Однажды,   когда   СашБаш   учился   на  третьем  курсе
Свердловского университета, он  договорился  с  одной  девочкой
сочинять  роман в письмах - просто так, о чем попало. Девочкины
письма не сохранились, а Сашины - вот...


   Письмо господина N госпоже К, писанное им 9 января нов. ст.

   1-79 г. от рождества Христова.

   Здравствуйте, сударыня!

       Я  думаю,  Вас не удивит получение сего письма, если Вы,
впрочем, не забыли нашего недавнего  уговора.  Признаюсь,  Ваше
предложение  показалось мне несколько странным, но, уверяю Вас,
только поначалу. Ведь цель и вправду весьма  значительна,  если
учесть,  что  наши отделения для корреспонденции в университете
имеют завидное по своему постоянству обыкновение оставаться для
нас  пустыми  --  и  для  Вас,  насколько я понял, это тоже
иногда бывает важно...

   Итак, я к Вам пишу. Не знаю, с чего начать, ибо любое начало в  этом
хитросплетении нашего мира является случайным.

   Начну с извлечения на свет факта, содержанием которого является сле-
дующее: я Вас совсем не знаю, как  Вы  не  знаете  меня,наши  считанные
встречи носили характер случайный, и в силу этого первая глава  класси-
ческого повествования не должна раскрывать  образ  главных  действующих
лиц, это начнется со второй главы, в которой, надеюсь, Вы  примете  не-
посредственное участие. Будет ли это поверхностным или глубоким  изуче-
нием -- рано судить, увы, мы не властны видеть оглавления, которое  от-
кроется не раньше, чем будет перевернута последняя  страница,  захотите
ли понять меня Вы, захочу ли я понять Вас -- еще раз повторяю, рано су-
дить.

   На каком языке говорите Вы, сударыня, окажется ли нужным искать бес-
полезный словарь?

   А вообще мне, наверно, будет приятно получать Ваши письма, да, я бу-
ду ждать ответа, в коем не сомневаюсь, уверенный  в  Вашем  бесконечном
благородстве, что Вы успели мне внушить  наряду  с  некоторыми  другими
умозаключениями на предмет Вашей прелестной особы. Сейчас, если мне  не
изменяет память, Вы находитесь во временном отъезде, но как только  ко-
леса Вашей изящной кареты остановятся на брусчатке  перед  университет-
ской колоннадой, как только Вы взбежите по ступеням, войдете в залу  --
обратитесь к ящику и достанете оттуда мое письмо, я думаю, Вас оно тоже
приятно обрадует,-- прошу Вас, не медлите, а самым безотлагательным об-
разом возьмитесь за перо и не забудьте надушить бумагу  Вашими  духами,
очень на это рассчитываю, не казните  меня  уделом  тщетного  ожидания,
пусть ``продолжение следует`` как можно скорее...

   За сим вечно к Вашим услугам г--н N.

   P. S. Все имеет свою оборотную сторону. Здесь я имею сообщить Вам на
всякий случай свой почтовый псевдоним -- письма следует опускать Башла-
чеву Александру (что касается имени -- здесь возможны вариации).




   Здравствуй!

   Маленькая язычница, мне казалось, что ты приедешь  в  карете,  а  ты
трогала холодные ступени босыми ногами, и духи твои -- роса? Я  услышал
тебя, хотя мой мир и враждебен тебе. Мой мир? Он скучен и сер, и  крах-
мальный воротничок больно врезается в шею. Но участь графа,  согласись,
не самая худшая в этом мире, и поэтому я граф.

   Да, забыл предварить свое послание важным, на мой  взгляд,  советом:
никогда не делай  категорических  выводов,  возлюби  многоточие.  Хотя,
впрочем, все мы считаем, что прекрасно разбираемся в людях -- тем  они,
скорые выводы, возведение случайной, возможно, детали в некий  ранг,  и
опасны. И как быть с невольными предубеждениями?

   ...Верю ли я в рок? Да я верю в рок, маленькая язычница, как склонен
верить во все мистическое. это объяснить несложно -- одним из самых ве-
личайших мучений (не единственным, впрочем), что я вынужден выносить  в
этом мире -- есть постоянная, хроническая ностальгия  по  чуду,  отсут-
ствие чудес, и бога... и дьявола...

   И есть ли во мне хоть капля лжи? Уверяю тебя, того, что  называается
ложью, в моих письмах нет. И не нужно видеть во мне врага, и защищаться
тоже не нужно...

   Есть и другой мир, маленькая язычница. Уменя в одной из задних  ком-
нат есть большой, громоздкий шкаф, и я иногда, без  сожаления  расстав-
шись с сюртуком, цилиндром и штиблетами, сняв со стены гобелен и завер-
нувшись в него, ухожу через скрипучие двери гулкой фанерной пустоты  --
выхожу в исчезнувший город, на ощупь прокладываю себе дорогу,  стараясь
не натыкаться на невидимые фонари и деревья, и наконец выхожу  к  гори-
зонту...

   Вот он, мой мир! Мир грустный, и веселый, мир ассоциативный,  сейчас
в нем почему-то вприпрыжку бежит ко мне веселый майский дождик, шлепает
по тяжелой и мягкой траве -- разве он грустный, дождик-то? он добрый  и
умный, как дворняжка, он только иногда притворяется плачущим, а  кто-то
верит... Мир рождественской сказки, лунного полета, здесь даже метлы не
нужно, мир часто сюрреалистический, где одним из законов мышления явля-
ется абсурд, мир, который...

   И все-таки это одинокий мир. Я не встречал в нем  людей.  Правда,  я
все-таки догадываюсь, что это не только мой  мир.  Изредка  я  встречал
там, на песке, человеческие следы, иногда находил исписанные разной ру-
кой обрывки бумаги, исповеди без начала,  без  конца,  часто  рифмован-
ные... Кто эти люди? И когда они приходили сюда? вернутся ли они, и где
они сейчас?

   Я слышу, как шумит где-то вдали водопад. Маленькая язычница, а разве
ты можешь распоряжаться собой? Что же, в таком случае, заставляет  тебя
приходить в холодный, серый и неуютный мир из твоего далекого храма?

   Ответь мне, но помни -- тебе не пристало лгать.

   ...Где ты живешь -- вот что меня интересует. Может быть, ты, в отли-
чие от , меня,только приходишь в то, что  называется  действительностью
-- действительностью, и никуда от этого не денешься, как бы ни был  ве-
лик аквариум, а жаль. Я все же не могу оставаться в своем мире надолго,
чтобы не сдохнуть на берегу этого теплого, ласкового озера от остракиз-
ма...

   Сегодня полнолуние -- и завтра на рассвете я  все  же  отправлюсь  в
путь, и кем я вернусь в тот мир, и вернусь ли?

   Выходи и ты в путь, маленькая язычница, авось, и встретимся  где-ни-
будь... Захвати с собой бумагу и пиши мне в дороге  обо  всем,  что  ты
увидишь на своем пути. Можешь наколоть свое письмо на ветку  какого-ни-
будь дерева -- ведь чудеса случаются здесь чаще, чем  там,  или  можешь
положить свое письмо просто на песок, и не пугайся за его судьбу, когда
его подхватит неожиданный ветер... Эти дни я потратил на постройку пло-
та. Широкоствольные дубы удивительно легко  превращались  в  бревна,  а
гибкая лоза крепко переплела их -- готов мой плот,широкий и верный!

   Я плыву вниз по реке, у которой еще нет имени. Куда я  плыву?  Разве
это имеет значение, особенно, когда можно направиться в любую сторону?

   Мои длинные волосы спутаны ветром, гобелен -- мой парус: мимо плывут
незнакомые берега, незнакомые цветы. Могу растянуться,  подставив  тело
солнцу и слушая в себе просто единственного на всей планете человека --
это сладкое и грустное чувство,-- могу опустить руку  в  быструю  воду,
котрую слепит солнце... Роса? Слезы? Солнечные брызги в моей руке? Кап-
ли дождя? Водопроводная вода?

   Это небо исцеляет все раны, это солнце делает прозрачными  все  мас-
ки... Все комплексы -- на дне целиндра, страх расползся по углам шкафа,
здесь -- свобода, нагота тела и слова, и одиночество, заставляющее, му-
чительно щурясь, всматриваться в берега...

   Маленькая язычница, появись за поворотом, войди по колено в прозрач-
ную воду -- помаши мне рукой! Я возьму шест, подплыву к тебе -- ты сту-
пишь на теплые пахнущие смолой, бревна плота, появись, если ты не стра-
шишься возможного водопада... И не распни меня если...

   Что нужно тебе, маленькая язычница? Появись, я никогда не видел тво-
их глаз...

   Мерно журчащая вода баюкает меня...перо вывивается из рук... Я засы-
паю,храм, фрески...река уносит мой плот все дальше и  дальше...затерян-
ный комок перепутанных снов...



       Первый  раз по-настоящему обстоятельный разговор с Сашей
Башлачевым был у редакции РИО весной прошлого года. Потом  наши
пути   пересекались   довольно   часто,  и  этот  разговор  все
продолжался   и   трансформировался,   уходя   от   примитивной
первоначальной  схемы "как ты относишься к...". Однако печатать
его мы не решались: все думалось, вот,  еще  разок  встретимся,
уточним  то,  обсудим  это,  разберемся  с  тем-то  и тем-то...
Разобрались... По-прежнему неясно, как на бумаге  передать  его
уникальную  речь  с  ее  интонационными  нюансами,  игрой слов,
вернее, игрой внутри  слова,  с  очень  необычными  метафорами,
парадоксальными сравнениями и, вообще, всем ее образным строем?
Впрочем, пусть все останется как  есть,  как  зафиксировал  эти
беседы карманный плэйерок, бесстрастный хранитель нашей памяти.

АЛЕКСАНДР БАШЛАЧЕВ:
"КОРНИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ В ЗЕМЛЕ"

РИО: Саша, насколько я знаю, ты тоже был журналистом - мне попадались в
     Череповецких газетах твои статьи о РОК-СЕНТЯБРЕ...
АБ:  Да, это моя последняя профессия - перед тем как я, оставив все это дело,
     пришел за наукой в Питер.
РИО: Что (или кто) тебя к этому подтолкнуло?
АБ:  А Троицкий посоветовал.
РИО: Честно говоря, именно от него я и услышал впервые твое имя - это было
     весной года три назад...
АБ:  В общем-то, мы как раз тогда и встретились с ним в Череповце.
РИО: Кстати, в этом городе раньше была очень мощная рок-сцена. Ты не был с
     ней связан?
АБ:  Да, город очень музыкальый, и я был связан с музыкой, но больше как
     наблюдатель. Я не играл ни в одной группе, но общался с ребятами...
РИО: А ты бы  хотел сейчас играть с группой?
АБ:  Видишь ли, сейчас у меня гитара составляет группу. Если бы я играл с
     группой, я бы освободился от гитары, но при одном условии: чтобы
     группа давала мне такой же драйв, какой дает мне гитара.
РИО: С кем именно хотел бы ты играть?
АБ:  Со всеми хотел бы. Например, с Курехиным.
РИО: Ну, это вполне осуществимо, и, что важно, позволило бы выйти за рамки
     формы...
АБ:  Здесь вопрос надо немного не так сформулировать: я хотел бы играть со
     всеми, но играл бы я. Я мог бы войти в состав любой группы (допустим,
     на концерте), но это совсем другая игра...
РИО: Кого бы ты мог назвать из тех, кто работает в близком к тебе
     направлении?
АБ:  А, собственно, что такое направление? Я не знаю своего направления -
     ведь направление как жизнь - его не выбирают. Вот, в Новосибирске я
     слышал группу КАЛИНОВ МОСТ, знаешь ее?
РИО: Ну да.
АБ:  Так вот, эта группа по формам очень близка мне. Но я бы не сказал, что
     она близка мне по какому-то направлению... Что-то у нас не сходится.
РИЩ: А со Славкой Задерием играть не пробовал?
АБ:  У него своя группа...
РИО: А тебе кто, вообще, нужен: аккомпаниаторы или личности?
АБ:  Разумеется, чтобы сами могли работать. т.е. не настолько глупые, чтобы
     им все об'яснять на каждом шагу... Видишь ли, есть несколько типов
     групп. БИТЛЗ - это определенный тип группы, СТОУНЗ - тоже, но совсем
     другой. Есть такой тип, как ДОРЗ, я считаю, это идеал группы. Но в
     каждом из них - свои особенные отношения. Как нет двух совершенно
     одинаковых слов... И какой должна быть моя группа, я прекрасно себе
     представляю... Хотя практически никогда не играл на сцене.
РИО: Так с чего же для тебя начался рок?
АБ:  Сначала надо определить, что такое рок. "Что такое миф?" Некоторые
     полагают, что слово "рок" - это слияние разных мифов...
РИО: ...только поданных в современном изложении?
АБ:  Да, я тоже так считаю. И начинался он... по-разному.
РИО: Ну, хорошо. Есть, например, теория, согласно которой первым советским
     рокером был Высоцкий. (Мы тоже такого мнения придерживаемся). Он для
     нас вовсе не то, что Пресли или Дилан для американцев - единственно,
     что фигуры одного масштаба. но у нас своя музыка. и он всему этому
     придал новый смысл. Человек, которого можно боготворить...
АБ:  А что, у кого-то есть другая точка зрения?
РИО: Кого любишь слушать (если слушаешь вообще)?
АБ:  Как что слушаю?
РИО: Ну, что нравится, что можешь слушать в любое время?
АБ:  А-а-а. Люблю АКВАРИУМ. Просто не представляю ситуацию, в которой он
     может помешать. Когда-то, году в 1981 случилось так (волею судеб, как
     говорится), что я услышал две песни - "Ты дрянь" и "Железнодорожную
     воду". И мне сказали, что это все АКВАРИУМ. Понимаешь? И эти две
     песни не были для меня чем-то разным. Я считал, что это одна группа.
РИО: Пожалуй, с некоторым допущением можно было и у нас предполагать в те
     годы, что эти песни написал один человек.
АБ:  И с тех пор АКВАРИУМ мне не помешает никогда.
РИО: Слушай, а был какой-то толчок, первопричина того, что ты начал петь?
АБ:  Я вообще не думаю, что существуют какие-то разумные объяснения того,
     как это происходит...
РИО: Отсчетный пункт? Первая песня? Первое стихотворение? Или это все было
     в глубине себя, не выходило на поверхность...
АБ:  Скорее всего. Я искал для себя более тесного общения. Понимаешь?
РИО: А как тебе кажется, существует ли русский рок? Именно русский, со
     своим, идущим из древности, поэтическим словом, со своим языком?
     Веришь ли ты в него?
АБ:  Верить в то, что существует, нельзя. И, потом, слово "русский" здесь
     очень неточно: что именно - российский? Советский? Понимаешь, как
     трудно определить само слово "рок", так же трудно подобрать правильный
     эпитет. А отсюда нельзя понять, о чем мы говорим...
РИО: Давай подойдем с другой стороны. Существует ли у нас аналог того, что,
     скажем, в Англии называют роком?
АБ:  Знаешь, давай оставим всю эту путаницу с терминологией и просто
     договоримся, что мы друг друга понимаем. В Англии и Америке рок-н-ролл -
     это дерзкий удел одиночки, а русский рок-н-ролл предполагает партнера...
     Если рок-н-ролл - мужского рода, то партнер должен быть женского.
     Понимаешь? Когда я выступаю, у меня есть некий оппонент - публика,
     кстати, именно женского рода (раз уж мы говорим на уровне лексики
     русского языка). И с этой публикой происходит диалог... Вообще тут
     такая штука: рок-н-ролл американский все равно не мыслим без партнера.
     Если музыкант не воспринимает публику - тогда он играет сам с собой.
     Внутри себя - с собой. На сцене - с публикой... Что интересно: если
     взять западный рок-н-ролл и русский, то тут может подойти такое
     сравнение. Смотри: у них собор венчает шпиль, на котором крест.
     Шпиль, казалось бы, и говорит об игре (между прочим, "spiel"
     по-немецки "игра"! - ред.). А у нас существует купол. Как голова.
     Это что означает?  Что люди, которые не уверены в своей победе, т.е.
     в неком шпиле, они магическим образом воздвигают купол, чтобы убедить
     себя, что они победят. Понимаешь, что я хочу сказать? Люди делают шпиль,
     но они пролетают, потому что в действительности оказывается, что они
     верят не в себя. А неуверенные люди (не то, чтобы неуверенные - просто
     они иначе играют) заранее ставят себе цель в виде купола, и это
     означает только одно: они готовы обрести реальность в войне, в игре,
     в работе... Вот в этом и есть большая разница между Россией и Западом.
РИО: Саша, вопрос с точки зрения филологии: есть ощущение, что у тебя слово
     существует как бы само по себе, вне контекста, т.е. оно вмещает в себя
     гораздо больше, чем оно представляет из себя "внешне", как если бы за
     скромным фасадом прячется огромный дом... У тебя постоянные ссылки на
     внутреннюю структуру слова.
АБ:  Видишь ли, мы ведем разговор на разных уровнях - ты на уровне
     синтаксиса, а я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я
     мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии: корней,
     суффиксов, приставок. Все происходит из корня. Понимаешь? Вот, недавно
     одна моя знакомая сдавала зачет по атеизму. Перед ней стоял такой
     вопрос: "Основная религия". Я ей сказал: "Ты не мудри. Скажи им, что
     существует Имя Имен (если помнишь, у меня есть песня по этому поводу).
     Это Имя Имен можно представить как некий корень, которым является
     буддизм, суффиксом у него является ислам, окончанием - христианство,
     а приставки - идиш, ересь и современный модерн. Понимаешь? Я вот так,
     примерно, мыслю - на уровне морфем, а ты - на уровне синтаксиса
     спрашиваешь. Я не могу тебе дать ответ, потому что весь синтаксис в
     твоей голове. У меня тоже, но я не могу.
РИО: Если дело в этом, то как в таком случае ты относишься к тому, что
     твои тексты "снимают" с пленок и перепечатывают? Есть даже
     самиздатовский сборник.
АБ:  Понимаешь, тут такая штука. С одной стороны, может, стоит напечатать
     тексты и подсчитать в них... гласные и согласные, а с другой...
     Если бы кто-то отнесся к этому творчески (как человек, участвующий
     в группе, но не музыкант), как некий филолог, он просто совершил бы
     произвольное членение, а любая фиксация так или иначе неточна. Я сейчас
     разговариваю на языке твоего плэйера. Возникает дискретность. Понимаешь?
     Можно членить эти слова на кодовые приставки: не просто сплошным рядом
     печатать, а подразделять, разбить каким-то образом. Это творческий
     подход.
РИО: Видимо. автор тоже должен в этом участвовать...
АБ:  Согласен. Наверное. Но я этим не занимаюсь. И не хотел бы - боюсь.
РИО: Боишься?
АБ:  Я бы сказал, не стоит. Самому мне не стоит. Может, это позиция эгоиста,
     но я не хотел бы этого делать.
РИО: Тогда это неизбежно сделает кто-то другой и вольно или невольно даст
     иное толкование.
АБ:  Ради Бога. Сразу станет ясно, у кого какой интерес: к Слову или так,
     к общему потоку. Это только кажется, что существует контекст слов,
     на самом деле речь идет о контексте корней.
РИО: Слово как корень?
АБ:  Да-да-да! Возьми хотя бы название города - Питер. В моей голове оно
     читается П и и т е р. Постоянно. Помнишь: "Пиитер, я - поэт..."
     Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем "пить".
     Это гораздо проще. Я, в основном, стараюсь идти к старым корням. Я
     глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию.
     Люди ее не поминят, но она есть. Это очень важно. В одном месте была
     березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь.
     И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить -
     что называется, связь времен - никогда не рвалась. Скажем, где была
     топь, там никогда не построят храм. Через 200 лет на месте березовой
     рощи - спокойный район, а где была топь - наоборот, опасный так или
     иначе. А где был дуб - срубили его и построили храм. Самое главное,
     когда лес рубят, его рубят на корню, т.е. корни всегда остаются в земле.
     Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они
     о с т а л и с ь - корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может
     не влиять на весь ход последующих событий. Главное - корни. Вот если лес
     вырублен, то все корни выкорчеваны должны быть... А ствол и листья -
     это, собственно, объедки дерева.
РИО: А как ты пишешь свои песни?
АБ:  Они возникают из совокупности событий, которые я не могу так вот просто
     перечислить. Но я знаю их и просто принимаю к сведению. В песне можно
     рассказать самому себе о себе все, как есть на самом деле. По этому
     поводу вот, что могу сказать. Мне приходится много путешествовать
     автостопом. И в любой квартире я обнаруживаю, что человек, который
     так или иначе живет в Своем Доме, занимается искусством интерьера
     по образу и подобию... У человека может быть мания его величества,
     ее величества, чьего угодно... В общем, я хотел сказать, что
     единственное искусство (само по себе это слово я просто ненавижу)
     живо только на кухне. Кухня не терпит лишних предметов. Бывают
     прекрасные кухни, просто удивительные, а зайдешь в комнату, и видишь,
     что она вне хозяина, чужая.
РИО: Вот, ты говоришь, что видел много городов - как ты относишься к Москве?
АБ:  Москва... там невозможно просто гулять. Для этого нужно очень хорошо
     знать Москву: проехать три остановки на метро, потом две автобусом и
     только потом можно выйти и сказать: "Я начинаю гулять". Я в Москве
     исходил пешком очень много. А если говорить о корнях Москвы, то у нее
     корень "кау" (так же, как и в Каунасе, где на гербе бык). Москва -
     корова. Точно так же, как Вологда - от корня "влага", дословно
     обозначает "богатырский водохлеб". Волга - то же самое... О Питере мы
     уже говорили...
РИО: И поэтому ты перебрался в Ленинград...
АБ:  Да. Видишь ли, в Москве, может быть, и можно жить, а в Ленинграде
     с т о и т жить.




Вопросы задает Дж.Стингрей (перевод Б.Г.). Лето 1986 года.

- Что  ты делал, когда был моложе?
- Когда мне было 3 года, я написал первое стихотворение. Вот я с тех пор
  продолжал писать. Есть вещи, которые можно не писать, а есть вещи,
  которые нельзя не писать.
- Каким образом люди знакомятся с твоими вещами, ты из как-то записываешь?
- Нет. Я пою для друзей, там, куда меня позовут. Ну, а другом я считаю
  любого человека, который меня понимает и, я думаю, что друзей все больше...
- Ты что-нибудь записываешь?
- Нет. Я никогда ничего не писал.
- О чем же ты, собственно, поешь?
- О чем... Ну как?.. Russian soul. (Русская душа) О чем?.. О себе!!!
  О себе, в основном пою. То, что внутри (то, что хочу, то и могу петь)?
- У тебя есть влияния русских или западных поэтов, как ты считаешь?
- Как я считаю?..
     Я думаю, что все что мы есть - это, так или иначе, клубок каких-то
  влияний. Влияние любви... Там, где есть любовь... Ну, не зря же люди
  жили... скажем так...
     Это влияет на меня - я (или и) на тысячи и миллионы.
- Что, ты думаешь, люди будут испытывать, когда будут слушать это дело,
  не зная языка? Будут ли они чувствовать? (что-то об американском TV)
- Я думаю, что поймут. Я хорошо понимаю англоязычную народную музыку.
  Я знаю, о чем там поется и у нас один и тот же корень... Я считаю,
  что корень один и тот же. Все дело... в корне.
- У тебя есть какие-либо планы на будущее (надежды)?
- Конечно. У меня не только надежда, у меня есть еще что играть и буду.
- Ты женат? Ты никогда не был женат?
- Нет.
- А ты любишь?
- Любил, люблю и буду любить.
- (что-то о цели)?
- Но цели у меня нет. Какая может быть цель? Потому что любая конкретная
  цель, она предполагает, что человек должен ее немедленно достигнуть,
  поэтому он начинает бежать, не замечая ничего вокруг себя.
- Ты хотел бы стать официальным поэтом?
- Нет. Ну, что значит стать официальным поэтом?.. Я был бы рад, если бы
  мои песни, скажем, записала фирма "Мелодия". То, что я делаю... Почему бы
  и нет. Это означало бы какую-то перемену в том, что вокруг нас, но я
  не верю в это, а в той ситуации, которая есть, я не хотел бы стать
  официальным поэтом.

(что-то о предоставившейся ситуации выступить по американскому TV)
- Что бы ты хотел сказать?
- Не знаю... сложно это... Да нет... Мы все живые люди, в общем, не знаю,
  это сложный вопрос. Я знаю, что и там нашлись бы люди, которые меня поняли.
  Там бы нашлись у меня и друзья.
     Америка - это очень далеко, и я туда никогда не попаду. Я рад, что
  живу в России и дай Бог мне здесь умереть.
     Здесь очень весело.
- Тебе нравится, хотелось бы путешествовать?
- Да. Я и путешествую. Конечно, хотелось бы... посмотреть... конечно.
- Представь здесь сейчас друзей. О чем ты хочешь с ними поговорить в
  первую очередь?
- О том, что болит.


        * * *

- Глядя на Вас, не скажешь, что ВЫ тяготеете к западной эстраде,
  увлекаетесь дискотеками и т.д.?
- Видите ли, наш учитель Козьма Прутков учил нас: "Зри в корень". И вот,
  если зрить в корень, корень рок-музыки - это корень человеческой души.
  А мы в свое время не поняли совершенно, что мы запутались в рукавах
  чужой формы. Я хочу сказать, что просто надо поискать корень своей души.
  Мы живем на русской земле и поэтому должны искать корень свой, русский,
  и корень, он даст ствол, а ствол даст ветви, а к ветвям подойдет музыкант.
  Он ветвь срежет, из коры сделает дудочку и будет на ней играть...
  ... Знаете, есть такая пословица: "Простота хуже воровства". И вот я
  понимаю эту пословицу так: если ты не обрел в себе какой-то корень, то
  лучше сначала попробовать что-то украсть, скажем, так - например, на
  себя чужую форму. Потому что твоя простота будет никому не нужна - ты
  ничего не скажешь, если ты пуст. А в чужой форме ты, по крайней мере,
  себя почувствуешь. А потом уже нужно переодеваться. А когда мы
  переодеваемся, то уже нужно видеть, что мы в своей форме, в своих рубахах,
  в своих... в том, в чем есть...
- Как Вас принимают?
- Меня принимают? Я не играю в залах, я играю тем, кто хочет меня слышать...
  Тот, кто зовет меня к себе домой: например, позовет в гости, соберет 20,
  30 человек, может, и 50, я играю, меня принимают хорошо. Понимаете, самое
  главное, когда человек скажет: "Ты спел, и мне хочется жить". А вот когда
  человек говорит: "Мне не хочется жить", - я бессилен.
- А как Вас можно назвать? Раньше были барды... Как Вы себя...
- Как я себя величаю? Я человек поющий. Есть человек поющий, рисующий, есть
  летающий, плавающий. Вот я - поющий, с гитарой.



Это интервью имело конкретную цель.  Оно было  записано  весной
1986 года для спектакля "Наблюдатель",  который был задуман как
роман о рок-музыканте. Было написана пьеса, и потом она пошла в
такую своеобразную  творческую  разработку  внутри  работы  над
спектаклем. Автор этой пьесы -- Леша Шипенко, и я как режиссер.
Мы вместе работали надо этой темой. Там много всего было сдела-
но. Как раз в это время Саша часто бывал в Москве,  и я решил с
ним встретиться, чтобы накопить звуковой и одновременно смысло-
вой документальный материал для этого  спектакля.  Кроме  того,
была идея,  что Саша будет участвовать в нем... Мы  встречались
в основном ночами, бродили...
     Он был  в очень светлом и прекрасном состоянии.  Его внут-
ренние вибрации были в тот момент,  как мне кажется, на пределе
-- очень позитивны,  и свет шел очень сильно. И вот мы решили у
Андрюши Пастернака в студии ВТО сделать очень качественную  за-
пись с  ним,  а потом с Борей Гребенщиковым специально для этой
работы, чтобы обработать материал и как бы матрицу собрать. Это
не интервью для газеты,  не интервью для журнала,  это парадок-
сальная такая вещь -- интервью для спектакля.  Фактически очень
оригинальный жанр оказался,  ну и по-своему совершенно магичес-
кий.
     В частности,  мы спрашивали про смерть, потому что сам сю-
жет спектакля -- миф. Центральный миф заключался в том, что му-
зыкант исчерпывает  в  себе  музыку и жизнь.  И это я спрашивал
напрямую у Саши,  чтобы получить возможность аранжировки  самой
темы. И получилось так,  что это интервью углубилось в процессе
самого разговора совершенно неожиданно для нас и вышло  на  до-
вольно предельные темы,  не запланированные ни нами, ни Сашей и
не относящиеся к актуальным моментам нашего бытия в это  время.
Тем самым, я считаю, что это интервью как бы оказалось всем нам
продиктованным. Вот этот способ нашего разговора  оказался  нам
продиктованным, я абсолютно в это верю, если говорить серьезно.
     Спектакль был сделан.  Саша умер. Я оставил это интервью в
спектакле. Оно  целиком  идет как фонограмма на протяжении всех
пауз. Все перерывы,  все паузы спектакль жил в квартире.  Спек-
такль, надо признаться, не родился, т.е. он был сделан, игрался
в форме последней репетиции, но в последний момент нам пришлось
уйти из театра Васильева, и получилась такая странная и по-сво-
ему драматичная рифма ко всей этой истории,  записанная там. Он
принял на себя во многом темы, которые обсуждал в себе сам этот
спектакль.
                                           Б.Юхананов


--------------------------------------------------------------
     Б.: Если   говорить   о   явлении   субкультуры,   явлении
рок-н-ролла...  По всей стране,  в каждом городе есть свой кол-
лектив,  который  что-то  делает.  И удивительно -- нет плодов.
Растут деревья,  все что-то выращивают, поливают, и практически
нет плодов.  Явление рок-музыки -- гигантское явление, все зах-
лестнуло, волна за волной идет. Плодов никаких, три-четыре име-
ни, может быть, пять-шесть.
     И эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры.
Они не поддерживают его -- просто исключают, зачеркивают, пото-
му что оказывается,  что все остальные занимаются беднейшей  по
содержанию и нелепой по сути деятельностью.  Почему? Потому что
люди не задают себе вопроса "зачем?",  люди задают себе  вопрос
"как?".  Да как угодно, в каких угодно формах! Но они постоянно
уходят от вопроса "зачем?".  Потому что стоит только задать его
себе,  как оказывается,  что король-то -- голый.  Его даже чаще
вовсе не оказывается.  Мы путаемся в рукавах  чужой  формы  без
конца.
     Я подхожу к музыке безусловно с точки зрения литературной,
с точки зрения идеи, цели прежде всего. И, вероятно, я все-таки
отвечаю себе на вопрос "зачем?".  Это главный вопрос. А на воп-
рос  "как?"  можно отвечать без конца.  И любая форма прекрасна
там, где она должна расти, где у нее есть корни.
     Каждую песню надо оправдать жизнью. Каждую песню надо обя-
зательно прожить.  Если ты поешь о своем отношении к любви, так
ты  люби,  ты не ври.  Если поешь о своем отношении к обществу,
так ты так и живи. А все остальное -- спекуляция. Спекуляция на
чужих формах,  до которых дошли твои старшие товарищи,  доехали
до каких-то вещей,  до каких-то оборотов, и вот ты тоже начина-
ешь тянуть это дело.  Зачем?  Это все соблазн, великий соблазн.
Конечно,  когда какие-то люди так  здорово  все  делают,  хэви,
хард,  все что угодно...  Действительно интересно,  и все гото-
венькое.  И на готовенькое люди идут.  Но нельзя оправдать сла-
бость мелодий,  текстов,  идей или отсутствие их полнейшее тем,
что это якобы рок-поэзия, якобы рок-культура, и вы в этом ниче-
го не понимаете, это совершенно новое явление. Если это искусс-
тво... хотя "искусство" тоже термин искусственный. Искус... Ес-
ли это естество, скажем так, то это должно быть живым. И с точ-
ки зрения естества, авторского естества, не выдерживает никакой
критики большинство групп,  которые я, например, вижу в Москве,
хожу вот на концерты. В Ленинграде точно так же, в других горо-
дах  -- тем более,  потому что провинция у нас не понимает,  не
чувствует своей души, своих особенностей. Как весь этот русский
рок  так называемый до сих пор не чувствует своей души,  своего
назначения, своей идеи.
     Я в Сибири,  например, встречаю безусловно талантливых лю-
дей, которые не понимают сути своего таланта и пытаются его об-
лечь в чужие для них формы. То есть они шлифуют свой талант, но
совершенно не те грани,  они вычесывают его.  Их  слепит...  Их
слепит то, что привлекает их в западной музыке. Но каждый чело-
век индивидуален.  Каждый человек -- удивительная личность  сам
по себе, если он пытается понять свое место и поставить себя на
это место.
     Вложить свою душу,  а не чужую,  не заниматься донорством,
пить чужую кровь и пытаться пустить ее по своим  жилам.  Ничего
хорошего из этого, как правило, не выходит.
     У нас сложная ситуация в музыке. Если бы мы были обеспече-
ны студиями, возможностью выпускать пластинки, возможностью пе-
реводить идеи в продукцию... Но это другой вопрос.
     Ю.: Но это связанные вещи.
     Б.: Да,  это такая сложность,  которую,  на мой взгляд, не
удалось  преодолеть  никому.  Либо  тебе тратить энергию на то,
чтобы что-то купить,  чем-то зарядиться,  либо...  Или тебе  на
сторублевом "Урале" что-то делать,  или на акустической гитаре.
Такая проблема.  И получается как-то или одно,  или другое.  Мы
постоянно лежащие боксеры. Как только пытаемся привстать, опять
посылают в нокдаун.  Но это  не  нокаут.  Раз  кто-то  пытается
встать, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получит-
ся никогда. В рок-музыке еще достаточно много пороха, я бы даже
сказал,  сырого пороха, который еще нужно сушить. А чем сушить?
Чем угодно,  своими словами,  сухими дровами.  Вот. Понять, чем
его сушить. А без него пуля опять же не полетит.
     Ю.: Ты призываешь вернуться к чему-то изначальному?
     Б.: Я  призываю вернуться,  но по спирали.  В нашей музыке
сейчас происходит процесс, сходный с тем, что происходило в му-
зыке западногерманской или в музыке любой страны,  не говорящей
на английском языке.
     Те молодые люди -- поляки,  или венгры, или западные немцы
-- точно так же реагировали на рок-музыку, как и мы. Но при ус-
ловии, что им было легче это делать. Среда располагала к этому,
они не встречали трудностей, барьеров. Вернее, барьеры были, но
только творческие.  Они сталкивались только с творческими проб-
лемами.  У нас же,  прежде чем добраться до творческих проблем,
нужно ой-ой-ой через какую трясину продраться.
     И, может быть, не стоит тратить силы на то, чего мы никог-
да,  вероятно, не достигнем. Собственно, суть пока не в формах,
а в содержании.  И надо просто возвратиться к  содержанию.  Рок
тоже  родился  не  с усилителем "Фендер" в рюкзаке.  Он родился
точно так же.
     Ю.: Заново родиться?
     Б.: Ну да. Мы еще даже не родились. То, что мы делаем, это
еще не рождение, это эскизы, попытки, макеты. Эмбрионы.
     Ю.: Но на пути к творчеству,  о котором ты говоришь,  явно
возникает социальный фактор, и он нам очень сильно мешает...
     Б.: Безусловно,  мешает. Правда, чувствуется иногда теплый
ветерок, это радует, но это...
     Ю.: Политика пряника и палки.
     Б.: Да, политика одного пряника и пяти палок, я бы сказал.
     Ю.: И этот социальный фактор ведет к вторичности,  к Запа-
ду...  Почему они играют Запад?  Это же и социальный фактор да-
вит.
     Б.: А вот,  по-моему, наоборот. Фактор запретов должен на-
толкнуть на мысль,  что не стоит.  Если мы не можем делать так,
как на Западе, -- хотя бы по формам, -- то и не стоит этого де-
лать. Надо найти содержание свое и вложить его в совершенно но-
вые,  иные формы.  Как это произошло в Западной Германии -- они
сначала тоже стали подражать,  играли на английском языке те же
вещи, что и Битлз, и Роллинг Стоунз, и вся эта плеяда. Потом --
перешли к технологии наивного перевода.  То же и у нас,  и  это
был  прогрессивный шаг -- технология наивного перевода,  пели о
том же,  о чем пели за кордоном,  только по-русски --  пытались
перевести чуть-чуть ближе, находить свои эквиваленты, что ли...
Поют там о жизни в Чикаго, а мы о жизни в Чикаго петь не будем,
мы будем петь о жизни в Москве.  Но это все равно не то, это не
жизнь в Москве,  это не жизнь Москвы,  не жизнь наших улиц,  не
жизнь наших площадей. И тем более не жизнь третьей столицы. Вот
есть Ленинград,  Москва, и существует третья столица -- это вся
Россия. И получалась не жизнь третьей столицы, а придуманная, в
общем, жизнь.
     Но это все естественно, это все болезнь роста.
     Ю.: Когда ты говорил обо всех, ты одновременно говорил и о
себе.  Но  ведь  ты не можешь существовать на энергии отказа от
того, что другие не нашли. Значит, ты что-то нащупал.
     Б.: Это смело сказано,  но мне кажется,  что я пытаюсь это
делать.  Я хочу связать новое содержание,  ветер времени, ветер
сегодняшних, завтрашних, вчерашних дней... собственно, это один
ветер. И одно поле. И на этом поле я хотел бы найти свою бороз-
ду,  бросить туда зерно своего представления о тех или иных ве-
щах, происходящих вокруг меня. И чтоб зерно дало росток.
     Конечно, это  не  будет принципиально новая форма,  потому
что принципиально новые формы невозможно придумать.  Это  будет
развитие прежних. Частушка и рок-н-ролл -- я просто слышу, нас-
колько они близки.  Когда я слушаю Боба Дилана,  я слышу в  нем
русскую  песню,  и  не только русскую народную  песню, я просто
слышу в нем корень и вижу, что от этого корня идет.
     Почему негритянская  музыка  нам близка,  мы же никогда не
были в Африке...  Но мы чувствуем, что это естество, что это не
искусство,  что это не придумано.  Главное,  чтобы пела душа. А
там будет видно, какая твоя душа. Ты не думай о том, как это --
петь,  заставь петь свою душу,  и все. Как бы она ни спела, это
окажется верным.  Если она будет брать чистые ноты и ты не  бу-
дешь ей мешать.
     И я не придумываю форм, тут поиск-то нерациональный, раци-
ональный обязательно приведет в тупик.
     Ю.: У тебя есть чувство отпущенного времени?
     Б.: Отпущенного мне времени?
     Ю.: И тебе, допустим.
     Б.: Я бы сказал так. Я бы сказал, что нужно туже вязать ту
нить времени,  ту,  которая связывает каждого из нас со всеми и
со своим временем. Если ты ее потеряешь, то все.
     А собственно,  любой нечестный поступок,  любая спекуляция
ведет к потере.
     Ю.: В чем содержание спекуляции?
     Б.: Содержание в том,  что люди не отвечают себе на вопрос
"зачем?", просто бегут от этого вопроса. Потому что стоит толь-
ко поставить вопрос -- зачем?  -- и все.  Может оказаться,  что
действительно незачем.  Просто незачем, и пора идти домой и за-
думаться.
     Ю.: А с чем связано у тебя это "зачем"?
     Б.: Совершенно с конкретным понятием.
     Ю.: Выговорить эту жизнь?
     Б.: Нет. Жизнь так прекрасна, жизнь так велика, что ее ни-
когда никто не выговорит.
     Ю.: Но разве искусство не бесцельно?
     Б.: Конечно,  нет.  Искусство связано с любовью. Ты должен
делать то,  что ты любишь. Любить то, что ты любишь в этой жиз-
ни,  и об этом петь.  Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь
--  несовместимые  вещи.  Если я люблю,  я стараюсь находить те
слова, которыми мне не стыдно говорить о своей любви.
     Ю.: Но там, где любовь, там же и ненависть.
     Б.: Ненависть -- это особенная любовь. Любое чувство заме-
щано  на любви,  и тот же страх...  Любое чувство так или иначе
представляет из себя ту или иную форму любви.  Ненависть -- это
просто оскорбленная  любовь.  И  нужно петь о любви,  о любви к
жизни... или о нелюбви.  Но факт тот, что ты готов бы полюбить,
да вот,  к сожалению,  пока не можешь. Что-то не позволяет, со-
весть тебе не позволяет любить те или иные вещи, пока они нахо-
дятся в том виде, в котором они находятся. Не стоит мутить воду
в себе.  Любовь -- она может быть сколь  угодно  грубой,  сколь
угодно ненавистью, жесточайшей даже ненавистью, но это не будет
жестокостью. Жестокость только  тогда,  когда  нет  выхода.  Ты
сколько угодно можешь ткнуть человека лицом в ту грязь, в кото-
рой он находится,  вымазать его в том дерьме, в котором они си-
дит. Но  потом  ты должен вывернуть его голову вверх и показать
выход, дать ему выход.  И это зависит от тебя и от  того,  нас-
колько он тебя поймет. Ты обязан говорить так, чтобы тебя поня-
ли те,  на кого ты собираешься повлиять.  Ты обязан делать так,
чтобы поняли тебя и поняли твою любовь. Ты должен заразить сво-
ей любовью людей, дать понять людям, плохим людям, что они тоже
хорошие, только еще не знают об этом.  Я говорю о себе,  потому
что я очень люблю жизнь,  люблю страну,  в которой живу,  и  не
мыслю себе жизни без нее и без тех людей,  которых я просто ви-
жу. Я всех люблю на самом деле,  даже тех,  кого ненавижу. Едва
ли я смогу изменить их своими песнями,  я отдаю себе в этом от-
чет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в
море, но  это будет моя капля и именно в море.  То есть я ее не
выпью сам.
     Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не од-
но зерно,  а -- сколько там в колосе зерен,  десять,  или трид-
цать, или пятьдесят, -- я считаю, что прожил не зря. Это и есть
цель. Я пытаюсь,  слушая свою душу,  не глушить ее и петь  так,
как поется.  И ничего не придумывать!  Это моя беда,  если есть
цель и не поется.  Так бывает, потому что не всегда хватает та-
ланта сочинять музыку,  стихи и заниматься творчеством.  Но это
невероятно вредный предрассудок -- связывать любовь и талант со
сферой искусства.  Все,  что сделано без любви, не нужно жизни.
Ты хочешь делать музыку,  а у тебя это не получается. И тут не-
чего плакать.  Просто  надо  понять,  что это не твое место,  и
найти свое. Не знаю, где, но там, где не хватает честных людей,
а честных людей не хватает везде. Если ты чувствуешь в себе лю-
бовь, ты люби и рассказывай о ней.  Если ты что-то  ненавидишь,
а, как  мы  поняли,  это тоже любовь,  рассказывай об этом.  Но
честно, слушая себя, не пытаясь придумывать какие-то немыслимые
образы, совершенно  самопаловые культуры создавать.  Жизнь есть
жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех
она не простит. Жизнь свое возьмет. И поэтому мне не нужны пес-
ни, в которых я не слышу любви.  Это пустые песни, даром убитое
время,  даром прожженная жизнь.  Это называется "коптить небо",
действительно сжечь себя,  свои дрова, но сжечь их впустую. Ни-
чего у тебя на плите не стояло,  и ты просто прокоптился. Это и
называется "коптить небо". А небо коптить не надо, его цвет нас
пока устраивает.
     Ю.: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть где-то на-
ходишь то, что можешь взять?
     Б.: Конечно.  Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с
ним совершенно разные люди.
     Ю.: Он поет о любви?
     Б.: Безусловно.  Он  поет о своей любви.  А я уважаю любую
любовь. Понимаешь? Любую.
     Ю.: А у Макаревича?
     Б.: И у Макаревича тоже о любви.  И у негров  с  Ямайки  о
любви. Я нахожу это у всех, у кого о любви.
     Ю.: А глум может быть любовью?  В наших корнях та же  час-
тушка, подчас там и глум есть,  и ерничество. В наших корнях не
только любовь и не только ненависть. Или только любовь?
     Б.: Не  существует  чистой  любви во плоти.  Всегда что-то
примешивается.  Невозможно играть на одной  ноте,  скажем  так.
Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что составляет из
себя музыку.  Любовь,  скажем, как тональность. Если задать как
тональность любовь, взять некую верную ноту-любовь, которая бу-
дет единственно верной и определяющей нотой, то все, что вокруг
нее,  -- все это и будет жизнь. Но на одной ноте ничего не сыг-
раешь.  Точно так же как одной  любовью  совершенно  невозможно
жить.  Это определяющая сила, самая великая сила. Любовь в каж-
дом из нас есть любовь к одной и той же жизни.  Но в каждом  из
нас и все, что плюс к любви, что в тебе еще есть. Поэтому можно
долго рассуждать:  глум -- любовь или не любовь.  Это уж  какой
замес,  какое в тебе тесто!  Тесто же бывает совершенно разное,
смотря для чего -- пирожок испечь,  или длины,  или белый хлеб,
или черный. Все это нужно в жизни. Но в основе все равно зерно.
И любовь есть зерно, а все остальное зависит от того, какую за-
дачу ты перед собой ставишь.  И надо понять, какая задача перед
тобой стоит,  какая дорога тебя ведет,  куда тебя дорога ведет.
Она же тебя именно ведет,  ведет за душу. Как тебя мама за руку
ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай.
     Ю.: Ты хочешь жить по своей дороге.  Скажи,  вот ты сейчас
как затеял свою жизнь?
     Б.: Да знаешь,  я дышу и душу не душу. Я стараюсь не врать
ни в песнях,  ни в жизни, я стараюсь не предать любовь. Это са-
мая страшная потеря -- потеря любви,  любви к миру,  к себе,  к
людям, к жизни.  Я это только обретаю.  Я жил всю жизнь больным
человеком, темным,  слепым, глухим. Я очень много не понимал. И
вот я просто понимаю тех людей, которые занимаются музыкой.
     Ю.: А встречались ли тебе  гении-разрушители?  Которые  на
вопрос: имеешь ли право?  -- могут ответить:  нет,  не имею, но
могу. И разрушает он гениально.  И, может быть, в этом разруше-
нии он открывает какую-то жизнь?
     Б.: Любое разрушение  естественно.  Истина  рождается  как
еретик, а умирает как предрассудок.  И этот предрассудок иногда
нужно разрушать.  Я убежден,  что человек, имеет ли он право на
разрушение или даже не имеет, он наверняка разрушает предрассу-
док. Ни один нормальный человек не станет разрушать ту или иную
истину, не станет топтать росток.  Сухие деревья он будет дейс-
твительно обрубать, чтоб дать дорогу новым.
     Ю.: Он может уничтожить себя как предрассудок?
     Б.: Понимаешь,  в конце жизни каждый уничтожает  себя  как
предрассудок.
     Ю.: Все-таки ты рассказываешь бой. Если он идет... что бу-
дет дальше?
     Б.: Если пользоваться сравнением с боем,  то каждый  нахо-
дится на линии фронта,  буквально,  действительно на передовой.
Каждый музыкант находится так или иначе на передовой.  Но самое
главное --  не  быть слепым и не ждать ни от кого приказов.  Ты
можешь сидеть в окопе,  и все уйдут вперед,  а  ты  все  будешь
ждать приказа.  Каждый должен сам себе скомандовать:  вперед! в
атаку! А для того,  чтобы атаковать,  надо знать,  куда бежать,
нужно знать цель. Видеть реальную цель, которую ты должен пора-
зить. Но, конечно, у всех свои функции, свои задачи -- есть са-
перы панк-рока,  есть гусары,  есть пехота,  есть  истребители,
есть бомбардировщики. И единого фронта быть не должно. И поэто-
му я несчитаю,  что все должны заниматься тем,  чем я или Борис
Гребенщиков.  Таким  образом мы просто оголим остальные участки
фронта. Но речь идет о том, чтобы все-таки держаться этой линии
фронта, видеть пред собой цель и не сидеть в окопе.
     Ю.: Ты хочешь быть с гитарой или с группой?
     Б.: Я не могу решить сейчас,  нужно ли мне создавать груп-
пу. Из кого? Я не могу делать это формально, не в туристическую
поездку собираемся.  Лично у меня нет таких людей,  они ко  мне
как-то не пришли.  Если появятся, я скажу -- очень хорошо, если
придет человек и сыграет так, что я почувствую, что он меня по-
нял душой,  у него душа в унисон с моей. Если получится, я буду
рад, это будет богаче...  Если будут друзья и они будут  любить
то же самое,  значит,  мы будем сильнее. Но я могу петь с гита-
рой.
     Ю.: Мир,  в котором ты живешь,  -- какой он? Или каждый из
нас существует в своем мире?
     Б.: Я  тебе скажу еще раз,  что начал ответ на этот вопрос
год назад.  На этот вопрос нужно отвечать всю жизнь. И человек,
взявший в  руки гитару, начал ответ,  начал беседу с теми,  кто
рядом с ним.  То есть он решил,  что его душа вправе говорить в
голос. Вот,  собственно,  зачем? Затем, чтобы ответить на  этот
вопрос -- "зачем?".  И я буду отвечать на него всю жизнь.  И  в
каждой песне  я  пытаюсь ответить,  и каждым поступком,  каждой
встречей. С утра до вечера, каждый день. Это работа души -- от-
вет на  вопрос,  в  каком мире ты живешь и  каким ты хочешь его
видеть. Ну и давай я еще так отвечу.  Я скажу, что живу в мире,
где нет одной волшебной палочки на всех,  у каждого она своя. И
если бы все это поняли,  мы смогли бы его изменить. Мир стал бы
для каждого  таким  прекрасным,  какой он и есть на самом деле.
Как только мы поймем,  что в руках у каждого волшебная палочка,
тогда она и появится в этом мире.  Это утопия,  казалось бы. Но
за этим будущее.
     Ю.: А скажи, ты мог бы уйти, вот как в этой пьесе... У те-
бя бродячая жизнь сейчас.
     Б.: Да, конечно, я у жизни в гостях.
     Ю.: А ты хотел бы получить вдруг такую дачу с аппаратурой?
     Б.: А кто против?  Никто не говорит о том, что нужно отка-
заться от еды,  от одежды,  надеть вериги и ходить по мукам. Но
какой  ценой?  Вопрос.  Конечно,  я был бы рад,  если бы мне не
пришлось задумываться о том, где я завтра запишу свои песни. Но
раз это не так,  я принимаю все как есть.  Мир прекрасен. Жизнь
прекрасна.
     Ю.: А как тебе кажется, в этой стране вообще возможен рок?
     Б.: Есть формы рок-н-ролла,  блюза, и мы должны вырасти из
них, любим-то мы все равно немножко другое, это естественно, мы
должны петь о том, что любим, но при условии, что время не кон-
чается за границами нашей родины.  Везде один и тот же ветер --
попутный.
     Ю.: Я встречал таких людей,  которые стали играть нью-вейв
до того, как услышали его с Запада. Значит, они могут существо-
вать на этих формах?
     Б.: Но в этих формах, как правило... Пожалуйста, я не спо-
рю, дайте, покажите, но ведь этого не происходит. И, естествен-
но, я делаю вывод, что в этих формах наше содержание не держит-
ся.
     Ю.: То есть нужна какая-то принципиально русская?
     Б.: Это  настолько же принципиально, насколько и нет.  Вот
слово времени,  время говорит свое слово. Там его легче словить
и  назвать его -- дать какую-то форму.  Они дух времени поймали
верно.  И,  конечно,  он нас касается.  Но словили-то они его в
своих формах!  Нам надо тот же самый дух времени словить просто
в своих.
     Ю.: Но ведь дух времени -- это не дух нашего времени.
     Б.: Но почему?
     Ю.: В этой комнате один дух;  если она заперта, дух стано-
вится еще более терпким.  А если мы откроем двери и окна, тогда
дух этой комнаты станет духом улицы или пространства вокруг до-
ма. Но пока это пространство спертое, и дух здесь спертый.
     Б.: Правильно,  все правильно. Но ведь и там, и и там воз-
дух,  все равно любой дух замешан на воздухе. "Дух времени" как
воздух.  Тут все очень спорно. Какова любовь? Кто как представ-
ляет себе любовь,  жизнь, у всех свои комплексы, проблемы, лич-
ные там,  детство трудное... Это все другое дело. Если говорить
о каких-то принципах,  все-таки... Зачем ты играешь музыку рег-
гей, ты живешь в Норильске. Раз ты играешь реггей, так ты давай
снимай с себя тулуп и ходи в набедренной повязке  в  Норильске.
Ты должен прожить песню,  проживать ее всякий раз. Но в паруси-
новой шляпе по снегу,  по тайге никто не пойдет.  А раз не пой-
дет, значит, надо петь песни ушаночки и вот этого тулупчика. Ты
не должен делить себя на себя и песню,  это не  искусство,  это
естество. Для меня вот это -- критерий. Ты не можешь внедрить в
себя инородное тело,  как бы оно тебе ни нравилось. Я бы, может
быть,  хотел,  чтоб у меня вырос хвост. Может быть, мне было бы
удобно отгонять им назойливых мух. Но он у меня не вырастет.
     Кто-то, видимо, рванет вперед, кто-то покажет форму новую,
естественную. Тут мы не должны форсировать.
     Понимаешь, истина  никогда не лежит между двумя противопо-
ложными точками зрения,  они всегда истинны.  Всегда существуют
две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолют-
но верна по-своему.  То, что истина лежит где-то посередине, --
это вздор.  Между ними -- не истина,  между ними -- проблема. И
как только ты ее решаешь, эти две истины примиряются естествен-
ным  образом.  К проблеме сразу возникает контрпроблема,  и так
далее.  Утверждая то или иное положение,  мы просто должны пом-
нить,  что существует контристина,  которая безусловно важна. И
когда я  говорю,  что  мы не должны форсировать намеренно,  это
правильно,  но также правильно и то, что мы должны вести посто-
янный  поиск.  Слушать  свою душу.  И когда мы говорим,  что мы
должны на национальной почве что-то делать,  это так же  верно,
как и то,  что мы не должны. Почему, например, я, русский чело-
век,  терпеть не могу славянофилов?  Потому что любое  фильство
предполагает  какую-то фобию.  А я не в состоянии мириться ни с
какой фобией, я вне фобий. То же самое и с формами. Надо учиты-
вать эти две истины и решать проблемы между ними.  Найти содер-
жание сначала.
     Ю.: Сашка!  А как ты произошел? Я не знаю, как точно сфор-
мулировать, чтоб вопрос звучал не совсем банально...
     Б.: Ясно. Почему я решил писать песни? Да? Или что?
     Ю.: Да, вот как это случилось?
     Б.: А почему человек начинает обычно сочинять песни? Я по-
лагаю,  только потому,  что он живет,  живет, и вдруг понимает,
что ему хотелось бы слушать такие песни,  которых нет.  Или ви-
деть картины, или смотреть спектакль. И человек думает: "Почему
же до сих пор никто этого не сделал?". А потом думает: "А поче-
му бы  мне  не сделать это самому?".  И пытается так или иначе.
Надо трезво просто понимать,  можешь или нет. Если не можешь --
не делай,  найди в себе силы,  это гораздо сложнее.  Вот у тебя
душа вырастет в тот момент, когда ты поймешь, что тебе не стоит
этого делать,  тебе  просто  надо работать с собой -- не книжки
там читать,  а понять, кем ты должен быть. Просто быть хорошим,
добрым человеком,  честным по отношению к своим близким, знако-
мым. Это главное, это просто.
     Если любишь постоянно,  с утра до вечера,  каждую секунду,
это просто то, что дает тебе счастье, дате тебе силы жить, силы
радоваться. И быть нормальным, открытым, честным человеком. Это
единственная вещь,  которая всегда с тобой.  Тебе  должно  быть
стыдно делать  дурной поступок,  потому что любовь всегда с то-
бой, как ты можешь ее обмануть,  глушить в себе жизнь.  Глушить
талант, то, что у тебя болит, то, что тебя беспокоит. Может, ты
боишься понять, боишься почувствовать это, боишься справиться с
собой. А душа-то в тебе болит,  душа-то в тебе говорит:  давай,
шагай, что ты сидишь в своем окопе,  все в атаку идут. А душа у
тебя болит потому, что она чувствует, что она не на месте, и ей
надо найти свое место.  А ты ее глушишь,  не слышишь. А она все
равно не уйдет,  все равно в конце концов раскаешься.  Дай Бог,
чтоб было не поздно,  потому что это трагедия  --  не  услышать
вовремя душу.  У тебя -- душа,  любовь над тобой. И должно быть
просто стыдно. Если всем станет стыдно...
     Ю.: Может  ли  быть в твоей жизни история,  когда свет по-
меркнет?
     Б.: Нет, такого не может быть. Еще раз говорю|: это только
от меня зависит.
     Ю.: Ты уверен в том, что ты его удержишь?
     Б.: Конечно.  Я удержу его в своих  руках.  Потому  что  я
только этим и занимаюсь,  и все мои песни,  поступки направлены
на то,  чтобы удерживать свет,  и они с каждым днем должны быть
все более сильными,  чтобы его удерживать.  Тут не проедешь на-
легке с пустым разговором. Я не верю тем людям, кто не страдал.
И даже тем,  кто очень страдал. Тут вопрос в том, что кровь ль-
ется либо напрасно,  либо нет.  И если даже собственная кровь с
человека льется как с гуся беда, ты ничего не понял в жизни. Ты
не извлек урока, твои страдания бессмысленны. А все через стра-
дание -- когда душа болит, значит, она работает.
     "Объясни -- я люблю оттого, что болит,
      Или это болит оттого, что люблю?"
     Невозможно объяснить -- потому что это одно и то же.
     Ю.: Ты  говоришь  о двух истинах.  А свет и тьма -- это не
две истины?
     Б.: Да,  конечно.  Что такое свет и тьма?  Тут очень легко
можно разобраться. Все, что впереди тебя, -- это всегда свет.
     Сначала ты пройдешь половину пути через тьму. потом ты по-
лучишь ровно столько же света.  Человек не расплачивается ни за
что совершенно.  Не бывает, чтобы человек получил что-то в дар,
а потом ему приходится  за  это  рассчитываться,  отрабатывать.
Ничего подобного.  То,  что человек получил, -- это заработано.
Тень -- она всегда сзади. Если ты обернешься, сзади будет тьма,
а впереди всегда будет свет.  Понимаешь,  о чем речь? То место,
по которому ты идешь, всегда тьма. Свет всегда впереди. Граница
проходит прямо по твоим ногам. Если ты шагнул, ты шагнул во ть-
му, но одновременно ты ее и одолел. Почему любой удар ты должен
принимать как  великий  дар?  Потому  что если меня ударило,  я
должен знать,  что это -- удар судьбы.  И его важно понять. По-
нять, для чего нужна эта жертва.  Любой удар -- тебе в спину, и
не нужно оборачиваться,  выяснять и сводить счеты, не нужно, не
стоит -- ты обернешься, а там тьма. И опять ты вернулся к себе,
к прежнему -- любой отрезок пути,  каким бы светлым он тебе  ни
казался, автоматически превращается в темный, как только ты его
прошел -- ты отбрасываешь тень назад.
     Это дар -- любой удар.  Раз тебя бьет, значит, тебе дается
возможность больше пройти, дальше. А если ты не сделаешь, собь-
ешься с курса,  ты все равно вернешься по кругу на то же место.
В другой ситуации,  естественно,  с другими,  может быть, людь-
ми... Но все равно будешь обязательно пытаться ту же задачу ре-
шить. Душа все равно ведет тебя за руку.  Но ты иногда не пони-
маешь, куда она ведет, и немного сворачиваешь. Это ничего, мож-
но сворачивать.  Тут милосердие.  Как сам себя показал,  ничего
кроме этого не получится, никто тебя не накажет больше.
     Это очень трудно -- всякий раз по одному и тому же  месту.
Как только человек начинает чувствовать боль, он сразу начинает
бояться этой боли.  Это талант, талант-то в нем режется, душа в
нем режется для того, чтобы прорвать себя и ощутить себя частью
целого. Не то чтобы слиться,  а по формуле Я + все,  каждый  --
центр, совершенно индивидуальный, совершенно неповторимый.
     Ю.: Вот ты сейчас рассказываешь движение,  а в этом движе-
нии остаются песни, они этим движением рождаются?
     Б.: Они не остаются потому,  что они входят в чужие  души.
Вот перед  тобой песня.  И раз ты ее понял,  значит,  твоя душа
захватила пространство и стала больше,  то есть душа твоя  рас-
тет. А вот потом,  когда человек поймет, что он не просто инди-
видуальность, данность какая-то, а часть всего, когда душа рва-
нет из тела... Ты поймешь, что ты совершаешь еще один шаг в це-
лой цепи шагов,  поймешь,  что ты часть всего и что  все  будет
хорошо. Только не навреди себе,  живи,  работай,  не думай, что
тебя лифт довезет. Лифт никого никуда не довез. Я же, собствен-
но, об этом пою и буду петь.
     Тут вопрос стоит так:  знает ли истину тяжкий путь  позна-
ния, который  нам предстоит пройти?  В принципе,  каждый из нас
знает эту истину изначально,  эту истину знает душа. И пытается
тебе сообщить каждый день с утра до вечера. А ты должен ее слу-
шать, она тебе все скажет,  все даст,  даст силы любовью. Твоей
же любовью.  Чем больше ты отдашь ей, тем больше будет даваться
тебе -- чтоб больше  отдавал.  Она  тебе  постарается  сообщить
всякими путями. В том числе женщина. Что такое женщина? Это еще
один из языков, на которых с нами говорит мировая душа.
     Ю.: Господь.
     Б.: Ну да. Язык. Один из самых важных Его языков. Он с на-
ми  говорит всякими разными приметами,  все сообщает,  и ничего
лишнего.  Рисунок на этой пачке сигарет для  кого-то  наверняка
сыграет  свою  роль.  Или песня -- сидишь ты вечером и слушаешь
Битлз.  И врубаешься, что песня написана именно для этого вече-
ра, об этом вечере. Разговариваешь ты с человеком, а она совер-
шенно точно попадает в нерв вашей беседы.  Можно даже не разго-
варивать,  а послушать, какие там будут песни дальше, и понять,
чем у вас все кончится.  Это просто многофункциональность.  Это
просто потенциал, который еще раз перевел себя в кинетику, стал
реальным действом. Просто из века в век, из года и год, изо дня
в день общую мировую идею мы переводим в форму за счет таланта.
Талант -- способ перевода.  А если говорить о  программе...  то
когда люди садятся играть в шахматы,  всем ясно,  что игра  так
или иначе кончится матом.  Или если ты сядешь играть с Каспаро-
вым,  проиграешь в любом случае. Это, казалось бы, детерминиро-
вано,  да, исход, результат, да. Но остаются подробности, ты же
сам решаешь, и он решает, какой пешечкой ходить.
     А для того чтобы перевести потенциал,  есть шахматы,  есть
коробка, и мы должны сыграть. Перевели все это, реализовали ку-
сок потенциала.  Все. Но для того чтобы игра шла, кто-то должен
играть белыми, кто-то черными, а иначе все перепутается. И поэ-
тому мы виноваты перед тем, кто вынужден быть плохим.
     Допустим, я хороший, считаю себя хорошим, добрым, честным,
умным вроде Кука.  Все правильно.  Но кто-то ведь  должен  быть
плохим в таком случае.  Иначе как, если все будут хорошими? Это
будет когда-нибудь. И это будет довольно страшно. Но будет.
     Мы виноваты  перед ними,  они виноваты перед нами.  Почему
понятие общей вины -- конечно, только поэтому.
     Надо добиться,  чтобы душа смогла говорить со всеми, чтобы
тебе было что-то дано.  Надо показать,  что у тебя чистые руки,
чтоб тебе можно было что-то вложить. Иначе тебе никто ничего не
вложит, потому что душа откажется, твоя же душа. Она тебя будет
сначала заставлять вымыть руки,  и только потом она тебе что-то
в них даст.  А ты всегда пытаешься что-то цапнуть,  она не дает
-- значит, ты цапаешь чужое, раз она тебе свое не дает. Это ес-
тественно.  Значит,  ты берешь чужое. А чужое в твоих руках ни-
когда не будет живым,  оно сразу мертвеет. Потому что ты только
часть своей души можешь нести вот так.  Живую воду.  А все  ос-
тальное,  что ты будешь где-то там черпать,  будет мертвая вода
из чужих рук.  Душа тебя сначала научит вымыть эти руки,  чтобы
ты был готовым к тому, что она тебе должна дать. И только через
страдание.  Это же очень мучительно осознать вдруг,  что  вроде
как я гитарист,  у меня ансамбль, мы там играем, у нас название
есть,  и нам свистят,  хлопают, а потом понять, что ты дерьмо в
общем-то еще. В принципе, понять -- это не обидно. Это ни в ко-
ем случае не обидно.  Это великая честь для человека -- понять,
что он дерьмо.

Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 06:07:37 GmT