работать с ним - одно удовольствие. Мало кому так везет. Если вы будете
жрать водку вместо того, чтобы работать, я вас всех уволю и наберу новых.
- Так новые будут трезвые, Алиска, - подал голос один из рабов, - а мы
по крайности опытные.
Алиса повернула острый носик и увидела Веселуху опять: он стоял на
поле, на стерне, подернутой морозом, весь покорный, а руки прятал за спиной,
но по тени было видно, что в руках у директора ровно тринадцать роз. Прощай,
карьера, - подумала Алиса, и, не теряя ни минуты, вылетела в трубу на метле.
Зима была у ворот. Лес стоял прозрачный, сухие, почерневшие от дождей травы
стояли по обочинам дорог.
- Даже птичка не срет в гнезде, - бормотала Алиса, развивая космическую
скорость, - все-таки мужчины идиоты. Компрометировать! Подлец!
- Ты еще скажи - "сволочь", - посоветовал Веселуха с земли.
Он сидел у черного лесного ручья, прикрывая веником ботинки. Алиса
резко развернулась и полетела прочь; Веселуха задумчиво смотрел ей вслед,
она не оборачивалась. Алиса взяла курс вверх, в выцветшее небо; дышать
становилось все труднее. Наконец, Веселуха потерял ее из виду. Там, под
облаками, неожиданно пошел мелкий безобидный дождик, больше похожий на
легкий снег, тающий у самой земли. Лес был тих. Алиса остановилась,
захлебываясь. Воздух на этой высоте был так густ, что его можно было бы
резать на ломтики. В отчаянии Алиса сломала свою метелку и полетела вниз,
сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее. Она пробила головой облака и
рухнула прямо на руки Яну Владиславовичу. Розы скрыли их поцелуй.
- Дайте мне подумать, - попросила Алиса.
- Что тут думать в этих делах? - удивился Веселуха. - Женщине мысли не
к лицу.
- Да? А как же я на вас работаю?
- Вкус, - сказал Веселуха, - прирожденные таланты...
Алиса грустно рассмеялась.
- Меня уже пять раз перекупали разные конторы. Я шантажистка, стерва и,
если строго, проститутка. Я сливала информацию. Воровала.
- Кушать было нечего? - удивился Веселуха.
- Нет, - Алиса согнулась и поправила юбку, Веселуха погладил ее ножку.
- По-крупному воровала. Жульничала в карты. Просила помощи у нечистой силы.
- Вот это нехорошо, - не одобрил Веселуха.
- Моей жизнью, - продолжала Алиса, - управляет расчет и инстинкты.
Расчет, направленный на удовлетворение инстинктов. И еще, я увольняюсь от
вас. Если я не уволюсь, я застрелюсь. Потому что продавать еще и это - свыше
моих сил. Я желаю всю жизнь быть независимым человеком и не жить ради
других. Вам, с вашим взглядом на женщину, этого не понять...
Веселуха поморщился и прервал ее движением руки. Он указал ей на черный
незамерзший поток, который вился по лесу. В нем, как соломинки в коктейле,
лежали серые сухие осинки, и выцветшие листья крутились в водоворотах.
- Вы говорите что-то невероятное, - сказал Веселуха весьма спокойно. -
Вон все вокруг уже успокоилось, скоро снег будет. А у вас март на душе,
сквозняки, солнце из-за туч. Не сезон, Алиса. Простите.
Он подал ей руку; они встали и пошли из леса, следуя линиям
электропередачи.
- Вы говорите таким учительским тоном.
- Вы поглупели от любви и стали такой, какой и должна быть женщина.
- Вы развлекаетесь.
- Вы сами себе придумываете безвыходные ситуации.
- Вы...
Они уже шли по полю; Алиса взглянула на лес: небо над ним было
полосами, розовой, сиреневой и серой, выглядело это эффектно; потом Алиса
поглядела на Веселуху. Да он мне подыгрывает, подумала она, тая, как масло
на солнце. Веселуха тоже расплывался.
- Ну, пойдемте, что ли, в кабак какой, - смирилась Алиса. - Там
обсудим.
Они дошли до железнодорожной станции; там был кабак, хотя и совершенно
без изысков, просто бетонный сарай без окон, в котором висели елочные
фонарики, и стояла продавщица за стойкой из свежего дерева.
- Ну, - сказала Алиса, глядя, как Веселуха курит, медленно затягиваясь,
- давайте обсудим!
Но Веселуха не хотел говорить. Он сыграл бы, да гитары с собой не было,
и ассортимент напитков был небогат; а лиц не было видно в полумраке.
Оставалось одно.
- Давайте лучше станцуем, - предложил Веселуха.
- В уме ли вы, - возмутилась Алиса.
- Да, в уме, - усмехнулся Веселуха. - Хотя и без ума от вас.
- Наверно, это я сдурела, - нервно рассмеялась Алиса.
Они встали. С торжественным грохотом упали две отскобленные лавки. Они
встали, и Веселуха подал ей руку, тоже очень торжественно.
- Я не умею, - хрюкнула Алиса.
- Джаз, - шепнул Веселуха, - вы танцуете точно так же, как и все
остальные танцы. В джазе главное - синкопы. По сути, это та же мазурка,
только развязнее и ближе друг к другу. Нда... не бальная мазурка из
девятнадцатого века, а та, которую плясали еще... к примеру... при
легендарном короле Казимире...
Веселуха щелкнул пальцами, полилась музыка, и они пошли выделываться;
круль Казимеж упал бы в обморок, или отдал бы им всю Литву за такой джаз.
Первый русский джазмен Владимир Маяковский задушил бы их в объятиях.
Продавщица и трактористы хлопали и посмеивались, глядя на то, как Веселуха
хлопал Алису по тугой попке, и как она, наученная инстинктом, прилегала к
его мощной груди. Была какая-то правда в их движениях, какое-то "как
следует", "наконец-то" и "напоследок".
- Это стихия, - иронически бормотала Алиса в полупустом вагоне, положив
голову на Веселухину грудь. - Это разврат.
- Это не разврат, - возразил Веселуха.
- Со мной - все разврат, - отрезала Алиса и уснула.
"А со мной - ничего не разврат", - подумалось Веселухе.
Утром пошел снег. Сначала он шел понемножку, задувал, заметал, и был
весь такой морозный, мелкий, сухой, как мука. Но небо выцвело, и хлопья
стали слипаться.
Чем моя любовь к Веселухе отличается от любви общей? - такой вопрос
задала себе Алиса. Этот вопрос был очень важен для нее как для имиджмейкера,
как для творца положительного образа. В конце концов, они любят только
образ, а я люблю человека, думала Алиса. Я не приближаю к ним этого человека
максимально, чтобы они могли его понюхать. Нет, нет. Я заменяю его образом,
как "коммунизм" заменяется серпом и молотом. Вот он в профиль и анфас. С
упрощениями, необходимыми для понимания. Второстепенное откладывается,
неуместное замалчивается. Людей много, "образов" гораздо меньше; так я свожу
данного конкретного Яна Владиславовича к какому-то из них - разному для
разных групп людей.
И как только Алиса говорит: "Люди слушаются его", как тут же выплывает
интерьер "хай-тек", режим дня, авто, нож, часы и все атрибуты "настоящего
мужчины", у него пристальный взгляд и легкая небритость, как сейчас модно,
он похож на справедливого чиновника, он - идеальный бюрократ, и это уже
вранье. Нет, поправляет себя Алиса, лучше так: люди слушаются его с
удовольствием, он обаятелен. И тут же заносит в сторону учтивости,
предупредительности, компромиссности - вранье опять. Нет: пускай люди
слушаются его с удовольствием, потому что он сам - интересная личность,
творческая... Но тут противоречие; Алиса думает минутку и начинает с другого
края.
Хороший вкус, кофе с бальзамом, обаятель, соблазнитель, обаятельный
мерзавец, ковбой, пират, авантюрист, бунтовщик, шпана с Лиговки, плохой вкус
- вранье. Физик, ученый, игры разума, тайны природы, не от мира сего -
вранье. Власть, собственность, ответственность, Россия, ура, секретарь
обкома... Вранье. Чушь. Полная ерунда.
Есть мнение, что человек - это то, что о нем думают; ведь почти всех
современных политиков цивилизованных стран делают имиджмейкеры; а вот тут
господин Веселуха, не имея ничего против этого (он даже сам завел себе
очаровательного имиджмейкера), тем не менее "не укладывается ни в какую
прическу", как волосы из рекламы. Может быть, намылить его тем самым
шампунем, от которого девка в телевизоре радостно повизгивает? Одеть с ног
до головы в карден от картье, и пусть он в этом костюме закручивает масляные
гайки, а потом в лохмотьях едет на встречу с клиентом? Или, может быть,
просто - не думать о нем, и потом посмотреть, что от него останется?
Но Алиса не могла не думать о Веселухе. Так вопрос о том, чем же любовь
Алисы к человеку отличается от любви людей к созданному образу, вылился в
множество других вопросов: как не врать? что такое личность? зачем Веселуха
платит нам деньги? сколько денег на самом деле стоит такая работа? а есть ли
люди, совпадающие с образом, и как им это удается? Все эти вопросы кружились
около Алисы, подобно снежинкам, и мешали ей делать повседневные дела.
Большой КАМАЗ затормозил в полумиллиметре от Алисиного сапога; огромные
совы, хлопая крыльями, снялись с башенок Алисиного дома, когда она вошла во
двор, и осыпали ее мокрым снегом.
Ей почему-то казалось, что он должен прийти в тот вечер. Весь проспект
был в рекламах. Алиса спустилась вниз, и, поминутно оглядываясь, зашла в
магазинчик, который находился в подвале ее дома. Там горел яркий свет, полки
ломились от изобилия товаров.
- Дайте мне охотничьих колбасок, - попросила Алиса, - и много пива.
Продавщица отвесила килограмм колбасок, и тут протянулась сзади рука
Яна Владиславовича и отдала продавщице денежку.
- Здрассте, - сказала Алиса манерно, закидывая лисий хвостик на плечо и
мысленно представляя себе, какое у нее сейчас выражение лица.
Это выражение Алиса скопировала от своей еще детсадовской подружки
Любы. Она поднимала уголки рта и глаз, и хотя улыбки как таковой не было,
все лицо как будто подтягивалось вверх в неуловимом проявлении
доброжелательности.
- Да, пиво, - в замешательстве чувств сказал Веселуха, - это то, что
нам нужно. К вам, Алиса.
- Ко мне никак нельзя, - возразила Алиса. - Я же не могу. А вдруг
нас...
"снимают скрытой камерой".
"Наплевать на них".
"Будут смеяться и смотреть. Вам что, а мне..."
"У них пленка засветится".
Алиса была не дура; действительно, на противоположном углу перекрестка,
на доме, прямо за рекламой, на обледенелой завитушке около пятого этажа,
сидел Петя Варвар с камерой. Пока Алисины окна были темны, он дремал, но
этот свет, который он отличил от тысячи огней той ночи, разбудил его.
- Тэ-эк, - сказал Петя, наставляя камеру на окно.
Веселуха и Алиса между тем пили пиво и мирно беседовали. Иногда пиво
располагает к дреме. Журнал "Моды и мередианы" не советует мужчинам пить
пиво перед тем, как залюбить свою жену или там кого, - но они не всегда
правы.
- Ну, а теперь для тех наших друзей, кто снимает нас на камеру, -
сказал Веселуха. - Они верят, что человек - это то, что о нем думают в
данный момент... Представьте себе, Алиса, что я - серый волк.
Алиса по мере сил представила. Веселуха, в свою очередь, представил
себе Алису как лису.
- Порядок, - сказал Веселуха.
Петя Варвар наутро долго клял горькую судьбу: на пленке были
запечатлены отношения между симпатичной лиской и серым волчарой из мультика
"Ну погоди".
Потом, за полночь, Алиса и Веселуха уселись курить. Петербург выглядел,
как в первый день творения. Из бездонного красного неба сыпал снег на нашу
сторону.
- Что же вы молчите? - спросила Алиса.
- Да это еще ничего, - напомнил Веселуха. - Некоторое время я вообще
молчал.
- А почему? - жадно спросила Алиса.
Веселуха посмотрел в окно, залюбовался, думая, как бы ему округлить, да
так ничего и не сказал. Временами в нем просыпалась тень прежнего отвращения
к человеческой речи.
- Невежливо не отвечать даме! - дерзко сказала Алиса.
- Да, действительно, - опомнился Ян Владиславович. - Хорошо. Я молчал
по нескольким причинам. Во-первых, я не знал, чего от меня ждут, когда
спрашивают. При вопросе всегда ждут какого-то определенного ответа, иногда
это просто, как в случае "который час?", но меня-то спрашивали о более
сложных вещах. Во-вторых, я не знал, сколько времени готов ждать ответа мой
собеседник. В-третьих, я не знал, как начать, - в-четвертых, я не знал, как
продолжить, - в-пятых, я не знал...
- Как закончить, - прервал Алиса. - Шутки со мной шутить изволите?
- Изволю, - ответил Веселуха и поцеловал ее в плечико.
Алиса вздохнула, как котенок.
- Значит, помощи не жди, - прошептала она. - Меня мучает этот вопрос,
вы понимаете или нет? Вас ведь тоже мучили различные вопросы?
- Никогда, - отмел Веселуха. - Меня никогда не мучили вопросы. Не было
такого. Я сам их мучил: разделял на составные части, собирал из нескольких
вопросов один большой. К вопросам, знаешь ли, не стоит относиться серьезно.
- А к серьезным вопросам? - прищурилась Алиса из-за стола.
- Тем более! - развел руками Веселуха. - Они просто прикидываются. Ну,
если тебе совсем не избавиться от этого вопроса... Кстати, от какого?
Алиса открыла рот, и тут вопросы налетели на нее гурьбой, как снежинки
или летучие мыши.
- Понятно, - сказал Веселуха. - В общем, попробуй что-нибудь сделать...
есть ведь мой прибор, он может тебе помочь. Впрочем, я бы на его месте не
стал тебе помогать.
- Но мне очень нужно, - возразила Алиса. - Я ужасно мучаюсь.
- Да вам только дай, - сказал Веселуха, подошел к ней близко-близко и
стал ее тискать.
В общем, ответ на этот вопрос был Алисе очень нужен, хотя сама она не
считала, что какой-то теоретический вопрос может быть настолько жизненно
важен для нее. Принципы не могут быть жизненно важными, по крайней мере, в
обычной жизни (не на войне, например), - считала она. Но Веселухин
спектрометр не спрашивал у клиентов, как мама у капризного ребенка: "Тебе
этого правда хочется, или так себе?" Он видел насквозь, какие у клиентов
потребности и насколько они насущны. "Насколько", он мерил количественно. То
есть он был не только всеобщий удовлетворитель, но еще и всеобщий измеритель
даже того, для чего мер и весов человек не знает. Раз Алисе был очень нужен
ответ на этот вопрос, прибор решил ей ответить. И заработал. Утром, войдя в
кабинет, Алиса обнаружила, что он работает очень давно, и нагрелся.
Посмотреть, что за задачу ему дали, было невозможно.
- Что-то замороченное, - признал вызванный на подмогу сборщик Кирилл. -
Теперь его нельзя выключать, пока он не решит.
- Ах, вот как, - хихикнула Алиса. - А если ответа нет?
- По идее, тогда он будет утешать тебя всякими подарками судьбы, -
ответил Кирилл. - Везуха тебе попрет, короче.
- Насколько большая везуха?
- Смотря по тому, насколько грандиозный вопрос он для тебя не сможет
решить, - пожал плечами Кирилл.
Алисе понравился этот подход, и она уже втайне мечтала, чтобы прибор не
смог справится с данной ему задачей, и на нее, Алису, стали сыпаться всякие
кайфы. Однако вопрос по-прежнему мучил ее; так, пытаясь ни о чем не думать,
Алиса залезла в Интернет и стала проглядывать Форум журнала "Специалист" на
тему Веселухи. Правда, высказывания были в основном о фирме, а не о
личности. Особенно заинтересовала общественность тема "А что дальше".
Andrew
А почему дальше должно быть что-то особенное? Если "Специалист"
свихнулся на тему этой симпатичной фирмочки, то дай-то Бог. Самая обычная
фирма.
Trader
Andrew, вы тенденцию не чувствуете?
Е. Бакин
Однако тенденция :)
Andrew
Поясняю для непонятливых. Тенденция одна на всех, а Веселуха один из
всех. Если они такие удачливые, то это не из-за высоких персональных качеств
Веселухи, а из-за того, что рынок попер вверх. Кому как не вам, Trader, etc.
Trader
Тенденция, Andrew, это направление, какими темпами идти в этом
направлении - другой вопрос.
Andrew
Ну и что?
Е. Бакин
...возникает другой вопрос :)
Асмодей
Вы все не о том говорите. Почему "Амарант" производит уникальные
приборы - вот о чем было в статье. И они ответа правильного не дали. А
правильный ответ такой: потому что их делает гендиректор Веселуха.
Е. Бакин
Мы все неправильные, и журнал неправильный. Так держать
Trader
Личность оказывает воздействие на технические характеристики? Да вы че?
Тут есть место личности? Вы думаете, что то, что нам показывают под видом
гендиректора Веселухи - это и есть он сам? И все байки про жену,
отправленную в прошлое, про остановки времени, про параллельное житье во
вторнике и в пятнице? Вас омманывают, мачики и деички!
Асмодей
Боюсь, что еще хуже на самом деле. То есть, еще круче.
Соборное сознание не дало Алисе ничего, кроме одной маленькой догадки:
ей захотелось увидеть мадам Веселуху и побеседовать с ней. Алиса толкала все
двери подряд.
- Мне это необходимо для того, чтобы работать дальше, - оправдывалась
она перед Веселухой. - В профессиональном плане.
- Съезди, проведай, - согласился Веселуха. - Спроси: "как дела? Пока не
родила?"
Алиса кивнула, и в следующий момент уже стояла на мосту в Лондоне и
крутила головой по сторонам.
- Ну, столпились! - сказала она. - Разъезжайтесь!
- А вы не меня ищете? - окликнули Алису из кареты.
- Ну, если вы мадам Веселуха, то вас, - ответила Алиса.
Ветер задувал и поднимал пыль, из-за туч вышло солнце. Алиса заметила
на противоположном берегу острое строение с огромными часами; часы были
годные, то есть показывали год, - на них стоял 1650й, но Алиса заподозрила,
что ее дурачат: ведь строение было все из алюминия и стекла, а часы -
электронные.
- Любовника моего изделие, - похвалилась мадам Веселуха, - сэра Генри
Рейнсборо. Он меня содержит, а я его люблю. Якобы муж мой пропал без вести
на войне, сгинул без пенсии.
Алиса пригляделась к мадам Веселухе: брови у нее были выщипаны, глаза
сияли, одета она была по моде, и серый ветер сдувал пудру с ее шиньона. К
тому же было заметно, что она "тяжелая"; мадам проследила Алисин взгляд и
бесцеремонно кивнула:
- Да, живот! Отправил меня сюда с животом и без единого слуги. Как
прикажете устраиваться?
- Мне кажется, что вы неплохо устроились, - осторожно заметила Алиса. -
В плане... не бедствуете.
- Вы себе не представляете, моя милая, - мадам Веселуха положила ей
руку на плечо, - сколькими условностями окружена здесь женщина! Скажем, если
у вас, пардон, критические дни, - глаза красавицы увлажнились от
воспоминаний о двадцать первом веке, - вам не разрешат делать масло, и
вообще выполнять какую бы то ни было ответственную работу...
Она, впрочем, говорила так, как будто все это для нее не важно, - обе
женщины смотрели туда, откуда дул ветер. Ветер этот пах морем, повелителем
этого острова, и корабли с контрабандой взрывали волны носами.
- Хорошее время, - сказала мадам Веселуха серьезно, и Алиса вдруг
поняла, что она не дура. - А еще хорошо смотреть на все это с балкона. Я
вижу подробности. Пахнет то травами, то дерьмом, то спиртным; все про всех
все знают, и даже музыка совершенно по-другому воспринимается. Знаете, я бы
сказала, что она воспринимается так, как ее понимает мой муж. Только теперь
я поняла тоже.
Алиса слушала ее с изумлением, глядя в те же дали, что и она. Там
пенные барашки в волнах крутились, и тихие всплески торговых барок
слышались, а за рекой шла стройка. Алиса чувствовала, что сейчас мадам
Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.
- На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать
не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.
- Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать, - кивнула
Алиса.
- А музыку можно слушать только подряд. Это время в нашей жизни,
которое не сжать и не растянуть. Не ускорить и не замедлить. Вот так, -
торжественно заключила мадам Веселуха, - мой муж и заставляет людей
обмирать. От него эффект, как от музыки. В ваш век, когда телевизор
переключают с канала на канал, когда внимание у людей рассеяно, когда
скорость жизни столь велика, что не хватает терпения на самые простые
жизненные дела - еду, детей - в ваш век Веселуха наполняет время прежним
смыслом. Он делает время постоянным, он показывает, что его невозможно
сэкономить - что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона
было два месяца езды...
- А что мне-то делать? - ляпнула Алиса.
Она чувствовала себя дурочкой рядом с мадам Веселухой, хотя та была на
голову ее ниже, а старше дай-то Бог на три года - не говоря о несравнимом
Алисином жизненном опыте, при том что мадам Веселуха всегда жила за счет
мужа. Воздух кругом стал прозрачен и пуст, из-за тучи просияло сильное
солнце.
- А вам, сударыня, - сказала мадам Веселуха прежним, легкомысленным
тоном, - не следует делать масло в критические дни и задумываться над
сложными вопросами, когда вы влюблены...
- Почему вы решили, что я влюблена? - изумилась Алиса.
- Дитя мое, - мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, -
я не умею влиять на всех людей без разбора... наоборот, я склонна
подчиняться первому, кто захочет мною командовать... но я всех вижу
насквозь. Идите, и не ломайте себе голову; вы сами увидите, в чем дело.
Некоторые вещи делаются постепенно; например, никакое ускорение не отнимет
от беременности ни одного месяца...
Мадам Веселуха погладила себя по круглому животу. Корабль на всех
парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил ходуном - в нем пьяные матросы
плясали жигу на пятках, и тряслись серые небеса, и музыка лилась, и
электронные часы показывали время.
Зимний сад
В снегу растворен
В мягком вишневом уюте
Сгущается сон от минуты к минуте
Легкая тень упала крестом
Пухом
Вечным сном
Глухо
Все, что сделано - сделано, сколько бы времени ни прошло с тех пор, и
как бы мало мы в итоге ни откусили от большого пирога. Пусть вырастили мы
одну луковку, эта луковка зачтется. Этот факт успокаивает, однако, только
тех, кто и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи, когда ему было
девятнадцать, а Хемингуэй не смог примириться (примениться) с потерей
творческой потенции и в шестьдесят лет. В заднице у него было шило, ему
хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да,
как же! Наоборот, перемены им ненавистны. Они вообще не любят времени. Не
считаются с ним. Ночью они не спят, а играют в карты или работают. В три
часа пополуночи будят свою женщину. Пьют - с утра. Купаются в проруби (не на
Иордань, что хоть как-то извиняло бы их). В восемь лет хотят начать
самостоятельную жизнь, в семьдесят желают быть столь же бодрыми, как в
семнадцать. Мир - круг, а они глубоко квадратны, они романтики, их
небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки
в горле. - Веселуха был не таков, о чем мы и пытаемся рассказать. - Итак,
все, что сделано - сделано, как говорил Рябинин о своем младшем сыне,
который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.
Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны, если они не сделаны
до конца. Не наденешь на себя недошитые штаны. Недоверченная дырка не
является отверстием. И за недописанные упражнения Рябинину-младшему ставили
двойки. А кое-кому может показаться, что вся его жизнь есть один большой
носок, который можно связать только целиком - иначе не считается. На время,
как на Смольный, нельзя посмотреть с разных сторон: с какой ни посмотри,
увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.
Следы, торопясь, остыли. Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла
небо с заливом. Только солнце медленно плыло по небу, да воздух застывал
морозным столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два
самолета. В Марынском дворце, среди колонн, увитых плющом, сновали лакеи;
мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь
представителей Питерского бизнеса. Сначала чиновники договаривались с
представителями о том, какие законы принимать для общего блага и
процветания, а потом начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги
спали на шубах.
- Ах, - мечтательно говорил заместитель министра городского
правительства, господин Рыжечкин, стоя с рюмкой во главе стола, - вот если
бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...
- Построим! - хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.
- А на мосту развесить колбасы и расставить бесплатное пиво, - не
унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.
- Развесим! - огрызнулся известный колбасник господин Парнасский,
занимаясь салатом.
- Расставим, - угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.
Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе города, о тендерах и
подрядах, были почти все сплошь в мрачноватом настроении, так что это
становилось даже как-то неприлично и страшновато. Фотограф из газеты
"Спекулянтъ" еле-еле уговорил их улыбнуться, да и то некоторые персоны не
улыбнулись, а скорчили такую гримасу, что трепетный господин Рыжечкин
шепотом велел охране быть начеку. Наконец, пошептавшись, обеспокоенные
чиновники решили все-таки выяснить, в чем дело. Для этого вперед вышел
известный своими прогрессивными взглядами спикер Думы господин Дустов. Он
сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном:
- А-а... с-снно... почему мы дуемся? Разве не все проблемы решены?
Разве не все конфликты улажены? Не все перетерто? А?
Известный пивовар Балуев показал ладонью: мол, все, да не в этом дело,
сейчас прожую и скажу, что такое. А знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук
убрал с лица челочку, оперся лобиком на ладошку и ответил тихо:
- Вы не всех пригласили.
Чиновники дружно вздохнули. Их самые мрачные предчувствия
оправдывались. Зимний свет струился сквозь окна, синяя тоска овладевала
чиновниками, сон ложился на поляны глухо.
- Хорошо, - развел руками Дустов. - Кого? Кого мы забыли?
- Вы прекрасно знаете, кого, - сказал Балуев громко. - Вы забыли Яна
Владиславовича Веселуху.
- Н-но... его фирма недавно на нашем рынке, - возразил Рыжечкин, - мы
думали, что...
- Индюк тоже думал! - отрезал Балуев. - Веселуха пользуется уважением
бизнес-сообщества, - Балуев бросил косточки под стол собаке и ополоснул руки
в поднесенном золотом тазу. - Его надобно немедленно пригласить!
- Но, - замельтешили чиновники, - как, если пир уже... практически...
окончен?
Знатный асфальтоукладчик Лазарь Кравчук встал, посмотрел на чиновников
как бы в неком изумлении и вопросил:
- Вы таки будете нас учить, скольки нам сидеть за столом?
Был тот час, когда в лесу становится страшно. Под мостом в морозной
полынье вились тугие струи. К крыльцу Марынского дворца подъехал новый
"Ауди", из него ловко выпрыгнул Ян Владиславович Веселуха в рыжей кожаной
куртке и меховой шапке, - шапку отдал направо, куртку отдал налево, - быстро
поднялся в зал, и лакеи распахнули перед ним дверь. Взгляды восхищенные
(бизнес-сообщества) и недоумевающие (чиновников) провожали его.
- Спасибо, - сказал он, садясь на место, так, чтобы всем было слышно, -
за оказанную честь. Это в наше время - да!
Соседи принялись наливать Веселухе из разных бутылочек, и он замахал
руками в припадке скромности. Особенно старался пивовар Балуев.
- Ваш прибор, - приговаривал он, поводя темными бровями, - та-ак наше
пиво любит! Правда, замечу, только "Невское". "Балтику" - хоть зарежь...
- Как и я, - улыбался Веселуха, - как и я...
Стемнело уже совершенно, зажгли электричество, но не то, которое
заполняет весь зал, не огромную люстру, при свете которой за окнами - слепая
тьма, а маленькие светильники по стенам, так что пространство на площади и
во дворце казалось единым полутемным океаном. Тени и радужные дымки стояли
по стенам. Из окон тянуло морозом. Рыжечкин поманил Дустова на лестницу и
там шепотом сказал по-французски (чтобы охрана не поняла):
- Mais c'est impossible! Неужели он так влиятелен? Кто за ним стоит?
- Я теряюсь в догадках, - ответил Дустов взволнованно. - С ума сойти.
Дв***й год на дворе, а еще есть такие крыши, которых мы не знаем!
- А может быть, - сделал смелое предположение Рыжечкин, - за ним стоит
Москва?
- Ну! - махнул рукой Дустов. - Загнул! Слушай... надо будет к нему
подойти потом... ну, подвести его под человеческие законы. Когда мы его
освоим, он будет не так страшен.
Умнейший Дустов был умнее Рыжечкина, но Рыжечкин лучше чуял нутром, и
ему подумалось: "Ой, сомнительно, что мы его освоим!"
Тени кружились вихрями по стенам, за окном без перемены стояла густая
стужа, и в зеркале темном, как в яме, дрожали занавески и небо, подсвеченное
городом, - сквозь эту подсветку прорывались звезды. В кабинете, куда
Веселуху зазвали для беседы, было пусто и очень интимно.
- Ян Владиславович, - начал господин Рыжечкин, кося глазками в угол, -
а-а... мы бы хотели с вами поближе а-а... познакомиться для тесного
сотрудничества... Может быть, вы как уважаемый в бизнес-сообществе человек
хотели бы войти в какой-нибудь комитет... Разумеется, это потребует от
вас...
На этом месте язык Рыжечкина застыл, как будто его опустили в банку с
жидким азотом. - "Что со мной творится!" - подумал чиновник.
- Вы посланец Москвы? - спросил он измененным голосом. - Скажите, вы из
другого мира? Вы присланы с Марса сорвать нам трехсотлетие? Почему ваш
заместитель говорит, что ваша фирма существует ради рабочих? Может быть, вы
представители международной, - горло Рыжечкина перехватило, - жидомасонской
организации?
Тут Рыжечкин сглотнул так, как будто хотел проглотить сырную луну,
которая как раз выплыла и красовалась перед ним в окне; но на пути к луне
сидел напротив скромненький господин Веселуха. Из памятников генеральный
директор был более всего похож на Грибоедова, что сидит перед ТЮЗом.
- Нет, - сказал Ян Владиславович мелодично, - я не занимаюсь политикой.
Вы знаете мою биографию, я ученый. Я не топаю, не хлопаю. Неужели вы не
верите? - вывел он проникновенно.
Только чуткий Рыжечкин уловил упрек и злую насмешку. Безнадежно все и
горько, подумал Рыжечкин. Рыдания подкатили к его горлу, как будто был он
девицей.
- Я не верю! - возразил Рыжечкин звонко.
И тряхнул головой.
- И чего бы вам хотелось в таком случае? - поинтересовался Веселуха.
Рыжечкин отер незаметно набежавшую слезу (хорошо все-таки, что не он
сидел против луны!) и неожиданно сказал:
- Купите меня, а? Я буду вашим человеком в правительстве.
- Почем? - спросил Веселуха, вынимая бумажник.
Петя Варвар на верхушке голубой елки взлохматил пятерней волосы на
затылке и наставил шпионскую камеру с диктофоном. Искры от его сигареты
уносило в ночь, навзничь.
- Даром! - гаркнул Рыжечкин. - Даром...
- Точно даром? - уточнил Веселуха. - Или авансом?
- Совершенно даром, - Рыжечкин прижал руки к сердечку. - Позвольте мне!
Веселуха поднял брови:
- Позволяю!
После чего дверь немедленно приоткрылась, и Рыжечкин выскользнул в
печальную темноту. Веселуха встал и пошел следом, но чьи-то тихие, умоляющие
взгляды, трепетавшие от уважения, тормозили его шаг. Чиновники плавились,
таяли, как на солнце масло. Уши чужих дверей раскрывались во дворце, - и всю
ночь напролет утомленный Веселуха вынимал бумажник и убирал его обратно, не
истратив ни одной копейки. Наутро все правительство поклялось в верности Яну
Владиславовичу. Петя Варвар, закоченевший на вершине ели, молвил, разлепляя
посинелые уста:
- Как благородны наши чиновники. Ницше сказал бы, что, раз они умеют
чтить, в них еще жив аристократический дух.
К десяти утра стало ясно, что все правительство поклялось в неизбывной
верности Веселухе. Губернатор рвал на себе волосы.
- Это экономически не обусловлено, - говорили они. - Надо перетереть.
В половину одиннадцатого Веселуха, пошатываясь и потирая глазки, вышел
на крыльцо Марынского дворца; он увидел солнце, восходящее по морозной тропе
над Невой; он увидел наставленные на него дула и серьезных ребят за елками.
- Детектив! - присвистнул Веселуха. - Триллер! Серьезная жизнь!
- Если ты не желаешь жить по-нашему, - проскрипел Петя Варвар с ели,
целясь фотоаппаратом, - мы тебя пристрелим.
- Да я просто не могу жить по-вашему! - возмутился Веселуха. - В вашем
мире - пули и тюрьмы, ваш мир лишен изящества, в нем не прощают долгов, в
нем науки и искусства - только средство, а цель - удовлетворение
потребностей... У вас нет вкуса! Как я могу жить в вашем мире? Я живу в
своем.
- Ты очень сильно рискуешь, - прошипел один из бандитов, не спуская с
него вооруженного глаза.
- Чем?
- Всем. Жизнью!
- Ах, если бы жизнь была всем, чем можно рисковать, - пожал плечами
Веселуха.
- Поляк, - каркнул на это Петя Варвар с елки.
Веселуха сделал шаг вперед. Легкие ветра обдували его, - распахнулась
одежда, - больше всего на свете Веселухе хотелось прилечь здесь же, под
елью, и уснуть. Но он знал, что так делать нельзя, потому что получится как
в сказке про Мороза. Тогда Веселуха решил совершить подвиг, которому всегда
есть место в нашей жизни.
- Казачок! - велел он и протянул руку назад, не глядя.
Казачок подал гитару, Веселуха стянул перчатки и заиграл цыганочку.
Мороз в то утро достигал градусов тридцати. Над Петербургом висел смог,
обычный для таких дней. Резкие синие тени лежали на глубоких и снежных
полях. Веселуха играл, и пальцы примерзали к струнам.
- Бог не фраер, - сказал один бандит другому. - Слушай! Если так пойдет
дальше, нам придется переквалифицироваться в управдомы.
- Что подумает Европа? - сокрушенно покачал головой его собеседник - и
чихнул.
Туристы толпились перед памятником Николаю первому, прыгали и дули на
руки. Кто-то из депутатов городской Думы, проходя мимо, подал Веселухе
доллар. Ян Владиславович кивнул; в следующий момент с елки свалился
абсолютно промерзший Петя Варвар. Время было непрерывно, оно сливалось в
цепь, Ян Веселуха вытягивал из струн все секунды поименно. Петю отогрели,
отпоили спиртом и отнесли в редакцию "Специалиста", бандиты примерзли к
своим стволам (теперь их не пустят ни в одно казино), а Ян Владиславович,
приехав на завод, три часа разбирался, где он, а где гитара.
- О, - вопил он, - я придурок.
Паша Ненашев был с ним мысленно согласен; мороз всегда провоцирует
людей на подвиги.
- Да, Ян Владиславович, - сказал Паша, - я тоже один раз в такой мороз
в школе поспорил, что приду в шортиках. За это мне Маринка (моя теперешняя
жена) грозилась поставить пива. Представляете картинку: прихожу я на урок и
громогласно говорю: "Ну, Маринка, тащи пиво, я типа тут рисковал себе все
отморозить..."
- Эй, Алиса! - закричал Веселуха. - Тащи... водки, я тут себе рисковал
все отморозить!!!
Алиса немедленно появилась, просто сказать материализовалась, с водкой
и закусью, и они выпили за Родину, выпили за президента Тугина, выпили и
снова налили.
- С утра напился, весь день под горку, - констатировал Веселуха в уме
своем, валяя Алису по дивану за запертой дверью.
"Он не менеджер", - подумал Паша.
Да, приходится признать, что в положительном образе Веселухи, этого
Человека Дела, наличествовали некоторые не совсем положительные черты.
Веселуха был слишком созерцательным человеком - в широком смысле этого
слова. Жизнь слишком сильно интересовала его; причем интересовали как
глубины, так и мелочи. В то же время Веселуха, как все гении, был абсолютно
не ограничен, а значит, всякая целеустремленность (то бишь, устремленность к
одной, но пламенной цели) была Веселухе чужда. Он мог отвлечься по дороге на
красивый цветок и взирать на него часами в полном своем праве, сознавая, что
он не попусту тратит время, а делает нечто важное и необходимое. В чем
необходимость - Веселуха не мог бы вам сказать; как и всех гениев, его вел
по жизни Некто, - Тот, Кто не станет пускаться в объяснения, толковать сны и
вообще жульничать.
А между тем (волшебное слово)...
А между тем в правительстве Санкт-Петербурга царила паника. Народ бегал
по коридорам. Господин Дустов от нервного потрясения съел в буфете Дворца
всю пиццу и рыгал; господин Рыжечкин надел женское платье и бежал в леса, но
был пойман рукой губернатора.
- Чего надо этому человеку? - спросил губернатор.
- Вероятно, он хочет быть вашим преемником, - доложился Рыжечкин. - Вам
бы неплохо на это согласиться. Потому что ваше будущее в этом случае будет
протекать молоком и медом!
- Я бы совсем не хотел, чтобы мое будущее протекало! - испугался
губернатор.
Некогда губернатор работал водопроводчиком. У него было лицо
квалифицированного рабочего, корявые пальцы и прорва практического ума в
голове.
- Значит, не будет течь, - пообещал Рыжечкин от имени Веселухи.
- Но я хотел бы сам решать, - продолжил умнейший губернатор, - будет ли
оно течь или нет! С кем я могу поговорить на эту тему?
Это губернатор сказал уже в телефон.
- К сожалению, сам господин Веселуха в данный момент занят, - ответила
ему госпожа Койотова, бывшая шпионка, бывшая переводчица, а ныне личный
секретарь Веселухи, - но я могу позвать к телефону его заместителя,
господина Рябинина.
- Слушаю! - гаркнул Рябинин.
Губернатор кашлянул.
- Скажите, - поинтересовался он, - а... чего хочет ваш директор?
- Он хочет, - ответил Рябинин сурово, - чтобы весь народ жил хорошо...
в частности, рабочие на вверенном ему предприятии.
- Кем... вверенном? - отпал губернатор.
- Богом, - внушительно ответствовал Рябинин. - Также ему вверены все
потребители его прибора, любящие его и доверяющие ему, и да будет всегда
нерушим союз труда и капитала!
- А мы? - спросил губернатор.
- А вы тоже, - согласился Рябинин. - Общественное благо есть то, к чему
в наибольшей степени стремится наш директор!
- Я тоже, - солидаризовался губернатор. - И я. Может быть, ваш директор
хочет стать после меня губернатором?
- Нашему директору, - почтительно ответил Рябинин на том конце провода,
- не нужна официально оформленная власть над людьми. Это для него будет
лишним бременем и не оставит времени для занятий наукой. Что нежелательно и
для Яна нехарактерно.
- Ах... нехарактерно, - кивнул губернатор. - Ну... а в таком случае...
может быть, он ждет, что его позовут гулять в Москву?
Рябинин ответствовал так:
- Веселуха - патриот своего города. Хотя, конечно, и Москва, и лично
президент Тугин, и все его достойные кабинет-министры и советники вызывают у
нашего директора горячую симпатию, Ян, родившийся у нас, на Лиговке
неподалеку от Мальцевского рынка, гордится всем тем, что составляет...
Здесь Рябинин запутался и округлил паузу.
- Ах, вот как, - выдохнул губернатор. - Все. Мне все ясно.
- Сожалею, - ответил Рябинин мягко.
- Не стоит, - отверг губернатор. - Мы все - старшие братья; когда отец
возвращается с войны, старшие братья должны подчиниться.
В этих словах Рябинин ничего не понял, да и то сказать, в аппарате он
не служил, и в византийских словесах понятия не имел. Солнце восходило краем
за домами, оно было тяжелое и рыжее, оно пыталось вернуться в ночь,
печальную ночь; Веселуха и Алиса за запертыми дверьми занимались, чем
хотели; а между тем...
Несколько слов об этом. У Достоевского на каждой странице рассыпано,
как бисер, словечко вдруг - философское обоснование непредсказуемости
событий. Чудеса, связь между которыми не доступна человеческому разуму.
Словечко а между тем тоже кое-для чего бывает нужно: например, для того,
чтобы показать, как Штирлиц лежит в засаде, а в это время в замке Геринга
etc. Не разделять ведь на две колонки; особенно пикантно все дело
предстанет, если вспомнить, что Веселуха благодаря своей разработке, а
точнее, ее побочному эффекту, мог одновременно находиться в разных местах.
Вот и сейчас: он одновременно был с Алисой - и сидел в кабинете одного из
правительственных зданий, в кожаном кресле, и курил.
Напротив него, в таком же кресле, помещался кабинет-министр Альберт
Ферг, лучшая голова причудливой администрации президента Тугина. Альберт
Ферг никогда не работал на КГБ, он не сидел послом в банановой республике,
не зависал над кукурузным полем в поисках американских снайперов, - зато он
слыл отличным экономистом, и от его объяснений, "почему рубль нельзя
укреплять", млел сплошь весь средний класс. Ферг ввел в моду трехдневную
щетину в стиле "мерзавец", и был признан самым сексуальным политиком России
200* года.
Теперь этот блестящий оратор сидел напротив Яна Владиславовича и
спокойненько себе курил, вернее, изображал спокойствие, в то время как
Веселуха, нарушая все правила этикета, хлебал крепкий кофе из чашки.
"Достойный противник", - думал Альберт Ферг.
"Достойный человек", - думал Веселуха.
Наконец, Веселуха понял, что он должен избавить собеседника от
печальной необходимости говорить первым. Ведь известно, по восточному
этикету, что заговоривший первым, считай, проиграл; так что Веселуха, в
глубине души равнодушный к подобного рода успеху, начал:
- Ну и как бы вот!
- Вот, собственно, - кивнул Альберт Ферг.
Опять воцарилось молчание, прерываемое звоном ложечки о чашку. Веселуха
наслаждался. - "Замерз, - мысленно уговаривал он московского гостя. - Испей
кофейку, все хуже не будет".
Но кабинет-министр был крепкий орешек; его на пушку не возьмешь; он
знал, что, отхлебнув кофе, моментально подпишет капитуляцию. Надо сказать,
что в тогдашних Высших Сферах нравы были изысканно утонченными, мода на
Восток и мода на hi-tech изощренно сочеталась с византийским коварством и
мечтой о римской доблести. Таков был и Ферг. Он тщательно вгляделся в лицо
своего противника, облизнул губы и сказал, косясь в угол:
- Э-э...вы, конечно, знаете, за чем я сюда приехал. Я ведь и сам
отсюда.
- Вы-то отсюда, - согласился Веселуха, - да я не туда.
- Завтра утром вы будете уже назначены, - сказал Ферг, не принимая во
внимание возражений. - Вопрос исчерпан.
Ферг поджал губы и погладил бородку: из-за шторы сильно дуло, мороз
стоял трескучий, охрана прыгала по кругу во дворе, но Фергу не было холодно,
ибо в его жилах тек жидкий азот. Время выморозило его дотла, устремило в
бесконечность путем деления на абсолютный нуль. Веселухе тоже не было
холодно, потому что он напился кофе, и потому что Алиса в параллельном
времени согревала его. Кровь катилась по нему мерно, и его ботинок еле
заметно качался от этого.
- Нет, погодите, - терпеливо сказал Веселуха. - Вы меня не поняли. Я не
хочу заниматься политикой.
Ферг чуточку побледнел.
- То есть вы видите для себя более блестящую карьеру, чем работа в
правительстве?
Веселуха нетерпеливо хлопнул рукой по бедру:
- Как-то вы все так переводите... Да кой хрен мне ваша блестящая
карьера, у меня и так на физику времени не остается! В сутках двадцать
четыре часа, господин Ферг! Все пристают! Мне для полного счастья только
Москвы вашей не хватало. Не поеду туда ни за какие коврижки, так и передайте
его высокопревосходительству.
Ферг сбледнул с лица окончательно:
- То есть... вы хотите... сделать Петербург автономным от России?
- Хочу, - от такого разговора Веселуха потерял терпение, - пламенно
желаю. Питер - мировая столица. Нью-Васюки, как Остап Бендер говорил.
Слушайте, Альберт Эразмович, от вас уписаться можно. Я скромный простой
бизнесмен...
Но Ферг только насмешливо покачал головой:
- Э, Ян Владиславович... Человек есть то, что о нем думают. И вам
придется соответствовать тому, что думают о вас. Вы можете сколько угодно
разубеждать людей, говорить, что власти вам не надо, что вы - физик, что вы
не хотите того и хотите этого... Но рано или поздно вам придется захотеть
того, что вам приписывают. Взялся за гуж... Вам придется.
- А я уйду в монастырь, - предположил Веселуха. - В католический!
- Никуда вы не уйдете. Не в вашей воле. Вам придется полюбить свою
судьбу, и делать то, чего от вас ждут. Вам придется отвечать на вопросы,
которые придумали не вы.
- Не буду! - отрезал Веселуха. - Не стану! Лучше смерть, чем рабство.
Ферг расхохотался ледяным смехом.
- Назовите мне хоть одного ученого, который отказался бы от возможности
практического воплощения своей выдумки, как бы страшна она ни была, и какое
бы наказание ни ждало исследователя. А ваша выдумка еще и имеет коммерческий
успех. Может быть, ради власти вы и не пойдете в политику. Но вот это
искушение для вас слишком сильно. Я не прав?
- Может быть, - сказал Веселуха задумчиво, - подождите. Дайте мне время
подумать.
Хитрый, хитрый генеральный директор. - "В сутках двадцать четыре часа",
"дайте мне время". Бедным притворяется, а у него этого времени - навалом!
Бронза, брынза, брызги света на домах; снега взвизги, иней на бровях.
Брынза бронза, по проспекту едет бонза, партбилет на груди, сторонись пади.
Бронза, брынза, вся Нева стоит как линза, а на рынке молоко желтеет в
крынке, млеют блики, от волос трещат косынки, снег великий.
- Слушай, Ян, - сказал Рябинин Веселухе, - вот ты Лукина в блокаду
отправил, а как ему там живется?
- Как там может житься такому подлецу! Конечно, скупает золото,
наживается на чужой беде.
Рябинин засопел, взмахнул руками и сел на ящик с песком.
- А может, нет, - буркнул он. - Ну, конечно, Лукин подлец. Но ведь
может такое быть, что он живет там плохо?
- Да уж чего там хорошего! - сказал Веселуха.
- Может быть, посмотреть, как он живет? - предложил Рябинин. -
Понимаешь?
- Понимаю, - ответил Веселуха. - Чай, не по уши деревянный.
Они прошли в кабинет, Веселуха совестливо вздохнул и врубил прибор. На
экране компьютера поплыли радужные блики, а потом прибор вздохнул и показал
удивительной красоты пейзаж. Примерно такой же, как за окном, только вот вся
улица была занесена по края, - посередине обледенелая длинная тропка,
поперек улицы черный остов троллейбуса, за ним огромное рыжее солнце, тени в
разные стороны, и ни человечка. Выглядело все это как фотография.
- Может, статика? - забеспокоился Рябинин, но тут прибор показал самое
главное: из-за троллейбуса, черный на фоне заката, вывалился Лукин. Он
держал за руки двоих детишек; в зубах у него был холщовый мешок, в котором
слабо трепыхалось что-то, наверное, еда.
- О как? - удивился Веселуха. - Откуда у Лукина дети?
- Это сироты, - крикнул Лукин хрипло. - Я их хлебушком кормлю.
- Все-таки ты физик, Лукин! - всхлипнул Рябинин. - Ты - молодец! Я
знал! А Ян в тебя не верил...
- Спокойно, - сказал Ян Владиславович. - Ты, Лукин, не финти там,
слышишь? Не срывай оборону города.
- Может, отпустите обратно? - попросился Лукин. - Так ждрать охота -
смерть!
- А сироты как? - удивился Веселуха.
- С собой! - махнул рукой Лукин.
- А может, это наши с тобой мама и папа, - предположил Веселуха. - Мы
их сюда возьмем, и не родимся!
- Тогда меня одного, - запросился Лукин. - А сиротам как судьба!
- Нет, тебе еще не пора, - отказал Веселуха. - Ты еще не проникся. Живи
пока там, то есть, тогда.
- А что это ты за меня решаешь! - завопил Лукин, и слезы потекли по его
обледенелому челу, и пшеничные брови над голубыми мошенническими глазами
закруглились, серебряные от инея. - Ты что это... за меня...
Лукин всхлипнул. Рябинин не выдержал.
- Слушай, - сказал он. - Иди к моему деду. У них большая семья, иногда
бывает даже маслице. И потом, их скоро всех благополучно эвакуируют.
В глазах Лукина затеплилась надежда.
- А может, теперь - нет, - вмешался Веселуха, глядя на Рябинина. -
Может, Лукин с сиротками слопает все ихнее маслице?
Рябинин был близким другом Веселухи, и он уловил провокацию.
- Не слопает! - твердо сказал он.
Судьба Лукина была решена с удивительной мягкостью; между тем в
семнадцатом веке, в Лондоне, без всякого вмешательства и родовспоможения
жила мадам Веселуха. Электронные часы на башне спешили; в том мире прошло
уже восемнадцать лет, но сама она не старела. Ее любовник стал герцогом и
изобрел электронную почту, по коей мадам Веселуха вскорости после Рождества
(православного) и послала мужу восклицательное письмо. - "Что это такое! -
писала она. - Моды успели поменяться несколько раз, на меня уже косятся и
оглядываются, мой любовник и благодетель стал невыносимо стар, - а ты, свет
очей моих, и не вспомнишь про меня и про твоего бедного сына Генри, - а он,
между прочим, уже обогнул мыс Горн и носит в ухе серьгу!" Слезное письмо к
Веселухе пришло и немало его позабавило.
- Подумать только, семнадцать лет! - удивлялся он в присутствии
Рябинина и Паши Ненашева. - Куда они торопятся? Воздух свежий, музыка
красивая, режим старый!
На это Рябинин опять-таки несколько затуманился, а потом объявил:
- Это не они торопятся.
- Почему ты полагаешь?
- Я не полагаю, я знаю точно, - сказал производственник, и поведал
следующую научно-фантастическую историю.
Будто бы когда-то давно, когда на месте Земли была другая планета, а на
месте нашей Галактики - другая Галактика, люди дошли до того, что решили
устремиться в бесконечность, да не просто поделив себя на нуль, а так вот
выдернуть себя, как морковь из грядки, и пустить туда, не знаю куда со
скоростью света. А про время они ничего не учли - ну, такой был промах в их
науке. Думали, здесь год и там год.
И вот, полетели семеро смелых; летят, летят, не возвращаются, народ в
небо смотрит, - у тех, в корабле, год прошел, а в той точке, откуда их
пустили, успела вся Галактика прокиснуть и свернуться, а потом развернулась
новая, и на ней учредилась точно такая же Земля, как и была, и люди на этой
Земле дошли до того, что тоже решили устремиться в бесконечность. Но Бог уже
знал, что надо за нами глаз да глаз, и в тот самый момент, когда семеро
смелых отделились от поверхности Земли, прежние семеро смелых благополучно
приземлились обратно. А Земля ведь была точно такая же, и семеро смелых были
те же, и у них были те же самые родственники и знакомые. - "Да вы же никуда
не летали! - заподозрили они. - Вы же одну секундочку в космосе только и
побыли!" Пришлось семерым смелым продемонстрировать шкурки от колбас,
которые они съели в полете, - все поняли, что за одну секунду столько
колбасы не съесть, а разве за год.
- А те семеро, идентичные новым, так и летят, так и плывут в глубину,
но знайте - они к нам тоже когда-нибудь вернутся, - заключил Рябинин. -
Между прочим, у меня есть все основания полагать, что у моего предка (вы все
его знали) и у моего сына душа одна и та же. Советую тебе, Ян, проверить,
нет ли среди твоих предков какого-нибудь Генри или Анри.
- Нет, - рассмеялся Веселуха, - Генрей и Анрей нет, это точно. Разве
Анджей какой-нибудь.
И только он это сказал, как в дверь постучались, и госпожа Койотова
доложила:
- Ян Владиславович, к вам.
Круть - дверь отворилась так, что вихрь морозного воздуха влился в
комнату, и форточкой хлопнуло. На пороге стоял молодой Веселуха. Одет он был
в большую заячью шубу, короткие штаны и больше ни во что; по всему его
мощному телу распространялся сливочный загар; а в ухе висела круглая серьга.
Серьга значила, что мыс Горн переплавлен.
- Здравствуйте, отец, - сказал молодой Веселуха. - Говорят, вы богаты?
- Следует отличать личное богатство от того, которым управляешь, -
напомнил Ян Владиславович.
- Понимаете, - молодой Веселуха замялся, - я тут задумал одно дельце...
дельце требует... э-э... средств. И вот я подумал... что уж раз вы не
принимали участия в моем воспитании... то вы, может быть, сможете...
- А зачем тебе деньги? - поинтересовался Веселуха-отец.
Юноша оглянулся на Рябинина.
- Этот не донесет, - успокоил его Ян Владиславович. - Он мой лучший
друг.
- Простите, - поклонился молодой Веселуха. - Так вот... воцаряться я
намерен.
- Ю! - присвистнул Веселуха. - И какую же страну ты намерен
осчастливить?
- Будто вы не знаете, где можно относительно легально воцариться, -
покосился сын. - Конечно, в Польше. Но денег надо много. Чуть-чуть у меня
уже есть. Но надо еще. Вы не согласились бы мне помочь?
Веселуха-старший захихикал.
- Это моя святая цель! - обидчиво высказался предок (потомок). - А вы,
папаша, смеетесь.
Они вдруг встретились взглядами; у Генри глаза были не темные, как у
мадам Веселухи, а светло-серые, как у отца.
- Святая цель, - повторил Ян Владиславович мечтательно. - Вишь! Однако,
друг мой: с деньгами это тебе каждый воцарится. А ты попробуй воцариться без
денег. Если тебе это удастся, у Польши будет хороший государь.
Выводи, рассвет, войска по степи
Вижу, как тебе ночь поддается
На тяжелой золотой цепи
Бог вытягивает солнце из колодца
Из колодца с острыми краями
где ледяное эхо в стенах плещется
А мне уже давно весна мерещится,
Но город спит в морозной дымной яме
Президент России Владимир Борисович Тугин превыше всего ценил мудрых
советников и хорошие законы. Раннее утро стояло над Москвой, безветренное,
морозное. Солнце озаряло Кремль, в гладких зеркалах среди брызг зари
отражался сам господин Тугин, - он сидел в кресле, ловко закинув ножку на
ножку, - и Альберт Ферг, с которым мы уже встречались.
- Насколько точны эти ваши сведения? - спросил озабоченно Тугин.
- Весьма, - печально подтвердил Ферг. - Если американцы выберут эту
бабу, Айн Раф, судьба великой державы окажется в лапах грязных игроков с
востока.
- Это не мусульмане, насколько я понимаю, - возразил Тугин, сдвинув
пшеничные бровки. - Они въехали в Запад и прониклись всеми его привычками.
- Настолько, - подтвердил Ферг, - что их ставленница в Америке - черная
женщина... да еще лесбиянка.
- Да ты что, - подивился Тугин.
- А почему министром обороны стала мисс Зара Тустра? - сказал Ферг. -
Этой девчонке нет и двадцати пяти. Только поэтому.
Тугин развел руками:
- Мне все это кажется дикостью.
- Честно признаться, мне тоже, - пробурчал Ферг, поглаживая трехдневную
щетину. - Я даже не знаю, какие слова выбрать для масштаба происходящего,
чтобы одновременно не напугать людей.
- А что - пугать, не пугать, - возразил Тугин спокойно. - Бояться не
нужно, нужно адекватно оценивать обстановку. Давать равномерный ответ, - вы
меня понимаете?
Кабинет президента был убран не в роскошном стиле прошедшего
десятилетия, и уж тем более ничто не напоминало время запоя и застоя, -
водку, золото, нефть и уран. Это был скорее кабинет директора
высокотехнологичной, может быть, японской корпорации. Свет, льющийся
непонятно откуда, стекло, скромность, алюминиевые трубки.
Ферг посмотрел на президента с сомнением.
- Не в обиду, Владимир Борисович... но вы как только воцарились, сразу
взяли такой тон... Россия - супердержава, верность традициям... А сил у нас
нет. Ну, не то чтобы совсем нет, я не паникую, вы поймите меня правильно.
Что-то есть. Но это все краткосрочное, конъюнктурное, и так медленно,
ненадежно. Для того, кто знает об истинном положении дел, выбранный вами тон
выглядит как блеф.
Тугин искоса взглянул на советника:
- А многие ли знают?
- Я и парочка моих врагов, - ответил Ферг. - Но это неважно. Важно
другое: вы-то сами понимаете, какие делаете авансы?
- Да, абсолютно, - твердо сказал президент. - Альберт, вы же прекрасно
знаете, что рынок - это и психология. Важно держать удар. Важно казаться, а
быть - не так важно.
Альберт Ферг иногда восхищался президентом. Разница между ними состояла
именно в том, что Тугин все принимал всерьез. Ферг, конечно, тоже чувствовал
и долг, и ответственность, но все же он был игрок, а Тугин этим жил.
- Случись то, о чем вы думаете, - медленно сказал Тугин, глядя в окно
на дальние заснеженные поля, - мы все равно ничего не сможем сделать. В
такие минуты нам остается только молиться и не творить глупых подлостей,
чтобы дух народа мог проявиться в полной мере... Людей вот мало хороших! Вот
вы ездили в Петербург; кого-нибудь нашли?
- Все наши уже здесь, в Москве, - развел руками Ферг, - и протухли от
долгого соприкосновения с тухлятиной. А те, что не протухли, пьют муравьиную
кислоту в качестве профилактики. Одного, правда, нашел: это ведомый вам
Веселуха, бизнесмен, создатель приборов, удовлетворяющих потребности до
того, как они возникли.
- До того, - подивился Тугин. - Это что же, догоним и перегоним
Америку? А откуда блага?
- Блага не берутся ниоткуда. Прибор помогает им воссоединиться в нужной
пропорции, - поклонился Ферг.
- И что же, - продолжал Тугин растерянно, - что, вы предлагали этому
человеку приехать к нам? Почему вам это пришло в голову? Мне это, право,
странно. - Тугин посмотрел на советника: Альберт Ферг сидел прямой и
холодный. - Мне почему-то кажется, - продолжал президент, пристально на него
глядя, - что эта встреча для вас была очень важна.
Ферг промолчал; Тугин почувствовал, что равновесие и тепло уходят из
его живота.
- Не темни, - приказал он уже с некоторой тревогой. - Смотри у меня!
Ферг повернул голову и сказал:
- Время покажет.
Время покажет! Ох, покажет вам время!
В большой инвестиционной компании "Гуру", в самой дальней и неуютной
комнате сидели брокеры - покупали и продавали. Солнце повышалось и
понижалось, ветер дул в разные стороны, гулял по коридорам, как ручей,
спускался по дубовым ступеням. В широкое окно с перекладиной брокерам было
видно, что делается в мире. Помимо этого, перед каждым из них был экран, на
котором маркером, мелом были изображены японские свечи, и пять таблиц
различных финансовых инструментов, менявших свои показатели; еще один
большой экран, говоривший по-американски, торчал в углу комнаты.
Но и этого брокерам было не довольно. Ровно в десять утра в торговый
зал вбежал Аналитик, выхлебал из чашечки кофе, посмотрел в его гущу и
принялся причитать:
- Доу-Джонс продолжил падение. Российский рынок акций корректируется.
Moody's пересматривает решение о поднятии рейтингов России. Ходят слухи.
Лично я считаю, что это боковой тренд. Просто коррекция. Рынок оттолкнется и
снова пойдет вверх... Маржа... Тенденция...
Так он шаманил минуты три, и в конце сказал, мигая круглым черным
глазом:
- В листинг всех российских бирж вошли новые акции, и я обращаю ваше
особенное внимание именно на них! Советую! Это акции так называемого
холдинга "Амарант".
- Ага! - хором воскликнули брокеры. - Ну, и что же нам с ними делать?
- Покупать! - сказал Аналитик.
Тогда самый толстый брокер, похожий на портрет декабриста Якубовича,
поманил Аналитика к своему компьютеру, завязал вокруг его шеи угловатую
красную кривую и сказал:
- Ну, падла! Омманешь - убью.
- Я вам не американский менеджер, - возмутился Аналитик, выплеснул
гущу, подхватил чашку и улетел, хлопая крыльями.
Где ты, далеко ли ты, сладостный час, вершина? Увы, не бывает подъем
бесконечным! И самый пик есть, как писал Пушкин, "миг последних содроганий".
Не торопите его, всходите на эту гору постепенно. Но летают вокруг
спекулянты, стрекулисты, раздувают пламя своими черными крыльями. Забрызгал
свет и ветер вздул, он пах морозом и водкой, - ждите рассвета, ждите
последнего мига, славы ждите!
- Несет нас вверх! - высказался Веселуха на собрании акционеров. -
Кто-то мудрый тащит вверх рынок. И я ничего не могу сделать! - прибавил он.
- Что за радость такая - вверх нас тянуть?
- Может, кто дрожжей подбавил? - спросила с места госпожа Денежкина.
Вот уж кого богатство не испортило и не изменило, да она и не была
богата. Все так же ходила она в выбеленных кудряшках, так же умела враз
делать десять дел, и так же считала весь мир необыкновенно обаятельным.
Директор встал у окна и сказал всем очень веско, так что отозвалось
далеко:
- Раньше мы шли по знакомым дорогам, а теперь нас несет за реку, на
темные поля. Остается только взлететь. Предупреждаю, что делаем это не мы. А
я ничего не могу сделать! - опять вырвалось у него, как будто кто за язык
тянул признаваться, что это не его волей свершается.
- Воля ваша, - возразили представители общественности с галереи, - а
только Питер преобразился. И я вам, не заходя в Интернет, скажу, что
деятельность вашей компании благотворно сказывается как на окружающей среде,
так и на людях!
Все посмотрели в окно. Там, действительно, разворачивалась бурная
деятельность. Улицы были убраны от снега, но осыпаны не крутой солью, а
гранитной крошкой, отчего весь город был не скользким, а праздничным и
белым. Плакат "Масленица, весна" висел поперек Невы. Даже в небе блеск
появился иной, и гарь уже не раздражала ноздри. Народ кругом работал
повсюду, там и тут крошился бетон, железяки гнулись, все частным образом и в
общем волокли не обструганные доски, и тут же стругали их - опилки и стружки
ниспадали, словно локоны. Пахло свежими огурцами, и пахло девичьими косами
вымытыми, и свежим хлебом, и свежим деревом. Блондинки посветлели и
посвежели, брюнетки стали еще таинственнее.
- О, Веселуха! - простонали акционеры. - Не уменьшай нам дивиденды!
Скорее их увеличивай! У нас проклюнулся нюх!
Все дороги стали ровны и широки; а может быть, это народ не хотел
ездить на своих докучливых скакунах по центру? Ходил пешком, и здоровел, и
болезни уходили куда-то далеко. Веселуха стоял у окна, и небо меркло, и
выглядел генеральный директор замордованным, и была в нем непримиримая дума.
- А почему, собственно, вам решать, кто чего стоит? - спрашивал Паша
Ненашев. - Рынок решит.
- Рынок! - всплеснул руками Веселуха в горести. - Рынок меня скоро
царем самодержавным коронует! И что мне, уши и хвост себе обрезать, как по
породе положено? Или сразу харакири делать? А как мне быть с тремя
вопросами: крестьянским, еврейским и рабочим?
"Я вам говорил", - хотел сказать Паша, но не сказал, ибо это слово
неприятно даже в устах женщины, а уж от мужчины это слышать тем более
невыносимо.
- Будьте, что ли, попроворнее, - проворчал Паша. - Успевайте наконец за
временем.
- Ты сказал глупость. Даже провокацию, - ответил Веселуха. - Не хочу!
- Вас никто не спрашивает, - заметил Паша. - Если у людей розовый дым в
голове, не лишайте их надежд. Что-то вы сникли, директор! - добавил он
фамильярно. - Никогда вас не думал таким увидать!
Веселуха повернулся к Паше, и менеджер с превеликим удивлением увидел,
что директор вовсе не так уж подавлен.
- Как достали все! - вскричал он, разворачиваясь. - Чтоб вас разорвало!
Сил моих нет! Ну, поднимаете волну - поеду! Не буду в ней тонуть, ждать,
пока вы обратно воротитесь! Побегу впереди вас, как идиот, - а что мне еще
делать? А потом все скажут: "Веселуха мошенник, вор, гад, мерзавец, сволочь,
айсберг".
- Вы мастер сомнений, - сказал Паша Ненашев. - Все поначалу кажется
странным, а потом вы привыкнете.
- Я надеюсь, что к этому я никогда не привыкну, - ответил Веселуха. -
Как к тому, что корюшка пахнет свежими огурцами.
...тут постучалась госпожа Койотова, просунула голову и скромно
сказала:
- К вам губернатор и чиновники за дальнейшими приказаниями.
- Вот, - побагровел Веселуха, - я не поклонник Ницше и не боярин, но
тут слова иного не найти: холопы! Они из ангела способны тирана воспитать.
Ну, иди, Паша; подобные зрелища не для твоей юной, невинной души. Не
развращайся, и не учись этому, когда вырастешь, дитя мое...
Паша ушел, дивясь про себя.
Распоряжения Веселухи в последнее время все чаще касались Петербурга,
его внешнего вида, его блеска не поддельного, но подлинного, и город
несказанно похорошел. Также много живости придавали ему представители других
рас и народов, как российских, так и зарубежных, съезжавшихся в Петербург
покупать Веселухин прибор. Хотя филиалы холдинга "Амарант" открылись теперь
и в других городах, все же многие считали для себя необходимым побывать в
Петербурге и преисполниться его культурой.
- Чтобы мы знали, чего хотеть, - объясняли дамы из Владивостока, -
чтобы не хотеть чего попало.
- Мы преград не знаем! - объявлял бойкий мужик из Костромы, держа
прибор под мышкой. - Костер, колодец и мельницу! С вьюгой распрощаемся,
солнышко взойдет. Веселей!
- Чтобы сберечь то, что есть хорошего, и избавиться от плохого, -
застенчиво переводили красивую китаянку. - И поскорее!
Паша Ненашев, и в особенности Алиса вскоре заметили, что покупатели
считают прибор, Веселуху и их фирму источником не только материального и
душевного комфорта, но и некоторой позитивной идеологии, которая от них,
потребителей, в свою очередь чего-то требовала.
- Теперь придется за город переехать, - рассуждал один, - у нас
денег-то немного, ну ничего, квартиру продадим, поработаем получше...
- Вот, купил, теперь учиться пойду, - говорил неученый парень.
И голос провинциальной учительницы из Белоруссии:
- Я счастлива...
Что-то было во всем этом таинственное и не очень веселое. Тайны не
бывают вообще слишком веселыми, хотя бы потому, что для их разгадки нужно
быть серьезным. Нужно управлять задачей. Этого никто не мог по причинам
вполне объяснимым.
- Несет нас на пороги, на водопады, - как говорил Веселуха. - И я
ничего не могу сделать! Я могу только расслабиться и получать удовольствие.
Но и этого Веселуха уже, пожалуй, не мог, потому что рынок каждый день
уносил его по бездорожью вверх еще на пять пунктов, и только тщетно выпивал
директор каждый день с утра и вечером по несколько рюмок коньяку.
- Я сопьюсь, - утверждал он Алисе, хотя допьяна в эти дни не пил, - они
взвинчивают, скоро мы ахнемся, если так дальше будет продолжаться, я
сопьюсь, право.
- Спился бы, если бы человеком был, - отвечала Алиса из сонной постели,
перевертываясь с боку на бок.
- А то я не человек? - подозрительно спрашивал Веселуха, косясь в
зеркало.
Но там отражался тот же Веселуха, с волосами цвета светлого металла, с
серыми горячими глазами. И гитара не замирала в его руках, слушалась его
по-прежнему.
- Если я не человек сейчас, я им и не был, - успокаивался Веселуха.
Сердце его разгоралось.
На Масленицу губернатор и чиновники уговорили Рябинина и Пашу
предложить Веселухе пригласить в Петербург президента Тугина и его свиту.
- Пусть Владимир Борисович увидит, как похорошела его родина, -
осторожно утирая рты блинами, предложили сановники. - Может быть, он решит
перенести столицу к нам. И губернатор Москвы Мусин-Трушкин утрется.
- Вас хорошо кормят, - сумрачно ответил Рябинин. - Еще и тесать ваше
самолюбие - нет уж! Впрочем, я доложу о вашем желании.
Паша и Рябинин и не ожидали, что Веселуха согласится на это
предложение; но Ян Владиславович, видимо, подумал, что Альберт Ферг может
обидеться, если не сделать уж совсем никакого официального жеста, и
согласился.
Тотчас президент дал ответ, что приедет на Прощеное воскресенье, и
начались приготовления. На шоссе от аэропорта к городу было выстроено пять
огромных каменных ворот; честнейшие из гаишников были поставлены там в
памперсах, дабы не приходилось им отлучаться и долго бегать. Мороз еще не
ушел из города, хотя немного ослабел, и погода стояла превосходная: ясная и
солнечная. Самые красивые девушки репетировали для президента Тугина русский
народный танец.
- Это будет торжество русской национальной идеи, - утверждал губернатор
Рябинину. - Наше сотворчество, кульминация наших усилий.
- Ну-ну, не очень-то, - отвечал суровый Рябинин, запахивая пальто и
отстраняя его.
Он ехал осматривать объекты, многие из которых были построены не вполне
согласно прежним физическим законам. Ворота, например, стояли на основании
из ивовых прутьев, а сверху на них был нахлобучен огромный остролистный
венок, вырезанный из нержавеющей стали. Рябинин распорядился заменить его на
настоящий лавровый, для чего ОМОН извел в городе весь лавр. Последний
листик, которого не хватало для пышного венка, был выхвачен лично
губернатором из супа у своей жены.
- Что же, - пытаясь отдышаться морозным воздухом, спрашивал Рябинин, -
доволен ли будет господин Тугин, по вашему мнению?
- Да, - ответил губернатор, кивая и оглядывая округу, - все было
облизано, солнце заходило поздно за синие заборы, за бревна и паруса, - его
высокопревосходительство не может не быть доволен.
Недаром всякий русский человек способен, пролежав тридцать три года на
печи, проврав и проворовавшись, вдруг преобразиться, как по мановению
волшебной палочки, и стать - нет, не честным и добродетельным, но рваться к
славе, махать молотом, действовать, творить и вытворять. В сущности, жизнь
русского человека есть смена зимы (пиво, баня, преферанс при свете лучины) и
лета (пахать, косить, молотить, колотушками провожать - и ни капли). Так и
Петербург - так и вся Россия мгновенно перешла из стабильного состояния в
нестабильное, сделала стойку.
- Что там, - сказал Веселуха вечером, настораживаясь и присматриваясь к
потемневшим снежным улицам, - ты чуешь?
- Чую, - согласилась Алиса. - Что-то нехорошо.
"Не свистят пули, не грохают снаряды, не горят деревни"... И все
хорошо, да что-то нехорошо. Снег свален в аккуратные кучки, весна наступает,
солнце пригревало в полдень сильнее, но настала холодная ночь, и красный
горизонт - все хорошо, да что-то нехорошо. Веселуха усмехнулся, прикрывая
окно, где в багровой дымке тонули дворы, и за Невой восходила звезда.
- Что там, - повторил Веселуха безнадежно.
Алиса сидела на кровати, раскладывала пасьянс из чистых карт, и в ночи
глаза ее были, как две яркие точки. Лисий хвост окутывал ее шею.
- Ты все можешь, - сказала она своим хриплым голосом. - Судьбу свою
знаешь. Гадать тебе нечего. Ты козырной туз.
- Треф, - подсказал Веселуха.
- ...да. И вот, ты, как есть все можешь, то и зачем ты говоришь "Что
там"? Разжалобить меня хочешь? Или напиться с горя?
- Напиться, - выбрал Веселуха из предложенного. - Что-то мне не пьется
допьяна в последнее время! Сколько ни потребляю - все не допьяна. Ужасно.
Алиса перевернулась на спину:
- Это я не хочу, чтобы ты пил. Почему у тебя дурные предчувствия? Или,
вернее, почему ты делаешь странные выводы - что ты должен делать что-то
другое, как-то мешать развитию событий? А не боишься вместе с бурьяном
картошку вытащить?
- Не боюсь. Мне просто сил не хватает. Кто-то, - сказал Веселуха, -
увлек меня... уволок и потащил, куда хочет. Скорее всего - судьба. Мне это
не нравится. Я к судьбе в любовники не просился. Не осознав всей меры
ответственности...
Красное за окном гнило и гасло, увязало и чернело; на снегах лежала
фиолетовая и черная пелена, фонари горели лишь по углам, мертвая тишь
воцарилась в преображенном Петербурге: усталые граждане спали по домам.
- Скажите пожалуйста, ему все само в рот падает, а он сопротивляется, -
сказала Алиса сонно.
Прореха черная в красном небе, и в прорехе - звезда.
- Человеку подарков не дарят; человеку в кредит дают. Меня уже до
полусмерти заинвестировали. Я уже на человека не похож - вот как.
Алиса посмотрела: действительно, на фоне призрачного света из окна
Веселуха был больше похож на тень, на силуэт, на монумент - только блеск
волос, - удрученный, груженый, как баржа с яблоками.
- Сыграй мне, Веселуха, - попросила Алиса в потемках.
Гитара висела на стене, отливала вишневым блеском, струны ее были
аппетитно натянуты; Веселуха снял ее, осторожно присел на край кровати, взял
первые три аккорда - и, вздохнув, повесил обратно.
- Не вытанцовывается, - сказал он. - Нет.
Утро выводило ночь из сугробов. Солнце грело, по серединам улиц бежали
ручьи, снежные шумные горы были свалены и таяли, снег сбрасывали с крыш,
тарахтели сосульки. Наступило прощеное воскресенье, и по лесам проступили
весенние запахи. Преображенный Петербург ожидал приезда его
высокопревосходительства Президента России Тугина.
А тот уже сидел в самолете, выглядывая из-за голубой занавески, и,
затаив дыхание, взирал, как близится земля. Машины блестели на стоянках
вымытыми крышами, снега были необыкновенно белы и свежи, и лились ручьями
нежные огуречные запахи корюшки.
- Как меня встретит Родина? - с усмешкой пошутил он Фергу, сидевшему
рядом. - Я давно здесь не был!
Толпа, волнуясь, наблюдала за тем, как подали трап. Милиционеры в
памперсах замерли по сторонам расчищенной дороги, - вперед вышли Веселуха,
Рябинин и губернатор. Сердце у губернатора совестливо билось: он,
признаться, побаивался Тугина и его справедливости. Президент слетел по
трапу, пожал руки губернатору, Веселухе внимательно заглянул в глаза, сделал
шаг вперед - и замер.
Город, раскинувшийся внизу, под холмом, был чудо как хорош. Блестели
шпили Адмиралтейства и Петропавловки; по высоким тугим мостам волнами ходили
машины. В заснеженных реках солнце прогрело черные проруби. Нарядные люди
приветствовали Президента поклонами.
- О! - воскликнул Тугин, вдыхая свежий ветер. - Господа, вы на славу
поработали!
Оценив шутку, губернатор и чиновники засмеялись, а Веселуха понял, что
президент хотел сказать что-то более возвышенное, но постеснялся. Краска
играла у Тугина на щеках; он был поражен и смущен. Веселуха держался
несколько в стороне, почтительно кланяясь вместе со всеми - в пояс.
И летели машины по Московскому сквозь пять ворот, украшенных лавровыми
венками, и под каждыми воротами Тугин слегка пригибался, хоть и был
невысокого роста: он хотел этим показать, что он-то проедет, а вот чин его -
чин властителя великой державы - может и не пройти.
- Блеф, говоришь, Ферг? - вполголоса обратился Тугин к своему
советнику, заметив его иронические усмешки. - А вот полюбуйся-ка на это; это
не блеф, это Веселуха с губернатором весь Питер вот так отделали! Впрочем,
нет, - Тугин протер глаза, - мне не верится! А ну как все это потемкинские
деревни? Эй, останавливай!
- Никак нет, не велено, - испугался шофер.
- Тормози, тебе твой главнокомандующий приказывает.
Шофер затормозил. Весь кортеж затормозил, да так, что кое-кто чуть в
лобовое стекло носом не въехал. Губернатор понял, в чем дело, щеки его
покраснели, как морковка.
- Ой, Ян Владиславович! - перепугался он. - А вдруг да чего не так?
Веселуха не ответил ему: он видел, как Тугин выскочил из машины, как
легким шагом подошел к стене, посмотрел на дорогу. Нигде не было ни
пятнышка, и новенькие ограждения вдоль дороги сияли каждым завитком. Тогда
Тугин знаком велел всем выйти из машин (собравшийся народ весело
приветствовал своего Президента), подозвал Веселуху и сказал ему, кося
взглядом по углам по своей привычке:
- Э-э... Ян Владиславович. Я... рад, что в России не перевелись такие
люди как вы. В вас есть гений, и я вам завидую.
Тугин всегда говорил на людях только то, что мог бы сказать человеку и
лично, отчего все его обращения приобретали интимный, хотя и чуть слишком
сентиментальный тон. Может быть, это было потому, что президент довольно
долго жил в Германии.
- Спасибо, - сказал Веселуха, - за доверие, надеюсь употребить свой
гений на благо Родины и вас, Владимир Борисович.
После чего Тугин призвал Ферга, снял с него орден (другого такого
ордена под рукой не оказалось, да больше в России и не было кавалеров этого
ордена), и перевесил его на Веселуху. Ян Владиславович покраснел и чуть не
опустился на колени, как посвящаемый в рыцари, но удержался.
- Я просто не знаю, как еще выразить свое почтение, - вполголоса и
взволнованно пробормотал Тугин. - Ей-Богу, в наше время, когда...
На этом Тугин махнул рукой, усмехнулся опять, сел поскорее в свою
машину, чиновники тоже спешно расселись, и кортеж свистнул дальше. Вся
импровизация заняла не более трех минут.
А дорога была уже усыпана цветами, транспаранты были натянуты через
дорогу, и на них были не реклама и даже не приветствия государю, а просто
слова: "Масленица, весна", - больше ничего. Но эти слова и были
приветствием, и рекламой они же были в полной мере. Цыгане и таджики
разоделись в лучшее, от блинов и пирогов шел пар. Въехали в центр города,
где машинам ездить было уже нельзя, и все пересели в санный поезд: тут-то
началось веселье! Тугин глядел на Родину влюбленными глазами. Костры горели
на перекрестках, веселый народ вывалил праздновать и смотреть на Президента,
губернатора и (не в последнюю очередь) на Веселуху.
- Вот они! - восхищенно кричали женщины. - Ой, смотрите!
Сытые кони встали у высокого крыльца; все другие, кто не ездил
встречать в аэропорт, вышли кланяться Тугину. Президент взошел быстрее всех;
он был заметно взволнован и поражен, но вел себя, как обычно. За ним тенью
следовал Ферг. Веселуха, как мы уже упомянули, держался в отдалении. Здесь
нахлынули на Тугина журналисты, и он был принужден сказать несколько слов в
их микрофоны.
- Я поражен, - сказал он честно, но спокойно. - Мне никогда не
приходилось видеть такого преображения. Главное, что и люди стали какими-то
другими. Чья это заслуга, я еще не понял, но я разберусь, - пообещал он
шутливо, - со всеми разберусь.
- А вы проверите, как были израсходованы средства? - прилетел, как
снежок, взъерошенный Петя Варвар в шапке-ушанке.
Он был похож на снегиря.
- Лично тебя проверю! - пригрозил Президент, развернулся и пошел
дальше, свита поспешила за ним.
В большой зале стол был накрыт на множество людей. Блюда были изысканны
и красивы: нежная зелень, и гусь в яблоках, и, конечно, блины. По красной
икре было выложено черной икрой: "Жизнь удалась". Тугин пожелал, чтобы по
правую руку от него сел Ферг (и за ним питерские чиновники), а по левую -
Веселуха и вся команда фирмы "Амарант". Так и было сделано; потом губернатор
тряхнул прической, встал и произнес:
- Мы рады приветствовать в преображенной Северной Столице нашего
дорогого Владимира Борисовича Тугина! Звезды благоприятствуют взаимной
симпатии, - губернатор обаятельно улыбнулся и скрюченными пальцами
водопроводчика покрутил бокал, - мы готовы к труду, мы дадим рост ВВП на
будущий год сто процентов, и не машите на меня рукой, господин Ферг,
сделаем!
Общий смех; Ферг снисходительно улыбнулся.
- И вот, - продолжал губернатор вдохновенно, - чтобы все было хорошо,
ведь все это сделал не я, а все это чистая заслуга господина Веселухи, - так
выпьем за Россию, и за Петербург, и за Президента - за всех разом, и чтобы
все так дальше бы и шло!
- Ну, дай Бог, - пожелал Тугин, и все потянулись чокаться.
Зазвенели бокалы, заходили круговые чаши, и люстра над столом согласно
дрогнула, блестя гранями. Ветерок сочился сквозь створки деревянных дверей,
стелился по паркету дворца; Алиса в шикарном платье с голой спиной улыбалась
беззаботно, и Рябинин уже раскраснелся и навалил на тарелку любимой еды, и
редактор "Специалиста" хохотал, а розово-желтое брюхо его тряслось,
застенчиво выглядывая в щели рубахи. И солнце уже шло к закату, заливая сады
и дворцы золотым блеском.
Но предательский ветерок, сквозняк, дух, что сочился сквозь створы, но
то странное дуновение, поползновения с Запада - оно росло, и вот уже Алиса
голой спиной почуяла его, и спина покрылась мелкими мурашками. Алиса
накинула оренбургскую шаль. И вот уже не только Алиса - многие стали
украдкой поглядывать в окно, а там солнце садилось в Залив за крепостью,
желтой дымкой, краснее и краснее, - и ветер окреп, подтаявшие размякшие
сугробы подернулись сверху ледяной коркой, сумерки тьмой находили на город,
день уходил. А с запада, с той стороны, откуда сочилось, поддувало,
заливало, выло, крепчало - оттуда неверной мглой, медленно и верно, находил
циклон, разделяя небо надвое багровой линией, как будто отмечая на карте
свои завоевания. То была черно-синяя туча, и в ней просветом висел белый
месяц.
Еще пили и ели во дворце, но уже веселье приняло несколько натянутый
характер. Старались не смотреть в окно, как будто там творилось что-то
неприличное.
- Погода, кажется, портится, - заметил Тугин наконец среди общего
разговора.
- Ничего не портится! - возразил кто-то льстиво. - Право, это ничего!
- Ничего, конечно, - с фальшивой бодростью подхватил губернатор, - это
просто ночь идет на чистое небо...
- Это у нас так всегда, просто вы забыли, - заверил Рябинин.
- Как может испортиться погода, если вы здесь! - хором принялись
уверять чиновники. - Ведь весь день был солнечный в знак нашего будущего
сотрудничества!
Луч солнца, рыжий, последний, блеснул из-под тучи, как глаз из-под
бровей.
- Вот видите! - закричал редактор "Специалиста". - Все хорошо! Эгей,
солнце! Масленица, весна!
И тут грянул гром, раскатисто и недвусмысленно. Все вздрогнули.
Положение было обозначено. Грозная тень надвинулась на стол, улыбки сплыли с
лиц, пирующие замолчали.
- Ну и что, - сказал в общей тишине Веселуха. - Погода, к примеру!
Будто не было у нас красного дня! После солнца гром - да это же самый
признак весны и есть. Разве гром гремит зимою?
Еще как гремит! Он грянул и еще раз, и молния сверкнула, но вместо
дождя с неба посыпался снег, и серым мраком заволокло окна. Все совершалось
как-то необыкновенно быстро, и все почувствовали это. Тугин бросился к окну,
многие последовали за ним: там дул гневный, пронзительный ветер с Запада,
ели под окном дворца гнулись и трещали, машины сносило, слепой снег бил в
окна, одна из рам распахнулась, и в зал, кружась, влетела злая метель.
- Скорее закроем! - закричала Наталья Борисовна Денежкина, и они с
Алисой кинулись закрывать окна, но закрыть было трудно, женщин сносило, и
только Веселуха смог захлопнуть наконец рамы.
- Светопреставление, - пробормотал губернатор в замешательстве.
Все были потрясены; тревожный шепот разлился в зале, за стол никто не
садился, Президент стал пробиваться сквозь толпу к Веселухе.
Но тут в зал вбежал Паша Ненашев, менеджер по продажам, и господин
Ферг. На обоих просто лица не было.
- Господа! - закричали они. - Скорее, скорее, идите, смотрите!
- Что такое? - воскликнул Президент, и толпа, взволнованно
переговариваясь, устремилась в соседнюю залу.
Там горел свет; а в углу, на старинном треножнике, стоял большой
телевизор с плоским экраном. И как море, застывшее в один миг, остановились
все - в дверях, по углам, на полу, - замерли в потрясении.
Там, в телевизоре, занимая весь экран, стояла перед микрофоном пожилая
полная афроамериканка. Глаза у нее были пустые и бешеные, как ветер в
Сахаре. Челка сбилась на лоб, а над верхней губой росли маленькие страстные
усики.
- Я, новый президент Америки Айн Раф, - возвещала она с экрана, -
намерена днесь и впредь считать главным врагом американского народа ту
страну, что самим своим существованием ставит под сомнение стабильность
нового миропорядка. Ни для кого не секрет, что я говорю о России.
По залу пронесся горестный вздох; все с ужасом посмотрели на президента
Тугина, а тот, в гневе и изумлении, не сводил глаз с экрана.
- ... массовые нарушения прав человека, а также развязанные Россией
ценовые войны, - вещала ставленница террористов, - заставляют нас... Россия
- единственная страна, которая стоит на пути великого примирения Запада и
Востока...
- Сумасшедшая! - Ферг, обычно сдержанный, схватился за голову руками.
- ...если президент Тугин не подчинится и не продаст нам акции своей
корпорации за ту цену, которая сложилась на рынке, а цена эта весьма
невысока, что бы сам он ни говорил, - то мы сделаем из России ядерную
помойку... единственное назначение ее жителей - тяжелый физический труд...
долой имперские притязания, долой дискриминацию, а также белых мужчин, не
желающих спать с мужчинами и животными...
В этот момент электричество вырубилось. Может быть, ветром снесло
провода, может, молния попала в подстанцию. Все, подавленные и как бы
оглушенные, вернулись за круглый стол и в гробовом молчании расселись. Лакеи
внесли свечи и расставили их так, чтобы люди видели лица друг друга. За
окнами мела страшная метель.
- Граждане, - начал Тугин, встав. - Вы все свидетели тому, что
случилось, пока мы праздновали Прощеное воскресенье. Мне - всей России! -
ставят ультиматум, - Тугин нервно взмахнул руками, и его тень на стене
повторила его движение. - Никогда не согласимся на ту унизительную роль,
которую готовит нам мировой жандарм. Никогда! - повторил Тугин. - Чего бы
нам это ни стоило! Чего бы ни стоило, вы поняли? Мы найдем адекватный ответ!
Тугин отодвинул стул и скорым шагом покинул залу. Свита бросилась за
ним, задержался только Ферг. К нему подбежал Веселуха и тихо спросил его:
- Что вы намерены делать?
Ферг покачал головой и ответил отрывисто:
- Кажется, господин Президент не понимает, о чем идет речь. Какой может
быть адекватный ответ на такие речи? Как он собирается его искать? Я
предупреждал его, что он может принять собственные мечты за близкую
реальность. У России нет сил ответить.
- Что вы хотите сказать? - ахнул Веселуха.
Альберт Ферг опустил глаза:
- Я политик, Веселуха. Увы. Нам придется думать лишь о том, как бы
продать Россию подороже, и как бы не пропить деньги, полученные от продажи.
Приглашаю вас подумать над этим вопросом вместе со мной.
- Вы - подлец, - ответил Веселуха. - У меня нет слов.
- Э-э, - криво усмехнулся Ферг. - Не подлец я, а просто знаю, в отличие
от вас, как дело обстоит... Веселуха, подумайте!
И Ферг улетел вслед за свитой, - последней снежинкой улетел в ночь, и
гости разошлись, только посреди метели стоял, возрастая в возмущении, Ян
Владиславович Веселуха. У него не было слов.
Глава 12: Do kraja (До края!)
Не связать дуб в стог
Не скруглить куб в круг
Долго гнется лук
Выпрямиться чтоб
Высокий брег
Навис, как низкий лоб,
И падает острый снег
В круглый сугроб
Перед большой войной
Степи встают стеной
Выше, чем небоскреб
Солнце над полями, в тысячах окон, банки и офисы поднимаются легко и
плавно, холодный ветер. Но на самом деле как ужасно тяжелы эти вавилонские
башни, сколько в них хрустящего стекла и несгибаемого металла!
Тугин сидел в кресле и пытался принять решение. Ему дали двадцать
четыре часа. По истечении этого срока ему предстояло ответить, будет ли он
продавать Россию, и почем; но думать ему мешали. Кабинет-министры и Ферг
постоянно бегали с докладами и грузили Тугина информацией, - сколько
боеголовок, как неутешительно вообще состояние армии, - как будто такие
аргументы могут его в чем-то убедить! Он только щурился на всех них, но сам
был уже далеко - там, где не знают ни оскорблений, ни почестей.
Мешал Тугину и телевизор. По нему транслировали в основном министра
обороны Америки Зару Тустру, смазливую девчонку лет шестнадцати.
- Мы - успешные менеджеры, а Тугин - неуспешный, - пищала Зара Тустра,
встряхивая черненькими косичками. - Поэтому мы можем скупить акции его
корпорации, не дожидаясь банкротства. Это в порядке вещей. При нас всем
россиянам будет выплачены пенсии и пособия.
- Сволочь, - прошептал Тугин, и переключил на другой канал.
Там показывали российскую провинцию; люди уже собирались кучками,
махали руками и не знали, чего ждать.
- Да что ж, так нас и продадут? - возмущался в камеру мужчина с
девочкой на руках. - Эй, московские, в вас честь-то осталась, ай нет?
В этот самый момент Тугина и осенило. Он встал, подскочил к дверям и
заорал не своим голосом:
- Ферг!
- Здесь! - вырос из-под земли советник.
Он был, как всегда, безупречен и холоден, и очки без оправы
поблескивали.
- Ферг, - молвил Тугин несколько виновато, вытирая потные руки о
платок, - я принял решение. Оно, э-э... может показаться тебе несколько
нестандартным. Но согласись, что ситуация призывает к нестандартным
решениям.
Ферг насторожился.
- Я намерен вызвать на дуэль кого-нибудь из администрации Айн Раф, -
сказал Тугин твердо. - Если я одержу победу, она должна будет уйти.
Альберт Ферг выдохнул.
- Но повод? - спросил он.
- Меня назвали неуспешным менеджером! - взорвался Тугин. - Мою страну
хотят купить!
- Дуэль с варварами? - переспросил Ферг. - Ведь в этой стране не было
дворянства.
- Ничего! - Дуэль, кулачный бой, ковбойская перестрелка... мне дела
нет.
Ферг посмотрел ему в глаза. Тугин не спал ночь, и лицо у него было
довольно усталое.
- Вы хотите погибнуть?
- Не ваше дело! - закричал Тугин. - В стране объявлено чрезвычайное
положение, и спрашивать меня о причинах моих поступков вы не имеете права!
- Самоубийц не хоронят в ограде церкви.
Тугин указал Фергу на дверь:
- Исполнять, не рассуждать, - сказал он негромко. - Сейчас же
переговорите с администрацией Айн Раф, с кем угодно, и чтобы о моем решении
было объявлено уже через час.
Ферг пошел исполнять, но у дверей еще помедлил.
- Вам не идет, - сказал Тугин насмешливо. - Вчера, когда вы торговались
по телефону о цене нашей корпорации, вы выглядели куда естественнее.
Ферг повернулся и выбежал, а Тугин остался; он встал резко, подошел к
окну, вернулся, присел за стол и написал на листке несколько слов; написал,
опять подошел к окну. Там, у Кремлевских ворот, остановилась чья-то частная
машина, и охрана усиленно пыталась не пропустить этого человека без
пропуска. Водитель вылез из машины, снял шапку - его волосы рвал солнечный
ветер, асфальт серый был местами забросан снегом. Тугин медленно повернулся:
рыжие тени, блики, лучи. Двенадцать лет строили, двенадцать лет - мимо! -
"Акции вашей корпорации"... Черт! - Тугин сел в кресло и замер. Кровь
шуршала у него в ушах, как мыши в сене.
Сколько прошло времени - час, два - неслышно вошел Альберт Ферг. Он не
улыбался.
- Ваш вызов принят, - сказал Ферг бесстрастно. - С вами будет драться
Джек Мортара, министр финансов.
В небе роза ветров, чем выше небо, тем оно синее.
- Оружие выбирают они, - продолжил Ферг, помедлив, - Мортара выбрал
тяжелые палаши. Вы его просто не поднимете.
- Что ж, - сказал Тугин.
Дух его захватывало, а тот водитель, как дурак, бегал внизу под
воротами, пытаясь соблазнить охрану деньгами. Тугин смотрел на него в
оцепенении. Водитель тот был очень далеко, но было в нем что-то знакомое.
- Мортара, - продолжал Ферг с сожалением, - уже вылетел сюда.
Тугин представил себе Джека Мортару. Этот человек вышел в люди, сначала
играя во всякие игры с не независимыми исходами, а потом служа в самой
бесстыдной из всех финансовых контор Уолл-Стрит. Он был громок и груб, и чем
богаче становился, тем делался громче и грубее. Мортара мог заглотить в один
присест огромного барашка вместе с вертелом или со сковородой. Он смотрел
из-под брови, прищурившись, на солнце, и следил, как кот, каждое его
движение вверх, вниз и вбок. Так он привык с детства, - ноги его редко
касались земли, Мортара всю жизнь провел в многоэтажных джунглях из железа,
бетона и стекла.
Тугин помолился, надел кимоно, и, сопровождаемый плачущей свитой, вышел
во двор. Кирпич и сухая сварка, солнце и белые облака вокруг заметались:
Тугин вдруг понял, кто тот человек, который пытается отворить ворота. Он и
был, кто еще!
- Ферг, это Веселуха, - показал он советнику. - Он и есть. Велите
впустить.
Но было поздно. Со стороны воздушного океана налетели веером легкие
белые стрекозы, опустились на Красную площадь. Из них вышли журналисты - в
огромном множестве - а из последней вертушки вылез Джек Мортара.
К воротам с той стороны прильнули все, кто мог, и на стене сидел народ,
хотя охрана пыталась не пустить никого глядеть на это жестокое зрелище.
Тугин чувствовал, как утекают последние минутки его жизни, и воздух
казался ему плотным и густым, как ягодный сироп. Джек Мортара бил себя по
груди и приседал, словно орангутан. Его никто не учил пожимать руки
противнику.
- Я его сделаю, - сказал Мортара для истории. - Отымею, и все.
В компьютерной игре у нас по три жизни. Палаши лежали на ковре; Тугин
взял один из них: он здорово оттягивал ему руку. Мир уменьшился, и стал, как
комната. Мортара, в набедренной повязке, щурил глаза. Тугин отбросил палаш и
вдарил ему пяткой по носу. Мортара рухнул на спину; Тугин подлетел, как
вихрь, и в темноте (глаза ему застилало) принялся топтать ему лицо.
- Молодец! - послышался откуда-то взволнованный голос.
Тысячи глаз смотрели на него с кремлевских стен, головы в три слоя,
друг на друге, руки махали, народ налезал на ворота, - а сбоку, у одной из
башен, - увидел Тугин в последнем развороте, - стояли Веселуха и эта
черноглазая с его фирмы - как ее... Ветер резал глаза - прощай, народ,
прощай, Россия!
- Ура, наш государь! - ревел народ на стенах.
Вот я и стал вам отцом, подумал Тугин, - как я мечтал об этом!
Напоследок я стал вам отцом.
Мортара уже поднялся на ноги. Он тряс головой в бессмысленной, черной
злобе, махал палашом, отчего все пространство перед ним было окутано
светящимися нитями. Тугин наклонил голову и влетел в этот круг. Народ издал
единый вопль, но поверх этого вопля, перекрывая его, закричал Веселуха с
башенки:
- Мортара, стоп! Продано!!!
Веселуха сказал это в той форме, в какой говорят в таких случаях на
Уолл-Стрит, и только поэтому невольник чести Тугин остался жив. Рука у
Мортары дрогнула, и удар пришелся не смертельный.
- Ах, ты... так, - пролепетал Тугин, опускаясь на землю, - все
предатели...
Народ безмолвствовал; мало кто успел понять, что произошло. Мортара,
отходя от ярого бешенства, опустил меч на землю и озирался с налитыми кровью
глазами. Ферг вздохнул с облегчением: Веселуха оказался действительно умен!
А Яну Владиславовичу уже подали приставную лестницу, по которой он и
спустился неслышно и не держась.
- Дайте мне глянуть на того, кто заключает со мной сделку! - закричал
Мортара, глотая из кружки спирт. - Дайте мне пожать руку этому Иуде!
Веселуха, я тебя уважаю, дай мне руку!
- Передайте господину Мортаре, - сказал Веселуха Фергу весьма учтиво, и
на Мортару не глядя, - что средства за "акции нашей корпорации" будут сейчас
же переведены. Посоветуйте ему также как можно скорее повысить капитализацию
активов свежекупленной корпорации, - ее уставный капитал, и так далее...
Потому что, если ее акции будут и впредь столь же недооценены, то их уже к
вечеру может кто-нибудь скупить... Может, и я... Он, говорят, хороший был
трейдер; передайте ему: Buy low, sell high. Он поймет.
Фергу никогда не приходилось бывать в таких ситуациях, и он не мог
потому понять, насколько серьезно все происходящее.
- Я не понимаю, - удивился он. - Вы продаете Россию, и тут же ее
покупаете?
- Да, черт возьми!!! - рассердился Веселуха. - Если вы такой идиот,
поступайте учиться на третье высшее образование!
Ян Владиславович махнул рукой, взбежал обратно по лестнице на стену -
кувырк, и пропал на синем ветру. Ферг покачал головой ошеломленно, шагнул к
Мортаре и передал ему то, что говорил Веселуха - слово в слово.
- Дерьмо! - завопил Мортара в голос, хлопая себя по плотным бедрам. -
Он думает меня переиграть! Не выйдет!
Мортара отбросил палаш, кинулся в вертушку и взлетел.
Веселуха с шоссе видел, как он взлетает, как исчезает в серебристом
небе, и слышал в эфире его отборную брокерскую ругань.
- Не выйдет, - бормотал Веселуха, нажимая на газ. - "Не позволям". Ого!
Мортара! Ты мне все продашь. Нет, ты мне все продашь. Ого! Все, как
миленький. Да!
- Ян, ты же не любишь такое, - рядом Алиса вжималась в сиденье. - Ты же
не любишь такие игры.
- А это не игры, - возразил Веселуха, к ужасу Алисы, поворачиваясь к
ней на полном ходу и обходя по три машины враз, - это в данном случае,
Алиса, не игры! Это ведь Ферг да Мортара этот на пару с Айн Раф - они могут
думать, что тут "акции" да "корпорации", а ведь это, Алиса, Россия. Это тебе
не лавочка какая-нибудь, не покер, не преферанс, - ну, постой у меня,
Мортара, ублюдок, я тебя сделаю, как ребенка...
- Ты сам себе противоречишь, - пыталась что-то доказать ему Алиса,
вцепившись в сиденье и зеленея от быстрой езды, - эй, Ян, ох! Ты... ой! Да
не гони ты так, уродушко!
- Всех, - методично прибавлял Веселуха, - всех сделаем. Сейчас. Дай
срок. Это, Алиса, Россия, - "да закипит в его груди святая ревность
гражданина"... Серьезная штука, -
Машина вильнула хвостом, перестроилась, встала, как вкопанная, у
обочины. Огромный проспект, весь полный небом до краев, как река - водой, и
круглое здание, которое производственник Рябинин, впервые увидев, принял за
огромную градирню.
- Так! - вскричал Веселуха, поднимая руку вверх, как боярыня Морозова.
- Замутим, заведем - мало не покажется. Недооценены, тоже мне! Сейчас мы их
вовсе уроним... Ох, не полезут наши акции вверх от таких известий! Главного
менеджера России чуть палашом не пришибли, а Ферг поспешил от всех акций
избавиться! Если Ферг избавляется, то до каких пределов Мортара будет их
держать?
Так говоря, Веселуха говорил уже не сам себе, а всем, кто имел охоту
его слушать - а имели охоту многие, и говорил он решительно. Патриотично.
- Граждане, - говорил Веселуха в полном отчаянии, как если бы никто его
не слушал, но многие его слушали, - вы слышите, как проходит время?
Он брал это время, как котенка, на руки, и гладил его, чтобы оно
мурлыкало. Время шло неслышно, на кошачьих лапках - Веселуха играл на нем.
Он заставлял его звучать. Все это смотрелось, как клип. Вот Веселуха поднял
руку - все смотрят не на руку, в небо, и в дальних углах зала все наддают,
продают, понижают, устремляют к нулю.
- Грустно! - восклицал Веселуха. - Позор! Что за время! Не выбирайте
такое время для жизни! Никогда больше не делайте так! Почему мы спали? Что
упустили?
Обрушивают.
- Ищите, и вы обрушите! - добавлял Веселуха. - А что у нас в Питере?
А в Питере был холод собачий, безветрие, погоды не было совсем, ни
снега, ни ветра, ни весны, ни зимы. Там Паша Ненашев обрушивал тоже. Он
видел усилия Джека Мортары: тот пытался поднять капитализацию, переводил в
уставный капитал нераспределенную прибыль и добавочный капитал, спешно
переоценивал основные фонды... Но все это было подобно тщетному усилию
удержать трехметровую сосульку: уж если она решила упасть, никто и ничто не
заставит ее не соскользнуть вниз. Американцы плакали - и продавали,
продавали, избавлялись.
- Потому что так! - выделывался Ян Владиславович, стоя на столе и не
сходя с места. - Потому что - я так решил! Если они не понимают, что Россия
не продается!.. Как свою корпорацию я не дал купить, так и Россию - никому
не дам!
Забивали, как в землю сваи, и, как трава черная растет в июле, как
сугробы белые растут из земли зимой, так проходило время. Колесо на небе
поворачивалось со скрежетом, гиря уходила вверх.
- Веселуха, может, дно? - спросил наконец кто-то, весьма робко.
Веселуха помедлил две секунды и сказал:
- Да.
Рынок ударился о дно и пошел вверх, а солнце, совершившее четверть
круга, из зенита отправилось вниз. Американцы плакали. Корпорация Россия,
как клад, не далась им в руки. Теперь русские выкупали свою страну обратно -
по дешевке. Слаженные действия российских игроков - дружно вытягивали, как
на веревке тащили! - сотворили чудо.
- Средний класс Россию спас! - плакал редактор питерского журнала
"Специалист". - Дожил я - о светлый час!
- Ничего не понимаю в этих вещах, - махал рукой Рябинин, - а что Ян,
подлец, гений, это я и раньше ведал...
Покупали радостно, не боялись, что неликвидным окажется то, что они
покупают; ибо ликвидность - это как скоро можно опять продать за деньги, а
продавать никто больше не собирался - никогда. Покупали с радостью, -
кончается смутное время, начинается счастье. Да будет днесь славен Ян
Веселуха!
А Мортара в своем Белом, как снег, доме, сыпал в пасть пригоршнями изюм
вперемешку с успокоительными таблетками:
- Веселуха - сволочь! - рычал он. - Оо, какая сволочь этот русский!
Айн Раф и Зара Тустра пожелали выступить с обращением, согласно
которому сделка была бы признана недействительной, однако Мортара удержал
женщин.
- Нет! - сказал он, как ему казалось, благородно. - Проиграл так
проиграл! Но Веселуху я убью. И очень-очень скоро.
А в России царило торжество. Люди обнимались, и суровая природа
начинала размораживаться - весна потихоньку приходила в Россию, из-под снега
были видны сухие и ломкие травы прошлой осени, снега, как перины, лежали,
подмокая, на полях, и веточки виднелись из круглых дыр.
Итак, Корпорация Россия была спасена; ночью Веселуха сидел в своем
кабинете только с ближайшими сподвижниками - с Рябининым, Пашей, Алисой,
Натальей Борисовной - и пил мартини с соком. Также на стол было поставлено
все, что нашлось в холодильнике, хотя и было там не очень много.
- Мы поработали профессионально, - с чувством выполненного долга сказал
Паша Ненашев, затянул хвостик на голове и откинулся, ловя губами гроздь
винограда. - Главное, что мы все сделали быстро.
Наталья Борисовна Денежкина наморщила лоб.
- Вы думаете, это надолго? Они рано или поздно опять до нас доберутся.
- Нет! - сказал Веселуха, одной рукой держась за ремень, а другой
наливая еще, - никогда.
Все думали, что он скажет "пока я жив", но Ян Владиславович
простодушным тоном добавил:
- Господин Тугин им не даст.
Так Веселуха отвлекал внимание от себя - на господина Тугина: хитер,
ничего не скажешь, не хочет быть героем, пытается вниз вырасти. Так Алиса и
сказала:
- Хитер, ничего не скажешь!
Но Веселуху было не сбить: уж если он хочет перевести разговор, то это
надолго. Качнул головой, и волосы цвета спелого металла, как трава, все
склонились на лоб.
- Господин Тугин, - произнес он мечтательно, - человек чести! А знаете,
кто такой человек чести? Это тот, кто сделать ничего не может, но не
перестает от этого быть великим человеком. (Черт! какой я стал демагог!)
- Да-а, господин Тугин, - повелась, поддалась Наталья Борисовна, - он
мягкий и в то же время внутри, в нем, какой-то торчит железный штырь! Одним
словом, он - прирожденный государь своих подданных.
Рябинин усмехнулся иронически:
- У меня свое мнение по поводу "прирожденных государей". Это в вас,
уважаемая Наталья Борисовна, говорит почтение к силе. Мы не должны
обольщаться по этому поводу. Хотя Тугин, конечно, наилучший из возможных
вариантов. Странно, что его до сих пор не испортили кабинет-министры своим
бездумным поклонением.
Веселуха довольно улыбнулся. Ему хотелось налить вино в кувшин не для
того, чтобы кувшин был полон, а для того, чтобы послушать звук льющегося
вина. И он налил:
- Может быть, - сказал он всем, но по преимуществу Алисе, - наше
общество наконец перестанет любоваться пороками и бунтами, и начнет
любоваться творчеством, тонкостью, добродетелью. Ведь это совершенно ужасно,
когда хороших людей вынуждают к бунту долгими веками, и доходит до того, что
в образе истинно великого человека непременно присутствует склонность к
бунту, а послушание и смирение связывают с посредственностью! Разве более
естественно для нас любоваться черным и прожженным, чем светлым и невинным?
Разве хорошо воспринимать мир как попойку, драку и азартную игру? Нет! И
господин Тугин, - Веселуха опять свалил свою идеологию на другого, -
господин Тугин это чувствует. Дом, который построим мы, - в нем будут
все-таки некоторые вещи, над которыми никто не станет смеяться.
Веселуха наслушался своих речей, да и кувшин был полон, - директор
замолчал. Это был как бы заочный спор с Джеком Мортарой, со всеми
героями-ковбоями, игроками, циркачами и прочими авантюристами. Никто больше
не заставит меня играть в ваши игры! - так хотел сказать Ян Веселуха. Я
достаточно врос в землю, чтобы расти выше облаков, не сходя с места! - это
хотел он сказать. Очень хотел! Но не мог, потому что знал: не перепрыгнув,
не говори "гоп". А он еще не перепрыгнул. Он еще летел в кромешной глубине,
раздвигая руками время, как воду.
- А что Тугин, - начал было Рябинин, и тут зазвонил телефон.
- Это тебя, Ян, - сказала Алиса, слушая и округляя глаза. - Тебя!
Кабинет-министр Ферг.
Веселуха взял трубку и некоторое время тоже слушал, округляя глаза в
точности как Алиса. Потом Веселуха положил трубку. Он сдвинул брови и стал
строг.
- Тихо! - сказал Ян Владиславович. - Я должен ехать - проститься со
своим Президентом.
- Как? - закричали соратники. - Неужели Мортара задел его так сильно?!
- Если человек не хочет жить, - мрачно сказал Веселуха, надевая пальто,
- ему не поможет ничто.
Веселуха взял шляпу и ушел в ночь; а соратники сидели еще некоторое
время как громом пораженные, положив руки на стол.
- Да что за елки-палки! - воскликнула расстроенная госпожа Денежкина. -
Не дадут человеку наукой заняться!
- Я так понял, - поднял голову Рябинин, - что наш Президент хочет
помереть и вручить власть над страной Яну?
- Совершенно верно, - кивнул Паша Ненашев. - Потому что для всего мира
после этих спекуляций нет Российского государства, а есть Корпорация Россия,
как есть Корпорация Америка. А Веселуха этого совершенно не хочет, он
откажется, и вся Россия опять полетит к чертям собачьим, потому что Ян вот
только что нам заявлял: "Пусть, кто желает, - а я избегаю", и сваливал всю
политику на Тугина. Принять официальный чин Веселуху не заставят даже такие
обстоятельства.
- А что же делать? - всполошилась Денежкина. - Кто у нас есть еще,
чтобы предотвратить?
- Что делать, - передразнил Рябинин. - В глазах его загорелся огонек,
как в дупле, и сучковатые пальцы схватили ситуацию за горло. - А не дать
этим олигархам провернуть все впотай! Надо подключить к делу народ. В конце
концов, по стране, да и в других странах, до хрена наших приборов!
- Но что? - медленно спросил Паша, начиная понимать, к чему клонит
истинный друг народа.
- Но то! - вскричал Рябинин суворовским петухом - и прошелся, отбивая
дробь. - Пусть народ направит всю свою волю - все свое желание - на то,
чтобы Тугин остался жив! Государственного переворота не было - Тугин
президент!
- А как ты будешь объяснять Айн Раф и Мортаре, что Россия и Корпорация,
которую они покупали - это две разные вещи?
- Это потом! - отмахнулся Рябинин, снял с ржавого гвоздя китайскую
куртку, прожженную во многих местах искрами, и пулей вылетел в ночь.
За ним, путаясь в рукавах, бежала госпожа Денежкина, отдыхиваясь и
вспоминая очереди за колбасой. За госпожой Денежкиной стелил по земле
менеджер по продажам Паша Ненашев. Его хвостик то метался, когда следовал
поворот, то плавно плыл под сиреневыми небесами ранней весны. За Пашей,
круша тонкими острыми копытцами хрупкую сухую траву прошлой осени, скакала
Алиса. Они проскакали через мостик, потом по широкой улице, потом через
Лиговку и мимо Мальцевского рынка, и в уютную редакцию журнала "Специалист".
Специалисты не спали; они ругались; редактор, сияя нараспашку желтым брюхом,
гневно критиковал Катю Руннову, а та истерично и язвительно отбивалась;
здесь же скакали друг по другу вразброд фотограф Эннушкин, Петя Варвар и
прочие достойные люди.
Подельники ворвались в редакцию, шмякнулись на пол, и Рябинин завопил:
- Пренеприятнейшее известие!
- Что, война? - ужахнулся редактор, пытаясь упрятать пузо в штаны.
- Да! Война, революция, все сразу! - выдал Рябинин, и только когда все
в редакции замолчали, оставили свои дела и раскрыли рот, производственник
поведал им, что происходит.
Редактор сглотнул, потер бородку и рассудительно сказал:
- Надо спешить. Надо спешить очень сильно. Все ко мне в машину - едем к
моим друзьям на телецентр.
И они поехали. Ездил редактор плохо, но очень быстро и крепко: резко
тормозил, вцепившись в руль, и чертыхался, а старушки, несмотря на поздний
час, так и порхали из-под колес. Наконец, впереди замаячила башня,
окрашенная кубовой краской, посреди голого сада с ивовыми прутьями и
остатками снега. На башне вертелись, как на елке, красные огни.
- Сюда, - позвал редактор куда-то вбок.
Там был узенький проход, деревянная дверца, и редактор, несмотря на
благодать и мощь фигуры, показал тут чудеса ловкости и последовательности.
Сначала он открыл ту из створок, что была придавлена пружиной, потом отвел
крючок, и так, в обе створки, скользнул сам, как мяч. Потом он придержал
створки с той стороны, чтобы дамы могли без лишней поспешности пройти на
темную лестницу. А потом уже в прикрытую створку протиснулись Рябинин и
Паша. Внутри было совершенно темно, но эта темнота была не страшная, не
мрачная, а деревянная, как в чулане или внутри буфета, и пахло там малиновым
вареньем.
- Куда мы идем? - закричала Алиса, быстро поднимаясь по винтовой
лестнице и ощупывая руками своды, чтобы не упасть: так получилось, что она
шла первой.
- Вперед, - уверенный голос редактора вселил в них спокойствие, женщины
устремились вперед, Паша Ненашев и Рябинин не стали отставать - и вот
наконец впереди оказалась такая же деревянная дверца, а под ней луч неяркого
света.
На этом месте редактор всех предостерег:
- Сегодня Диана дежурит, не беспокойте ее вдруг, а так интеллигентно,
аккуратненько постучитесь.
Алиса постучалась, вложив в это занятие всю свою интеллигентность.
- Кто там? - поинтересовались за дверью, и приоткрылась маленькая
щелочка.
- Это мы, - проговорил редактор, - я и мои друзья из холдинга
"Амарант".
- Ах, Амарант! И господин Веселуха с вами? - дверь широко распахнулась,
и, так как редактор был все-таки тучен, а коридор узок, все пятеро быстро
ввалились в маленькую комнатку, жмурясь от света маленькой лампочки на
стене.
Не было в той комнатке ни окон, ни телевизора, ни компьютера, а вместе
с тем отчего-то складывалось ощущение, что оттуда видно всю Россию. Более
того: казалось, что вся Россия сможет смотреть на того, кто сидит на этом
продавленном диване. Для такого публичного места комнатка была удивительно
мала и бедна. Хозяйка ее, та самая Диана, стояла посреди комнаты в красивых
шерстяных носках, с зализанными белыми-белыми волосами, и приветливо
улыбалась.
- Не хотите ли чаю? - спросила она, показывая пузатый чайник весь в
пятнах, а рядом другой, электрический.
- Не до чаю нам сейчас, - отказался редактор. - И не до улыбок. Мы
хотим на всю Россию нечто важное объявить.
Диана сбледнула с лица и как будто постарела на десять лет:
- Что случилось?
- Заводи свою волынку, - приказал редактор, тоже смертельно бледнея, -
а то поздно будет!
Мигом была потушена лампа, мигом загорелась на деревянной стене
огромная карта России; Диана скрипнула диваном, и извлекла оттуда огромный
хайтековский шлем с наушниками и микрофоном впереди.
- Кто будет говорить? - спросила она быстро.
Куда и девалась ее неспешность, ее душевность! Перед ними был человек
дела, дежурный на посту, понимающий, что от минуты могут зависеть века.
- Я, - так же быстро показал на себя Рябинин, и нырнул в колючую тьму
шлема. Впереди оказалась какая-то кнопка - Рябинин поспешно ощупал ее языком
- но не успел он освоиться там, внутри, как вспыхнул ярчайший свет, и голос
Дианы приказал:
- Говорите!
Рябинин сделал шаг вперед вслепую и заговорил:
- Граждане! Россияне! Случилась ужасная вещь. Наш Президент не хочет
жить. Он хочет умереть и оставить страну на произвол судьбы. Ему кажется,
что жить в таких условиях - бесчестно, что это западло. Я призвал бы вас
молиться за него, но молитвы тут вряд ли могут помочь, потому что нежелание
жить - это как самоубийство, это можно только предотвратить силой этого
мира. В связи с этим, граждане! Если вы на самом деле любите вашего
государя, наш прибор воскресит его, потому что он ведает ваши желания. Но вы
должны были об этом узнать... почему я и обратился к вам сегодня. Все!
Это последнее слово относилось уже больше к Диане, чем к гражданам; над
происходящим опять можно было смеяться, что Рябинин и сделал, как только
Диана сняла с него шлем.
- Уф, ха-ха, - смеялся Рябинин. - Как водолаз, блин! - "Росс-си-яни!"
- Да, - вторил ему редактор "Специалиста", - зато действенно! и быстро!
А Алиса только повела тонким носом (Диана уже заваривала чай, и все
было в комнате спокойно, как прежде) и сказала:
- Как-то там сейчас Веселуха!
А между тем Веселуха сидел у постели господина Тугина - слева; справа
сидел господин Ферг; оба были вполне безутешны и по временам встречались
взглядами.
- Ну что вам стоит, ради России, - уговаривал Ферг. - Ну поживите еще
чайную ложечку! Времена тяжелые!
- Я не могу править страной, - выкладывался Веселуха. - Я сопьюсь! Я
буду тираном! Российский народ будет несчастлив! Не умирайте, ваше
высокопревосходительство!
Но Тугин только бледно усмехался на эти речи; краска отливала от его
щек; воли к жизни и воли к власти он показывал не больше, чем полузадушенный
кролик.
- А может, Бог с ним? - шепнул Ферг Веселухе на ухо. - Я вас уверяю,
управлять совсем не так уж и трудно. Я уверен, что это может делать каждый.
- Нет, это не может делать каждый, - сказал Веселуха устало. - То есть,
можно, конечно... но как попало. А я как попало не хочу.
- Опять "я не хочу", - усмехнулся Ферг, наморщив лицо. - Ян
Владиславович, ведь Корпорация и Россия - одно и то же. Они же продавались
вместе. Почему вы не хотите этого признать?
За окнами таял снег, наступала весна, - Веселуха подумал, что самое
время крутить по телевизору "Лебединое озеро". Переворот, подумал он
грустно, а никто и не знает.
- Вы всегда втихаря, - обвинил он почему-то не Ферга, а Тугина, и
погрозил ему пальцем. - Концы с концами сводите - втихаря. Помираете -
втихаря. Разве это красиво? Вы пытаетесь спасти что-то совершенно ненужное,
а самое лучшее - не бережете и отдаете другим...
- ...Корпорацию... - тихо подсказал Ферг, но Веселуха отодвинул его во
мглу и продолжил, видя, что глаза Тугина любопытно раскрылись:
- ...отдаете задаром!
- А что, это... э-э... самое главное? - спросил Тугин из-под одеяла.
- Мне так кажется, - продолжал Веселуха, - ему казалось, что его голос
исходит откуда-то из угла, - почему-то, впрочем, я не претендую... Мне
кажется, что самое главное - это...
Нету больше слова "никогда", оно показалось - и сплыло куда-то. В окне
сияли крупные звезды, как кляксы, ветер перемен не шумел над городами и
железными дорогами, не волновалось лебединое озеро, государственного
переворота не случилось, и наследник престола не понадобился. Мир опять
принял нормальные размеры.
- Э-э! - засмеялся Тугин. - Ян Владиславович! Я не умру, пока вы не
скажете мне - что же самое главное? Чтобы скрасить ожидание, - эй, Ферг,
принеси мне кофе!
И Тугин лег обратно в постель, уютно укрылся одеялом, и произнес сонно:
- Откуда что взялось?
Легкомысленный сон нашел на Президента; Веселуха ходил где-то рядом,
господин Ферг принес кофе. Тугин хотел понять, почему все было так плохо и
вдруг стало хорошо, но не успел, потому что здоровый сон сморил его. Звезды
на башнях не гасли. Ветры окрепли. Кофе пришлось пить Фергу с Веселухой,
впрочем, это было уже совершенно необходимо - выпить наконец кофе. Некоторое
время оба сидели молча, а потом Ферг спросил Веселуху:
- Как у вас это получается? Какая техника? Ею можно овладеть?
Веселуха хотел ответить, и Ферг уже даже понял, что именно, - но слова
не шли на ум. Как Веселуха ни полоскал рот, фразы, произнесенные за
последние пять минут, опять отбили у него вкус к человеческой речи. Ян
Владиславович попытался объяснить кабинет-министру и это: Ферг понял, что
виновником тут является не он, Веселуха, а... впрочем, в конечном итоге все
же он.
- Однако эта ваша бессловесная придурь, - откровенно заметил Ферг, -
может нам здорово помешать. Именно сейчас, когда требуется обговорить самые
сложные вопросы сосуществования России и Корпорации... Ведь не может быть в
России двоевластия, а реальная власть над людьми, что ни говори, у вас, а не
у нас, как бы народ ни любил Тугина. Чиновники обленились и не ловят мышей,
государство вообще в некотором упадке, как вы, наверное, заметили в ходе
своей карьеры... А у вас? Люди начинают понимать, чего им надо! Люди сами
требуют от себя больше, чем кто-либо вообще может от них потребовать! Как же
мы будем сосуществовать - Россия и Корпорация?
Видимо, Ферг все же предчувствовал, что какой-то ответ на это ему будет
дан, потому что он подождал, пока Веселуха найдет в здании подходящий к делу
инструмент. Инструмент в Кремле нашелся. Сначала Веселуха долго его
настраивал - это было тоже частью ответа на вопрос советника (отношения
придется долго регулировать!), а потом заиграл русскую народную, блатную
хороводную песню, или, может статься, танец. Танец этот состоял из двух тем,
которые, сначала в медленном темпе, а потом быстрее и быстрее переплетались,
сходились, расходились, то кланялись друг другу, то льнули неприлично
близко. Это были "грязные танцы" власти и бизнеса, России и Корпорации, -
откровенные, но вместе с тем плодотворные, талантливые. Фергу становилось
ясно, что ни Корпорация без России жить не сможет, ни Россия без Корпорации
тоже.
- Мда, я понял, - задумчиво сказал Ферг. - Любовь до гроба.
"Именно так!" - подтвердил Веселуха.
- Но как мы переведем все это на человеческий язык?
"А мы не будем, - ответил Веселуха. - Зачем? Русский народ поймет нас и
так; а сунется Джек Мортара - я ему скажу do kraja!"
- Ах, до края, - кивнул Ферг с сомнением. - Вот как, значит, и вы туда
же?
Ферг вопросительно поглядел на Веселуху, но вдруг прислушался: в
умиротворенной тишине (за окном темнела оставшаяся без перемены страна) ему
послышался какой-то сдавленный шорох.
- Погодите-ка, - сказал Ферг.
Он подкрался к двери на цыпочках, - а надо было видеть этого блестящего
экономиста, как он крался на цыпочках, Ферг был похож на интеграл, - и
вдруг, рывком, распахнул ее. Все, кто подслушивал под дверью, хлынули в
залу: и Алиса, и Паша, и Рябинин, и заместители Ферга, - а с лестницы,
сметая охрану, валили все те, кто успел прилететь - и партнеры Веселухи, и
простые покупатели, причем не только российские. Впереди всех с выпученными
глазами, радостный, несся пан Здись; за ним - чех Кармашек, и два рыжих
ирландца, профи в покере, и лыжник Апфельбаум под руку с фрау Штер, - и
множество другого прочего народа, о котором было уже рассказано и будет
рассказано впредь.
Ян Владиславович растерянно моргнул пару раз, - тут растерялся бы и
лучший менеджер, чем он. - "Ах, не быть мне человеком частным! И не быть мне
человеком счастливым!" - подумал он.
- Вы понимаете, советник? - спросил он Ферга.
- О да! - сказал Ферг, ничего не понимая. - Да!
Как холодные звуки горячих песен,
Как новая печь для четырех невинных,
Так грустна земля. Сумрак мне тесен.
Кресты правда что ль куют на спинах
Луну правда что ль земля красным выкрасила
Может там просто большая война
На закате плач и выстрелы
Чернеют травы, слипаясь, седеет сосна
Я не знаю даже право где лево
Одно только знаю, что сын, ну да это всем ведь
Ну куда я уйду от весеннего сева
В какую дружину, в какую дворскую челядь
Земля меня держит, к небу не пускает
Ключи на шее от родного дома
Сто раз замерзнет, сто раз оттает,
И стану я - может сено, а может солома
Я перепил воды из родного колодца
Переел картошки сожрал пуд соли
Я только тогда смогу бороться
Когда потечет между зубов воля
Когда поседеет сосна, почернеет солнце,
А высокое небо упадет на мое поле
Лето в столице Корпорации -Петербурге - началось необыкновенно тихо.
Вообще кругом воцарилась мертвая тишина, густого синего цвета, как вода в
Марианской впадине. Солнце тоже было яркое-яркое, расцвеченное слегка
розовым и сиреневым. Кому-то с таким солнцем было проще. Вставай, каждый
день как последний, вставай над тихой рекой - дождь не шел, и в окрестностях
Северо-Запада пахло дымом.
Маки цвели одновременно с флоксами, лето не кончалось уже так давно,
что все перестали думать о зиме, небо, как в Италии, было густое и не
хмурилось. С моря дул ровный ветер. У собора Спаса на крови сидели
художники, - навел и стер, круче, туже извивы. Чтобы прогнать тоску,
Веселуха работал дни и ночи. Всю эту эпопею он рассматривал как один большой
эксперимент, который был поставлен, конечно, для того, чтобы сделать выводы.
Он обобщал прошедшие два года, и по временам ему казалось, что он поймал
смысл, что он понял, в чем правда и суть, - и что он должен сделать, - и не
раз уже сходились все расчеты, но при проверке Ян Владиславович обнаруживал,
что куда-то вкралась ошибка. - "Шиш, - думал он, - я решу эту задачу, или
хотя бы докажу, что..." А времени не было; Веселухе теперь приходилось быть
таким, каким его хотели видеть. Ночью он ворочался, и корсет общих мнений
скрипел на нем и лязгал.
- Не морите себя работой, - советовал ему Паша Ненашев.
Несколько слов о нем: он как раз построил себе и Марине дом в деревне,
и они переселились туда жить. Марина хотела ребенка, но Паша говорил, что,
хотя времена заметно улучшились, заводить его все же рано, поскольку "в этой
стране нельзя ни в чем быть уверенным". Еще Паша обрезал свой хвостик, и
теперь прическа у него была, как у пажа, зато отрастил усики и бородку.
Должность "исполнительного директора" требовала от него примерно того же,
чего пост министра иностранных дел, да он и был им - для Корпорации. Так
вот:
- Не морите себя, - говорил Паша. - Понимаю, что все это вам в
удовольствие, однако...
- Да какое теперь удовольствие, - махал рукой Веселуха.
За окном текла волнистая Нева, прозрачные струи убегали в море.
- Какое удовольствие, Паша, - безрадостно говорил Веселуха.
- Вы же спасли Россию, - возразил Паша, - вы - любимец народа. Хотя
Джек Мортара до сих пор так и не понял, чем Российская держава отличается от
Корпорации...
- Тем, что она не продается и не покупается, - хмуро ответил Веселуха.
- Нам, в сущности, все равно, что будут думать о нас, - сказал Паша
Ненашев тихо, занимаясь своими делами, - что подумают, то и будет. Слава -
это не "когда тебя знают", это "когда тебя не знают", или, вернее, знают, но
не тебя, а то, что о тебе думают.
Жизнь вокруг Веселухи замирала, живое было уже трудно отличить от
неживого - солнце одинаково грело всех. Наталья Борисовна Денежкина
жаловалась:
- Не пойму, что такое? Зрение портится, что ли? Все на одно лицо для
меня стали. Раньше я людей как-то различала: теперь все одинаково милы, как
цветы, но ведь одинаково, люди, такого же не было раньше?
Да, днем жутковато порой становилось, если присмотреться: солнце
неизменное, все глуше росли высокие травы, все тише и выше становилось небо,
и все меньше было признаков жизни во всей округе... Ночью было живее: ночью
летали ночные бабочки, и ночные птицы глотали их; Нева плескалась о камни, и
если не смотреть на неподвижную луну, которая проступала на вечернем небе
масляным пятном, можно было подумать, что все как раньше. На кустах розовели
цветы, темная зелень колыхалась, какие-то неясные звуки доносились из болот.
Однажды в такую ночь Веселухе пришло в голову, что делу могут помочь сны.
- Алиса, - сказал он, возясь в темноте и устанавливая прибор у
изголовья, - давай я запишу твой сон, а потом посмотрю его на видике.
- А почему ты говоришь шепотом? - спросила Алиса - впрочем, тоже очень
тихо. - И зачем тебе это нужно?
- Я хочу видеть твои сны вместе с тобой, - сказал Веселуха.
- Не надо, Ян, у меня нехорошие предчувствия. Я боюсь.
Алиса лежала, из-за жары накрытая только легкой простынкой, лежала,
изогнувшись, обхватив подушку. Черные волосы пеленой покрывали ее загорелую
спину. Мрак, шепот, в углу букет цветов.
- Да ну, - махнул рукой Веселуха, ложась рядом. - Это на тебя погода
так действует. Понимаешь, я чувствую, что это поможет понять...
- Может быть, и поможет, - сказала Алиса тоскливо, - да я-то как?
- Что с тобой будет, - возмутился Веселуха. - Еще, смотри, не заснешь у
меня от страха! Не вздумай!
Веселуха обнял ее, тихо прижал, и так они лежали: часы тикали, сердца
бились, и сон постепенно начал охватывать Алису, а вместе со сном сладкая
тоска уходила. Все становилось просто, плоско и ясно...
Будто Веселухе надо ехать в Америку, и она, Алиса, его уговаривает:
- Все, тебе придется ехать, - сказала Алиса однажды утром. - Или,
вернее, нам придется ехать вместе.
Веселуха встает, берет сигареты, зажигалку, и они едут. Земля дрожит
под ними, вся в густой зелени, а Алиса все уговаривает его, хотя они уже
едут туда:
- Съездишь - и забудешь про них. Лето кончится, наступит опять зима, не
будет больше так жарко.
Лето выглядит и во сне так, как будто мир собирается покончить с собой,
но еще не выбрал способ. Лето выглядит как затишье перед чем-то
сверхъестественно ужасным.
- Поездочка в Орду, блин, - говорит сердито Ян Владиславович, и курит,
глядя в облака.
Так получается, что прилетают они, когда в Америке вечер, и солнце,
которое Алисе всю душу вымотало, прячется от него за землю. Оно прячется
совсем, не так, как в Питере, когда видно, что солнце за землей, и если лечь
отвесно, травы и холмы будут празднично светиться. Нет. Тут совсем темно,
вечер синий и жаркий, весь в огнях.
Самолет садится, Веселуха вылезает из него, и Алиса сразу чует
опасность. Их приглашают в машину. На дороге полно народу. По бокам, сквозя
на воздухе и проблескивая огнями, стоят огромные дома. Они похожи на пачки
сигарет, поставленные на ребро: синие с желтыми огнями. Как Алиса ни
запрокидывает голову, огням не было в небе края.
- Удивляетесь, - замечает министр финансов Джек Мортара, - он едет
рядом с ними. - Да, мы без комплексов. Это у вас защитная позиция. Вы
всячески стараетесь показать, что вы - не круты. Если бы вам на самом деле
было наплевать, что о вас говорят, у вас бы не было никакой позиции вообще.
Вы бы долго-долго думали, прежде чем сказать, какая у вас позиция. А раз она
у вас есть, значит, вы все-таки думаете, что о вас подумают. То есть, вы
зажаты. Закомплексованы. С червоточинкой яблочко, а?
Веселуха не отвечает, потому что все, что он сказал, было гнусной
клеветой на всех, у кого есть позиция. То есть на всех, кто старается играть
красиво и вкусно для себя, не взирая на то, вкусно ли это другим. Алиса чует
какую-то скрытую опасность в вечернем городском воздухе, и поэтому начеку.
- Нам важна красота, - говорит Алиса. - Красоту мы будем дарить
неустанно, и от нашей красоты люди захотят творить и не захотят вытворять.
Вот примерно это или так говорит Алиса.
Машина останавливается у одной из сигаретных пачек, стоящей также
ребром. Дом похож на вставшую дыбом реку, в которой сверкают рыбы, и луна
устраивает пляски. Но это не отблески луны: то горят окошки дома, не все
подряд (тогда дом казался бы сделанным из раскаленной проволоки), а
вперемешку.
"Вот был бы финт, если бы все разом вышли из этого дома", - думает
Алиса.
По бокам дома стоят еще два маленьких домика, один этажа в два, а
другой - в семь; на эти дома натянута пленка, может, и стекло, а внутри
огромный внутренний двор, в котором все выложено плиткой. Сам этот двор -
весь почти как целый город, подсвеченный по бокам рекламами и факелами. Дом,
наверное, днем - белый, но так как приехали они ночью, то промежутки между
окнами, а также все неосвещенные проемы и тени отливают густой синевой.
- Вот наша жизнь, - говорит Мортара, показывая рукой. - Белый дом.
В его голосе такое самодовольство, что Алиса восхищается.
Действительно, жизнь эта по-своему очень красива. Здесь есть стиль, и даже
такой, который самой Алисе очень по душе. Да вот и Веселуха заложил большие
пальцы за пояс и прошелся туда-сюда, высекая искры из булыжника. Ковбой,
спекулянт, железные яйца, - кто там еще? Алиса и Мортара хохочут. Веселуха
корчит рожу наподобие своей фотографии "Лиговская шпана", так что один глаз
наехал на другой, а скулы перекосило, - и тут он сам не выдерживает, смеется
от души.
- Мда, - говорит Мортара: - Вы такой закомплексованный, что, наверное,
ваше больное "я" таится в зеркале, и по вечерам, снимая с себя все капустные
шкурки, вы себя не видите.
Не сбить Мортару, и ведь умный человек, кажется. Они шагают через двор,
так неофициально и весело. Но Алиса уже опять был начеку: ей чудится слабое
движение где-то на уровне третьего этажа, где помигивает вывеска "Казино".
- Хорошо ли мы сделали, что оставили прибор в машине? - спрашивает
Алиса Веселуху очень тихо. - Почему-то мне кажется, что это ошибка.
- Чему быть, того не миновать, - отвечает Веселуха. - Если я буду
таскать прибор под мышкой, они попытаются спереть его из-под мышки. Но они
не сопрут его, пусть хоть треснут, - не сопрут.
Алиса смотрит на Яна Владиславовича - и не узнает его. Да это и не он
вовсе. Веселуха стал ниже, стрижка короче, челюсть вперед, на ногах какие-то
невообразимые остроносые ботинки, каких Веселуха не носит никогда в жизни. И
голос не его - грубее, и фразы он говорит не свои... Это из какого-то
фильма, понимает Алиса, - ах да, она же спит, а прибор записывает ее сон,
записывает, каким она видит Веселуху. Что ж, имидж неплохой, рассуждает
Алиса как профессионал. Вот только каких приключений потребует от директора
такой имидж?
Они входят в огромное здание. Внизу высокий глубокий холл на круглых
столбиках, как в советских НИИ. Всюду стеклянные перегородки и круглые
стойки, за которыми дремлют псы. Они входят в лифт, лифт несет их вверх, и
Алисе становится страшно.
Тени, тени, огни: Мортара, Веселуха и Алиса - на высоте. Сиреневые
лампы, как звезды, крутятся и шелестят, огромные окна зияют по сторонам, а в
них мелкой сине-желтой окрошкой льется город. Там струи золотого света
вздымают и опадают по дорогам, - это машины, там другие озера, сигаретные
коробки, стоят местами, как крепостные стены. По темному небу катится
серебряное колесо.
- Чай, кофе, или что-нибудь более существенное? - спрашивает Мортара.
- Я хочу, чтобы вы посмотрели, какой я бываю пьяный, - говорит
Веселуха. - Мы, русские, - нам, знаешь ли...
Да нет, это не Веселуха, думает Алиса в который раз; а если это все же
он, то как его должно тошнить от этих слов, и от своего тона, и от всего
этого имиджа? Веселуха или нет? - решает Алиса, и вдруг ее как током
пробирает: Мортара смотрит в ее сторону. Сладострастно смотрит, нехорошо.
- Смелый вы человек, - подкалывает Алиса Мортару, обливаясь холодным
потом. - Не боитесь, что вас за harrasment привлекут?
Да, они с Веселухой - оба пленники, им не выбраться из этого сна - из
этого фильма, единственное, что от них останется - это кассета...
- Нет, - отвечает Мортара по сценарию, грубо хохоча. - Мне по душе
пацанские игры: казино, биржа, быстрая езда, выпивка и секс. Я в душе
мятежник, а что стал министром, так просто захотелось однажды.
Алиса заглядывает в можжевеловый хрустальный мрак бокала, и тут
ясно-преясно видит в нем внутренний двор, и машину, и три лихие синие тени,
которые к ней незаметно подкрадывались с разных сторон.
- А-а-а! - кричит она от липкого ужаса. - Ян! Скорее!
Она хочет освободиться от этого всего, вылезти из кадра, но получается
еще хуже: режиссер дьявольски предусмотрителен. Веселуха встает во весь
крепкий рост, ногой вышибает дверь и выбегает. - "Теперь мне следует его
отвлечь", - думает Алиса, уже не сопротивляясь, кидается к Мортаре и жарко
шепчет по-английски:
- Поедем с тобой на закат, где дороги, как спины горячие, спят, где
выходит лиса из ворот, а ночью в серебряных звездах крутой небосвод!
Мортара радостно открывает рот; продолжительный поцелуй, потом Алиса,
не удержавшись, лепечет дальше:
- Поедем с тобой на закат, где там-там и зубаки хрустящие в ряд, где ты
острием выпьешь кровь из врага, где обиды нет-нет, и некого будет руга!
Мортара взмахивает руками, впивается Алисе в грудь, скрежеща зубами и
торопливо расстегивая портки, - от него пахнет жареным, - Алиса вскакивает
на стол, и вестерн перерастает в мелодраму: вот Веселухина гитара, а вот и
любимая песня Алисы, любимая нэпманская песня - не спасет ли она ее, не
вытащит ли из фильма, - откуда ее знать режиссеру? И Алиса в последней
отчаянной попытке выдраться орет, скача по столу:
Ведь я институтка,
Я дочь камергера,
Я черная моль,
Я летучая мышь!
Вино и мужчины -
Моя атмосфэра,
Привет эмигранта,
Свободный Париж!
Мортара хватает Алису за юбку и стаскивает под стол. "Конец!" -
понимает Алиса, и сознание ее меркнет, но фильм еще не кончен: главный
герой, крутой мачо, Веселуха между тем рвет изо всех сил к машине - спасать
прибор.
Машина его уже тронулась с места. Два каких-то крутых сопляка
выкручивают ей руль, делая лихой полицейский разворот. Веселуха кидается на
лобовуху, потом замечает сбоку какого-то чувака, - а ну, мне машина нужнее!
Чувак вылетает из машины, и начинается погоня.
В сущности, совершенно непонятно, для чего устраиваются эти самые
погони: то ли для того, чтобы догнать и набить морду, то ли для того, чтобы
что-нибудь отобрать (как в данном случае); во всяком случае, неминуем вылаз
обоих гонщиков из машины, и совершенно непонятно именно вот это: зачем они
вообще изначально в нее залезали?
Итак, у убегающих то преимущество, что все улицы и переулки они знают
очень хорошо, притом что Веселуха не знает их никак; однако у них и то
"не-преимущество", что по сценарию Веселуха должен выиграть, в какое бы
положение его ни поставили.
Они с треском вписываются - вливаются - в какой-то большой проспект,
должно быть, проспект Ленина - в городах главная улица довольно часто
называется Проспектом Ленина, а может, ее уже успели переименовать в улицу
Широкую (Broad way), или еще как-нибудь. Бензин у Веселухи кончился, но что
супермену до бензина! Просвет постепенно делается меньше и меньше. - И в
этот самый момент из темного переулка выворачивают другие, но все те же.
"Э, - думает Веселуха, уходя вбок, - да от вас никуда!".
Справа, слева - вдаряют светом, но Веселуха уже виснет на хвосте у
крутых сопляков, они влетают в переулок и взмывают вертикально вверх над
мусорными бачками. Веселуха шарит под приборной доской рычажок и тоже
взмывает за ними. Краска желтая и синяя расплескивается по бокам машины, как
мыло, и Веселуха понимает, что все эти дома - все эти сигарные коробки -
тоже только то, что о них думаешь. Пока думаешь, что они дома, ну вот они
дома, а когда покажутся пятнами краски и света, - и Веселуха пролетает
сквозь них.
"Кабы прибор мой не сломали", - думает Веселуха.
Они несутся все вверх и вверх, все вокруг делается непроходимо-синим,
начинает накрапывать мелкий дождичек. Веселуха понимает, что настало время
действовать. Нет ли чего под рукой? На заднем сиденье лежит рыболовная
удочка: Веселуха открывает окошко и закидывает ее, но машина впереди такая
гладкая, кажется, зацепиться ей не за что. Удочка соскользнула и намоталась
на какой-то штырь, так что Веселуху вытащило из чужой машины, как морковку
из грядки. Так он и летит за своими преследователями, как рыбак за огромной
рыбиной, по ветру развеваются его волосы цвета свежего алюминия, и город из
желтых пятен с синими провалами остается внизу.
Но что так теснит боязнь души агентов Мортары? Отчего они трясутся? А!
знаем - в их машине кончился бензин. Они пытаются заправиться на ходу: один
из крутых мозгляков, раскрыв дверь, высунулся из нее наполовину с намерением
напоить коня, и тут же был выдернут Яном Владиславовичем. Ууу, Анакин
Скайуокер, завидуй, - все супермены мира, дрожите, идет великий и ужасный Ян
Владиславович. Ради своего прибора он готов на все. Ну, будет сейчас мясное
мочилово. Диспетчеры сообщают: неопознанное небесное тело. А бензин на
исходе, и второй крутой дохляк пытается своими ручонками напувать коня, а
Веселуха, который уже, растопырив ноги, висит под днищем, перехватывает его
железной рукой и склоняет в синюю густую высь! После чего ловко наливает в
бак бензин, сматывает удочку, садится за руль: порядок!
Ах да, забыли сказать: ту машину Веселуха вернул владельцу, потому что
как ни крути, а законов надо слушаться.
"Простите, я задержался, - должен сказать он наутро, входя в ту же
комнату, и, по сценарию, небрежно стряхивая пыль с брюк, - за окном уже
рассветает, и свет во всем здании гаснет ради экономии. - Я уснул в туалете,
эти ваши американские напитки слишком крепкие для меня".
Но в комнате никого нет.
Так американский сценарий, по которому Веселуха должен был застать
Алису и Мортару, Алису простить или выкинуть, Мортару обидеть, не проходит.
Вместо него получается восточноевропейский, абсурдный сценарий. Веселуха
стоит и в легком оцепенении понимает, что даже если он уснет, ни Алиса, ни
Мортара ему не приснятся, потому что их нет в реальности. Они убежали в
мультик, в дурную бесконечность, как Том и Джерри, и теперь будут вечно
гоняться друг за дружкой по всей Корпорации - как в компьютерной игре.
И Ян Владиславович проснулся.
- Алиса, - промурчал он удовлетворенно, не раскрывая глаз, - спасибо
тебе, душа моя! Я все понял. Теперь не забыть бы...
Но он ничего не понял, потому что принялся шарить рядом с собой по
постели, а там ничего не было, кроме прохладной простыни, едва примятой, -
Веселуха вскочил, и утренний холод пробрал его. Алисы не было.
- Ах, вот как, - пробормотал он. - Так!
И, хотя теперь-то вся ситуация была ясна ему окончательно, во всей
неприглядной полноте, на всякий случай, еще на что-то надеясь, Веселуха
толкнул тяжелое окно: внизу в первых лучах солнца мокрый двор блестел
спинами машин. Люди ходили, голоса их сливались в общий гул.
- Алиса! - тоскливо крикнул Веселуха.
Но тщетно и глупо звать ту, которой нет нигде - ни в жизни, ни в
смерти, ни на земле, ни на небе. Веселуха смотрел на Петербург, весь в
жаркой утренней дымке, стоял, не двигаясь, боясь пошевелиться, - да, вот так
все и случается.
Только выйдешь из себя - и превратишься в собственную тень. Станешь в
воспоминаниях других еще гуще, чем был. Как будто тебя долго сушили на
солнце, и все "лишнее", чем ты, собственно, и был, испарилось из тебя в
жаркое темное небо. Только начни играть жизнь по чужому сценарию - и ты
станешь тем героем, которого играешь.
Заметив, что директор стоит на балконе, народ собрался внизу, и
принялся выражать ему свое сочувствие и восхищение. Ян Владиславович помахал
людям руками, отвернулся в сумрак своих покоев и перестал улыбаться. На
диване, положив ножку на ножку, сидел Рябинин и курил.
- Куда ты дел Алису?- спросил Рябинин резко.
- Она осталась на той кассете, что мы записали ночью, - ответил
Веселуха. - Она слилась со своим собственным образом.
- А ты почему не слился? - спросил Рябинин уже даже не резко, а сурово.
- Неужели ты до сих пор не тот, кого за тебя принимают?
- Увы, - развел руками Веселуха. - До сих пор? - что ты хочешь сказать?
Ты хочешь сказать, "до настоящего времени"?
Но Рябинин знал эти штучки, он спрыгнул с дивана и встал перед
Веселухой - крепкий, худой, в старом костюме, и сигаретку отставил:
- Если - я - говорю - "до сих пор" - Ян, - то ты должен понимать, что я
имею в виду! Ты - человек, облеченный властью. Ты больше не имеешь права
выделываться. Ты - уже не ты, а выразитель воли...
- Ну, ну, социалист, хватит!
- Эй, одумайся! - возопил Рябинин. - Ян, если ты не хочешь, чтобы мы
поссорились!
А вот этих штук не любил Веселуха.
- Ты будешь мне скандалить, как беременная девушка, - противоречиво и
раздражительно заметил он. - Тут и так черт знает что делается. Ты
свидетель, что я сопротивлялся, как мог. Я не просил, чтобы меня делали
главой Корпорации. И что, теперь я не могу заниматься наукой? Да если так,
пошло оно все...
- Кто из нас беременная девушка? - язвительно закричал Рябинин. - Ты
жалуешься, ты не способен чувствовать ответственность за людей, тебе
просто-напросто нужна власть - делать все, что ты хочешь!
- А ты социалист! - ответил ему Веселуха громко, отходя на шаг. - Ты
даже не полноценный социалист, ты розовенький, ты либерал-демагог!
- А ты самодур! Ты слабый, ты боишься собственного народа!
- Ты врешь! Совсем уже заврался! Себе уже врешь! Ты подумай своими
тухлыми мозгами...
- Богатство тебя испортило!
- Меня? Бе-едненький ты наш...
- Я не допущу, чтобы народ оболванивали...
- Миша, давай хватит... - Веселуха выставил руки ладошками вперед.
Он вдруг понял, что происходит. Рябинин стоял уже у порога, дверь
скрипела приманчиво, за дверью был полумрак, - его единственный друг, Михаил
Николаевич Рябинин, выкрикивал последние слова, чтобы потом нырнуть в этот
полумрак и скрыться из виду навсегда.
- Миша, - повторил Веселуха. - Ты это, не того... Ты на меня не
обижайся, в общем... Я тоже иногда бываю...
- Ты не "бываешь", - сказал Рябинин. - Ты "стал". Извини, Ян, но я
пошел. Если тебе что-нибудь понадобится - я в твоем распоряжении. Но
работать на твои опыты я не буду: то, что ты делаешь, бесчестно и
бессовестно...
Он подождал еще три секунды, но Веселуха ничего не сказал ему; тогда
Рябинин вздохнул и вышел вон.
- Социалист, - пробормотал Веселуха, - совок...
Уже начинали косить, и лето было в самом разгаре. По речкам и каналам
Петербурга всплыла травная нить, тинная муть, осы слетались в гнезда. Народ
был счастлив.
- А мы и раньше были счастливы, - говорили люди, - только мы этого не
знали.
Солнечная, жаркая погода, неподвижное и счастливое настроение... Ночью
грозы грохотали с дождями, пели птицы в сладких кущах. Рябинин метался от
деревни к деревне и пытался посеять смуту.
- Он же вас оболванивает, - пытался доказать производственник. - Ведь
это же сказка: по щучьему веленью, по моему хотенью! Так нельзя в
реальности! Это разврат!
Крестьяне только улыбались:
- Да вы же сами этот прибор конструировали! Как же так? Какой разврат,
Михаил Николаевич! Или мы не работаем?
- Да работаете! - всхлипывал несчастный Рябинин. - Но все равно это
ужасно нехорошо, вы должны это понять! Нехорошо удовлетворять потребности до
того, как они возникли! Наш прибор - безнравственен, он делает из вас
скотов!
- Но-но, потише, - предупреждали крестьяне.
- Потише! - рыдал Рябинин, взбирался на бочку, раздирая майку на сухом
загорелом теле: - Я не могу на это смотреть! У меня нет слов! неужели вы так
и будете слушаться? Где ваша воля народная? Поднимайтесь, восставайте пртив
угнетателей, против того, что с вами делают все, что захотят!
- Но если мы и сами этого хотим, - возражали крестьяне.
- Вас заставили хотеть! - вопил Рябинин.
Но его не слушали. Улыбки расплывались, головы качались - ай, ай,
бывает - сошел с ума несчастный Веселухин соратник. Рябинин покрылся пылью и
стал черен, а голова его побелела. Он шатался по покорным и пыльным дорогам,
и ему казалось, что высокое синее небо заперто на ржавый засов, что земля
держит его, - ему хотелось бы дымом взлететь в небо, но он не мог. Ни в
одной деревне не находилось ни одного недовольного, - от этого можно было и
впрямь сойти с ума. Рябинин шел и шел на восток, деревни попадались все
реже, и наконец, воздух стал краснее, гуще, дунуло жаром - перед ним встали
Уральские горы.
- Куда ты идешь? - спросили горы Рябинина.
Рябинин оглянулся: тропы сводили во мрак, перевалы становились все
чаще.
- Мне все равно, - махнул рукой Рябинин. - Я старик. Мое пламя тяжелое,
оно разгорелось уже давно. Мои дети выросли, я им больше не нужен.
- Тогда иди к нам, - сказали горы. - У нас жаркое золото в подвалах, у
нас сухая трава и небо еще синее, чем в Петербурге. У нас густые леса и
неведомые, большие реки.
Услышав это, Рябинин наклонил голову, как бык - упрямо, и пошел дальше.
Так, у последнего столба, там, где кончаются дороги, мы и оставим его.
Покраснело поле, в душе его уснули боги - он отправился догонять, оборонять,
донимать - время.
Веселуха проводил его взглядом далеко, но не пошел с ним. Наступала
ночь. Решение найдено, выход есть; и солнце, как лунка, яркая, ослепительная
лунка, просверленная в небе неким рыбаком. И из этой дымной рыбачьей лунки,
из этого отверстия, опустил струну ангел-эхо. Что на крючке? Богатство,
успех, счастье? Нет, это приманка для совести, это лесенка на небо. Машет
леской ангел-эхо, машет удочкой, отвесом, гребешком по волосам; машет
медленно, но верно, глупых спихивает в скверну, добрых на семь верст и лесом
подымает к небесам.
Простокваша тягучая, вязкая
Отсыпается в банке с завязкою
Я пойду ее с ложкой проведаю,
В одиночестве с ней побеседую.
Будем блюмкать, и булькать, и кваситься,
Мои губы в молочный окрасятся,
Преисполнюсь я трепетной нежности,
Как ошибка в пределах погрешности.
Пахло сеном, сквозь сено пахло молоком, сквозь молоко было видно звезды
на небе и еще несколько вишен в щелях сарая.
Больше ничего не было видно, потому что за забором начиналась темнота.
В этой темноте за воротами был полет птиц, в овраге крысы и коты, на
кустах жирные дрозды. А на злом репейнике выросли две совушки, у них были
колючие перышки, шеи длинные, головушки острые.
А на холме, среди ночных благоуханий, над рощей, сидел некто с гитарой
в руках и играл "Венецианский карнавал". Яблони склонялись над ним, махали
ему яблоками на прощание. Ян Владиславович играл не так, как в ту ночь,
когда к нему пришла мысль. Тогда он бил-молотил, упорно, с веселым
мастерством, как дрова рубят, страсть по всем правилам, крутые завитки и
лесенки. Теперь Веселуха играл с оттягом, и рука его вибрировала после
каждого аккорда, играл, как играют в самом конце или самом начале века:
насмешливо, с оглядкой, и в то же время выразительно.
- Кажется, он что-то решил, - сказала мысль.
- Ну, нет, - возразил мысли ее хозяин, Мировой Ум. - Такое решение не
считается. То, что он задумал, просто невозможно.
- Что же он задумал? - спросила мысль.
Круги, обертоны. Все заставить звучать. Что-то схватить в самый
последний момент, как играют в начале или конце времени: все прозрачно,
обыкновенно и вместе с тем благодатно. Весна в природе. Звон серебра. Затакт
- и - раз. Скромно (вопрос) и просительно: твердо (ответ) и насмешливо.
Веселуха играл, не откидываясь назад, и не встряхивая сивыми волосами с
металлическим отблеском. Серые глаза смотрели в ночь. А вокруг него светился
воздух теплым сиянием, и вращался притихший мир, со всеми запахами и
звуками.
- Нда, - сказала мысль, - кажется, я знаю, что он задумал.
- Вот именно, - сказал Мировой Ум. - Другого выхода, конечно, нет; но
ведь этого выхода тоже нет, по крайней мере, прецедентов не было...
- А себя ему не жалко? В смысле, свою личность?
- Песни западных славян, - прыснул Мировой Ум. - Индивидуальная жертва.
Ты же их знаешь. Их личность в том и состоит.
- Тогда, может быть, действительно сделать так, как он решил? -
задумчиво сказала мысль. - Это, по крайней мере, красиво.
- Ну что ж, - согласился наконец Мировой Ум, - пусть будет так.
Веселуха держал гитару, не глядя на нее, успевая взять все нотки,
ничего нигде не забывая, ни на чем не делая акцента, ведя нитку от начала
до... Ничего еще не было, еще только рассвет, и еще лукаво слово, а небо так
удивительно близко, а купидоны в соборе повисли на венках, не доставая до
земли. Яблоки наливались, слушая его. Никто не посмел бы возразить на такую
музыку - да и кому возражать?
Ведь время - не стихия, не субстанция. В нем, как в доме, живут люди.
Время не накормишь музыкой, даже такой благородной и уверенной. Время не
зальешь светом призрачным. И тот, кто решил трижды триста задач и построил
железный замок на бетонном острове, лучше всех понимает это.
Подернулась округа светом багровым, невидимые колеса и шестеренки
дрогнули и пошли, - осень пришла в Петербург, рыжие сумерки, яблоки
сыпались, губернатор ремонтировал дороги, электрички волнами накатывались на
платформы, и на ветвях дубов зрели желуди, и все было по-прежнему, - так, да
не совсем.
Потому что на холме уже никого не было, - не было даже образа, ни тени,
ни духа, - Ян Веселуха ушел во время, растворился в нем, слился с ним.
А может быть, они всегда были вместе?..
Last-modified: Wed, 18 Aug 2004 17:14:03 GmT