---------------------------------------------------------------
© Copyright Олег Михайлович Блоцкий
Date: 21 Mar 2004
Оставить комментарий
Рассказ
---------------------------------------------------------------
Они вышли из щелистого, узкого проулка и в нерешительности
остановились, внимательно присматриваясь к дувалу, за стенами которого
укрылся взвод Стрекозова.
- Бабаи, товарищ лейтенант, бабаи! - крикнул конопатый Абрамцев со
стены и пальцем затыкал в сторону кишлака.
Взвод зашевелился. Кое-где звякнуло оружие. Легкая зыбь всколыхнула
солдат, сидящих группками на пересохшей земле.
- Сколько? - спросил высокий крепкий лейтенант с биноклем на груди,
упруго поднимаясь на ноги.
- Двое, без оружия. Стоят как памятники, в нашу сторону зырят. Идти
боятся.
- Муха! - махнул взводный заместителю. - Пусть войдут.
Тонкий юркий Мухамадиев мягко, по-кошачьи, скользнул к массивным грубым
дверям, вмурованным в стену, и потянул на себя крупное железное кольцо.
Черная кудлатая голова (сержант готовился к дембелю, а поэтому отращивал
волосы) исчезла в проеме. Таджик отрывисто и даже, казалось, просяще крикнул
что-то афганцам.
Старики появились во внутреннем дворике прямоугольной формы, который
спасало от зноя невысокое ветвистое дерево с широкими сочными листьями.
Дверь за афганцами тут же захлопнулась. Они вздрогнули и оглянулись.
Мухамадиев что-то ободряюще сказал, слегка улыбнулся, но при этом быстро и
ловко провел руками по их просторным одеждам.
- Пустые, - сказал он и отошел в сторону.
Солдаты, из тех, кто сейчас не охранял взвод, все ближе подтягивались к
афганцам, заходя за их спины. Полукольцо все туже охватывало стариков. Пауза
становилась томительной, грозной. Афганцы растерянно осматривались по
сторонам и покорно глядели на командира.
- Все по местам, - приказал Стрекозов и запрокинул голову. - Эй,
наверху, усилить наблюдение! Нечего сюда пялиться.
Солдаты, лежащие на стенах, мгновенно исчезли. Лейтенант движением руки
пригласил стариков и сержанта к плащ-палатке, расстеленной на земле.
Разговор завязывался постепенно, как вода в котелке, нехотя закипающая
на медленном огне.
Стрекозов спрашивал, Мухамадиев переводил, старики бормотали односложно
и монотонно.
В кишлаке никого нет. Все спрятались - убежали в горы. Еще ночью. Люди
знали, что на рассвете здесь будут шурави. Каравана тоже нет. Он за
перевалом. Сегодня и завтра он здесь не пройдет. Но как только шурави уйдут,
люди вернутся в кишлак, а караван двинется дальше.
- Эти почему не ушли? Шпионят? - Стрекозов испытующе и недоверчиво
оглядывал гостей.
А те, ни на секунду не сводя с взводного темных потухших глаз, которые
казались пустыми провалами под белыми кустистыми бровями, достали какие-то
небольшие книжечки и все пытались сунуть их в руки Стрекозову.
- Они старые. Но главное - их сыновья служат в армии у Кармаля.
Офицеры, как и вы.
Уловив знакомое слово "Кармаль", старики закачали чалмами, прикасаясь
тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.
- Сахи аст, сахи. Баче э ма дар урду э Афганистон хидмат миконад.
- Что они долдонят?
- Клянутся, что сыновья в правительственной армии, "зеленые".
- А кишлак духовский?
- Духовский, - согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая
очередной вполне справедливый вопрос взводного, - но это ничего не значит.
Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно -
застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чем? Он не виноват, что
сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.
- Везде так? - не поверил Стрекозов.
- Да, - уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах
нижнюю губу.
Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас целиком на
их стороне.
- В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых,
значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. Поэтому они и не боятся
нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили?
Перед ним кишлачок был? Помните старого афганца - бобо, возле дувала с
кувшином молока? Подходи, пей.
- Помню.
Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел,
подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на
небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом
высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая
пиала.
Боевые машины пехоты одна за другой скрывались в теснинах вымершего
кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью,
висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик
все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на
раскаленной броне, казалось, что он мертв.
- А если разведчики?
Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами
пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и
задумался.
Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей
классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до
сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по
деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных
односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для
себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики
сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего
есть, он, может, и поверил бы. А так?
Нет, было во всем этом что-то противоестественное, настораживающее и
отпугивающее.
Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые
сейчас назойливо грызут командира.
Мухамадиев сузил чернющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого
несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.
- Это не разведка. Обыкновенные люди. Думают, мы поверим, поэтому и
пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, - предположил сержант и, не
дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.
Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в
самом деле оказались фотографии.
Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них
- черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме
с гордо поднятыми головами.
Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных
изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова,
заговорили, перебивая друг друга.
Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.
- Это вот - капитан, - упирал он палец в одну из фотографий. - Служит в
Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал -
нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова
"Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на
другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев
остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые
четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми натруженными
пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что
мужчина с крупными звездами на плечах - его сын, безостановочно и вроде бы
совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
- Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился.
Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать - война, - развел
руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки,
раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой.
Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного,
положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотки
зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу
под язык.
- Сейчас на чай приглашать начнут, - предположил сержант.
И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую
жижицу.
- Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался,
ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
- Все ты, Муха, знаешь!
- А как же? - расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую
спину. - Что здесь, что дома - одинаково. Законы есть законы.
От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая
тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
- Чайку бы хорошо, - мечтательно протянул пулеметчик Клеткин, крепкий,
ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.
- И пожрать не мешало! - поддержал закадычного дружка маленький Гена
Сироткин по кличке "Метр с каской".
- Было бы неплохо.
- Пора точить!
- В самый раз.
- Точно. Похавать - это четко.
Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они
потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало
верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
- Чего тебе жрать, Сироткин? - удивился Стрекозов. - Мечешь за
десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.
- У меня все в ум идет, - глубокомысленно заметил Гена.
- Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.
- Который между ног, - добавил Клеткин.
Засмеялись, и громче всех - Сироткин.
- Товарищ лейтенант! - со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему
на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных
мух. - Стреляют! В демеевском кишлаке бой!
В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно
новогодние хлопушки, разрываются гранаты.
Стрекозов бросился к радиостанции.
- Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, -
сквозь треск отрезал Демеев. - Надо будет - дам сигнал. Конец связи! -
капитан резко прервал разговор.
Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль
рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень,
кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но
окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы,
взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли черные
прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.
Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам,
и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же
происходит у Демеева.
Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно
земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду,
что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого
Аллаха.
- Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, -
талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие
об опасности, подались вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену,
расталкивая подчиненных.
Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки
пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.
- Локтионов! - заорал Стрекозов.
Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
- Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ
лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!
Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики
съежились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.
- Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!
- Они правду говорят, - запротестовал Мухамадиев.
- Иди ты! - двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая
подбородок.
- Стано-о-овись!
В считанные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились
возле командира.
- Проверить оружие и амуницию!
Через мгновение:
- Автоматы?!
- Есть! - проревел взвод, ударяя руками по оружию.
- Магазины?!
- Есть!
- Эр-дэ?
- Есть!
- За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!
И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперед, так и не взглянув
на притихших понурых стариков.
Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение,
включая и приблудных дворняг - Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под
кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину,
хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац:
"Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!" А взвод гремел тяжелыми, кажущимися с
непривычки пудовыми сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую
жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем
застилавшим все вокруг.
В то время жизнь в бригаде делилась на две половины - "война" и
сплошная "расслабуха" после. А все, начиная с солдат и заканчивая комбригом,
напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских
или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными
козырьками, в крепких, со множеством карманов, штанах, а нередко и джинсах.
Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго
без дела прело на складе, было более чем смешным и вызывающим.
Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом
типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных
билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и
настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они казались
хромовыми.
Взводные - лейтенанты, отдыхающие после предыдущей четырехлетней
училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал
ему нынешнюю кличку - Стрекозел.
Подчиненным Стрекозла уже давно было не до смеха, и они попытались
устроить командиру "темную", накинув вечером в одной из палаток на его
голову одеяло. Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная
спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед
зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял
"мстителей" в стороны, как щенят, и очень долго не выпускал их из палатки,
смещая челюсти и проверяя на прочность ребра и грудные клетки.
Против первобытной физической силы особенно не попрешь, и солдаты
забились в норы - зализывать раны и решать, что все-таки делать с
чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод
был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, - очень даже
приемлемым.
В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками -
покурить "дури", потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах,
было подробно оговорено, как на ближайших боевых лейтеху "замочить", а
выражаясь человеческим, нормальным языком, - застрелить.
Но боевые, которые были для Стрекозова первыми, а по тайному согласию и
желанию всего взвода должны были оказаться и последними, внесли серьезные
изменения в такой незамысловатый план мести.
Тогда не только взводу, но и всей роте пришлось несладко. Полдня
провалялась она под палящим солнцем на земле, похожей на панцирь старой
черепахи, среди валунов, стараясь хоть как-то спрятаться за ними от
прицельного огня духов, затащивших подразделение в хитроумную ловушку. И
даже у самых-самых, кто давно точил зуб на лейтенанта, было только одно
желание - как можно глубже вдавиться в сухую, раскаленную землю, спрятаться,
утопить себя в ней, лишь бы остаться в живых.
Ротный, потерявший всякое управление подразделениями и власть над
людьми, лишь матерился и сорвал голос, вызывая по радиостанции помощь. Но
духи отсекли батальон, и перекрестный огонь ДШК вколотил его в землю где-то
у входа в ущелье.
А рота, разрезанная, разбитая на части свинцовыми очередями, медленно
сходила с ума: громко стонали раненые, живые старались забиться хоть под
малейший камешек, палили из автоматов куда ни попадя и молили Господа,
черта, сатану, Аллаха и Бог знает кого еще только об одном: если и придет
смерть, то пусть она будет моментальной, быстрой, безболезненной. Чтобы
сразу отдать концы, свернуть ласты, сыграть в ящик, загнуться, а не мучиться
с пулей в хребте, извиваясь, как ящерица, потерявшая хвост, от боли, истекая
кровью и царапая ногтями гранитную землю.
И кто знает, чем могло все это закончиться, если бы не Стрекозов. Он
собрал гранаты у очумевших солдат, которые открытыми ртами жадно хватали
воздух, а пот грязными ручьями лил по щекам, метнулся в сторону рыжих скал,
бесстрастных свидетелей и прямых виновников медленной гибели роты.
Через некоторое время наверху, в гранитных изломах, ухнули разрывы
гранат, затем навалилась тишина, которая тут же разлетелась на тысячи
осколков от злых, бесконечно долгих очередей автомата Стрекозова.
Эта атака подхлестнула оставшихся в живых, и те ринулись вперед,
карабкаясь наверх, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня и
дотянуться до духовских огневых точек. Только в этом было спасение роты. И
самый последний трус понимал: единственный шанс выжить - это пойти в атаку.
Через несколько дней, когда рота начала постепенно приходить в себя от
долгих кошмарных минут, нанизанных на грохот автоматных очередей и смерть
товарищей, а вертушки с цинковыми гробами и сопровождающими их до
военкоматов офицерами и прапорщиками взмывали вверх и уходили на Кабул,
Стрекозов выстроил взвод на линейке перед выбеленными солнцем палатками.
К этому моменту у солдат произошла некая переоценка личных качеств
командира, и смотрели они на него без прежней злобы. Смелость везде в цене.
В Афгане - тем более. Особенно когда ты благодаря чьей-то храбрости не
лежишь горизонтально в вертолете с биркой на ноге, а твердо стоишь пусть на
чужой, но все-таки земле.
Стрекозов долго молчал, смотрел на молодые, почти детские безусые лица,
а затем сказал, как отрезал:
- То, что мы семерых потеряли, - это наша вина, и в первую очередь моя.
Конечно, на войне все может быть, от смерти никто не застрахован. Но
погибаете вы по дурости и неумению. Ни черта вы не можете и не знаете.
Настоящий солдат не тот, кто погибает, а тот, кто убивает первым. Много ума
не надо, чтобы испортить себе дубленку. Гораздо труднее продырявить ее
другому. Вот этому и будем учиться. Для того чтобы матери ваши не носили
черных платков, а девчонки не спали с другими парнями. Предупреждаю сразу -
будет очень тяжело. Кто не желает учиться, тот пусть подыхает. Но в другой
роте. Кто не желает? Выйти из строя!
Взвод не шелохнулся, и уже на следующий день началась самая настоящая
боевая подготовка.
- Только успеть! Успеть! Успеть! - повторял беспрестанно Стрекозов, и
шаг его непроизвольно становился длиннее.
Взводный размашисто бежал, и горькие мысли царапали мозг. "Эх, Демеев,
Демеев! Понадеялся на себя! Решил сам караван взять. Орден хотел в одиночку
заработать? Так есть он у тебя! И медаль. Дурак ты! Зачем? Кому это надо?
Что сейчас там происходит? Что?"
Взвод бежал по пересохшему зигзагообразному руслу. Небольшие,
обкатанные и вылизанные добела водой за множество лет камни казались теперь
огромными валунами.
Стрекозов то и дело оборачивался. Он видел солдат с искаженными лицами
и коротко, на выдохе, выкрикивал: "Быстрее! Шире шаг!" Голос его походил на
остервенелый лай охотничьего пса, загнавшего добычу на дерево.
Взвод старался не выпустить из виду командира, но безнадежно. Солдаты
спотыкались, падали на землю, ударяясь о камни, вскакивали и, отхаркиваясь
серой слизью, устремлялись вперед.
Хрипящая, сопящая, жадно всасывающая липкий горячий воздух человеческая
цепочка все больше растягивалась, грозя разомкнуться окончательно.
Лица были багровыми, оружие гремело, кроссовки срывались с блестящих
острых акульих зубов, которыми во множестве ощерилось русло.
Гонка продолжалась, и никто не мог сказать, сколько продлится этот
сумасшедший бег.
Солдаты переставляли ноги уже полубессознательно. Машинально
перескакивая с камня на камень и удерживая из последних сил оружие, которое
выбивало на теле синяки размером с кулак, они кляли себя последними словами
и давали зарок бросить курить, как только вернутся в бригаду.
- Выдержать темп! Выдержать! - тосковал Стрекозов, выхватывая глазами
не спрессованную, напружиненную людскую цепочку, а малочисленные группки,
расстояние между которыми увеличивалась прямо на глазах.
Лейтенант видел, что Локтионов, который должен был идти сразу за ним,
далеко позади и черный штырь антенны все сильнее раскачивается, клонясь к
земле.
- Вперед, вперед, вперед! Муха! Вперед! - кричал Стрекозов, с усилием
замедляя бег и подталкивая пробегающих солдат в спины.
Протопал согбенный Клеткин, забросивший пулемет на плечи, как
коромысло. Вслед за Иваном семенил Гена Сироткин, у которого автомат висел
поперек груди. Сироткин кинул на него обессиленно руки. Из распахнутого
Гениного рта слюна летела фонтаном.
Присвистывая, словно губами ухватил детскую пищалку, проскочил мимо
лейтенант Абрамцев с лицом полыхающим и бордовым, как обложка комсомольского
билета. Казалось, если рухнет солдат в сухую, полегшую от солнца траву, то
вспыхнет она от его жара мгновенно.
Семижильный и неутомимый Мухамадиев, стерегущий колонну сзади, вырвался
из ее нутра и приблизился к Стрекозову.
- Веди, Муха! - приказал тот и бросился к Локтионову.
Побелевший радист, бессмысленно уставившись в одну точку выпученными
глазами, брел вперед, раскачиваясь, как полоумный.
Взводный подлетел к Локтионову и стал срывать рацию с его плеч.
- Не на...до, - едва зашелестел солдат. - Не на... до, тов ... лей...
дой... ду... - голос его захлебывался, прерываясь, и, казалось, выбивался из
живота.
Локтионов цеплялся за брезентовые ремни и старался не выпустить рацию
из своих рук.
- К такой ... матери, - с силой дернул на себя металлический ящик
Стрекозов.
Радист, потеряв равновесие, упал, а лейтенант, не оглядываясь, побежал
вперед.
"Локтя заменить придется - выдыхается", - подумал взводный, нимало не
заботясь о том, что после такой перестановки дружки могут просто-напросто
"зачмонить" солдата, превратив в батальонного изгоя.
Стрекозов на секунду обрывал шаг возле каждого бегущего и уже не
приказывал, а умолял: "Давай, давай! Очень прошу!"
Мокрые, словно были они под дождем, дошедшие до последней степени
напряжения всех своих сил, побледневшие, с заострившимися чертами лица
солдаты не в состоянии были даже повернуть голову в сторону лейтенанта. Они
только скашивали глаза, и судорога схватывала лица все сильнее.
Стрекозов настиг Мухамадиева. Тот настойчиво тянул за собой взвод, как
магнит, выхватывающий гвоздики из-под дивана.
- Что, Муха?
- Нет стрельбы! Нет!
Стрекозов прислушался: позвякивало оружие, тяжелые, клокочущие вдохи и
выдохи, катящиеся камни. Сухого механического треска не было.
У взводного дернулась щека.
Мухамадиев бежал рядом со Стрекозовым, стараясь заглянуть ему в глаза.
- Нет там духов. Не может быть. Кишлак маленький. Банда маленькая.
Кишлак в долине. Вокруг поля. Им подойти нельзя. Не будут они нападать! Не
будут. Их мало. Нас много!
- Заткнись, Муха! Замкни колонну!
- Э, командир. Демеева не знаете. Не воевали с ним, - выдохнул
напоследок таджик, отставая от взводного.
"Знаю, морда черная, хороший парень Сашка Демеев. А духов этих,
стариков, кончить надо было. Жаль, не успели. Я понимаю - они нас отвлекали,
пока роту расстреливали", - злая мысль плясала в голове Стрекозова.
Взвод одолел русло и побежал по огромному маковому полю, дорожкой
разрывая его на две неравные части. Тяжелый запах растений сбивал дыхание.
Казалось, что это и не поле вовсе, а гигантский котел, где настаивается
мутное сатанинское зелье. Лепестки цветов стаями пестрых беспокойных бабочек
разлетались в стороны. Толстые стебли опутывали ноги, валили ниц.
Прямо перед взводом, километрах в трех, у края поля серо-зеленым
наростом прилепился кишлак. В полуденном мареве грозно перекатывались
яростно дрожащие стены дувалов. Яркая зелень казалась влитой в небо, которое
то и дело подергивал черный занавес дыма, текущий из недр кишлака.
- Взво-о-од! К бою!
Стрекозов перешел на шаг и поднял руку. Гигантский веер раскидывался за
его спиной. Солдаты разбегались в две стороны. Веер не выдержал напряжения и
лопнул. В итоге образовалась прямая линия.
- Ложись!
Ровная цепь вмиг словно провалилась сквозь землю. Только покачивающиеся
цветы обозначали места, где спрятались солдаты.
Стрекозов лежал на сломанных, жестких стеблях, и сердце его билось так,
что, казалось, разорвет сейчас грудь и вонзится в землю.
В кишлаке стояла мертвая, погребальная тишина. Взводному было слышно,
как рядом громко дышат, откашливаясь и сопя, солдаты.
"Не успели! Где стрельба? Разве так быстро можно уничтожить роту? -
Голова Стрекозова раскалывалась от недосыпания, бега, жары и противоречивых
догадок. - Что произошло? Опоздали? Почему в нас никто не стреляет?
Подпускают ближе? Черт, где же Демеев?"
Мысли путались, порождали сумятицу и неразбериху.
Стрекозов включил рацию. Демеев по-прежнему молчал.
Кранты, решил взводный.
Стало нестерпимо жаль капитана, так опрометчиво вступившего в бой с
душманами.
Стрекозов не был близко знаком с ротным. Но, наблюдая со стороны,
разговаривая иногда с командиром соседней роты, убеждался, что Демеев
простой и открытый парень. Правда, отчаянный до бесшабашности, лез всегда в
самое пекло, что его и сгубило, думал Стрекозов.
И желание отомстить за Сашку, разнести этот кишлачок по кирпичику,
перебить всех духов, засевших в нем, душило Стрекозова и настойчиво гнало
вперед. Впрочем, пути назад в любом случае не было. Стрекозов не сомневался,
что взвод, располагавшийся меж двух непокоренных кишлачков, рано или поздно
будет искрошен до кровавых ошметков затаившимися духами. Так лучше идти на
врага, ошеломить и смять его, уставшего от столкновения с ротой, постараться
спасти ребят, которые, может, еще не все перебиты.
- Кто справа? - спросил взводный, не отрываясь от земли.
- Я, Локоть, - отозвался радист.
- Локтионов, справа?
- Клетка!
- Клеткин, справа?
- Сирота!
"Сироткин? Я тебе покажу справа, - механически отметил Стрекозов, -
влево обязан бежать, а не к другану пристраиваться".
Цветы закачались. Стебли раздвинулись в стороны. Показался Мухамадиев.
На лице - частые жемчужинки пота.
Лейтенант развернул карту и всмотрелся в черный безобидный квадратик
населенного пункта.
Сержант был прав. Стрекозову почему-то стало от этого очень неприятно.
Кишлак лежал, доверчиво распахнутый во все стороны, как единственная
горошинка на ладони.
Мухамадиев ловко и быстро, извиваясь, как змейка меж камней, скользнул
на левый фланг, передавая по дороге приказание Стрекозова. На правый приказ
ушел по цепочке.
- Взво-о-од, короткими перебежками! Вперед! Марш! - скомандовал
Стрекозов, слегка приподнимаясь на руках.
И глядя, как выскочили с обоих флангов, точно выброшенные катапультой,
два солдата и помчались зигзагами вперед, поймал себя Стрекозов на ласкающей
самолюбие мысли: "Все-таки подготовка чувствуется. Это факт!"
Учение оказалось тяжелым до изнеможения, до белых разводов под мышками
и на спине после каждого дня занятий на полигоне, до стертых и разбитых в
кровь ног, до крупных мозолей, которые лопались, как перезревшие, набухшие
почки, и из них вытекала бесцветная жидкость.
Несмотря на то что все солдаты прошли учебные части, где их несколько
месяцев готовили специально для Афганистана, а лишь затем посылали туда,
Стрекозов видел, как слабы и беспомощны его подчиненные даже в самых простых
вещах, а ведь именно они частенько спасают в бою от смерти, которая не так
уж слепа, а выбирает самых незащищенных, неумелых и нерасторопных.
Большая часть взвода не умела окапываться и вообще не знала, что это
такое; она не имела никакого представления о том, как правильно
передвигаться по полю боя. И что совсем поразило Стрекозова: добрая половина
взвода - новобранцы - вообще не умела стрелять. Командир недоумевал, как же
так, людей отправляют воевать, а они не знают, что такое автомат и как с ним
обращаться.
Только потом, во время перекуров на полигоне, солдаты, перестав
сторониться лейтенанта, начали рассказывать Стрекозову, как на самом деле
проходила их подготовка в учебках: никаких полевых занятий; вооружение почти
не изучали; стреляли всего один раз, да и то наделили каждого тремя
патронами. Но и это можно считать везением, потому что были и те, кто вообще
ни разу не держал автомат в руках, исключая присягу, разумеется.
Узнав об этом, Стрекозов ничего не сказал. Он только сжал кулаки так,
что побелели костяшки пальцев. Подготовка пошла с утроенной силой.
Стрекозов без устали гонял солдат по учебному полю, которое примыкало к
горам, где на вершинах укрепились заставы, оберегающие бригаду.
Лейтенант учил правильно ходить в колонне, быстро рассыпаться в длинную
грозную цепь, наступать перекатами и, дорожа каждой вмятиной на шершавой
земной шкуре, использовать ее как укрытие.
Солдаты стреляли до глухоты каждый день. Патронов было немерено.
Стрекозов изменял цели, давал новые ориентиры и старался, чтобы его
подчиненные могли перебрасывать огонь с одной точки на другую быстро и
метко.
- Граната - вещь важная, - наставлял взводный. - Надо уметь ее бросать
как можно дальше и точнее.
И солдаты бросали. Сначала камни, затем болванки без запала, ну а потом
и гранаты.
Потом пришло время ножа. Лейтенант показывал, как его держать,
рассказывал, как надо точно и быстро убивать, нанося удары под лопатку, в
печень, сердце или перерезать горло от уха до уха.
- Жрать тоже надо уметь, - без устали повторял Стрекозов, - а пить -
тем более.
Он запретил солдатам есть соленые консервированные сыр и тушенку,
приходящие в сухих пайках. На боевых выходах сухари вымачивались в воде, и
лишь потом эта кашица поедалась.
- Сухарь язык раздирает и глотку рвет. Три дня посидите на них - потом
вообще ничего жрать не сможете. А воду пить - только утром. Днем хоть
подыхайте, но за фляги не хватайтесь. Зря все это. Хлестать будете без
остановки, а толку - никакого.
Занятия приносили свои плоды. Очень скоро все солдаты одинаково умело
обращались с гранатами, пулеметом, агээсом, не говоря уже об автоматах.
Были и рукопашные схватки. "В печень, в печень руби! - кричал
Стрекозов, юлой вращаясь среди сцепившихся солдат. - Да нет так! А теперь по
почкам! По кости бей. Он согнется, а ты ему правой снизу. Блокируйся,
Сироткин. Пусть в плечо бьет. Туда не страшно. Так, а теперь уплывай вправо.
Хорошо. И в почку ему крюка! Отлично! Молодцы, толк будет!"
Толк и в самом деле был. Когда тщедушный и застенчивый Абрамцев вырубил
своего постоянного обидчика из соседнего взвода Алиева, все в столовой
обалдели. Алиевские земляки, рыча, бросились к Абраму, но путь им преградили
Муха с Клеткиным.
- По-честному. Один на один. Сегодня вечером. За складом.
Земляки оскалились, но условия были справедливыми. А здоровяка Алиева с
кривыми мощными ногами, какие не смогли удержать его в вертикальном
положении, отливали водой.
В сумерках в присутствии чуть ли не всего батальона, тайком сползшегося
на такое необычное зрелище: хворостинка Абрамцев против Алиева, у которого
грудная клетка движение танка может выдержать.
Абрамцев бабочкой порхал возле неуклюжего, неповоротливого Алиева. Тот
старался войти в клинч, чтобы схватить лапищами Абрамцева и в ярости
переломать ему хребет.
Удары Абрамцева были точными, сильными, частыми. Алиеву так и не
удалось поймать наглеца. А потом и вообще случилось невиданное. Эльдар, как
подстреленный слон, свалился на землю и больше не встал. А дрожащий Абрамцев
стоял рядом, взмахивая рукой, и вскрикивал: "Что? Еще хочешь? А-а-а-!"
Но Алиев этого не слышал. Лужица крови стекала под его голову.
Взвод заревел и чуть ли не на руках унес своего героя в палатку.
Потом Мухамадиев с Клеткиным, прихватив три литра браги и отменную
"дурь", ходили разговаривать с Эльдаром по-мужски.
Горец оказался настоящим мужиком. На следующее утро он подошел к
Абрамцеву и первым подал руку.
После этого многие тайком умоляли Стрекозова взять их к себе.
Что ни говори, а поклонение и уважение к силе среди солдат существует.
С каждым днем становилось для взвода яснее, что их лейтенант умеет все. И
хотя строевой подготовки Стрекозов не отменил, взвод маршировал по утрам
гораздо быстрее, ибо впереди его ожидали интересные занятия, смахивающие
более на игру, нежели на положенные учебные часы, где первая часть - долгое,
нудное чтение и зубрежка мер безопасности (обязательно под личную роспись);
вторая - куцый рассказ о теории; ну а третья, самая короткая, - занятия в
"поле", как правило, скомканные и бестолковые, где никто не знает, что ему
делать.
Стрекозов поступал по-другому. Он разбивал взвод на две части: одна
была духами, другая - шурави. Задача духов - подготовить засаду, цель шурави
- не попасть в нее и первыми уничтожить духов. Такие занятия проходили без
стрельбы, но все равно были очень поучительными.
Когда грязные, потные солдаты собирались вместе, Стрекозов подробно
обговаривал каждый момент "боя" и не уставал повторять:
- В преферансе есть золотое правило - не считай соперника дурнее себя.
Так и здесь. Сироткин, какого черта ты вел группу по тропе? Если есть
возможность идти рядом - иди. Ведь тропы минируются. Нет, прешь напролом,
как кабан. Мало того, что сам погибнешь, так и других за собой потянешь.
Далее, когда я дал вводную: Сироткин подорвался на мине, - зачем вы всей
группой, скопом, как бараны, побежали к нему? Повторяю последний раз: при
подрыве к пострадавшему идет всего один человек. Остальные не стоят
столбами, не глаза лупят, а залегают или прячутся за камнями. Тот - один -
внимательно проверяет местность на предмет наличия мин, пытается понять, нет
ли засады, и только после этого оказывает первую медицинскую помощь. После
чего раненого выносят с поля боя или, точнее говоря, с места подрыва.
Кстати, вы знаете, как оказывается медпомощь?
Взвод прятал глаза, и Стрекозов начинал обстоятельно, медленно и
спокойно объяснять новую тему.
Кишлак встретил взвод тишиной.
Солдаты бесшумно скользили вдоль стен, опасливо заскакивали в дома, но
везде было одно и то же - пустота и разгром: сорванные с петель двери,
разодранные небольшие прямоугольные подушки, выбитые стекла в крохотных
оконцах, стены, покрытые, словно язвами, следами пуль, приземистые
сарайчики-клетушки, оскалившиеся черными распахнутыми провалами входов,
разворошенные или сожженные стожки сена в узких дворах, распахнутые
деревянные сундучки. В пыль было втоптано их содержимое: фотографии,
небольшие зеркальца, дешевые пластмассовые бусы, разноцветные расчески и
гребни.
В одном из переулков валялся ишачок с большим, как бочка, животом. Ноги
торчали в разные стороны упругими сухими жердями. Кровь натекла под него
черной лужицей. Большие лиловые глаза были раскрыты.
- Не было духов. Только наши. - Мухамадиев нагнулся и всматривался в
следы, которые виднелись на дороге. - Спокойно ходили, спокойно стреляли,
как в тире, - прибавил он и загадочно улыбнулся.
Стрекозов и сам давно понял, что духов здесь не было. Но все увиденное
по-прежнему настораживало, держало в напряжении, и палец оставался на
спусковом крючке.
Лейтенант услышал, как за спиной о чем-то заспорили Клеткин с
Сироткиным, и Гена чуть громче, чем надо, зло выругался: "Вот гады! После
них сплошной облом. Даже напрягаться не стоит. Пылесосы гребаные".
Дорога вывела взвод на небольшой перекресток. Прямо перед Стрекозовым
за невысокой стеной виднелось небольшое здание с шарообразным куполом -
мечеть. Перед ней были воткнуты палки с привязанными лентами.
Мухамадиев поднял с земли разодранную книжицу в зеленоватой обложке и
протянул ее Стрекозову:
- Коран. Видели?
Взводный равнодушно взглянул на запыленную книжонку.
- На хрен она мне сдалась? Выкинь!
Лейтенант свернул направо - в сторону, где бушевал огонь.
Мухамадиев юркнул во дворик, забежал в прохладную, полутемную мечеть,
оставил там Коран и бросился догонять взвод. Демеевцы и здесь поработали на
совесть - даже молитвенных ковриков не было.
На небольшой площади, придушенной сизым дымом, Стрекозов остановился.
Слева горели дуканы. Желто-красные всплески огня вырывались из
раскаленных бочек, жирные клубы дыма выплескивались и толчками, расширяясь,
уходили вверх. В воздухе черным тополиным пухом летала сажа. Она дьявольским
снегом опускалась на одежду солдат, на землю и лопнувшие, разрезанные мешки,
которые валялись на земле. Неровные горки риса и белые лужицы муки были
испещрены многочисленными точками, словно пожирались полчищами ненасытной
тли.
Справа, вдоль тоненького арыка с серыми сухими стенами и влажным вязким
дном, стояли три дерева с пышной листвой. Они давали обильную тень, которая
легла сейчас на добрую половину площади.
В тени, словно две большие тряпичные куклы, соединенные нитями с
веткой, висели люди. Стрекозов медленно пошел в их сторону, опустив ствол
автомата к земле и жестом приказав солдатам рассыпаться по площади,
перекрывая все проулки, ведущие к ней. За лейтенантом, как два верных
телохранителя, безмолвно следовали Локтионов с Абрамцевым.
Гудение огня; черная копоть, хлопьями падающая на труп старика с
вывалившимся языком; на разбросанные в беспорядке мотыги, топоры и какие-то
непонятные железяки; на мясистую листву; в ручеек, омывающий корни деревьев,
- все это показалось сейчас Стрекозову чем-то иррациональным,
неестественным, загадочным, какой-то дикой усмешкой неведомых, злых сил над
ним и всем взводом.
В глубине сознания лейтенанта возникло и росло ощущение, что все это он
где-то уже видел. Причем так же ясно, отчетливо, до самых мельчайших
подробностей, до самой последней черточки. Такой, например, как разорванная
под мышкой у афганца рубаха или прожженная сигаретой дырочка на платье у
старухи.
Стрекозову казалось: давным-давно, много лет назад, он точно знал, что
столкнется со стариком, голова которого свернута набок, а на лице с большими
родимыми пятнами - запекшиеся кровоподтеки; что он так же, в упор, с
расстояния в два шага, будет смотреть на тощую, маленькую, сморщенную
старуху с редкими седыми волосами; что рядом с повешенными стоит не он, а
какой-то другой, малознакомый ему человек. Сам же взводный смотрит на него,
в разбитых кроссовках, маскхалате, схваченном ремнем, откуда-то со стороны.
И этот малознакомый человек ясно видел, как внимательно рассматривает
взводный умерших, парашютные стропы, на которых подвешены они к толстой
коричневой ветви.
Чувство было достоверным и неотступным. Лейтенант понимал всю
бредовость своих ощущений, но справиться с ними был не в силах. Не мог
осознать, что с ним происходит. "Не сошел ли я с ума?" - подумал Стрекозов,
и страх тоненькой холодной змейкой скользнул меж лопаток.
- Уходить надо, - раздался вдруг голос Мухамадиева. - Нечего здесь
делать.
Взводный вздрогнул и посмотрел на сержанта. Губы того были сжаты, а сам
он походил на собравшуюся к прыжку дикую взъерошенную кошку.
- Уходить надо, - настаивал Муха. - Ушел Демеев. Минут тридцать. А
может, и меньше.
- ???
- По ним вижу. Повесили и сразу ушли.
- Почему повесили?
Мухамадиев пожал плечами.
- Не знаю. У Демеева спросите.
- Собирай людей, - приказал недоумевающий взводный, желая как можно
быстрее встретиться с Демеевым.
Солдаты поодиночке проходили мимо мертвецов, рассматривали повешенных,
сплевывали, как когда-то в мирной жизни плевали, увидев раздавленную кошку
на дороге, и торопились за командиром.
Усталой муравьиной цепочкой люди уходили прочь.
Стрекозов направлялся в соседний кишлак - место сбора двух групп, туда,
где был Демеев.
- Ты где должен находиться? - кривился Демеев, угрожающе надвигаясь на
Стрекозова. - Почему приказ нарушаешь? Ясно было сказано: без сигнала
никуда! У тебя что - задачи нет? Ты что где попало шляешься? Ты что за мной
хвостиком таскаешься?
Коренастый, крепко сколоченный ротный, блестя глазами, неутомимо
наседал на Стрекозова и казалось, вот-вот примется молотить его сильными
обветренными кулаками.
- Я... я думал, - запинаясь, начал взводный, и сам поразился своему
дрожащему голосу и той неуверенности, которая охватила его.
- Думал. Он ду-мал! - окончательно распалился Демеев. - Индюк тоже
думал, но в суп попал. Ты не думать должен, а приказ выполнять, лейтенант!
Почему фланг оголил? Почему самодеятельностью занялся? Да в Отечественную за
такие дела - к стенке! То бы время - я бы сам тебя пристрелил! Мы с тобой в
бригаде разберемся! Почему струсил? Почему из кишлака драпа дал?
- Я? Трус?
- Да, да! Трус! - скалил желтые прокуренные зубы Демеев и беспокойно
бегал по узенькой полутемной комнате. - Мы тебя судить будем!
Взводный понял, что это не пустые угрозы, и его начала бить мелкая,
противная дрожь.
- Меня? Судить? Да я спасать вас шел! А вы, вы, ты... людей в это время
вешали, - выпалил лейтенант затаенное, ощущая сейчас одну лишь ненависть к
этой маленькой самоуверенной сволочи.
Демеев остановился, выкатил глаза и занес кулак.
Стрекозов отпрянул и принял боевую стойку, вынося левую руку вперед.
- Только троньте, - многообещающе произнес он.
Рука капитана раскачивалась в воздухе и похожа была на тело змеи,
готовящейся к нападению. Затем она скользнула вниз.
- А что ты видел?
- Все!
- Это духи, духи! - взвизгнул Демеев и затопал ногами. - Что ты
понимаешь, пацан, мальчишка? Они отстреливались, напали. Их брать пришлось!
- Брать! Стариков? И даже не раненных? - дрожал от ярости Стрекозов.
- Щенок, гнида, много ты понимаешь! - Рот Демеева свернулся набок. В
уголках скапливалась слюна. - Вот посмотри, что мы захватили. Оружие,
пулемет, два "Бура", винтовки, пистолет, гранаты. Вон, вон они лежат, в
мешке. Разверни, убедись. Духи они сволотные, а не старики. Именно такие
гады нам в спины стреляют! Вон оружие, не туда пялишься!
Впервые за много месяцев ротному приходилось оправдываться. И перед
кем? Перед этим чижиком. "Ножа ему!" - как о решенном, подумал Демеев и
посмотрел в противоположный угол, где лежало оружие: автомат, бинокль и
длинный нож - заветный трофей капитана, взятый на одной из операций в
рукопашной схватке в кишлаке.
- Духов защищаешь, да? - проскрипел ротный.
Стрекозова изнутри подмораживало. Оружие - это серьезно! Любой человек,
захваченный с ним, незамедлительно причислялся к духам. Неважно, что
винтовка перекашивала тело ребенка или ее едва удерживала старуха. Наверх
уходило донесение только о количестве уничтоженного врага. Возрастом, а тем
более полом никто не интересовался. У противника нет ни того, ни другого. Он
- на одно лицо, потому что он - враг.
Лейтенант нагнулся к свертку. Пальцы дрожали. Стрекозова слегка
подташнивало: у Демеева - оружие, у него - нарушение приказа. Взводному
стало душно. Позади, как спринтер после финиша, часто дышал капитан.
Стрекозов скосил глаза в его сторону, и ему показалось, что ротный
стоит не там, где был. Как бы невзначай лейтенант изменил положение тела.
Краем глаза он подметил, что Демеев достал из кармана сигареты в плотной
глянцевой темно-синей упаковке.
"Еще утром "Северными" травился", - машинально отметил про себя
взводный, нащупывая бечевку. Ткань покусывала пальцы. Лейтенант зажег
толстенную "охотничью" спичку. Желтое, скачущее пятнышко упало на мешковину.
Стрекозов тупо глядел на узел. От запаха серы хотелось чихнуть. Огонек
погас. Стрекозов лизнул обожженные пальцы, выпрямился и прислонился к стене.
- С кем брал оружие?
Насмешливые нотки покоробили ротного.
- С кем надо, с тем и брал, - огрызнулся Демеев, - проверенные ребята.
- Тобой? - открыто злорадствовал Стрекозов, чувствуя, что ускользает от
офицерского суда чести и вполне возможно, что взгромоздится на скамью
"позора" сам Демеев.
- Наглеешь, чижик? - полупотухшая точечка сигареты стала ярко-алой. -
По морде давно не получал?
- Сверток знакомый, - отрезал Стрекозов. - Я его вчера вечером видел. У
тебя под кроватью. Я его по бечевке цветной признал. Что, на орден тянешь?
Бойцам по медальке? А мне суд? Гад ты, Демеев, меня подставить хочешь,
дураком сделать? Не выйдет!
Ротный швырнул сигарету в лицо Стрекозову и прыгнул в угол. Сверху на
капитана навалился Стрекозов. Он схватил автомат, отшвырнул Демеева в
сторону и начал медленно отходить к дверям.
- Тихо, спокойно! Не вздрагивай! - шептал, как дурной, взводный,
наставляя автомат в живот Демееву.
Щека Стрекозова дергалась, будто кто-то невидимый тянул ее за ниточку.
Ротный полусидел на плотной, как глина, земле и молча смотрел в черную
пустую дыру ствола.
- Автомат за дверью возьмешь. Меня стрелять на улице не советую -
свидетелей много. Шестеркам твоим тоже приказывать не надо. Я прямо сейчас
кое-кому из своих шепну. Они, если меня случайно по дороге назад убьют,
молчать не будут. Не глупи. А Баранов приедет - я ему все доложу немедленно,
- прибавил Стрекозов и выскочил за дверь, чувствуя, как пот стекает по лицу,
за шиворот, а спина мокрая, липкая, и к ней пристала майка, будто он вновь
бежит к кишлаку - на выручку Демееву.
Сам капитан по-прежнему сидел на полу, испытывая только одно желание -
вырваться из подавляющего разум и силы затхлого четырехстенья, схватить
автомат и раскромсать наглого лейтеху очередями.
"Сволочь! Паскуда! Без году неделя в Афгане, а уже учит меня, сопляк! -
думал Демеев и часто подносил сигарету к губам. - Гнида! Душков пожалел!
Нет, чижик, не обманешь меня. Орденам завидуешь! Так они шеей этой, хребтом
этим, руками этими вырваны. Двадцать один месяц в Афгане. Шестнадцать
операций, двадцать три колонны, гад! Ты хоть знаешь, что это такое? Свой
взвод воспитывай, сопляк. Боевик несчастный! Справедливый? Что ж ты тогда,
после ущелья, возмущался, что не тебе, а ротному "Звездочку" дали? "Это
несправедливо!" Чижик надутый. Ты сначала год по горам отходи, потом вякай.
Я и о медальке мечтать не смел в твое время, а ему орден сразу подавай.
Дерьма тебе в пригоршни, а не Красную Звезду, пижон, вояка хренов!"
Обида, удивление, желание немедленно и изуверски отомстить, неверие в
то, что случившееся произошло именно с ним, - все разом нахлынуло на
ротного. То ему хотелось не медля расквитаться со строптивым лейтенантом,
убить гада, а потом будь что будет; то его подминал под себя глубокий,
внутренний страх; то ему чудилось, что все пропало и он - Демеев - влип в
эту грязную историю по уши.
Ротный закрыл глаза и постарался дышать глубоко и ровно, плавно вдыхая
и выдыхая воздух. Голова слегка закружилась, но мысли обретали отчетливость
и стройность.
Рассчитаться со взводным сейчас нельзя - не та обстановка. Но и пускать
дело на самотек - тоже самоубийство. Ныне время не то, что прежде. Вот и
старый комбриг в Ташкенте под следствием. Многие отчаянные головы - его
любимчики - слетели с должностей и околачиваются в столице Узбекистана, дают
показания, их постоянно вызывают на очные ставки. Демеева такая напасть, к
счастью, обошла. В то время, когда комбриг особенно лихо заворачивал дела,
был капитан заместителем командира роты и в "особых мероприятиях" не
участвовал.
"Откуда такие сволочи берутся? - с тоской подумал Демеев и в отчаянии
хрустнул пальцами. - За что нам этот урод?"
Поначалу взвод недоумевал: откуда Стрекозов обучен всем военным
премудростям? Ведь в Афгане без году неделя, на боевых всего пару раз был,
пороху еще толком не нюхал, об сухари зубы не сточил, а уже во всем так
грамотно разбирается. Подсказка пришла довольно быстро - кто-то где-то
случайно услышал (а может, подслушал) разговор офицеров о Стрекозове.
Выяснилось, что, как только ввели войска в Афган, тот загорелся мыслью
попасть туда. Это было на втором курсе.
И с этого самого времени тактика, специальная подготовка, вооружение
стали его любимыми предметами. А когда в училище начали появляться первые
преподаватели - офицеры и командиры учебных рот, прошедшие Афган, Стрекозов
прирастал к ним прочно, как ракушка к днищу корабля, выпытывая все про
неизвестную в Союзе войну. Несмотря на то что офицеры, точно сговорившись,
или отмалчивались, или произносили общие фразы о дружбе, взаимопомощи и
братстве, Стрекозов не отставал. В итоге офицеры не выдерживали, и частенько
парня видели с "расколовшимся" преподавателем, который, оглядываясь по
сторонам, что-то живо рассказывал курсанту. А Стрекозов, обратившись целиком
в слух, лишь сосредоточенно кивал головой.
Однокашники и кличку дали Стрекозову соответствующую - Рейнджер. Но
целеустремленный курсант на это нисколько не обижался, охотно отзывался на
нее, по-прежнему штудировал военные науки, занимался спортом, накачивая
мускулы, тренируя и без того развитое тело.
Для Стрекозова военное дело было не абстрактными схемами с синими и
красными стрелочками, а конкретным разумом, волей, силой, посылающей людей
туда, куда сочтет нужным командир.
На четвертом курсе хлопот у Стрекозова заметно прибавилось. Он принялся
писать многочисленные рапорты с просьбой направить его в состав
Ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Обычно такие
просьбы принимаются к сведению, но исполняется все наоборот.
У Стрекозова, как отличника учебы и заместителя командира взвода, была
возможность уехать в спокойную и сытую Венгрию, Южную группу войск. Но он
буквально перед выпуском попал все-таки на прием в Министерстве обороны,
безнадежно испортив отношения с училищным начальством, и добился своего.
Когда изумленные такой настырностью ребята спросили у Стрекозова,
почему он так поступил, тот уверенно ответил: "Военный должен воевать. Без
войны нет армии. Чем дольше живет страна в мире, тем больше она хиреет.
Посмотрите на наши полки, пусть даже самые разгвардейские. Стреляют по одним
и тем же мишеням с привычных рубежей. Так и дрессированная мартышка может.
Все там, в этих полках, для галочки, для отчета. Будто не знаете, как к
проверкам создаются в глубокой тайне сводные роты, состоящие целиком только
из стрелков, водителей или спортсменов. Я не собираюсь обманывать
проверяющих. Я хочу научить солдата быть солдатом".
"Может, ты Героем Союза стать хочешь?" - съехидничал кто-то, не доверяя
правильным речам Стрекозова.
"Хочу и буду! - вызывающе отрезал Рейнджер, презрительно поглядывая на
ребят, с которыми он учился четыре года, но которые так и не стали его
друзьями. - Если воевать по науке, храбро, грамотно, если буду все время
побеждать духов - Героем стану обязательно", - несколько высокопарно
закончил Стрекозов, и на лице его проступила не знающая сомнений холодная
твердость.
Многим курсантам, что стояли вокруг Стрекозова, стало жутко от этой
ледяной, почти фанатичной силы. Никто из них не засмеялся, и все они
поспешили оставить Рейнджера одного.
Колонна бронетранспортеров, возглавляемая капитаном Барановым -
заместителем начальника разведки бригады, - подошла к кишлаку. Еще не успели
заглохнуть моторы, а бойцы - скинуть бронежилеты, как Стрекозов помчался
навстречу капитану. Он вытянулся перед ним, четко козырнул и увлек
разведчика в сторону. Лейтенант заговорил безостановочно, щека его дергалась
в такт вылетаемым словам.
Капитан, нахмурившись, слушал внимательно, не перебивал, покачивал
головой и награждал Демеева недоуменно-испепеляющими взглядами. Ротный стоял
поодаль и делал вид, что беседа его абсолютно не касается.
Баранов улыбнулся Стрекозову, крепко пожал руку, ободряюще похлопал по
плечу и зашагал к Демееву. Крепкие трофейные горные ботинки утопали в пыли
по щиколотку. Капитан, приближаясь к ротному, сдвинул брови в строгую линию.
Едва офицеры оказались наедине в небольшой комнатушке, брови разошлись в
стороны.
- Ну? - спросил Баранов.
- Баранки гну, - огрызнулся Демеев, вытягивая из кармана лиловатую
пачку и награждая сигаретой разведчика. - Что спрашиваешь? Ты же в курсе!
Влипли! Убирать его надо! Чижик продаст - не поморщится!
Демеев оттянул затвор автомата на себя. Остроголовый патрон отлетел в
сторону, ударился о стену и упал на пол.
- На глазах у всех? Ошалел? Выкинь из головы!
- Он в могилу нас утянет!
- Нас? - удивился Баранов.
Звякнул затвор. Еще один патрон кольнул стену. Тонкие губы ротного
дернулись и растянулись, превращаясь в две бесцветные ниточки.
- Вот как заговорил? Я что, себе орден делаю? Себе бакшиши брал?
Хорошо, что их Стрекозел не видел. А грузить как будем?
- Много взял? - оживился Баранов.
- Все мое!
- Но я же планировал! Мы договаривались!
- В кабинете комбрига повторишь это?
Баранов спрятал глаза.
- Не-е-ет! Я рот на замке держать не стану, - все больше злобился
Демеев. - Цветиков отмолчался, в благородного сыграл, а сейчас баланду жрет
на пару с бригадиром. Тот его под вышку подводит. Не давал такого приказа,
говорит. И все тут. Цветиковский радист погиб, а своего бригадир купил.
Талдычит, как попугай недожаренный: не было такого приказа. Цветиков все
придумал, чтобы себя спасти. А расскажи Васька всю правду сразу, не начни он
отпираться, бригадира выгораживать - радиста с ходу бы раскрутили. Теперь
все, каюк. Шьют Ваське дело. Светит ему вышка, а бригадир, паскуда, жить
останется.
Совсем близко от себя видел Баранов глаза с покрасневшими белками.
Слюна попала ему на щеку, но разведчик даже не шевельнулся.
- Ты понял неправильно, - притворно обиделся он и ловко перевел
разговор на комбрига, четвертый месяц томящегося в ташкентской тюрьме. -
Может, бригадир отмажется?
- Не-ет, - злорадствовал Демеев, и патроны часто бились о стену, - на
пятерик тянет. За ним хвост длинный. А Васька влип. Черт, - Демеев покрутил
головой и запустил пальцы в спутанные, набитые пылью волосы, - надо было ему
с этой "тойотой" связываться?
- Можно подумать, бригадиру надо было, - ради справедливости заметил
Баранов.
- То-то и оно, - вздохнул Демеев и начал чесать грудь, поросшую черным
густым волосом. - Козлы кабульские! Кино им подавай, шакалью. Сидят там у
себя на горке и хренеют от мирной жизни.
Историю эту в бригаде знали все. Больше года назад из Кабула в бригаду
позвонили и сообщили, что к ним летит телевизионная группа в поисках
очередной порции правды об афганской войне. Сюжет был заранее определен:
душманы и их жертвы. Но чтобы с кровью, ранами и прочими зримыми атрибутами
смерти. Видимо, понимали наверху, что настоящее искусство не допустит
неживописной смерти. Какой прок от бездыханного тела, недвижимо лежащего, да
в придачу без видимых ран? Классовое искусство этого не приемлет.
Убедительность необходима во всем. Кино должно быть как агитационный плакат
- взглянул и сразу все разложил по полочкам.
В момент разговора со штабом армии под рукой у командира бригады ни
того, ни другого не было: ни убитых афганцев, ни моря крови. Но ударить в
грязь лицом было нельзя. Да и звонок свыше - это всегда более приказ, нежели
простая просьба.
Случилось так, что именно в это время с реализации возвращалась рота
Цветикова. Комбриг по рации вышел на Ваську и велел "исполнить" зверства
духов в самом лучшем виде. Приказание усердный Цветиков выполнил по высшему
классу. Васька завернул с дороги проезжающую мирную "тойоту", набитую, как
обычно, людьми под завязку, так что многие афганцы на крыше сидели, увел ее
в распадок и устроил "сортировку": женщин, стариков и детей - в одну
сторону, мужиков, которые, по виду могли владеть оружием, - в другую. Не
желая нарушать условия уже существующего заказа, Цветиков сначала прикончил
"мирное население". Подставные "убийцы" в это время стояли со связанными
руками, стреноженные, как лошади на заливном лугу, и смотрели на убийство их
детей, жен, отцов. Затем пришел и их черед.
Потом трупы "агрессоров" развязали, придали необходимые позы, бросили
рядом тяжеленные автоматы Калашникова китайского производства и допотопные
кремневые винтовки, захваченные на реализации Цветиковым. "Тойоту" подожгли,
швырнули в нее несколько трупов для пущей достоверности и стали ждать
режиссера и оператора. Приехавшие к месту "боя" с замом командира бригады
пришли в каннибальский восторг от такой внезапной удачи. Камера жужжала
почти до самого захода солнца.
Вечером "счастливчики" допьяна отметили свой успех в уютном домике
комбрига, представляющем собой целый спортивно-оздоровительный комплекс:
небольшая спортплощадка с тренажерами, тут же баня и бассейн. А рота
Цветикова всю ночь копала могилы на самом краю полигона, заметая следы.
И все бы осталось шито-крыто, если бы не желание зама скинуть
начальника и взгромоздиться за его стол. До последней минуты лучший друг и
собутыльник, даже, как поговаривали злые языки в соединении, "молочный" брат
полковника, зам, улучив удобный момент, когда начальник штаба армии - прямой
покровитель комбрига - уехал в отпуск, донес на него в Кабул.
Так полковник загремел под следствие. Дело было громкое, но ни в одном
приказе не проходившее. В самой же бригаде об этом старались не вспоминать.
Не стыд за содеянное мучил, а страх перед тем, что распутают все художества
комбрига, в которых многие принимали участие.
- Его засудят? - спросил Баранов в очередной раз, будто не верил до
конца в возможность такого исхода для полковника-орденоносца.
- Из партии недавно исключили. Теперь точно. - Демеев сложил
растопыренные четыре пальца крест-накрест, изображая решетку. - Бригадиру
одна дорога - небо в клеточку и друзья в полосочку.
- Откуда сведения?
Ротный фыркнул.
- От баб. Зойка моя с бригадировой Нинкой землячки. Та ей все подробно
рассказывает. В соплях целыми днями ходит, переживает.
- А начпрода окручивает, - хмыкнул разведчик. - Кругами ходит, как
акула.
- Жизнь продолжается. У кого хавка - у того и лавэ, - философски
заметил Демеев. - Как Нинка без бакшишей? Ей тряпки фургонами возить надо,
чековыжималке.
- Ага, - осклабился Баранов.
Алчность и жадность бригадировой сожительницы стали притчей во языцех.
И немало этих самых "языцев" в бригаде было стерто о Нинку до крови. А еще
больше крови было пролито. Сколько кишлаков прошерстили роты по приказу
комбрига с единственной целью - пайса. Все деньги целиком уходили к Нинке.
"Чума!" - говорили про нее в бригаде, но признавали: баба красивая, гладкая,
ухватистая и равных ей не сыскать по всем гарнизонам провинции. "Хоть и
двинутая на шмотье, но цену себе знает", - говорили в бригаде.
- Что делать будем? - Затвор безостановочно щелкал, пули, позвякивая,
образовывали горку. - Решать надо.
Демеев нажал на курок. Раздался сухой удар. Ротный клацнул
предохранителем, отстегнул пустой магазин и начал царапать пулей на стене
слово, состоящее из трех букв. Он уже забыл об амурных похождениях комбрига
и его "соломенной вдове", которая сейчас неизвестно из-за чего больше
убивается: то ли из-за потери "кормильца", то ли из-за того, что жить на
одну зарплату скучно и неинтересно.
- Компромат у него серьезный, - откровенно признался Баранов.
- Компромат, компромат! - Патроны разлетелись в стороны. - Клал я на
этот компромат. Когда Зыков в Чайкале штук двадцать этих козлов порешил, кто
доказал? Кишлак душарский. Пробраться туда - ни-ни. Чижики из прокуратуры
бумажки объяснительные начали собирать да бросили. А сейчас с ума все
начальники посходили. Будто мы не на войне, а в институте благородных девиц:
извините, прошу, пожалуйста, будьте любезны. Тьфу ты! Давить надо этих гнид!
Где увидел, там и стреляй! Чем их меньше останется, тем нам спокойнее. Пайсу
уже и не бери? Так, что ли? Вон раньше города на трое суток победителям
отдавали. Что хочешь, делай. Хочешь - пей, хочешь - жри, хочешь - имей баб
покрасивше. Тогда знали толк в войне. Корячился, горбился, жизнью рисковал,
победил - значит, получи, потому что заслужил. А здесь? - Демеев скривился.
- И пайсу не возьми! В политотдел сразу настучат. А я право такое имею.
Понимаешь? И-ме-ю! Я жизнью рискую. И мне за это двести чеков? В гробу я их
видел! Я лучше сам бабки сделаю, чем унижаться буду. Плати мне, как
американцу во Вьетнаме, я тогда на эти афошки затертые вообще смотреть не
буду. Представляешь, поганка эта старая уйти от меня норовила? Я на сарайчик
залез, смотрю, она в дерьме копошится - прячет что-то. Я ей на спину и
прыгнул. Только хэкнуть смогла карга, - ротный засмеялся. Темно-коричневые
от никотина усы двумя кустиками вздернулись вверх. - Лежит, вздрагивает, но
мешочек к груди жмет, вонючка. Сигарету ткнул в грудину - сразу пальцы
разжала. А пайсы-то всего две тысячи. Ну и жизнь! И бабок нет, и боишься
всего.
Демеев сплюнул, вытер ладонью мокрые губы и выматерился.
- Зыкова свои застучали?
- Застучали, к-козлы.
- У тебя таких нет?
- Есть, - нехотя согласился ротный. - Разве в семье урода не бывает?
Вякнет Стрекозел поганый - моих начнут крутить, продадут. Нет, те, кто со
мной туда ходил, - ребята прихваченные. Молчать будут до гроба. Понимают,
что молчание - золото.
- Или жизнь.
- Да. Ха. Верно сказал: или жизнь. Другое сволочуги вспомнить могут,
чего я особенно от них не прятал. В Раджабове я сомневаюсь и в Меркулове
тоже. Иванько, вон, гад, на меня зверем смотрит. Я ему морду только что
набил. Черт! - схватился за голову Демеев. - На хрен я Иванько с собой
брал?! Знаешь, что он сделал? Подвесили мы этих, я только отвернулся, а
Ивантей к фото приладился. Кодлу собрал и щелкает их, ублюдок. Как дал уроду
в рыло - фотик в одну сторону, Ивантей - в другую. Щеку ему порвал с одного
удара, - похвастался ротный.
- Где?
- Что где?
- Ну фотоаппарат, - Баранов подался к ротному.
- Черт, верно. Я же пленку не засветил. У меня фотик. Сломать хотел, но
бойцы чуть не на коленях умоляли. Обещали Ивантею челюсти раскрошить. Блин,
я сейчас. Пленку вытяну.
Демеев приподнялся, но разведчик схватил его за руку.
- Постой. Успеется. Со Стрекозлом решить надо.
- Что решать? До бригады доберется - поздно будет.
- Может, ему медаль устроить?
- Не согласится. Прополощи мозги. Он, если нас сдаст, перед комбригом
больше прогнется. Тот ему в следующий раз - орден. Комбриг новенький - ему
тоже гнуться надо. А тут доклад наверх - боремся с преступлениями, отмываем
позор. Нет. Стрекозел на него пашет и пахать будет. Ты думаешь, он
праведник? Он только прикидывается. Ему Звезду Героя подавай. Я вижу. Ты ему
ее сделаешь? Так-то. А в следующем году, говорят, разнарядка на бригаду
придет, причем на командира взвода. Стрекозел знает, поэтому он нас удушит.
Для него нет забора. Он все протаранит. А ты - медальку?!
Баранов задумчиво массировал рукой щеку, покрытую короткой жесткой
щетиной.
На улице громко хохотали солдаты. Кто-то с силой бил кувалдой по
металлу. Звук напоминал назойливые и частые удары колокола.
- Есть одна мысль! - И хоть подслушивать было некому, разведчик из
осторожности склонился к уху ротного и зашептал.
Демеев слушал, приоткрыв рот. Время от времени он колотил себя кулаком
по коленке. Не выдержав, захохотал, откидываясь к стене.
- Вот, бляха-муха, ну ты, Коля, молоток. Варит у тебя башка!
- Если бы не варила - на начальника разведки не выдвинули бы, - сказал
Баранов и прибавил: - Ты иди. Хватит лясы точить. Не то Стрекозел что-нибудь
заподозрит. И волком на него смотри, волком, будто жену твою он пользует, а
ты знаешь об этом.
- Будь спок, - пообещал Демеев, и продольные морщины взрезали ему лоб.
- Насчет жены ты верно заметил. Моя-то и в самом деле спуталась с каким-то
хреном моржовым. Соседка пишет - на развод подала. Черт с ней, с бабой, - ей
что потолще и подлиннее надо. Но как я без пацана буду? - Голос ротного
предательски дрогнул, и капитан повернулся спиной к разведчику. - Как же
Пашка без меня? Это при живом-то отце?
Демеев махнул рукой и выскочил за дверь.
- Слышь, расскажи еще раз, как все там было? - попросил Баранов
Стрекозова.
Взводный вытянулся, чеканил слова, будто в очередной раз докладывал
обстановку. Разведчик делал пометки на мятом листке бумаги. Затем вздохнул.
- Мало.
- Что мало? - не понял Стрекозов.
- Доказательств мало. Отпирается Демеев. Изворачивается. Врет. По
глазам вижу, а доказать не могу.
- А я? Мои показания?
- Что твои показания? Скажет, завидуешь ему, вот и клевещешь.
- Клевещу?
Баранов был раздосадован не меньше Стрекозова.
- Понимаешь, здесь особые факты необходимы. Вещественные, что ли. Слова
к делу не подошьешь. Что слова? Воздух. Приедем в бригаду, упрется Демеев:
докажите. Как мы это сделаем? Трупы принесем? Смешно и не поверят. Здесь
что-то другое надо.
Стрекозов впился глазами в фотоаппарат "Смена", висящий на груди у
разведчика.
- Сфотографировать надо, - сказал взводный. - Тогда не открутится.
Одолжите аппарат. Я с ним бережно, не бойтесь. Быстро в кишлак схожу. Они
еще висят. Я их щелк - и обратно.
Разведчик оживился.
- Дело предлагаешь. Молодец, догадался. Да, - он коротко хохотнул. -
Теперь Демеев не выскользнет. Только знаешь, с собой возьми тех, кто
подтвердить это сможет, кто разбирательств не испугается, кто честно все
расскажет. Есть такие?
- Есть. Мухамадиев, Клеткин, Локтионов, Сироткин, Абрамцев!
Баранов передал фотоаппарат Стрекозову.
- Больше и не надо. Туда пойдешь - никому не говори, зачем. Чтобы
бандит этот, Демеев, не учуял. Лады?
Стрекозов кивнул головой, поднес ладонь к виску, развернулся и, как
мальчишка, бросился к своим, сидящим вдоль стены.
...Небольшая группа вышла из дувала и начала спускаться по дороге вниз.
Справа стояли темно-зеленые приземистые машины. Под их остроугольными носами
сидели полуголые солдаты. Вскрытые банки консервов валялись вокруг, пуская
веселых солнечных зайчиков.
- Так и не дожрали, - с завистью вздохнул Клеткин.
Группа почти бегом вырвалась из кишлака. Кругом лежали маковые поля.
Солнце падало вниз, прячась за демеевский кишлак. Люди бежали навстречу
солнцу. Длинные тени скользили за ними жирными хвостами. Жара спадала.
- Куда идем? Куда идем?
Мухамадиев догнал Стрекозова.
- В кишлак, Муха.
- В кишлак?
Сержант остановился, хватая взводного за руку. На них тут же налетели
Локтионов с Клеткиным.
- Стойте! Не ходите туда! Не надо!
Мухамадиев упирался и тащил лейтенанта обратно.
- Ты что, Муха, очумел?
Стрекозов толкнул его в грудь, да так, что у таджика слетела с головы
панама.
- Нельзя туда! Нельзя туда! - словно заклинание повторял сержант и с
силой прикусил нижнюю губу. Капелька крови выкатилась из-под зуба и побежала
по подбородку. - Что там делать?
- Так я тебе и сказал! Выполняй приказание. Чего стал? Вперед!
Мухамадиев покачал головой. Темно-красные капли полетели вниз и утонули
в пыли.
- Нельзя туда! Духи там! Мстить будут!
- Муха, ты оборзел! - Взводный вцепился в плечо сержанту. - Ты что
голову морочишь? Сначала старики, потом у тебя духов в кишлаке нет. Сейчас
они есть. Что, устал? Жрать, как Клеткин, хочешь? Струсил? Марш назад! Мы с
тобой потом поговорим!
- Не поговорите. Убьют нас, - сказал Мухамадиев тихо.
Если бы таджик кричал, Стрекозов дал бы ему в морду - и все. Но такая
тоска и безысходность были в голосе Мухамадиева, что лейтенант смешался и
разжал пальцы.
По части повадки и хитрости духов сержант никогда не ошибался. Только
при Стрекозове он два раза отыскал склады, которые другие солдаты в жизни бы
не нашли, а он посмотрел на стену и камни, из которых она сложена, и пальцем
ткнул: "Здесь склад". И оказался прав.
"Вдруг не врет? Вдруг все так и есть?" - мелькнуло в голове взводного,
и ему стало страшно. Он твердо знал, что молодым не умрет, что станет
генералом, будет самым молодым генералом в армии, да вдобавок ко всему
Героем Союза. И добьется этого сам, без папочек и мамочек.
Еще на первом курсе училища понял Стрекозов простую истину - блатным
всегда дорога и постоянное снисхождение: к глупости, незнанию, неумению, а
то и просто неприкрытому разгильдяйству. Понял и возненавидел блатных.
Возненавидел так, что всю жизнь решил посвятить тому, чтобы не просто обойти
их, но и управлять ими, выдвигая исключительно порядочных и трудолюбивых
офицеров.
А здесь смерть. СМЕРТЬ! Это как же? Он не будет жить? Не будет видеть
ничего вокруг? И вообще ничего не будет?
Страх не отпускал.
"Вернуться?" - подумал Стрекозов.
- Может... правда... того... не надо... ну... это... значит... ходить?
- глядя в сторону, почти равнодушно выдавил из себя Клеткин.
Сироткин, широко распахнув большие глаза, закивал головой.
"А глаза у него еще детские, - подумалось почему-то Стрекозову. -
Неужели в самом деле убьют? Это что - мои последние минуты? Вернуться? Но
там Демеев и капитан Баранов. Капитану я обещал. Надо сделать. Как потом
докажем? А если нет? Тогда всей службе конец! И комбриг мне так верит. А
разнарядка? - лейтенанту стало еще страшнее. - Неужели не я буду Героем?"
Стрекозов отпрянул от Мухамадиева и рявкнул, прикладывая руку к виску:
- Смирно! Слушай боевой приказ! Приказываю выдвинуться в населенный
пункт Гарахана. Цель - проведение разведывательных действий. Построение -
колонна. За мной - Клеткин. Далее - Локтионов. Потом - Сироткин, Абрамцев.
Замыкает Мухамадиев. Вопросы есть? Нет. Напра-во! За мной шагом марш!
Лейтенант развернулся и, широко шагая, пошел в сторону солнца, которое
из белого диска превращалось в красный шар. Солдаты переглянулись и,
потолкавшись, двинулись в указанном порядке.
Мухамадиев стоял и смотрел, как все дальше уходит от него группа.
Алишер проклинал Стрекозова по-русски и таджикски.
Стрекозов перешел на бег. Он торопился.
Мухамадиева затрясло - взводный уверенно вел себя и ребят к смерти.
Алишер родился в вырос в таджикском кишлаке, сродни тем, какие видел
Мухамадиев здесь, в Афганистане: природа была та же, обычаи и язык -
похожие.
Алишер честно отпахал два года. Он был хорошим солдатом: когда надо -
убивал, друзьям помогал, молодых бил только за дело, командиров слушался.
За все время, проведенное здесь, никто и никогда не упрекнул
Мухамадиева в трусости. Может быть, иногда говорили, что бывает мягок. Но
это те, кто не понимал Афгана, не знал его законов и не мог по-настоящему
разобраться, кто в самом деле настоящий враг. На духов у Алишера был острый
нюх. Почти сразу он мог сказать, кто перед ним: мирный или дух. С последними
Мухамадиев расправлялся жестоко и всегда сам. На то она и война. На то он и
Восток.
Порой Алишера бесила тупость афганцев. Они не хотели никак признать,
что живут плохо, совсем не так, как люди в Таджикистане. Нищета крестьян
ужаснула Мухамадиева: зимой ходят босыми или в рваных калошах, света нет,
вода - из грязных речушек, соль, мука, сахар - в пригоршнях унести можно,
дети в школу не ходят, врачей нет, болезней вокруг - море. И Алишер не раз
благодарил про себя советскую власть, которая избавила его от таких мучений.
Он из себя выходил, когда старики согласно кивали головами, вдумываясь в его
рассказы о жизни Союза, но стремления к подобному не высказывали. Мухамадиев
жалел этих людей: тупые, забитые, серые, еще не понимают, что им только
добра хотят.
Друзья уходили все дальше, оглядываясь назад. И каждый раз, когда
Мухамадиев видел оборачивающуюся фигуру, он разражался проклятиями в адрес
лейтенанта, и кровь все больше заливала подбородок.
С Ваней Клеткиным они одного призыва. Сколько вместе пришлось хлебнуть?
И дембеля их били; и с духами они воевали; и на перевалах мерзли; и каждую
тропочку в зоне ответственности своей бригады знают.
Алишер вздохнул, сложил вертикально ладошки перед лицом, прошептал
что-то, закрыв глаза, и побежал вперед.
Баранов с Демеевым в бинокли следили за людьми, подбирающимися к
кишлаку. Оставалось совсем чуть-чуть, когда из домов дружно ударил негромкий
залп.
- Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, - сказал разведчик.
Лицо Демеева приняло скорбное выражение, но в душе он, отмщенный,
хохотал.
Мухамадиев, взмахнув руками, рухнул ниц. Заныла и онемела щека. Алишер
был готов к нападению, поэтому упал, как только услышал первый выстрел.
Чуть впереди лежал Стрекозов с огромной дырой в голове. Ваня, подвернув
ногу под себя, вытянулся на земле без движения, ухватив лапищей ствол
пулемета. Рация накрыла голову Локтионова. Серега стонал, и левая рука
тянулась к животу, из которого бежала кровь.
Выстрел. Локтионов дернулся, и рука замерла. Абрамцев и Сироткин были
тоже мертвы.
Из канавы, которая протянулась метрах в четырех от убитых, внезапно
показалась голова. Затем, подождав немного, человек выбрался наверх и,
пригнувшись, побежал к Стрекозову. За ним поспешил другой афганец, в жилете,
широченных штанах и с русской винтовкой, которую он держал наперевес.
Когда они приблизились вплотную к Мухамадиеву, Алишер незаметно разжал
руку, в которой лежала ребристая граната уже без кольца.
Девяносто два человека вошли в кишлак, предварительно обстреляв его из
гранатометов, крупнокалиберных пулеметов, агээсов, установленных на
бэтээрах, и автоматов.
Духов в кишлаке не было. Повешенные с площади исчезли.
Через полчаса Гарахана пылала. Сжигали все, что горело. Швыряли гранаты
во все норы и щели. Крошили очередями стены, двери, ворота.
Мстили за погибших товарищей.
И еще долго после ухода шурави из кишлака над Гараханой блеском
наступающей грозы бушевало пожарище.
Last-modified: Sun, 21 Mar 2004 12:58:15 GmT