---------------------------------
Искандер Ф.А. Собрание. В 10 т.
М.: Время, 2004.
Том 9, Козы и Шекспир, с. 305-353.
OCR: sad369 (г. Омск)
---------------------------------
Это случилось в брежневскую эпоху. Сравнительно молодой историк Заур
Чегемба (сравнительно с кем?) в сравнительно веселом настроении
(сравнительно с чем?) влез в пригородный поезд, мчавшийся в Москву. Субботу
и воскресенье он провел на даче своего друга. Там он хорошо поработал и
отдохнул и теперь к вечеру возвращался в Москву. День выдался необычайно
жарким, и, хотя вечерело, жара не спадала.
Вагон электрички, в который он влез, был переполнен, и духота в нем
стояла неимоверная. Не только все места были заняты, но и все проходы были
забиты. Но как раз когда он входил в вагон, один из пассажиров, стоявший у
приоткрытого окна слева от входа, стал протискиваться к выходу, и Заур,
несколько стыдясь вороватости своего намерения, протиснулся навстречу и
встал на его место рядом с женщиной с тихими, усталыми глазами.
Поезд с грохотом рванулся дальше, стоявшие в проходах пошатнулись, но
все цепко удержались на ногах. Заур тоже употребил немалые усилия, чтобы не
притолкнуться к женщине, стоявшей рядом с ним.
Это был обычный летний воскресный вагон электрички. Все москвичи,
которым было куда выехать из душного города, теперь возвращались домой. В
вагоне было много пьяных, достаточно крикливо настроенных, были и такие,
которые запаслись бутылками для опохмелья и сейчас мирно и даже благостно
попивали из горла: после водочной пахоты - винный отдых. Еще больше было
похмельных мужиков, которым было нечем опохмелиться и потому исполненных
раздражения и ненависти ко всем остальным пассажирам.
При всем при этом среди пассажиров было немало женщин, прижимавших к
груди детей или букеты с полевыми цветами. Многие читали книги. Среди них
были и такие, которые, покачиваясь по ходу поезда, стоя в проходах, упорно
продолжали читать.
Среди читавших явное большинство составляли женщины. Глядя на все это и
как бы мысленно охватывая всю эпоху, Заур подумал: мужчины дичают быстрее.
Гнет исторического бездействия в основном ложится на мужчин, думал Заур,
потому они так много пьют, чтобы забыться, чем еще больше усугубляют свою
общественную анемичность.
В дальнем конце вагона какая-то молодежная компания, явно под градусом,
пела песни о скитаниях по тайге, о долгих зимах, о людях, оторванных судьбой
от семьи и Большой земли.
Можно было подумать, что это фольклор, созданный заключенными, но на
самом деле эти песни, за редким исключением, сочиняли вполне интеллигентные
геологи, мореплаватели и вообще люди скитальческих профессий.
От злой тоски не матерись,
Сегодня ты без спирта пьян.
На материк, на материк
Ушел последний караван.
Пели ребята, скорее всего не подозревая, что эту песню создал известный
океанограф и поэт. Заур случайно был с ним знаком. Этот океанограф,
избороздивший все океаны Севера и Юга, однажды на севере в ресторане услышал
спою песню, которую пели рядом с ним за столиком. Он не удержался и
признался поющим, что это его песня. В ответ он не только не услышал
благодарности, но его чуть не зарезали.
- А ты сидел? - спросил у него один из певших.
- Нет, - искренно признался он, но лучше бы не признавался.
Последовал буйный взрыв негодования, а один из них все рвался
расправиться с ним. Его едва удержали.
- Это наша песня! - кричал он. - Тех, что получали срока! Может, автор
ее гниет под Магаданом, а ты, падла, присвоил его песню.
В сущности говоря, это был комплимент, который чуть не стоил ему жизни.
Песня действительно прекрасна. Вообще, давно замечено, что в России
интеллигенция и народ охотно поют фольклор заключенных и песни, написанные в
духе этого фольклора.
Тюремная тоска в условиях тоталитарного режима понятна и близка всем.
Она близка даже тем, кто сам поддерживает этот режим. По-видимому, во время
звучания этих песен они тоже чувствуют себя жертвами исторических
обстоятельств.
Поезд грохотал в сторону Москвы, и машинист, словно сам был пьян, резко
тормозил на станциях и резко набирал скорость. Хотя некоторые окна были
открыты (остальные невозможно было открыть), духота в вагоне принимала
взрывоопасный характер. И эта взрывоопасность исходила в основном не от
пьяных, а от похмельных, которым нечем было опохмелиться. Видимо, они пили в
субботу, пили в воскресенье с утра и теперь, трезвея, были исполнены тихой
ярости. Сжатые сосуды жаждали расшириться, хотя бы за счет мускульного
напряжения.
Через какое-то время Заур вдруг обратил внимание на то, что некий
человек, стоявший в нескольких шагах от него в проходе, уставился на него
ненавидящими глазами. На вид ему было лет тридцать пять, он был высок, в
аккуратном сером пиджаке и почему-то, несмотря на жару, в мягкой шляпе.
Судя по лицу, он был простым рабочим. Но шляпа его несколько возвышала
над представлением о простом рабочем. Может быть, он был бригадиром или
начальником цеха. Высокий, он смотрел поверх людских голов, как поверх
станков. Но теперь он уставился на Заура, как бы обнаружив в этом станке
злокачественную неисправность.
Он тоже был в состоянии похмельного раздражения, но почему он избрал
своей мишенью Заура, было непонятно. То ли по чертам лица Заура было видно,
что он кавказец, то ли потому, что он в руке держал кейс, и это выдавало в
нем интеллигента. В те времена люди неинтеллигентных профессий такие
чемоданчики не носили. Скорее всего, и то и другое удваивало его злобу.
После одной особенно резкой остановки, когда стоявшие в проходах сильно
покачнулись, а кое-кто, вскрикивая, даже свалился, Заур так шатнулся в
сторону женщины, что чуть не коснулся ее, однако же, изо всех сил спружинив
ногами, все-таки не коснулся. И тут человек в шляпе дал выход своей ярости.
- Что ты навалился на женщину, паскуда, - крикнул он, побелев глазами,
- не видишь, что женщина беременна?!
- Я ни на кого не навалился, - ответил Заур, - нечего кричать.
Заур посмотрел на женщину. Если она и была беременна, это было
незаметно. Лицо женщины выражало стыд и страдание. Она умоляюще посмотрела
на человека в шляпе.
- Уймись, Паша, - тихо сказала она, - на меня никто не наваливался.
- Я же видел своими глазами, что навалился, - крикнул человек в шляпе,
- ...их мать, понаехали сюда!
- Паша, - страдальчески вырвалось у женщины.
У Заура все внутри похолодело. Матерную ругань в свой адрес он никогда
не мог выдержать. Но и ответить ему тем же, здесь, в присутствии женщин, он
не мог.
- Попридержи язык, здесь женщины, - только и сказал Заур.
- Я тебе попридержу язык, чучмек, только сойдем с поезда, - прохрипел
человек в шляпе и снова матерно выругался.
- Паша, перестань, - опять тихо взмолилась женщина. Заур огляделся.
Некоторые пассажиры с откровенным любопытством следили, что будет дальше.
Те, что читали, в основном сделали вид, что так увлечены текстом, что ничего
не замечают. "Читать, - с горечью подумал Заур, - это способ заглядывать в
случившуюся жизнь, чтобы замаскироваться книгой от окружающей жизни.
Читающий книгу во время преступления как бы юридически находился в другой
жизни".
А некоторые из пассажиров с комическим оцепенением уставились в одну
точку, словно застигнутые необыкновенной мыслью, уносящей их в потусторонние
сферы. Но они-то как раз внимательнее всех прислушивались к развитию
скандала: оцепенение лица выдавало сосредоточенность ушей.
Заур стоял ни жив ни мертв. Этот тип в шляпе явно хотел подраться, но
такое Заур никак не мог себе позволить. Дело в том, что в кейсе у него
лежали необыкновенные документы, которые не позволяли ему рисковать. Это
были подробные выписки из жандармских докладов. Ища совсем другие материалы,
он случайно наткнулся на них в одном из московских архивов. Это были доклады
о связи Ленина с вильгельмовским золотом. Слухи о деньгах Вильгельма в
помощь большевистской революции ходили всегда. Но точно об этом ничего не
было известно.
Заур верил, что это могло иметь место. И его удивляла ярость, с которой
большевики всегда отрицали эти слухи. Казалось бы, по логике самой мировой
революции, начатой в России, не должно было видеть в этом большую
аморальность. То, что творилось во время революции и после революции в самой
России, было в тысячу раз аморальнее. Но этого большевики не отрицали,
считая все жестокости, царившие в стране, естественным следствием
революционного правосознания. Но слухи о золоте Вильгельма в помощь
революции всегда рассматривались как злобная клевета, и заикнуться об этом
было нельзя.
И вдруг Заур наткнулся на документ, где перечислялись суммы выданных
денег, конкретные немецкие чиновники, которые выдавали эти деньги, и
конкретные революционеры, через которых деньги проникали в Россию. И даже
прослеживалось несколько путей путешествия этих денег.
И как раз сейчас, находясь на даче друга, он писал об этом статью.
Разумеется, он понимал, что ее никто сегодня не опубликует и было бы
самоубийственно показывать ее в какой-нибудь журнал. Но он был уверен, что
эра большевиков кончается и он еще застанет другую эпоху, где его статья
пригодится, хотя и тогда не всем понравится.
Главная мысль статьи заключалась в том, что большевикам с самого начала
было присуще имперское сознание, хотя сами они этого не понимали. И потому,
отрицая патриотизм, согласно своей формальной доктрине, они с
псевдопатриотическим неистовством всегда отрицали золото Вильгельма, хотя
чудовищный свой террор легко оправдывали как историческую необходимость. И
поэтому, по иронии истории, большевики, сокрушившие одряхлевшую империю,
объективно были единственной силой, способной ее воссоздать. Империя для
своего сохранения нуждалась в новой вывеске, чтобы оправдать новую энергию
соединяющего гнета. И то и другое она получила от большевиков. И поэтому,
отрицая золото Вильгельма, большевики, сами того не осознавая, проявляли
имперское самолюбие, а не революционное.
И вот выписки из этих жандармских документов и черновик статьи лежали у
него в кейсе. И он понимал, что никак не может рискнуть вляпаться в
какую-нибудь историю, иначе кейс его попадет в милицию, а оттуда, конечно, в
КГБ. И сейчас чувство оскорбленной чести и чувство самосохранения разрывали
душу Заура. Но чувство самосохранения побеждало, и чем явнее оно побеждало,
тем сильнее он ощущал свою униженность и презрение к себе.
Но этот тип в шляпе, конечно, по-своему понимал его сдержанность и всю
дорогу его оскорблял, и люди, сидевшие и стоявшие вокруг, с подлым
любопытствующим нейтралитетом прислушивались к нему. И только время от
времени раздавался горестный голос женщины, стоявшей рядом с Зауром:
- Паша, отстань! Паша, прекрати! Замолчи, Паша!
Но голос его жены (конечно, эта женщина была его женой) его как будто
подхлестывал. Он как бы говорил жене: "Ты видишь, ты видишь, как этот
интеллигентишка отступает!"
О, если бы Заур был свободен! Он в юности занимался боксом и знал, что
такое его удар справа! Но Заур изо всех сил сдерживался, хотя время от
времени что-то ему отвечал. Но он все время помнил, что дело никак нельзя
доводить до драки: кейс попадет в руки милиции! И тогда затаскают или
посадят!
Если хотя бы не было черновиков его статьи, исключавших всякое
оправдание выписок из жандармских докладов!
А человек в шляпе продолжал его оскорблять. И вдруг откуда-то из
середины вагона высунулся какой-то парень в голубой футболке, обтягивающей
его мощные мускулы, и крикнул человеку в шляпе:
- Замолчи, падло, или я из тебя котлету сделаю! Голос его благоуханным
маслом омыл душу Заура.
- Я сам из тебя котлету сделаю, - крикнул в ответ человек в шляпе, -
еще русский называется! Из-за таких мандавошек, как ты, они нам на голову
сели!
- Ты сегодня так от меня не уйдешь! - крикнул парень и пригрозил ему
кулачищем. У него было широкое разгоряченное лицо, и чувствовалось по
глазам, что он еле-еле себя сдерживает.
- Иди, иди, целуйся с ним, пидор! - крикнул человек в шляпе.
В отличие от парня в футболке, явно горячившегося, человек в шляпе
сохранял какую-то злобную невозмутимость. Никакой жестикуляции. Все это
время он был неподвижен. Он сейчас и на этого парня смотрел как бы поверх
станков.
- Паша, прекрати, - опять взмолилась женщина, стоявшая рядом с Зауром.
- А вот за это еще отдельно получишь! - крикнул парень в футболке и
опять, сотрясаясь всем телом, пригрозил ему кулачищем.
- Это еще посмотрим, кто получит, - ответил человек в шляпе и покрепче
надвинул ее на голову. Единственный жест.
Однако теперь он перестал обращать внимание на Заура. Поезд грохотал и
грохотал в сторону Москвы под неугомонные песни молодежи в том конце вагона,
где, конечно, не знали о том, что случилось здесь.
До Москвы оставалась еще одна остановка, и Заур немного успокоился,
покрепче сжимая свой кейс. "Я тоже хорош, - думал он о себе с отвращением, -
протиснулся к окну, хотя на это имели право те, кто раньше пошел в вагон.
Вероятно, ничего бы не случилось, если бы я не стоял рядом с его женой. И
как можно жить, считая себя порядочным человеком, после таких оскорблений",
- уныло думал он. И все-таки одновременно с этим он был доволен, что кейс не
попал в чужие руки. Кроме всего, и документ было жалко: такой редкий, такой
неожиданный.
Наконец поезд подъехал к московскому вокзалу. Толпа со страшной силой
еще до остановки поезда стала напирать в сторону выхода. Уже потеряв из виду
обидчика, весь излупцованный пережитым, выжатый толпой, Заур оказался на
перроне. И вдруг перед ним завихрилась новая толпа, из которой одни
выбегали, а другие вбегали. И он, вспомнив все, ринулся в толпу.
Спортивный парень в голубой футболке дрался с человеком в шляпе. Это
было жуткое по своей беспощадности зрелище. Парень в футболке несколько раз
налетал на человека в шляпе, и смачный стук ударов звучал над толпой.
И более всего Заура поразила смертельная ненависть с обеих сторон.
Казалось, оба всю жизнь жаждали увидеть друг друга, чтобы убить друг друга.
Ни тот ни другой нисколько не заботились о защите и только стремились
ударить поразмашистее. И еще более поразило Заура, что человек в шляпе
ничуть не уступал этому молодому парню с мощными мускулами под футболкой.
Какие-то люди, мгновениями выскакивая из толпы, пытались их растащить,
но они оба вырывались из рук и налетали друг на друга. И уже в ход пошли
даже ноги.
Какая-то женщина внезапно выскочила из толпы и, пытаясь удержать парня
в футболке, обеими руками спереди обняла его. Видно, она была близка ему,
так обхватить чужого человека посторонняя женщина не решилась бы.
Человек в шляпе, подлейшим образом воспользовавшись этим, успел крепко
врезать парню в футболке. Тот ринулся вперед, женщина отлетела, и парень в
футболке нанес противнику два сокрушительных удара. Заур был уверен, что тот
сейчас грохнется на перрон, но тот даже не пошатнулся, и, главное, шляпа
почему-то держалась на его голове, как будто была прибита к ней гвоздем.
Хотя человек в шляпе мощно размахивал руками, тело его оставалось прямым и
неподвижным, а лицо хладнокровным. А парень в футболке был горяч, гибок,
спортивен, но, вероятно, он не тем видом спорта занимался.
Заур заметил, как этот парень несколько раз терял драгоценные секунды
на размашистые удары там, где нужно было бить коротким прямым в подбородок.
И как Заур ни болел за этого парня в футболке, который из-за него
затеял драку, он вынужден был признать, что это бой равных. И более всего в
этой драке поражала сила ненависти противников друг к другу и совершенно
необъяснимая устойчивость шляпы на голове этого оболтуса.
Внезапно раздались возгласы: "Милиция! Милиция!" - и трель милицейского
свистка прорезала воздух. Толпа вместе с дерущимися мгновенно разорвалась на
клочья. Заур пошел в сторону метро. Через несколько шагов он увидел двух
милиционеров, бодро шагающих к месту драки, где драки уже не было. И вдруг в
толпе впереди себя Заур увидел этого типа в шляпе, преспокойно идущего рядом
со своей женой. Заур остановился и, когда тот затерялся в толпе, пошел
дальше.
Спускаясь в метро, он неожиданно на лестнице заметил того парня в
голубой футболке. Лицо его было все еще разгоряченным, а глаза так и рыскали
по проходящей толпе. Заур подошел к нему и поблагодарил его.
- Ладно, идите, идите! - вдруг сказал парень с оттенком раздражения. -
Я жену потерял!
После этого, не говоря ни слова, он рванул вниз в метро, то ли ища
жену, то ли пытаясь скрыться от милиции.
Слова парня совсем раздавили Заура. Он почувствовал новый приступ
унижения и боли. И теперь унижение было горше, чем унижение от этого верзилы
в шляпе. Оно было изощреннее и потому больней. В его словах Заур
почувствовал оттенок брезгливости из-за того, что Заур сам не вступил в
драку, в которую вынужден был вступить этот парень да еще в суматохе потерял
жену. Вечно приходится защищать вас, интеллигентов, как бы хотел он сказать.
Проклятый кейс! Но разве объяснишь!
Заур был так раздосадован, что не захотел идти в метро, боясь снова там
с ним встретиться. Он поднялся на площадь. Издали по очереди определив место
стоянки такси, он подошел туда и в полутьме стал за последним человеком, все
еще мучаясь унизительной встречей с этим парнем. И уже за ним заняли
очередь, когда он, как в страшном сне, разглядел, что впереди него, как ни в
чем не бывало, стоит тот мерзавец в своей непотопляемой шляпе. Никаких
следов драки на его одежде не было видно.
И вдруг Заур почувствовал всю тупиковость возникшего положения:
оставаться унизительно, и уходить унизительно Заур смотрел ему в спину и
поражался - ни малейшего смущения случившимся его фигура не выражала:
процветающий, солидный мастеровой в шляпе, вместе с женой после воскресного
отдыха возвращается в город. Обратите внимание, не в метро или троллейбусе,
а в такси!
Заур минут пятнадцать стоял в медленно движущейся очереди, никак не
решаясь, что ему делать: достоять очередь или все-таки идти в метро? И
главное - оба решения казались ему трусливо-унизительными.
Стоять здесь за ним, а рано или поздно тот заметит его присутствие, как
бы означало - ничего особенного не случилось. Только забавное совпадение:
ехали в одном вагоне и, не сговариваясь, оказались в одной очереди. Бывает!
Бывает! Мерзость!
А уходить как бы означало - навсегда оставить поле боя за ним. Когда
они совсем приблизились к стоянке, Заур заметил расторопного и грозного
распорядителя, который спрашивал у очереди, кому куда ехать, и, если
находился попутчик уже сидевшему в такси, он его туда почти заталкивал, и
машина уносилась. Зауру представилось, что он окажется попутчиком верзилы, и
его распорядитель будет заталкивать в занятое ненавистной шляпой такси!
Такого он не мог вынести и поплелся в метро, чувствуя спиной, что
покинул поле сражения, и все больше и больше ненавидя свой кейс. "И зачем я
так испугался за него, - думал сейчас Заур. - При моем знании техники бокса,
пять - десять секунд, поймал на удар, и он обязательно завалился бы, даже
если бы шляпа и не слетела с него. Так и завалился бы? А где же был бы в это
время мой кейс? Нет, - поправлял он себя, - если б я его свалил, толпа
отдала бы меня в руки милиции, и там бы обязательно проверили мой кейс, если
бы, конечно, он к этому времени сохранился. Куда ни кинь - везде клин".
Он спустился в метро. Толпа, прибывшая с пригородными электричками,
схлынула, и перрон с той стороны, куда он ехал, был почти пуст. Какая-то
очень стройная девушка в джинсах и черной рубашке с закатанными рукавами
стояла метрах в десяти от Заура, а к ней приставал и приставал какой-то
высокий парень и что-то ей говорил. Девушка очень дерзко отворачивалась от
него, делала несколько шагов в сторону, но он не отставал от нее. "Что-то
будет, - вдруг подумал Заур. - И опять верзила! Слава Богу, хотя бы без
шляпы и без всякого головного убора".
Наконец девушка, заметив Заура, точнее, обратив внимание на то, что он
стоял с кейсом, демонстративно пошла в его сторону и встала рядом с ним:
интеллигент защитит. Так это понял Заур и понял благодарно. Кроме стройной
фигуры у нее были хорошие черты лица и волнующие, режущие холодной силой
очень синие глаза. Парень опять подошел к ней и, наклоняясь к ее лицу, стал
опять ей что-то нашептывать.
- Отстань, мерзавец! - громко сказала девушка и повернулась к Зауру,
сладостно резанув его душу своими синими льдинками глаз.
И вдруг этот парень как-то странно, плечом, вроде поворачиваясь
уходить, вроде случайно, но резкой и неожиданно толкнул ее, и девушка
беспомощно забалансировала в воздухе, уже почти вся за перроном, еще
мгновение - и рухнет в грохот налетающего поезда. Ее спасла почти от верной
смерти молниеносная спортивная реакция Заура. Он выбросил руку вместе с
плечом вперед, как при прямом ударе в боксе, поймал ее за волосы и водворил
на перрон.
- Что ты делаешь, сволочь! - не своим голосом заорал Заур.
- Заткнись, сука, а то сейчас пришью на месте! - почти на ухо прошипел
ему парень, обдав его смрадным дыханием.
Что-то взорвалось в груди у Заура! На сегодня это был немыслимый
перебор!
Вместе с налетающим поездом на него налетела волна хладнокровия, как в
юности перед дракой. Открылась дверь вагона. Девушка смотрела на Заура
глазами спасенного зверька. Заур всучил ей свой кейс и почти втолкнул в
вагон
- Телефон есть? - крикнул он.
- Есть! - вздрогнула она, оживая, и назвала ему свой телефон.
- Я позвоню и приду за ним! - крикнул Заур.
Дверь захлопнулась. Девушка прильнула к стеклу, и поезд стал медленно
набирать скорость, а потом загрохотал, и все стихло.
Дождавшись, когда телефон отпечатался в голове, Заур повернулся к этому
парню. Давно он не чувствовал в себе такую полноту юношеских сил!
Это был высокий монголовидный парень. Лицо его источало презрение
деревянного идола. Глаза были мутными. Возможно, он был под балдой. Заур
никогда не встречал таких высоких людей этой расы. О, если б тот тип в шляпе
увидел, как он будет колошматить этого парня! Да и тому в футболке не
помешало бы!
- Идем, подонок! - твердо сказал Заур и взял его рукой за предплечье.
Он с удовольствием почувствовал, что оно вялое.
- Брось руку! Ты что, мент?! - истерично крикнул парень и задергался.
- Спокойно, спокойно, - сказал Заур, еще сильнее облапив его руку и
окончательно успокаиваясь, - ты ведь, подлец, чуть девушку не убил!
Он его уже вел из метро, и тот довольно послушно шел рядом.
- А ты докажи, что я толкнул, - завизжал парень. - А ты думаешь, я не
знаю, что ты в чемоданчике чувихе передал?! Знаю! Все знаю!
- А что в нем? - спросил Заур дрогнувшим голосом. Он не мог скрыть
волнения: почему парень заговорил о содержании кейса? Парень заметил его
волнение.
- Что, мандраж? - усмехнулся он, продолжая вышагивать рядом с Зауром. -
Наркота у тебя в чемоданчике. Вот что! Ты боялся, что, если мы подеремся,
менты заберут твой чемоданчик, и ты получишь срок. Но ты его и так получишь.
Чувиха свое дело знает - настучит.
И вдруг Заур почувствовал, что у него крыша поехала. "Гениальная
провокация, чтобы тихо присвоить мой кейс! Каскад провокаций! Сначала в
поезде, чтобы я в драке потерял свой кейс. Я же по телефону сказал товарищу,
каким поездом возвращаюсь в Москву. Но драка со мной не получилась, я
отстранился, но выскочил непредусмотренный парень в футболке! Этот верзила в
шляпе был, конечно, чекист. Вот он и смотрел поверх людей, как поверх
станков. Вот почему он так спокойно уходил почти на глазах милиции. И сразу
последовала следующая провокация в метро. Кто-то следил за мной. Такого типа
парни к столь хорошо выглядящим девушкам так не пристают. И невинная девушка
с хулиганом все-таки так дерзко не разговаривает. Но ведь не могли они ею
пожертвовать, ведь она чуть не свалилась на рельсы? Все-таки - чуть. Тысячи
раз отработанный прием! Тоже мне девушка на шаре! Девушка на земном шаре!
Потрясающе, как все точно выстраивается! И как был взволнован после драки
тот парень в футболке и как был спокоен тот тип в шляпе!
Наркота! Так вот в чем дело! Ни о каком золоте Вильгельма, ни о каких
выписках со мной не будут разговаривать! "Ваш кейс?" - "Да, мой! Посмотрите,
что внутри?" - и откроют кейс, наполненный ампулами, или наркотиками в
облатках, или черт его знает в чем!" Он точно знал, что так много раз бывало
во время обысков в квартирах правозащитников. Чекисты подсовывали наркотики
куда-нибудь между книг, а потом якобы их обнаруживали.
Заур никогда в жизни не видел наркотиков. Впрочем, однажды был такой
случай. Он был в гостях у одного пианиста.
- Хочешь, попробуй сигареты с травкой, - сказал тот и ткнул рукой в
сторону стола, где возле пепельницы лежало несколько сигарет. Руки гостей
потянулись к сигаретам, и Заур решил попробовать. Он затягивался душистым
дымом и прислушивался к своему состоянию, гордясь собой и удивляясь, что
сигарета никак на него не воздействует. Но, выкурив сигарету, он через пять
минут почему-то прочел короткую и страстную лекцию об императоре Юстиниане.
Слушали хорошо, хотя и несколько удивленно.
И только на следующее утро он с величайшим недоумением вспомнил про
свою лекцию. Где Юстиниан, где музыканты? Кто его просил? И только потом он
вспомнил про сигарету с травкой. Значит, все-таки подействовало.
И теперь, поднимаясь на эскалаторе с этим монголовидным чекистом,
сыгравшим роль приблатненного хулигана, и продолжая держать его за
предплечье, он почувствовал всю странность своего поведения: он ведет
чекиста. Но куда? Может, их наверху уже ждут, чтобы забрать его и повезти на
Лубянку, где дожидается его кейс, аккуратно заполненный наркотиками. А
девушка будет невинным свидетелем того, что именно он передал ей этот кейс.
В голове стоял какой-то пятнистый туман. Он не знал, что делать.
Бежать? Смешно. Они, конечно, знают, где он живет. "Во всяком случае, -
решил он, - надо выиграть время и, значит, делать вид, что я ничего не
заподозрил".
- Точно я тебя накнокал? - вдруг сказал этот парень и улыбнулся ему
сверху вниз зловещей азиатской улыбкой.
- Идем, идем, - тупо повторил Заур, чувствуя, что надо продолжать роль
защитника девушки, хотя у него давно улетучилось желание драться. Но чтобы
тот этого не понял, он с новой силой сжал его предплечье. Они уже поднялись
на эскалаторе и шли к выходу из метро.
- А ты, парень, с душком, - почти весело сказал не то мнимый монгол, не
то мнимый хулиган.
Они вышли из метро. Кругом горели ночные огни. Парень внимательно
огляделся по сторонам. Ищет своих, уныло догадался Заур, они, видно,
запаздывают.
- Отпусти руку, хочу закурить, - сказал парень, и Заур, не зная, что
делать, отпустил его руку. Парень порылся в карманах, вытащил пачку,
медленно достал из нее сигарету, сунул ее в рот и, теперь опять очень
внимательно озираясь, стал искать в карманах зажигалку. Нашел, щелкнул и
стал прикуривать. Долго прикуривал. Пока он прикуривал, лицо его нахмурилось
и в нем проступило выражение древней чингисхановской жестокости. Прикурил и
стал снова озираться, где же они?
Ищет своих, снова подумал Заур, чувствуя абсурдность всего
происходящего. Он как бы стерег человека, боясь, что тот сбежит, хотя бежать
хотелось ему самому. Парень крепко затянулся, опять внимательно огляделся и
вдруг рванул изо всех сил с тротуара прямо на площадь, на ходу выплюнув
сигарету. Он переметнулся через площадь, чуть не угодив под машину, и
скрылся за поворотом. Вид высокого, бегущего в панике человека всегда
смешон.
Заур замер, и вдруг в голове его стало яснеть. Так значит, никакой
провокации не было? Значит, это обыкновенный хулиган, который в последний
миг струсил? А озирался он в поисках других хулиганов или обдумывал, в какую
сторону дернуть?
Заур облегченно вздохнул всей грудью. "Боже, Боже, - подумал он, - до
чего мы дошли, повсюду ищем тень КГБ! Даже если, допустим, они подслушали
телефонный разговор и узнали, когда я уезжаю в Москву, как они могли
определить вагон, в который я сяду? Я же сел в случайный вагон. Если бы
затеявший скандал верзила в шляпе пришел из другого вагона, это было бы на
что-то похоже. Как это не пришло мне в голову".
Сколько нелепых слухов ходит о всевидящем глазе чекистов! Тысячи и
тысячи интеллигентных москвичей уверены, что их телефоны прослушиваются.
Откуда у КГБ столько пленок и столько служащих, чтобы расшифровывать суетные
телефонные разговоры? В последнее время ходили зловещие слухи, что в одном
доме, где весь вечер какая-то компания вела антисоветские разговоры, хозяин,
пытаясь куда-то позвонить, снял трубку, и - о ужас! - телефон заговорил сам!
Он повторил весь вечерний разговор компании! Там якобы пленка раскрутилась
не в ту сторону. Какой вздор!
Правда, самого Заура за несколько лет пребывания в Москве дважды
вызывали в КГБ, и там был достаточно неприятный разговор. Но ничего
таинственного. Он подписал несколько писем в защиту диссидентов, и разговор,
хотя и с оттенком угрозы, велся прямо по этому поводу.
Заур взял такси и приехал к себе домой в коммунальную квартиру. Он тихо
открыл дверь и проскользнул в свою комнату. Тут тоже его подстерегала
небольшая опасность. Дело в том, что рядом с ним в этой квартире жила весьма
любвеобильная соседка. Заур был холост, и она всячески пыталась его
соблазнить. Правда, при этом она в основном действовала мимикой и чарами
своего полуобнаженного тела, доводя свою действительную неряшливость до
степени полураспада одежды.
Заур, конечно, знал ее мужа и не мог иметь дело с женщиной, мужа
которой он знал. Это было не в его правилах. Возможность любого коварства
сотрясала его до омерзения, как если б он добровольно сунул паука за пазуху.
Но мало того, что он знал ее мужа. Он еще достаточно хорошо знал ее
любовника, который приходил в эту квартиру, пожалуй, почаще, чем ее муж.
Ее муж был инженером-наладчиком каких-то сложных машин и по своим делам
ездил по всей стране. Это был милый, тихий человек и, по наблюдениям Заура,
явно не брал взяток с тех, чьи машины он налаживал, потому что жили они
довольно бедно. Иногда он бросал на Заура пугливо-застенчивые взгляды, но
Заур ему ничем не мог помочь. Видно, он подозревал жену в неверности и
мучился, но вполне ошибочно мысленно ткнул в самую близкую точку. И как ему
дать знать, что Заур перед ним чист? Это было невозможно, если не донести, а
донести Заур не мог.
Любовник ее был джазист и всегда приходил не только с выпивкой, но и со
своей трубой. Он тоже ревновал к Зауру. Пожалуй, посильнее, чем ее муж.
Жалея ее мужа, Заур держался с любовником подчеркнуто сухо, что только
усугубляло подозрения любовника.
Тем более она, бывая с любовником, принаряженная и возбужденная
выпитым, довольно бесцеремонно врывалась к Зауру то прося одолжить чай или
еще что-нибудь, то зазывая его к застолью. Заур, конечно, всегда отказывался
от этих застолий как от сопредательства. Черт его знает, чего она этим всем
добивалась! То ли подхлестнуть Заура, то ли любовника? Возможно, она
добивалась и того и другого. Впрочем, любовника навряд ли приходилось
подхлестывать. Во время своего пребывания в комнате соседки он вдруг начинал
трубить какую-то победную мелодию, и, как догадывался Заур, каждый раз это
происходило после близости. Заур почему-то уныло подсчитывал количество
победных выступлений за вечер и даже предполагал, что они полемически
обращены к нему. Однажды это даже дерзко подтвердилось. Ровно в двенадцать
часов, когда Заур уже лежал, джазист вышел из комнаты своей любовницы и
протрубил у самых его дверей. Заур психанул, но не отозвался на зов оленя.
Вскоре джазист ушел. Он никогда не оставался на ночь. Возможно, труба играла
еще и другую роль, возможно, что он у себя дома говорил, что идет на работу.
На следующее утро Заур сказал соседке:
- Если он еще раз протрубит возле моих дверей, он долго не сможет
поднести трубу к своим губам. Так и передайте!
- Он был пьян, простите ему, - ответила она извиняющимся голосом,
вероятно, забеспокоившись о судьбе губ джазиста и для собственных
надобностей. Больше тот в самом деле не выходил трубить, но продолжал
трубить в комнате соседки, и Заур вопреки своей воле подсчитывал количество
победных мелодий.
Когда Заур пришел домой, соседки, слава Богу, не было в квартире. Ему
не терпелось позвонить девушке, которой он отдал свой кейс. К тому же, что
скрывать, сама девушка не выходила у него из головы. Она ему очень
понравилась. И он видел какой-то высший знак в том, что спас ее от смерти,
и, кто знает, может, в будущем она будет его вечной спутницей. Высоко
возносился мыслями Заур! И сейчас ему было приятно, что соседки нет дома,
потому что она всегда туповато прислушивалась к его телефонным разговорам,
их единственный телефон стоял в коридоре. Он подошел к телефону. Перед тем
как набрать номер, он вдруг вспомнил, что не знает имени девушки. Он был
уверен, что голос ее узнает. Но как быть, если мать или отец подойдут к
телефону и спросят, кто звонит. Сказать - знакомый из метро? Плоско и
нахально. Чтобы не тревожить родителей, она могла и не рассказать им о
случае в метро. Как же представиться?
Все-таки он набрал номер и с сильно бьющимся сердцем стал ждать, может,
повезет и она сама возьмет трубку.
- Але? - услышал он жаркий, доброжелательный голос. Ему показалось, что
это она.
- Вы - это вы? - спросил он довольно глупо.
- Да, я - это я, - ответила она и тихо рассмеялась - Я давно жду вашего
звонка.
- Благополучно доехали? - спросил он, сам чувствуя сомнительную
содержательность своего вопроса.
- Как видите, - ответила она и опять тихо рассмеялась. - Вернее, как
слышите.
Заур так и не сумел освоить непринужденность телефонных разговоров
москвичей. Ему надо было видеть лицо человека, с которым он говорит.
- Все сохранилось? - не удержавшись, спросил он о кейсе, но из
какого-то суеверия стыдясь его назвать.
- О да! - воскликнула она с большим пафосом, заставившим его слегка
помрачнеть. Было похоже, что она знает о содержании кейса. - Как же я могла
не сохранить ваш кейс, - продолжала она, - когда вы сохранили мне жизнь.
- Ну что вы! - постыдился он, но слышать это было приятно.
- А чем вы занимаетесь, - нежно спросила она, - кроме того, что
спасаете девушек от хулиганов?
- Я историк, - сказал он почему-то осторожно.
- А-а-а, историк, - вздохнула она, как ему показалось, облегченно. -
Странно, - сказала она, подумав, - я чуть не попала под колесо поезда. Но
ведь есть еще выражение: попасть под колесо истории.
Что-то царапнуло его в этой фразе. Но он не понял, что именно.
Странная девушка, подумал он, имея в виду далековатость сближенных ею
колес.
- Будем надеяться, - сказал он, - что вас минули эти два колеса.
- Кстати, вы проучили этого хама? - вдруг спросила она с жадным
любопытством.
- Представьте себе - не удалось! - воскликнул он.
- Как так - не удалось? - звонко разочаровалась она.
- Держа его за руку, я его вывел из метро, - стал рассказывать Заур,
чувствуя, что сильно упрощает все, что случилось с ним, - а когда мы вышли
из метро, он попросил отпустить его руку, потому что ему захотелось
закурить. Я отпустил, и он вдруг дал стрекача прямо через площадь. Чуть под
машину не попал!
Он сделал ударение на последнем обстоятельстве как хотя бы на частичном
возмездии. Но она этого явно не приняла.
- Зачем же вы его руку отпустили! - закричала она азартно. - Какой вы
доверчивый! Вы и свой кейс доверили случайной девушке! Я ведь могла дать
ложный телефон. Какой же вы доверчивый!
- Ну, с вами-то я, слава Богу, не ошибся, - сказал он, сам не замечая,
что голос его приближен к интонации признания в любви, - но он... вы
знаете... мне показалось, что все это провокация...
"Дурак! Идиот! Зачем такие подробности!" - сразу же крикнул он себе, но
было уже поздно.
- Провокация! - воскликнула она потрясенным голосом. - Какое гениальное
совпадение!
- Да, провокация, - согласился он, угасая, - но это не телефонный
разговор.
- Конечно, - очень охотно согласилась она, - конечно. Я жду вас завтра
дома в два часа дня. Она назвала адрес.
- Вы сможете завтра? - спросила она с явным желанием, чтобы он смог.
- Обязательно приду, - сказал он.
- Я вас очень жду, - донеслось до него, обдавая теплым ветерком. И она
вдруг добавила: - Только захватите с собой паспорт.
- Зачем? - спросил он, холодея от смутных подозрений. - Ну, - сильно
замешкалась она, - у нас такой дом... Спокойной ночи, мой спаситель!
- Спокойной ночи! - ответил он автоматически и положил трубку.
Какое там спокойной ночи! Он вошел в свою комнату и долго ходил из угла
в угол, страшно взволнованный. "Как? Почему с паспортом? Разве бывают такие
дома, куда являются с паспортом? Это связано с милицией, с прокуратурой или
КГБ! Постой! Постой! Она знает о содержании кейса! Это точно!"
Но разве девушка, которую спасают от смерти и поручают ей кейс, чтобы
отомстить мерзавцу, могла ему всучить телефон милиции или КГБ? Даже если она
такая советская профурсетка, она же тогда не знала о содержании кейса?! А
может, она и сейчас не знает о содержании кейса? "Нет, знает, знает! Я это
чувствую! Постой, постой, - решил он, - надо трезво вспомнить весь
разговор".
Пользуясь своей прекрасной памятью и стараясь быть хладнокровным, он
несколько раз прокрутил в голове всю эту телефонную беседу.
"- Провокация! - воскликнула она потрясенным голосом. - Какое
гениальное совпадение!"
Эта фраза требовала исследования. Значит, в ее сознании то, что мне
показалось провокацией, и ей показалось провокацией. Ей показалось, что мы
угадали одну провокацию. Но что же ей могло показаться провокацией? Да то,
что случилось в метро! Она порвала с каким-то подлецом, а тот нанял этого
мерзавца, чтобы он ее как следует напугал. Скорее всего напугал, а тот
переборщил. Но почему порвала с подлецом? Просто эта чудная девушка положила
конец домоганиям подлеца! И с каким бесстрашным презрением она
отворачивалась от этого ублюдка и как она не испугалась назвать его
мерзавцем, чуть не поплатившись за это жизнью! Какую замечательную девушку я
спас!
Постой! Постой! А может быть, не совсем так?
"- Провокация! - воскликнула она потрясенным голосом. - Какое
гениальное совпадение!"
Скорее, в ее сознании одна провокация совпала с другой. И обе
провокации оказались очень близкими по времени. Отсюда: совпадение! Не две
мысли об одной провокации совпали, как я думал, а две провокации совпали по
времени. Тут совершенно точно. Попробуем пойти дальше.
"- А чем вы занимаетесь? - спросила она.
- Я историк, - сказал я.
- А-а-а, историк, - вздохнула она".
С облегчением? Кажется, с облегчением. Конечно, о содержании кейса она
знает. Предположим, дома она его раскрыла и прочла запретные в стране
документы. Кто их ей передал? Совершенно неизвестная личность. Ни имени, ни
фамилии. И тогда она воскликнула: "Это провокация!" Но ведь она умная
девушка! Не могла же она не знать, что провокатор не спасает от смерти
провоцируемого. Но ведь так мог воскликнуть кто-то из домашних, совсем не
она! Конечно, только так. Если бы, когда я сказал о провокации, она бы
вспомнила, что и она сама об этом подумала, она бы воскликнула по-другому:
- Какое гениальное совпадение! Я тоже подумала о провокации!
И теперь совершенно ясно, что повторились слова других людей - мои и
еще кого-то. Скорее всего - отца. Возможно, он диссидент, ждущий обыска. И
тогда такой неожиданный документ в доме - признак провокации и близкого по
времени обыска. А может, ее отец большой человек? Он тоже мог это
воскликнуть".
Заур знал, какая грызня идет наверху, и там не гнушаются никакими
методами, чтобы свалить соперника.
"И потому она облегченно вздохнула:
- А-а-а, историк.
То есть не провокатор подбросил кейс с такими документами. Значит,
просто историк, это его профессиональные занятия. Только он слишком далеко
зашел в этих занятиях. Отсюда и намек на колесо истории, под которое я могу
угодить. Она меня жалела и предупреждала", - подумал он.
Но при чем тут паспорт? "У нас такой дом", - сказала она. Может, это
дом атомщиков и у них при входе паспортная система? Но в Мухусе он бывал в
доме профессора-атомщика, в дочь которого был влюблен, там не было
паспортной системы. Там не было, а здесь есть. Какой странный вариант
судьбы, если он снова попадет в дом атомщика. А может, дом в смысле семья?
Такая семья. Родители точно хотят знать, кто спас их дочь. Ну, ладно,
паспорт так паспорт. Его охватило сладостное предчувствие долгого романа,
переходящего в женитьбу. Пора, пора, покоя сердце просит.
Он вспомнил, что еще не ужинал, и пошел на кухню. Нагрел чайник на
газовой конфорке, нарезал хлеб, вынул из холодильника масло и сыр. Сел
ужинать. "Я уже оправдал свою жизнь, - думал он, все больше и больше
умиляясь собой, - я спас от смерти девушку. Конечно, родители ее будут моими
союзниками".
В это время на кухню вошла его соседка. Он даже не заметил, когда она
пришла домой. Сейчас она была в черной нижней рубашке с голыми руками, с
яростными бедрами и мощными, косящими грудями, просвечивающими сквозь ткань.
Такой оголенности еще не бывало, и это звучало как лозунг - сегодня или
никогда!
- А я думала, вы уже спите, - сказала она, якобы смущенно улыбаясь. Но
даже сделать вид, что смутилась, ей было трудно.
Заур рассеянно кивнул ей, продолжая ужинать. Она явно думала, что
произведет на него на этот раз сильное впечатление, и, может, ждала игривого
разговора. Но Заур молча ужинал, и она прошла к мойке и стала мыть
скопившиеся за несколько дней тарелки. Он с тайным юмором следил за
выражением ее лица, на котором было написано горестное сиротство,
одновременно выражающее и оскорбленное целомудрие: "Если уж на вас и это не
действует, не могу же я на кухню выходить голой?!"
"Можешь, можешь, но мне это ни к чему", - думал Заур, отхлебывая чай.
Стриптиз голой руки, трясущейся над тарелками, наконец окончился, и она с
выражением смиренной оскорбленности стала выходить из кухни как бы под
бременем своих тяжеловатых чар. Но яростные бедра под ее рубашкой сами по
себе работали в ритме соблазна, по-видимому, минорные сигналы хозяйки до них
не доходили, если они вообще не работали в автономном режиме.
Через некоторое время он покинул кухню и прошел в свою комнату.
Несмотря на минорное выражение лица хозяйки, дверь в ее комнату была, как
всегда, гостеприимно приоткрыта. Разумеется, как всегда в тех случаях, когда
ни мужа, ни любовника не было при ней.
На это ее гостеприимство он не только не отвечал встречным
гостеприимством, а, наоборот, запирался в своей комнате с плюшкинской
тщательностью. Но при этом (деталь!) он никак не хотел ее оскорбить и всегда
старался действовать ключом как можно тише если запираешься, запирайся
деликатно.
Иногда, лежа в темноте, он вдруг проникался тревожным сомнением
относительно того, запер он дверь или нет. И тогда, тихо встав, он на
цыпочках в темноте подходил к двери и легонько толкал ее, чтобы убедиться,
что она надежно заперта. Он ее боялся. Боялся, что однажды ночью проснется и
обнаружит ее в своей постели и вдруг не в силах будет ее прогнать.
Ему было так жалко ее мужа, такого интеллигентного и даже физически
такого хрупкого, что иногда боязно было, что эта молодка с яростными бедрами
однажды если не придушит его, то случайно придавит в своей постели.
Ну зачем ей мужской гарем из трех наложников, думал он иногда. Мысль о
том, что его, Заура, ей нужно совратить для того, чтобы он не мог донести ее
мужу про ее любовника, приходила ему в голову. Но он ее отвергал. Для этого
она ему казалась слишком простодушной. Может быть, и напрасно.
Но сейчас дверь была так надежно, так уютно заперта, и ему так
сладостно было думать о завтрашней встрече с этой стремительно-стройной
девушкой с такими недоступными синими глазами! И он ее спас от смерти, и не
может это просто так кончиться, и должна начаться какая-то новая волшебная
жизнь. Он с улыбкой заснул, и ему всю ночь снились томительные сны с этой
девушкой, и он ее так явно ощущал, что, проснувшись, долго не мог поверить,
что ее рядом нет, а он ощущал ее всем телом, и даже затекшая рука явно
говорила, что на ней лежала, и долго лежала, ее головка. И тогда он вновь и
вновь убеждался не только в мудрости, но и в зримой реальности того, о чем
древние говорили: жизнь есть сон, а сон есть жизнь.
На следующий день ровно в два часа он стоял в одном из арбатских
переулков возле большого нового дома, о существовании которого он не
подозревал, хотя, казалось, неплохо знает окрестности Арбата.
Когда он вошел в дом и увидел обширный вестибюль первого этажа, он
сразу понял, почему она просила его захватить паспорт. За столиком сидел
милиционер и уже уставился на него. Он понял, что надо подойти к нему.
Подошел и показал милиционеру паспорт, чувствуя некоторую тревогу.
Милиционер раскрыл паспорт и довольно долго сверял его внешность с
фотографией. Это был пожилой человек в очках. Взглянув на Заура из-под
очков, спросил:
- Вам в какую квартиру?
Он назвал. Милиционер удивленно посмотрел на него, а потом набрал номер
какого-то телефона. Трубку на том конце сейчас же подняли.
- Вы ждете гостя? - спросил он.
- Да! Да! - раздался знакомый нетерпеливый голос. Милиционер,
мужественно преодолевая затруднения, прочел имя и фамилию Заура и спросил в
трубку:
- Этого человека вы ждете?
Заур страшно заволновался, она же не знает его имени.
- Да! Да! - громко раздалось в трубке. Умница, подумал Заур, она,
конечно, сразу все поняла.
- Надо же заранее заявлять, Лина, - с ворчливым домашним упреком сказал
милиционер и положил трубку. - Проходите, пятый этаж, - кивнул милиционер на
лифт и вернул Зауру паспорт.
Заур прошел в лифт и нажал на кнопку. "Мы познакомились через
милиционера", - думал Заур, прислушиваясь к мягкому, успокаивающему шуму
лифта. Он вышел на пятом этаже, озираясь, удивлялся, что на этаже только
одна квартира. Такого он не встречал. Он нажал на кнопку звонка. Раздались
очень глухие и очень быстрые шаги. Дверь распахнулась. В дверях, улыбаясь,
стояла вчерашняя девушка. Как ей шла улыбка! Сейчас она была еще
привлекательнее, чем вчера. На ней были те же джинсы, но не черная рубашка,
а синяя кофточка с коротенькими рукавами. Такие трогательные, тонкие,
длинные руки. "Как глупо, - подумал Заур, - что поэты столько раз воспевали
женские ноги и никто не догадался воспеть вот такие трогательно опущенные
тонкие руки".
- Здравствуйте, Лина, - сказал Заур, улыбкой намекая на их знакомство
через милиционера.
Но она его не поняла. Улыбка погасла, и лицо стало тревожным. Она даже
подбоченилась своими тонкими, но сейчас напрягшимися руками.
- Откуда вы знаете мое имя? - строго спросила она. - Мы ведь так и не
представились друг другу?
- Но ведь и вы, оказывается, знаете мое имя, - улыбаясь, отпарировал
Заур.
- Ах да, милиционер! - догадалась она, и две руки неожиданно
заплеснулись за шею Заура. - Мой спаситель!
Губы ее мягко прикоснулись к его губам, легкие руки еще мгновение
лежали на его шее. Заур почувствовал головокружение, которое не прошло и
после того, как она убрала руки. Он вдруг понял, что в доме никого нет, что
они одни, и ощутил, как аромат влюбленности разлился в воздухе. Это
напоминало его ночной сон.
- Мой спаситель! - повторила она. - Мы должны это дело отпраздновать!
Она провела его на кухню, сверкающую никелем неведомых установок. Такую
большую кухню он не видел никогда.
Стол был накрыт. На столе стояла бутылка дорогого коньяка, лоснились в
тарелке маслины, розовели и краснели ломти рыб, плотные, слегка
заплесневелые по бокам кругляки нарезанной колбасы напоминали древние
монеты, и только слезливый сыр на тарелке казался сентиментально-неуместным.
Сияла ваза с яблоками и редкими тогда в Москве, во всяком случае в кругозоре
Заура, бананами.
Она усадила Заура на широкий диван, стоявший с той стороны стола,
уселась напротив него, умело разлила коньяк, и они выпили за встречу.
Дорогой коньяк, неведомый Зауру, деликатной теплотой разлился по его телу,
как бы призывая его самого к деликатности.
Они стали закусывать. Никогда в жизни Заур один на один не сидел с
такой очаровательной девушкой, и никогда в жизни ему не было так хорошо. Во
всяком случае, так ему сейчас казалось. Ничем не объяснимое таинство
влюбленности разливалось в воздухе: тайна счастья. И ему было так хорошо,
что у него ни на миг не возникало желания притронуться к источнику этого
очарования. Это казалось так же глупо и бессмысленно, как если бы, греясь у
уютного костра, вдруг захотелось бы схватить пламя руками.
Она попросила снова со всеми подробностями пересказать историю с этим
хулиганом. Потом спросила об институте, где он работает. И приятно
удивилась, узнав, что он доктор наук.
- Какой же вы молодец! - воскликнула она. - Такой молодой, а уже доктор
наук!
- Не такой уж я молодой, - отвечал Заур, - мне уже тридцать два года.
- Молодой, - повторила она, - а я вот никак не могу защитить
кандидатскую диссертацию!
Оказывается, она преподает французский язык в институте иностранных
языков. Заур пил и закусывал. Чем больше он пил, тем сильнее атмосфера
влюбленности сгущалась. Коньяк делался все приятнее и приятнее и как будто
больше не призывал к деликатности. Или все более деликатно призывал к
деликатности. Но Заур уже сам, гордясь собой, ощущал, что у него нет никаких
чувственных поползновений. Хотелось, чтобы нашелся тайный свидетель его
счастливой сдержанности. Он при помощи юной хозяйки, помощь ее была
достаточно скромна, выдул почти всю бутылку коньяка.
Потом она подала невероятно пахучий кофе. И все движения ее, когда она
вставала, садилась, разливала кофе, были стремительны и точны. Заур не
сводил глаз с ее движущейся фигуры, как бы с рыдающим восторгом сопровождая
каждое ее движение.
После кофе с такой же стремительной точностью она вдруг встала, подошла
и села ему на колени. После стольких восхищений точностью ее движений он не
мог и не хотел усомниться в точности того, что она сейчас сделала. Своими
длинными прохладными руками она обняла его за шею. Ледяной секс ее глаз
оказался в невообразимой близости. У Заура снова закружилась голова, но
теперь как бы в обратную сторону. Первый раз его голова закружилась в
сторону влюбленности, а теперь закружилась в сторону чувственности.
- Сейчас я вам должна сказать очень важную вещь, - начала она ясным
голосом, глядя ему в глаза, - у меня папа - большой человек. Не спрашивайте,
кто он, это для вас не имеет значения. Вчера вечером, когда я ему рассказала
о случившемся в метро, он воскликнул: "Это провокация против меня! Я должен
сейчас же проверить кейс! Это был ловкий способ всучить тебе его! Черт его
знает, что там внутри! Но я старый десантник!"
И он, заставив меня и маму выйти из комнаты, открыл его. Около часа он
был в комнате, а потом вышел к нам.
"Это действительно провокация, - сказал он, - но не против меня, а
против нашей партии. Но из этого следует, что молодой человек, который спас
тебя, спас искренно. Я не хочу осложнять жизнь человека, спасшего мою дочь,
хотя обязан это сделать по своему положению. Когда он придет за кейсом, вели
ему сжечь это все в нашем камине на твоих глазах".
Заур, послушайте моего папу! Он очень умный и порядочный человек. Папа
сказал, что вы клюнули на провокацию царской жандармерии. Но это не только
опасно, это бессмысленно. Это никто никогда не напечатает. Вы только
опрокинете на свою голову неисчислимые бедствия. Сделайте, как сказал папа!
Вы мой спаситель, я для вас готова на все!
И она прижалась к нему, как беззащитный птенчик. Заур понял, что
оторваться от нее он уже не сможет. Он это понял уже тогда, когда она села к
нему на колени. После долгих расцветающих и расцветающих поцелуев, он
обхватил ее легкое тело и переложил его на диван. Недоснятая одежда только
усиливала чувственное напряжение. Через полчаса, когда они притихли, он
услышал ее ясный голос:
- Отвернитесь!
Он отвернулся. Она оделась и вышла в ванную. Он привел себя в порядок и
сел на диван. Во всем теле он чувствовал приятную легкость. А в голове
звенела легкость иронии, происхождение которой он не совсем понимал.
Он вспомнил томительные сны с участием этой девушки, которые он видел
накануне. То, что сейчас было, было хорошо, но почему-то не дотягивало до
тех сказочных ощущений, что он испытал во сне. "Во сне нет времени, -
подумал он, - и потому прекрасный сон воспринимается как вечность. И ужасный
сон потому так ужасен, что воспринимается как вечность". Он уже самовольно
допил коньяк и закусил бананом, который до этого не решался взять. Бананы он
не пробовал уже несколько лет. Раздев банан, он вспомнил, что сам недоодет.
Пиджак его валялся на диване. Он взял его, встряхнул и надел.
Она вошла с кейсом на кухню и молча передала ему. Чувствуя некоторый
недостаток благородства и удивляясь, что это его не смущает, он открыл кейс
и проверил бумаги. Все было на месте.
- Приступим к аутодафе, - объявил Заур. - Камин он имел в виду в прямом
смысле или в переносном?
Заур слышал, что в некоторых богатых московских домах устраивают
камины. Но сам их никогда не видел. Он видел только очаги у себя в Абхазии,
в крестьянских домах.
- В прямом смысле, - сказала она.
- Прекрасно, - бодро сказал Заур, вставая и чувствуя, как в нем играет
ирония. - Кстати, проверим тягу.
Она провела его в большую, уставленную старинной мебелью комнату, где
действительно находился камин. Старинная мебель потянула за собой камин,
подумал Заур.
Заур вывалил в камин свои бумаги и даже показал ей свой распахнутый
опустевший кейс. Он вынул сигареты и зажигалку. Сначала прикурил от
зажигалки сигарету, с удовольствием затянулся, а потом, встав на корточки и
собрав бумаги в кучу, поджег их. В первые, долгие секунды они очень плохо
горели и очень хорошо дымили, словно надеясь, что их еще спасут. Но потом,
пыхнув гневом, воспламенились, и языки пламени потянулись вверх.
- Тяга хорошая, - сказал Заур и вдруг, не удержавшись, расхохотался.
- Почему вы смеетесь? - с тревогой спросила она. Он не мог ей сказать,
почему он смеется.
- Я просто вспомнил слова булгаковского Воланда: "Рукописи не горят".
- Горят, горят, - бодро подхватила она и, схватив кочергу, рассыпала
еще дымящийся в камине пепел.
На самом деле Заур подумал о том, что при его очень хорошей памяти он
все это мог восстановить с фотографической точностью. Главное, что рукописи
не оказались в чужих руках.
Бросив кочергу, она победно выпрямилась и теперь снова была так хороша,
что Зауру мучительно захотелось ее обнять. Но, увы, ледяной секс ее глаз ему
сейчас был недоступен. "Если бы у меня под рукой были материалы о судьбе
царских алмазов, - подумал он, - можно было бы все повторить".
Он понимал, что надо уходить, но уходить так сразу было как-то
неудобно. Слишком явно все это напоминало товарообмен.
- Позвоните через два месяца, - вдруг сказала она, о чем-то подумав и
давая ему повод попрощаться.
- Хорошо, - мрачновато ответил Заур, - к этому времени я, может,
чего-нибудь наскребу.
Она поняла его юмор и громко расхохоталась, сверкая прекрасными зубами.
Одновременно ее бледное лицо покрылось легким румянцем стыда. Она сейчас
была очень хороша, и уходить не хотелось.
- Нет, я уезжаю, - сказала она, провожая его в переднюю, - а, кстати,
что вы подумали, когда я вас попросила прийти с паспортом?
- Я подумал, что мы пойдем в ЗАГС, - сказал Заур. Она опять
расхохоталась.
- Какой вы остроумный, - вздохнув, вдруг вымолвила она, - вот этого
всегда не хватало моим поклонникам. Но вы, конечно, поняли, что у нас особая
среда. Здесь такие вопросы девушка не может решать сама. Все-таки позвоните
через два месяца...
Они распрощались, и она захлопнула за ним дверь. Погруженный в какие-то
не совсем ему ясные мысли, он вызвал лифт, вошел в него и нажал кнопку. Лифт
с тихим шумом пошел вниз. "Почему два месяца?" - подумал он. Вероятно, в
этой среде проверяется досье всех, кто вхож в дом, если он со стороны. Клан.
Патриархат. Досье ничего утешительного не обещало: сын репрессированного,
дважды вызывался в КГБ. Лифт остановился, и Заур вышел из него, захлопнув
дверь.
И вдруг он обнаружил, что оказался в каком-то замкнутом помещении,
совсем не в том, где сидел милиционер в вестибюле. Прямо против лифта была
дверь, он подошел к ней и подергал ее, но она оказалась наглухо заперта. Он
почувствовал ужас человека, попавшего в мышеловку. Все его вчерашние
подозрения ожили с необыкновенной ясностью. Он кинулся к лифту, но именно в
этот миг лифт с тихим злорадным шипением пошел вверх. Казалось, кто-то
сверху, может быть, в специальный телевизор с дьявольской насмешкой следит
за ним. Он несколько раз нажимал на кнопку лифта, но тот отрубился начисто.
Рядом с лифтом он увидел лестницу, ведущую куда-то вниз. Он устремился
по этой короткой лестнице, одолел ее несколькими прыжками и вышел в какой-то
коридор. С обеих сторон коридора были двери. Он рванулся к одной двери и
стал судорожно дергать ее, но она была заперта. Он перебежал к другой двери
и не только стал ее дергать, но и начал стучать в нее изо всех сил,
прислушиваясь к тишине и к своему гулко бьющемуся в тишине сердцу. Он
подумал, что его панические движения взбаламутили выпитый коньяк, и он
сейчас пьян и не очень контролирует обстановку. "Дурак, - вспомнил он,
окрыленный надеждой, - я, видимо, нажимал на кнопку лифта, когда он еще шел
вверх, но дом высокий, и здесь его было неслышно". Он снова взлетел к лифту
и стал бешено нажимать на кнопку, но лифт был мертв. И теперь он
окончательно уверился, что он в ловушке. Он опять сбежал вниз и стал
метаться по узкому коридору, уверенный, что попал в полицейскую ловушку.
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла, -
монотонно звучали у него в голове строчки из лермонтовской "Тамары". Он
всегда считал, что описанная в стихотворении дикая жестокость женщины -
романтическое преувеличение. И сейчас думал: "Все правда. Гений никогда не
ошибается! Я пропал!"
Сплошная цепь провокаций со вчерашнего дня наконец увенчалась успехом.
Какое же значение они придают золоту Вильгельма, если столько сил бросили
против него! Как наивно было думать, что они ограничатся сожжением рукописи,
а носителя знаний о ней оставят в покое! И как наивно он думал, что их
перехитрил, надеясь на свою память!
Вдруг он услышал в тишине за коридорными дверями, в которые он
барабанил, шаги палача. Вскоре убедился, что палачей двое, и они
переговариваются и не спешат. А куда спешить? Жертва в клетке.
Скрежетнул ключ в замке, и дверь с тяжелым скрипом отворилась. В дверях
стояли двое и делали вид, что удивлены его присутствием. Оба были в голубых
комбинезонах. Один был высокий и возрастом намного старше второго. В одной
руке он держал какой-то железный палаческий инструмент и не скрывал этого.
При первом ударе, лихорадочно подумал Заур, принять его на кейс, а потом
постараться отнять его. А второй? Неужто он будет ждать, чем закончится эта
борьба. Второй был мал ростом, но страшно широкоплеч. Палачи все еще стояли
на пороге, продолжая разыгрывать удивление: как это сама подзалетела птичка?
Пожалуй, самым ужасным Зауру показалось то, что второй палач, низкорослый и
широкоплечий, оказался точно в такой же шляпе, какая была у того типа в
поезде. Видно, часть формы, мелькнуло в сознании Заура. Но как странно, что
все началось с той шляпы и теперь все прихлопывается этой шляпой. Заур был
уверен, что этот низкорослый с неимоверными плечами и есть главный душегуб.
И ему не надо никаких инструментов.
- Кто вы такой и что вы здесь делаете? - грозно спросил первый палач и,
как бы проверяя надежность инструмента, качнул его в руке.
- Я не знаю, - сказал Заур, - я спускался на лифте и оказался здесь.
- И теперь вы решили здесь жить? - насмешливо спросил первый палач.
- Я был в гостях, - сказал Заур, кивнув наверх. Он не стал уточнять,
где именно был. Он решил перехитрить их. Не все же жители этого дома связаны
с палачами, он мог быть у других.
Тягостное молчание.
- Надо проверить, что у него в чемоданчике, - вдруг сказал низкорослый
с каким-то жадным личным любопытством.
- Пожалуйста, - охотно согласился Заур и распахнул кейс, как бы гордясь
его пустотой. Он даже махнул в воздухе распахнутым кейсом. Он смутно
вспомнил, что повторил жест, когда перед камином демонстрировал девушке
опустошенный кейс. "Одна шайка!" - взвизгнуло в мозгу.
- Да не нам показывайте, - явно разочарованный пустотой кейса сказал
плечистый, хотя именно он и сказал, что надо проверить кейс.
Тот, что был с пыточным инструментом, вдруг приподнял зубчатое железо и
стал почесывать им голову, как бы отдаленно намекая, что может им
прикоснуться и к голове Заура. Заур вдруг вспомнил, что в Абхазии, прежде
чем зарезать козу или барана, человек, держащий нож, символически обтачивает
его о ладонь, хотя нож давно отточен и жертва у ног.
- А милиционер вас видел, когда входили в дом? - спросил первый,
перестав чесать голову.
- Конечно! - вскричал Заур и стал лихорадочно рыться в карманах в
поисках паспорта, одновременно с ужасом думая, что он мог вывалиться там, на
диване. Нашелся! - Вот паспорт! - вскрикнул он, показывая его.
- Да на кой нам-то твой паспорт, - уныло сказал тот, что держал
пыточный инструмент, - мы техники.
Последнее разъяснение нисколько не успокоило Заура. Он и так знал, что
палачи - это техники и могут никакого представления не иметь о золоте
Вильгельма.
- Уже показывал, - вскрикнул Заур, - когда входил в вестибюль.
- Вы шляпа, - вдруг отчетливо и зло сказал человек в шляпе, все еще
раздраженный, что кейс Заура оказался пуст, Заур это почувствовал, - вы не
на ту кнопку нажали! Шляпа!
- Как не на ту? На ту! - возмутился Заур, чувствуя, что они хотят
воспользоваться какой-то чудовищной бюрократической зацепкой. Нажал на ту
кнопку - вышел на улицу. Нажал не на ту кнопку - попал к палачам.
- Пойдемте, - хмуро сказал человек с инструментом в руке и показал
наверх. На ту первую дверь у лифта. "Оказывается, пыточная там, - удивился
Заур, - а я по старинке думал, что она где-нибудь пониже".
- Куда? - спросил Заур, стараясь скрыть ужас.
- Как куда? К выходу, - ответил тот. Промельк надежды, но и
бдительность нельзя терять.
- Только я за вами пойду, - упрямо сказал Заур, не желая подставлять
спину.
- Да это псих какой-то, - сказал первый палач, тяжело под бременем
инструмента взбираясь по лестнице.
- Не псих, а шляпа, - повторил человек в шляпе и последовал за первым,
- а с тебя пол-литра, глухарь. Я же говорил, что кто-то барабанит в дверь, а
ты не верил. - Открывая дверь ключом, человек в шляпе обернулся к Зауру: -
Скажи честно, барабанил в дверь?
Заур осторожно поднимался за ними. Человек в шляпе распахнул дверь, и
Заур узнал вестибюль. Вернее, часть его. Человек в шляпе продолжал смотреть
на Заура, дожидаясь ответа.
- Ну, стучал, - признался Заур.
- Вот видишь, глухарь, с тебя пол-литра, - торжествующе сказал
широкоплечий.
И теперь Заур внезапно понял, почему тот так разочаровался в его кейсе.
Он ждал, что там может оказаться бутылка водки или коньяка.
Они уже прошли в вестибюль и стояли у двери. Заур прошел мимо них и
радостно увидел знакомого милиционера.
- Михеич, - крикнул человек, державший инструмент, который теперь
показался Зауру вполне применимым и в мирных целях, - ты этого человека
видел?
- Конечно, - раздраженно ответил милиционер и, обращаясь к Зауру: - Это
вы забыли дверь в лифте закрыть? Мне уже звонили.
Он почему-то не удивился, что Заур поднялся из подвального помещения.
- Нет, - сказал Заур, окончательно приходя в себя, - я закрыл дверь
лифта. После меня он поднялся наверх.
- Ну, ладно, идите, - сказал милиционер устало.
Уф! С какой радостью Заур выскочил на улицу! Свобода! Свобода! Никаких
провокаций не было! Бред какой-то! Но какое завихрение жизни после долгих,
однообразных часов на кафедре и в тиши архивов! "А ведь я все-таки правильно
угадал, что о провокации говорил ее отец", - с запоздалой гордостью думал
он, направляясь в институт.
Вечером к соседке опять приходил джазист. И они снова устроили себе
маленькую пирушку. Заур рано лег спать, чтобы завтра пораньше засесть за
работу, восстановить выписки из жандармских докладов и потом продолжить
работу над статьей. Часов в одиннадцать из соседней комнаты раздался первый
торжественный звук трубы. "Труби, труби", - думал Заур, с удовольствием
возвращаясь к распорядку нормального безумия.
***
Дней через десять статья была готова. Заур пошел в архив, чтобы
уточнить некоторые мелкие детали, сперва показавшиеся ему несущественными.
Каково же было его удивление, однако на этот раз не переходящее в
мистический страх, когда он обнаружил, что папок с жандармскими отчетами нет
на месте. Он решил, что за это время была проведена очередная идеологическая
ревизия и папки просто убрали оттуда.
Но тут-то нашего героя как раз подвела его прекрасная память. Дело в
том, что перед выписками из жандармских докладов он автоматически ставил
библиографический шифр материала. И он об этом начисто забыл. А отец Лины,
читая эти выписки, как раз обратил внимание на эти шифры и переписал их в
записную книжку. На следующий день он позвонил в соответствующую инстанцию и
продиктовал их, после чего эти папки изъяли из архива и, вероятнее всего,
уничтожили.
Заур не долго думал об исчезнувших папках. Это вообще была не его тема.
Его тема была Византия, потому что он считал, что оттуда все главное пошло
на Руси. Больше он Лине никогда не звонил, хотя долго помнил ее.
Last-modified: Wed, 17 Nov 2004 18:14:36 GmT