---------------------------------------------------------------
 Перевод с французского П. Глазовой
 Этот файл с книжной полки Несененко Алексея
 http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
---------------------------------------------------------------




     "Бедняков не убивают..."
     На  протяжении двух часов эта дурацкая фраза приходила Мегрэ на  память
раз  десять или двадцать,  она преследовала  его, словно  назойливый  припев
случайно услышанной  песенки,  она вертелась и вертелась у него в голове - и
невозможно было от  нее отделаться, он даже несколько раз произнес ее вслух.
Потом у нее появился вариант:
     "Людей в нижнем белье не убивают..."
     Августовский,  по-отпускному пустоватый  Париж  изнывал  от зноя. Жарко
было  уже в девять утра. В обезлюдевшей префектуре  царила тишина. Все окна,
обращенные к набережным, были распахнуты  настежь.  Войдя к  себе в кабинет,
Мегрэ первым долгом  скинул пиджак. В эту  минуту и раздался звонок от судьи
Комельо.
     - Загляните-ка,  пожалуйста, на улицу Де-Дам. Этой ночью  там произошло
убийство.  Комиссар полицейского  участка  рассказал  мне какую-то  длинную,
путаную историю. Он сейчас на месте происшествия. Из прокуратуры туда раньше
одиннадцати никто прибыть не сможет.
     Уж  это всегда так:  только  ты  собрался  провести  спокойный  денек в
тишине, в  прохладе - бац! -  сваливается  на тебя  какая-то дрянь, и все  к
черту!..
     - Идем, Люка?
     Конечно,  легковушку оперативной группы  успели куда-то  услать, и надо
было добираться на  метро, где  пахло хлорной  известью и где Мегрэ вдобавок
пришлось загасить трубку.
     ...Нижний конец улицы Де-Дам у выхода на улицу Батиньоль. Солнце печет.
Сутолока. Пестрота. На  тележках  вдоль тротуаров -  горы  овощей,  фруктов,
рыбы. Перед  тележкой плотной стеной  -  хозяйки, осаждающие всю эту  снедь.
Разумеется,  у  дома,  где произошло убийство,  толпится  народ,  мальчишки,
пользуясь случаем, носятся взад-вперед, визжат, орут.
     Обыкновенный  семиэтажный  дом.  Для  съемщиков  с более  чем  скромным
достатком.  В нижнем  этаже  - прачечная и лавка угольщика. У подъезда стоит
полицейский.
     -  Комиссар  ожидает  вас  наверху,  мосье Мегрэ...  Это на  четвертом.
Проходите, господа, проходите!.. Ну что тут смотреть... На дороге-то хоть не
стоите, посторонитесь!
     Какое  преступление  могло совершиться  здесь, в этом  доме, где  живут
маленькие, незаметные люди - народ, как правило, честный? Какая-нибудь драма
любви и ревности? Но фон даже для этого неподходящий.
     Четвертый  этаж.  Широко  распахнутая дверь, за  ней кухня. Там  шумная
ребячья   возня.    Их   трое    или    четверо   -   подростки    лет    по
двенадцати-шестнадцати. И женский голос из другой комнаты:
     - Жерар, оставь сестру в покое, слышишь!..
     Голос визгливый и в то же время усталый, такой иногда бывает у  женщин,
потративших всю жизнь на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.
     Входная дверь  отворилась, и Мегрэ увидел жену убитого. Это она кричала
сейчас  на Жерара. Рядом с ней стоял участковый полицейский комиссар.  Мегрэ
пожал ему руку.
     Женщина взглянула на Мегрэ и вздохнула, точно говоря: "Еще один!"
     -  Это  комиссар  Мегрэ,  -  объяснил  участковый,  -  он  будет  вести
следствие.
     - Значит, рассказывать все сначала?
     Комната, которая одновременно служит  и  гостиной и  столовой,  в одном
углу - радиоприемник, в  другом -  швейная машина. В открытое окно врывается
уличный  шум, дверь на кухню  тоже открыта, и оттуда  несутся  крики и  визг
детей.  Но вот  женщина прикрыла дверь,  и  голоса  смолкли,  точно внезапно
выключенное радио.
     - Такое могло случиться только со мной, - проговорила она со вздохом. -
Садитесь, мосье. Может быть, выпьете чего-нибудь? Я подам. Прямо не знаю...
     - Расскажите мне, но только ясно и просто, как это произошло.
     - Так  ведь я ничего не видела, что же я буду рассказывать?..  Мне  все
кажется, будто и  не  было ничего. Вернулся он домой, как всегда, в половине
седьмого.  Он никогда не опаздывал.  Мне  даже приходится  всякий раз давать
ребятам  шлепка,  потому что он любил  садиться за  стол  сразу, лишь только
придет...
     Она  говорила о своем муже, чей портрет - увеличенная  фотография,  где
они  сняты  вместе, -  висел на стене. И не потому,  что трагически погиб ее
муж, эта женщина выглядела  такой подавленной  и  несчастной. С портрета она
тоже смотрела  пришибленно и покорно, будто  на  ее плечи были взвалены  все
тяготы мира.
     Что касается мужа,  то фотография запечатлела усы, крахмальный  стоячий
воротничок  и  лицо,  выражавшее самую безоблачную  невозмутимость,  в  этом
человеке  все было так заурядно,  так ординарно, что,  встретив  его  даже в
сотый раз, вы бы не обратили на него внимания.
     - Он вернулся в половине седьмого, снял пиджак и повесил его в шкаф  со
своими вещами  он всегда обращался аккуратно, это  надо  правду сказать... В
восемь пришла Франсина - она работает, я еще оставила ей обед на столе...
     Вероятно, она  уже  рассказывала все  это  полицейскому  комиссару,  но
чувствовалось, что, если бы от  нее потребовали, она могла бы повторять свой
рассказ снова  и снова, все тем же плаксивым голосом, и  взгляд у нее был бы
при этом все такой же тревожный, как будто она боялась что-нибудь забыть.
     Ей было  лет сорок пять, и в молодости она, вероятно, была хорошенькой,
но с тех пор прошли долгие годы, а ее каждый день с утра до вечера одолевали
домашние заботы...
     - Морис уселся на свое любимое место, у окна... как раз там, где теперь
сидите  вы.  Это  его кресло...  Он  читал книгу, но  иногда вставал,  чтобы
отрегулировать радио...
     В  этот вечерний час  в домах на  улице Де-Дам нашлось бы, наверное, не
меньше сотни  мужчин,  занятых тем же  самым,  -  мужчин, которые, отработав
целый день в  конторе или в магазине, отдыхали  теперь у  раскрытого окна за
чтением книги или вечерней газеты.
     -  Надо вам сказать,  что он по вечерам никогда не гулял. То есть один,
без нас. Раз в неделю мы ходили в кино, все вместе. ...А в воскресенье...
     По  временам  она  теряла  нить  рассказа,  прислушиваясь  к тому,  что
делается на кухне, тревожась, не дерутся ли дети, не подгорело ли что-нибудь
на плите...
     -  Так о чем это я?.. Ах, да... Франсина -  ей  уже семнадцать Франсина
вышла  погулять и вернулась в половине  одиннадцатого. Остальные  спали... Я
готовила обед на  сегодня, заранее, потому что  утром мне  надо было ехать к
портнихе... Господи! Я и забыла предупредить се, что не приеду... А она меня
ждет...
     Это для нее тоже было трагедией.
     -  Мы  легли...  Вернее  сказать,  мы  вошли  в  спальню,  и я  легла в
кровать... Морис  раздевался всегда медленнее,  чем я. Окно было  открыто...
Жалюзи мы тоже не опускали, из-за  духоты... В доме напротив никто на нас не
смотрел...  Там  отель... Люди приходят  и  сразу ложатся  спать... Их редко
увидишь у окна...
     Мегрэ сидел так неподвижно, вид  у него  был такой осоловелый, что Люка
показалось, будто  начальник  сейчас  уснет.  Однако  из  губ Мегрэ,  плотно
зажавших мундштук трубки, вырывался время от времени легкий дымок.
     - Мне и рассказывать-то нечего... Нет, такое могло случиться  только со
мной... Мы  с ним  разговаривали...  О  чем именно, я не  помню,  но пока он
снимал брюки и складывал  их, он все  время  говорил... Он остался в  нижнем
белье...  Потом  снял носки  и стал  чесать себе  подошвы, они всегда у него
болели... Я  услышала  с улицы  такой  звук... знаете,  такой... ну, когда у
машины мотор стреляет... нет, не такой даже, а вот какой:
     ф-р-р-ф-р-р...  Вот-вот,  именно:  ф-р-р-ф-р-р... Вроде  водопроводного
крана, когда в нем воздух соберется... Тут  я  подумала, что это вдруг Морис
на полуслове замолк?.. Видите  ли, я  уже начала дремать, потому что за лень
сильно  устала...  Ну  так  вот,  замолчал он,  а  потом говорит тихонько  и
странным таким голосом: "Сволочь!".  Я очень  удивилась, потому что он почти
никогда не ругался... Он был не такой... Я его спрашиваю:
     "Что это ты?" Тут я открыла глаза - я ведь все время лежала с закрытыми
глазами - и вижу, он валится на пол. Я закричала: "Морис!"
     Понимаете, человек  ни разу в жизни не падал в обморок...  Он хоть и не
был здоровяком, но болеть никогда не болел...
     Я встала...  зову  его, говорю...  А он лежит  на  коврике ничком и  не
шевелится... Я хотела его поднять, смотрю: у него на рубашке - кровь...
     Я позвала Франсину, это наша  старшая.  И как вы  думаете, что она  мне
сказала,  когда  увидела отца?  "Мама,  -  говорит, - что ты  наделала!" - и
кинулась вниз, звонить... Ей пришлось разбудить угольщика...
     - А где Франсина? - спросил Мегрэ.
     - У себя в комнате...  Она одевается... Ночью нам было не  до того, нот
мы  и остались неодетые... Уж вы извините, что у меня  такой  вид... Сначала
приходил доктор, потом полицейские, потом господин комиссар...
     - Не могли бы вы нас оставить одних?
     Она поняла не сразу, переспросила:
     - Оставить одних?
     Она ушла  на  кухню, и слышно было, как она  бранит  детей - все тем же
нудным, монотонным голосом.
     - Еще четверть часа, и я сошел бы с ума, - со вздохом проговорил Мегрэ,
подходя к окошку глотнуть свежего воздуха.
     Трудно  объяснить почему,  но  только во  всем существе  этой  женщины,
возможно  совсем не  плохой,  было что-то  удручающе  унылое,  что-то такое,
отчего меркнул,  становился угрюмым и серым даже  солнечный свет, лившийся в
окно. Сама жизнь делалась  в ее присутствии такой тусклой, такой никчемной и
монотонной, что невольно хотелось спросить себя, неужели улица со всем своим
движением, солнцем, красками, звуками и запахами  была еще здесь, рядом, как
говорится - только руку протянуть.
     - Бедняга!..
     Не потому, что он умер, но потому, что жил!
     - Кстати, как его звали?
     - Трамбле... Морис Трамбле... Сорок восемь лет...  Жена сказала, что он
служил  кассиром  в  какой-то торговой  фирме на  улице Сантье...  Вот...  Я
записал: "Куврэр и Бельшас, басонная торговля..."
     И ко всему еще  басонная торговля - шнуры, позумент и прочее для гробов
и катафалков!
     - Знаете-ли, - рассказывал полицейский комиссар, - сначала  я  подумал,
что  это она  его убила... Не  разобрался спросонок,  меня  ведь  с  постели
подняли, я только- только уснул... А тут такое творилось... Дети говорят все
разом,  она на них кричит, чтобы  замолчали,  повторяет мне по  двадцать раз
одно и то  же - примерно то самое, что и  вам рассказывала, - я и решил, что
она  либо придурковатая, либо и вовсе  сумасшедшая.  А тут еще  мой бригадир
вздумал ее допрашивать, "на  пушку" взять  хотел. Он  ей: "Я вас  не об этом
спрашиваю, я вас спрашиваю, почему вы его  убили?"  А она ему: "Почему?.. Да
чем же это было мне его убивать?"
     На лестнице  соседи собрались... Здешний врач скоро  принесет  мне свое
заключение.  Он  меня надоумил:  утверждает, что выстрел  был  произведен на
расстоянии  и что  стреляли, несомненно, из  какого-то окна напротив...  Я и
послал своих ребят в отель "Эксельсиор".
     Коротенький припев все вертится и вертится в голове у Мегрэ:
     "Бедняков не убивают..."
     Тем  более бедняков,  которые сидят в нижнем  белье на краю супружеской
кровати и скребут свои натруженные подошвы!
     - И вы что-нибудь обнаружили там, в доме напротив?
     Мегрэ внимательно осматривал окна отеля "Эксельсиор",  впрочем,  вернее
было бы назвать его не отелем, а меблированными комнатами. Черная под мрамор
табличка  оповещала:  "Номера на месяц, на  неделю  и  на  сутки. Горячая  и
холодная вода".
     Бедность  была и здесь. Но точно так же, как в  доме, где жили Трамбле,
как и  в  их  квартире,  это была не  та  бедность,  которая  может  служить
подходящим фоном для драмы. Бедность была  здесь благопристойная, прилично и
чистенько причесанная под скромный достаток.
     - Я  начал осмотр с  четвертого  этажа, все  постояльцы  уже  лежали  в
постелях.  Пришлось  моим  ребятам  их  побеспокоить.  Представляете,  какой
поднялся шум. Хозяин разбушевался,  грозил,  что  будет жаловаться.  Тут мне
пришла мысль заглянуть на  пятый.  И там,  как  раз напротив нашего  с  вами
заветного, так сказать, окошечка, я обнаружил комнату,  в которой  никого не
было, хотя она вот  уже целую неделю  числится  за  неким Жозефом Дамбуа.  Я
допросил  швейцара,  дежурившего ночью,  и  он вспомнил,  что  незадолго  до
полуночи  выпустил  из  отеля  какого-то человека,  но кто  это был,  он  не
знает...
     Мегрэ наконец  решился открыть дверь в спальню, где  у изножия кровати,
головой на коврике, ногами на голом полу все еще лежало тело убитого.
     - Пуля, видимо, попала  в сердце, и смерть наступила почти мгновенно...
Я полагаю, лучше будет  дождаться  нашего судебного врача: надо, чтобы  пулю
извлек  он.  С  минуты  на минуту он должен  прибыть вместе с  господами  из
прокуратуры...
     -  В одиннадцать часов...  - рассеянно проговорил Мегрэ.  Было четверть
одиннадцатого.  На улице, как  и прежде,  торговались у  тележек хозяйки,  в
знойном воздухе стоял нежный аромат фруктов и зелени...
     "Бедняков..."
     - Карманы вы у него обыскали?
     Обыскал,  ясно  и так  - на столе беспорядочной грудой  лежала  мужская
одежда, между тем как, по  словам жены, Трамбле аккуратно сложил на ночь все
свои вещи.
     -  Здесь все... Кошелек... Сигареты... Зажигалка... Ключи... Бумажник -
в нем сотня франков и фотографии детей...
     - Что соседи?
     - Мои  ребята  опросили всех  в доме...  Трамбле живут в  этой квартире
двадцать шесть лет...  Когда появились дети, они  заняли еще две  комнаты...
Собственно, о них  и сказать  нечего...  Обыкновенная, размеренная  жизнь...
Никаких особенных  событий... Каждый год, в отпуск, ездят  на две  недели  в
Канталь,  к Трамбле на родину... У них  никто не  бывает,  если  не  считать
редких визитов сестры мадам Трамбле. Обе женщины - урожденные Лапуант и тоже
родом из Канталя... Трамбле  выходил из  дому каждый день  в  одно и  то  же
время.  На  работу ездил в  метро, со станции  Вильер...  В половине первого
возвращался,  через час  уезжал  обратно  и  приезжал  вечером,  в  половине
седьмого...
     - Чушь какая-то! - проговорил Мегрэ. Восклицание вырвалось у него почти
безотчетно.  Действительно чушь. Преступление, в  котором  не было  никакого
видимого смысла.
     Ничего  не украли...  Даже не пытались украсть... И все же это  не было
случайное  убийство.  Отнюдь.  Его  тщательно  подготовили:  пришлось  снять
комнату в  отеле напротив, раздобыть пистолет, возможно, даже пневматическое
ружье...
     Тут действовал  кто-то не случайный.  И не  ради  какого-то там бедняги
идут  на  такое  дело... Да, но ведь Трамбле  был именно  из тех  бедняг,  о
которых говорят: какой-то там...
     - Вы не подождете людей из прокуратуры?
     - Я непременно вернусь до того, как они уедут. Останьтесь,  пожалуйста,
чтобы ознакомить их с делом...
     За  стеной  снова  шумно  завозились,  догадаться было  нетрудно: мадам
Трамбле, урожденная Лапуант, воевала со своими детьми.
     - Кстати, сколько их у нее?
     - Пятеро...  Три сына и две дочки...  Один сынишка  этой  зимой заболел
плевритом,  и  сейчас  он   в  деревне  у  родителей  Трамбле...  Ему  скоро
четырнадцать...
     - Идем, Люка?
     Мегрэ  сейчас  отнюдь  не улыбалась  перспектива  увидеть  снова  мадам
Трамбле и услышать унылое: "Такое могло случиться только со мной".
     Он  тяжело  спустился  по лестнице  мимо  открывавшихся  одна за другой
дверей,  позади которых слышался  быстрый шепот. Он хотел зайти  к угольщику
выпить  вина,  но  в  лавчонке  было  полно любопытных,  ожидавших  прибытия
чиновников прокуратуры, и  Мегрэ предпочел дойти до улицы  Батиньоль,  где о
ночной драме ничего не знали.
     - Что ты будешь пить?
     -  Займись-ка  этим  типом  из  отеля  "Эксельсиор"...  Ты, разумеется,
найдешь там не очень-то много, потому  что обделать такое дельце, как он его
обделал, это... Эй, такси!..
     Тем  хуже  для бухгалтерии. Было слишком жарко, чтобы париться  в метро
или стоять на углу в ожидании автобуса
     - Встретимся на улице Де-Дам... А нет, так после обеда на набережной...
     Бедняков не убивают,  черт  побери!  А  если  уж  убивают,  так  не  по
одиночке, а целыми партиями, устраивают  войну  или  мятеж.  Если же бедняку
случается  кончить  жизнь самоубийством, то  вряд ли он станет добывать  для
этого  пневматическое ружье и  уж  конечно не застрелится в ту минуту, когда
сидит на постели и чешет пятки.
     Будь  Трамбле  не  уроженцем  какого-то там  Канталя,  носи он  звучное
иностранное имя, можно было бы еще заподозрить его в принадлежности к  некой
неведомой тайной организации его соотечественников...
     Да и  не  был он похож на тех, кого убивают.  Лицо не такое,  вот в чем
загвоздка!  Это-то и  озадачивало.  А  вся  обстановка? Эта квартира,  жена,
пятеро детей, муж в нижнем белье, "ф-р-р-ф-р-р", с каким пролетела пуля...
     Верх  такси  был откинут, и Мегрэ курил свою трубку,  время  от времени
пожимая плечами. В какое-то  мгновение  мысли его обратились  к мадам Мегрэ.
"Бедняжка!"  -  скажет  она и  при этом непременно  вздохнет. Когда  умирает
мужчина, женщина всегда сочувствует женщине.
     -  Нет, номера  я не знаю...  Да, улица Сантье..  "Куврэр и Бельшас"...
Наверно, что-нибудь солидное. Этакий почтенный торговый дом, рождения тысяча
восемьсот какого-нибудь года...
     Он  не  понимал,  и  это  злило  его.  Злило потому, что он  не  терпел
непонятного... Улица  Сантье  была забита  людьми  и машинами.  Притормозив,
шофер заговорил с прохожим,  чтобы  узнать об адресе, и  в  эту минуту Мегрэ
увидел  на фасаде одного  из  домов  выведенные  красивыми золотыми  буквами
слова: "Куврэр и Бельшас".
     - Подождите меня. Я недолго.
     Собственно, он не знал, надолго ли, но жара  совсем разморила его. Да и
как было  не  разморить, когда почти  все его товарищи по работе и  даже все
инспектора   были  в  отпуске   и  когда  сегодня   с  утра  он  рассчитывал
поблаженствовать на досуге у себя в кабинете!
     Второй этаж. Анфилада темных комнат, чем-то напоминающих ризницу.
     - Могу я видеть мосье Куврэра?
     - По личному делу?
     - По сугубо личному.
     - Весьма сожалею. Мосье Куврэр умер пять лет назад.
     - А мосье Бельшас?
     - Мосье  Бельшас уехал в Нормандию. Если угодно, вы можете поговорить с
мосье Мовром.
     - Кто это?
     - Доверенное лицо фирмы Он сейчас в банке, но скоро вернется...
     - Скажите, а мосье Трамбле здесь?
     Недоумение:
     - Простите, как вы сказали?
     - Мосье Трамбле... Морис Трамбле...
     - Я такого не знаю
     - Ваш кассир...
     - Нашего кассира зовут Мажин, Гастон Мажин...
     "Вот  так история с географией!? - подумал Мегрэ. Положительно, его так
и преследовали сегодня трафаретные фразы.
     - Вы будете ожидать мосье Мовра?
     - Да, придется.
     Сидеть  и нюхать  приторный  запах  галантереи и картонных  коробок.  К
счастью,  это   продолжалось   не   слишком  долго.   Мосье   Мовр  оказался
шестидесятилетним господином, одетым с головы до ног во все черное.
     - Вы хотели поговорить со мной?
     - Мегрэ, комиссар сыскной полиции...
     Если слова эти имели целью произвести впечатление, то Мегрэ ошибся.
     - Чему я обязан честью...
     - Если не ошибаюсь, у вас работает кассиром некий Трамбле?
     - Работал... Довольно давно... Погодите... Это было в тот год, когда мы
модернизировали  наше  отделение  в  Камбре.  Да... Семь  лет назад...  Даже
немного больше, потому что он ушел от нас в середине весны...  - Мосье  Мовр
поправил пенсне: - Словом, мосье Трамбле не служит у нас уже семь лет.
     - С тех пор вы его больше не видели?
     - Лично я - нет.
     - Вы были им довольны как служащим?
     - Безусловно... Я знал  его  очень хорошо, потому что он поступил  сюда
всего лишь на несколько лет  позже меня... Это был человек  в высшей степени
добросовестный и пунктуальный... Ушел он от  нас, насколько мне помнится, по
какой-то очень уважительной причине, с соблюдением  всех формальностей... Ну
да,  по  семейным обстоятельствам. Он написал  в  заявлении,  что собирается
обосноваться у себя на родине: в Оверни, кажется, или  в Кантале, сейчас уже
не помню...
     - Касса у него всегда была в порядке?
     Мосье  Мовр  даже  слегка  подался  назад,  точно  ему  нанесли  личное
оскорбление.
     - Простите, у нас таких вещей не бывает.
     - А вам никогда  не приходилось  слышать,  будто  у мосье  Трамбле есть
любовница или что он предается какому-нибудь пороку?
     - Нет, мосье. Никогда. И я убежден, что с ним этого не могло быть.
     Коротко и ясно. И если Мегрэ не желает понимать, что он заходит слишком
далеко даже для комиссара сыскной полиции... Однако Мегрэ не сдавался:
     -  Странно...  Дело  в  том, что в течение семи лет, до  вчерашнего дня
включительно,  мосье  Трамбле каждое утро уходил из  дому  и  отправлялся на
работу к вам в контору и каждый месяц приносил жене жалованье.
     - Прошу прощения, но этого не  может быть. Ему недвусмысленно указывали
на дверь.
     - Значит, это был образцовый служащий?
     - Отличный служащий.
     - И в его поведении не было ничего...
     -  Нет,  мосье, ничего.  Прошу извинить,  но  меня ожидают  два оптовых
покупателя из провинции, и...
     Уф! Ну и духотища! Почти как  в комнатках на улице Де-Дам. Приятно было
очутиться снова на  воздухе, снова увидеть свое такси, шофера, уже успевшего
выпить  в соседнем бистро  стаканчик минеральной  воды и теперь  вытиравшего
усы.
     - Куда прикажете, мосье Мегрэ? - Все шоферы  знали его, и это как-никак
тоже было приятно.
     - На улицу Де-Дам, старина...
     Так-так,  значит, семь лет  подряд  этот самый  Морис Трамбле уходил  в
положенное время  из  дому и  отправлялся  к  себе  на  работу, и  семь  лет
подряд...
     - Остановишься где-нибудь по дороге, я заскочу выпить у стойки...
     Перед  встречей  с мадам Трамбле и  господами из прокуратуры,  которые,
должно быть, уже толкутся в квартирке на улице Де-Дам.
     "Бедняков..."
     Только таким ли уж он был бедняком, вот в чем вопрос.




     Что с тобой, Мегрэ? Ты не спишь?
     Было,  наверно,  около  трех часов  ночи,  а  Мегрэ  все еще  продолжал
ворочаться с боку на бок в своей постели, весь в испарине, хотя открыты были
оба окна спальни,  выходивших на бульвар  Ришар Ленуар. Несколько раз он уже
начинал  засыпать,  но едва  только  дыхание  жены  рядом  с ним становилось
глубоким и ровным, как он снова, против собственной воли,  принимался думать
опять  и опять  об  этом  Трамбле, о своем  бедняке,  как он теперь про себя
называл его.
     Тут  что-то было не так, ускользало, как  в несообразном сне.  И  Мегрэ
опять возвращался к исходному пункту. Половина девятого утра. В квартирке на
улице  Де- Дам  Морис Трамбле  кончает  одеваться. Тут же рядом унылая мадам
Трамбле -  теперь  Мегрэ  уже  знал, что  ее зовут  Жюльеттой, то есть самым
неподходящим для нее именем, -  итак, тут же рядом унылая Жюльетта в бигуди,
со взглядом  великомученицы, пытается утихомирить расшумевшихся детей,  но в
результате гвалт становится еще громче.
     "Он не выносил шума, господин комиссар..."
     Почему именно  эта деталь поразила Мегрэ  сильней всего остального, что
он там  услышал? Почему в полусонном  забытьи память его  возвращалась к ней
снова  и  снова? Не  выносить  шума - и  жить на  улице Де-Дам, многолюдной,
бойкой и  тесной,  да  еще  с  пятью детьми,  которые только и  делают,  что
задирают друг друга, и с этой Жюльеттой, которая не знает, как их унять...
     "Он  одевается...  Хорошо, дальше...  Бреется  - через день, по  словам
Жюльетты. Выпивает чашку кофе с молоком и съедает два рогалика... Выходит на
улицу, идет к бульвару Батиньоль и на станции Вильер садится в метро..."
     Всю вторую половину дня после посещения фирмы  "Куврэр и Бельшас" Мегрэ
просидел у себя в кабинете, занимаясь  текущими делами. В это время вечерние
газеты по  просьбе полиции уже  печатали на первых полосах  портреты  Мориса
Трамбле.
     А бригадир Люка тем временем отправился в  отель "Эксельсиор", захватив
с  собой фотографии  всех рецидивистов  и уголовников,  чья  внешность  хоть
сколько-нибудь подходила  под описание примет мнимого Жозефа Дамбуа,  точнее
говоря - убийцы.
     Рассматривая фотографии, хозяин отеля,  выходец из Оверни, отрицательно
качал головой:
     - Я, правда, мало видел его, но, по-моему, он не из таких.
     Бригадиру  пришлось  проявить  немало терпения, прежде  чем он  наконец
выяснил: хозяин хотел сказать, что постоялец  с пневматическим ружьем отнюдь
не был похож на преступника, внешность у него была самая безобидная.
     - Когда  он  пришел  и спросил номер  на  неделю,  я подумал,  что  эго
какой-нибудь ночной сторож...
     Человек неприметной  внешности. Средних лет. Да и мало  кто  его видел,
потому что он возвращался к себе только на ночь, а утром уходил.
     - Были у него с собой какие-нибудь вещи?
     - Маленький чемоданчик, знаете, как у футболистов. И еще усы. По словам
хозяина - рыжие. По словам ночного швейцара - седоватые. Правда, он видел их
при другом освещении.
     - Одет он был плохо. Нет, не  то чтобы грязно, но весь он был  какой-то
потертый. Я с него  потребовал плату  за всю неделю вперед. Бумажник у  него
тоже был потрепанный, а денег и вовсе мало...
     Показания горничной пятого этажа:
     - Я его ни разу  не видела, потому что убирала его номер  поздно утром,
после 42- го и 43-го,  но, уж можете мне  поверить, издали видать было,  что
живет холостяк...
     Люка перетряхнул  в этом номере каждую вещь, тщательно, метр за метром,
обследовал всю комнату. На подушке он обнаружил три волоска: два с головы  и
один из усов. Нашел на эмалированном туалете  почти пустой флакончик  из-под
одеколона,  а  на камине -  старую расческу, в  которой не  хватало половины
зубьев.
     Вот и все. Небогатый улов. И тем не менее  в лаборатории сумели кое-что
выяснить.  По мнению  экспертов,  в  течение нескольких часов  исследовавших
расческу и волосы, преступнику было от сорока шести до сорока восьми лет. Он
был рыжеволос, но уже начинал седеть и лысеть. Имел  флегматический характер
и страдал болезнью печени.
     Однако не об этом думал Мегрэ, ворочаясь в своей постели.
     "Он одевается,  завтракает, берет шляпу и выходит на улицу... Он идет к
метро на бульваре Батиньоль..."
     Но,  разумеется, вовсе не  для  того, чтобы ехать  на  улицу Сантье,  в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас", где уже семь лет ни одна живая душа его не
видела, а куда-то совсем в другое место...
     Почему  Мегрэ  полагал,  что в  то  время, когда Трамбле  еще служил  у
"Куврэра  и Бельшаса", ему  удобно было ездить в метро? Очень просто.  Линия
Порт-де-Шампре  -  Пре-Сен-Жерве  прямая,  без  пересадок.  Трамбле  выходил
непосредственно на улице Сантье.
     И тут Мегрэ вдруг  вспомнил,  что  дочка Трамбле, Франсина, которую  он
видел  сегодня  мельком и  не успел как следует разглядеть,  уже  около года
работает  в магазине стандартных цен на улице Реомюр. Улица Реомюр идет  под
прямым углом к улице Сантье. Это на той же линии метро.
     - Ты не спишь? - спросила мадам Мегрэ.
     - Мне  нужно выяснить  одну  вещь,  -  ответил  он, -  может  быть,  ты
знаешь... Очевидно, все магазины стандартных  цен принадлежат одному  и тому
же  тресту и  работают по единому расписанию.  Ты ведь как-то ходила в такой
магазин на авеню Республики...
     - Что же тебя интересует?
     - В котором часу они открываются?
     - В девять...
     - Ты это точно знаешь?
     Ответ  доставил ему,  по-видимому, такое удовольствие,  что, прежде чем
наконец уснуть, он замурлыкал себе под нос какую-то песенку.
     - А мать ничего не сказала?
     Было четверть десятого утра, и  Мегрэ  сидел у себя в  кабинете, слушая
только что вернувшегося Люка, еще не успевшего снять соломенной шляпы.
     - Я объяснил ей, что вам нужны какие-то дополнительные сведения, но что
вы не  хотите  докучать ей в  такую  тяжелую минуту  и  поэтому сочли  более
уместным побеспокоить дочь.
     - А что дочка?
     - Мы  приехали на автобусе, как  вы велели. Мне кажется,  она  немножко
нервничает. Все пыталась узнать, зачем вы ее вызываете.
     - Скажи, пусть войдет.
     - Там с вами хочет поговорить еще какой-то пожилой господин.
     - После... Вели подождать... А кто он?
     -  Какой-то торговец  с  Луврской  набережной...  Он  хочет  вам что-то
сообщить, и притом непременно лично...
     Парило так же, как и накануне. Над  Сеной  серебрилось лучистое марево,
окутывая легкой дымкой вереницы плывущих судов.
     Франсина вошла,  одетая в строгий темно-синий костюм и белую полотняную
блузку.  Очень  миловидная,  очень молоденькая  девушка.  Белокурые  локоны,
красиво оттененные  кокетливой красной шляпкой, высокая, четко  обрисованная
грудь. Со вчерашнего дня у Франсины, должно быть, еще не было времени купить
себе траурное платье.
     -  Садитесь, мадемуазель... Если вам жарко, я охотно разрешаю вам снять
жакет...
     Над верхней губкой у нее выступили бисеринки пота.
     -  Вчера ваша  матушка  сказала мне,  что вы  работаете  продавщицей  в
магазине  стандартных цен  на  улице  Реомюр...  Если не  ошибаюсь,  это тот
магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
     - Да, мосье...
     Губы  у нее  задрожали,  и Мегрэ  показалось, что она  хочет ему что-то
сказать, но не может решиться.
     -  Магазин  открывается  в  девять  часов  утра,  не  правда  ли?  И он
расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец - как  это считалось  -
ездил  каждое утро  на  работу. Вы, наверно, нередко проделывали  этот  путь
вместе...
     - Всего несколько раз...
     - Вы уверены в этом?
     - Иногда случалось, конечно...
     - И вы расставались с отцом у места его службы?
     - Да, неподалеку... На углу...
     - Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
     Он тихонько попыхивал своей трубкой  и с самым невинным видом смотрел в
это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
     -  Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить
неправду полиции...  Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас
неприятностями,  тем более  в такую  минуту, когда  мы  делаем  все  от  нас
зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
     - Да, мосье.
     Она достала из  сумочки носовой платок,  приложила его к  глазам и тихо
всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
     - У вас красивые серьги...
     - Ах, мосье...
     - Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать,
что у вас уже есть поклонник.
     - О, что вы, мосье!
     - Они золотые, и эти два граната в них - настоящие.
     - Нет, мосье... Мама тоже думала, что настоящие, но...
     - Но?
     - Я ей сказала, что нет...
     - Потому что вы купили эти серьги сами?
     - Да, мосье.
     - Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
     -  Отдавала, мосье. Но было  решено, что деньги за сверхурочные  я буду
оставлять себе...
     - И сумочку вы себе тоже купили сами?
     - Да, мосье.
     - Скажите-ка мне, голубушка...
     Она удивленно подняла голову, и Мегрэ рассмеялся.
     - Ну, хватит.
     - Что хватит, мосье?
     - Морочить мне голову!
     - Честное слово...
     - Простите, минутку... Алло! Коммутатор? Дайте мне магазин  стандартных
цен на улице Реомюр... Да...
     - Погодите, мосье...
     Он сделал ей знак замолчать, и она залилась слезами.
     -  Алло...  Магазин? Не могли  бы вы соединить меня с директором?.. Ах,
это вы сами?...  Говорят из сыскной полиции... Мы хотели бы  получить у  вас
сведения об  одной вашей продавщице... Мадемуазель  Франсине  Трамбле... Да,
будьте  любезны... Как? Уже три месяца? Благодарю вас... Возможно, я днем  к
вам заеду...
     Он обернулся к девушке:
     - Ну вот, мадемуазель!
     - Я бы и так вам призналась...
     - Когда?
     - Я хотела набраться храбрости...
     - Как это произошло?
     -  А вы маме не скажете?.. Ведь это я  из-за нее  не хотела говорить...
Опять  пойдут  слезы  и причитания... Если бы  вы знали  маму!..  Я  вам уже
говорила, что иногда мы  ездили в метро вместе с отцом... Он с самого начала
был против того, чтобы я поступила на работу,  и особенно  в этот магазин...
Понимаете?  Но  мама настояла: она говорила, что мы не настолько богаты, что
она и так еле концы с концами сводит, а это такой удачный случай... Она меня
сама повела к директору... Ну, вот...  А месяца три  назад  я утром  ушла из
дому без денег и спохватилась только на углу улицы Сантье, когда попрощалась
с отцом...  В тот  день  мама поручила  мне зайти в несколько магазинов... Я
побежала за папой... Но он прошел мимо дома "Куврэр и Бельшас" и затерялся в
толпе...
     Я подумала, что ему нужно купить сигарет  или еще что-нибудь... Я очень
торопилась... И я пошла к себе в магазин... Днем я улучила свободную минутку
и решила сбегать к отцу на работу... Там мне сказали, что он уже давно у них
не служит...
     - И вечером вы все ему рассказали?
     - Нет... На следующий день я  пошла за  ним... Он  направился в сторону
Сены. По дороге получилось так, что он  оглянулся и увидел меня... Тогда  он
сказал: "Тем лучше"...
     - Что значит: "Тем лучше"?
     - Ему не нравилось, что я работаю в  магазине. Он объяснил мне, что ему
уже давно хотелось забрать меня оттуда... Он сказал, что устроился на другое
место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть
целый день в четырех  стенах... Тогда он и повел меня в магазин и  купил мне
эти сережки... "Если мать станет спрашивать,  откуда они у тебя,  скажи, что
это поддельные"...
     - Ну, а потом?
     - Я ушла с работы, но  маме  я  ничего не  сказала. В  дни получки отец
давал мне  деньги, которые я  раньше получала в  магазине.  Иногда  мы с ним
встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад...
     - А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
     -  Нет...  Но я хорошо  понимала, почему он ничего не говорит матери...
Если бы он  стал ей давать  больше  денег, ничего бы не изменилось... В доме
был  бы все тот же  беспорядок... Это трудно объяснить, но если бы вы у  нас
пожили, вы поняли бы... Мама неплохой человек, но...
     - Благодарю вас, мадемуазель.
     - Вы с ней будете об этом говорить?..
     - Пока еще не знаю... Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца
в обществе какого-нибудь другого человека?
     - Никогда.
     - Он никогда не давал вам никакого адреса?
     - Мы всегда встречались где-нибудь около  Сены,  у Нового  моста  или у
моста Искусств.
     - Последний вопрос:  во  время  этих  встреч он бывал одет  так же, как
обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
     - Однажды,  это было  только один раз,  недели две назад,  он  пришел в
сером костюме,  которого  раньше я  на нем  не видела,  потому что  дома  он
никогда в нем не появлялся.
     - Благодарю вас... Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
     - Ни с кем.
     - А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
     - Клянусь вам...
     Он  был доволен,  хотя причин для этого  не  было:  дело  не  только не
прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был  рад, что интуиция
не подвела  его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в
том, что  он  уже  "заболел"  своим  беднягой Трамбле, который  столько  лет
умудрялся  водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от  нее свою
вторую жизнь?
     - Люка, вели войти этому господину...
     Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
     - Я пришел в связи с фотографией...
     - Вы узнали убитого?
     -  Еще  бы,  мосье. Он был  одним  из  моих  лучших  клиентов... И  вот
приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он
заходил  в лавку Теодора  Жюсьома и просиживал там  целые часы, слушая пение
птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
     - Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
     - Вы отвезли их к нему на дом?
     - Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
     - А его адреса вы не знали?
     - Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем.  Так
все его и звали,  не только  мы  с женой,  но и наши  продавцы.  О,  это был
ценитель,  истинный  ценитель.  Я  никогда  не  мог  понять,  почему  он  не
показывает своих канареек на  конкурсах.  Некоторые  из  них отлично пели  и
могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы...
     - Как, по-вашему, он был человеком богатым?
     -  Богатым?  Нет,  мосье...  Обеспеченным...  В  нем  не  было  заметно
скупости, но счет деньгам он знал...
     - В общем, человек вполне положительный?
     - Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много...
     - Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
     - Никогда...
     - Благодарю вас, мосье Жюсьом...
     Но мосье Жюсьом не уходил.
     - Есть  одно  обстоятельство, которое меня  занимает  и  несколько даже
беспокоит... Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам  нет никаких
птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом,
разумеется, не преминули бы написать, не правда ли?  Их было у него никак не
меньше двух сотен, а ведь это не каждый день...
     - Иначе говоря, вы опасаетесь, что они...
     - ...Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет  мосье Шарля, о
них некому позаботиться...
     - Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас
об этом тотчас  поставим в  известность, и  вы сможете  позаботиться  о  них
должным образом, если, конечно, не будет поздно.
     - Благодарю вас... Это, главным образом, моя жена тревожится...
     - До свидания, мосье Жюсьом...
     Дверь закрылась.
     -  Ну-с,  дружище  Люка,  что  ты  обо всем  этом  думаешь?  Заключения
экспертов получил?
     - Только что принесли...
     Прежде  всего заключение судебно-медицинского  эксперта.  Из объяснений
доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности.
     Сорок  строк  медицинских  терминов  и  рассуждений, в которых комиссар
ничего не смыслил.
     -  Алло, доктор  Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне,  что вы
хотели сказать в своем заключении?
     - Что,  собственно, пуля не должна  была проникнуть  в  грудную  клетку
убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что,
не  угоди  она каким-то  чудом  в тонкую  мышечную ткань  между ребрами, она
никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного  для
жизни. Ему просто не повезло, вот и все! - заключил доктор Поль. - Нужен был
известный угол прицела... И чтобы он сидел именно в такой позе...
     - Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
     -  Я  полагаю, что убийца  -  болван...  Болван, который,  быть  может,
стреляет и не совсем уж плохо, раз он  сумел застрелить  вашего Трамбле,  но
который  никогда  не сумел бы прицелиться  так, чтобы  пуля попала  именно в
сердце... По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии...
     Это подтвердил  также и Гастин-Ренетт,  эксперт по оружию. Согласно его
заключению,  пуля   была  от  пневматического  ружья,  какими  пользуются  в
ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая.
     Любопытная деталь:  убийца  тщательно отточил  пулю, чтобы  сделать  ее
более острой.
     Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
     - Да нет, ее убойная сила от этого  нисколько не увеличилась. Наоборот.
Проникая   в   тело,  закругленная   пуля   причиняет  больше   вреда,   чем
остроконечная.  Человек,  сделавший это,  несомненно,  воображал,  будто  он
придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии
ничего не смыслит.
     -  В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал
что-то такое и понял как раз наоборот.
     Вот и все,  что удалось установить  к одиннадцати  часам утра на другой
день после убийства Мориса Трамбле.
     На  улице Де-Дам Жюльетта  металась между своими повседневными делами и
новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи,  к тому же еще
смерть насильственная. В  довершение всех бед  с утра до вечера  ее осаждали
газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
     - Что нужно было от тебя этому комиссару?
     - Ничего, мама...
     -  Ты говоришь неправду...  Все  и  всегда говорят мне неправду... Даже
твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы...
     Слезы текли у нее  ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и  продолжала
говорить, суетиться по хозяйству, раздавать  тычки детям, которых нужно было
успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное.
     Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят.
     И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал:
     - Остается только ждать...
     Ждать  результатов  от опубликования фотографий, ждать, что люди узнают
Мориса Трамбле, или мосье Шарля.
     Бывал же он где-нибудь  в  течение  этих семи лет. Если он переодевался
вне дома, покупал певчих  птиц и клетки  для них, значит, где-то у него было
пристанище, комната,  квартира, возможно, целый дом? И, стало быть, он  имел
дело с  хозяином либо  с консьержкой или прислугой? Быть  может, у него были
друзья? Возможно, даже любовница?
     Смешно  сказать, но Мегрэ вел это дело  не без некоторого  волнения,  в
чем, пожалуй, не решился бы признаться и самому себе.
     "Бедняков не убивают..."
     И вот уже  человек, которого Мегрэ  никогда в  своей жизни  не видел, о
чьем  существовании  он  даже  не  подозревал,  такой  вначале  серенький  и
неинтересный, человек, который умер нелепейшей смертью, сидя на кровати, где
дремала унылая Жюльетта, - и к тому же от пули, которая вовсе не должна была
его убить, - человек этот стал близок Мегрэ.
     Ружье из ярмарочного  тира... Из таких ружей сбивают курительные трубки
или шарики, прыгающие на струе воды...
     Да  и сам  убийца,  старательно  отточивший  свинцовую пулю  в  надежде
сделать ее  более  вредоносной...  Судя  по  всему,  он  тоже был всего лишь
несчастным   бедняком,   этот  человек,   после  которого   в  номере  отеля
"Эксельсиор" не нашли ничего, кроме старой расчески с выломанными зубьями.
     У него больная печень. Вот почти и все, что было о нем известно.
     Люка снова отправился на охоту. Скучная  работенка  -  ни  радости,  ни
славы. Побывать во  всех магазинах  и  лавках Парижа, где продается  оружие.
Потом во всех тирах,  потому  что этот субъект мог купить ружье  именно там.
Инспектор Жанвье опрашивал  торговцев  с  Луврской набережной и с набережной
Мессажери, а  также  хозяев  бистро  у Нового  моста и моста  Искусств, куда
Трамбле, возможно,  заходил  выпить  стаканчик  вина в  ожидании  дочери,  с
которой обычно здесь встречался.
     Наконец, толстяк Торанс занимался шоферами такси, потому что далеко  не
каждый день приходится перевозить пассажиров с большими птичьими вольерами.
     Что касается  Мегрэ, то он в это время сидел в  ресторанчике на площади
Дофина  и благодушествовал, потягивая пиво на  открытой террасе,  затененной
красно-желтым полосатым тентом. Кружка была уже  наполовину пуста, и теперь,
в ожидании  часа,  когда можно  будет  отправиться  домой завтракать,  Мегрэ
наслаждался своей трубкой, однако брови его беспрестанно хмурились.
     Что-то смутно беспокоило его, но он никак не мог понять,  откуда у него
это беспокойство.  Кажется, ему  что-то сказали, не то вчера, не то  сегодня
утром, его это сильно поразило,  что-то очень важное, но вот что именно - он
забыл.
     Какая-то коротенькая, ничего не  значащая фраза. И все же  - он  хорошо
помнит -  тогда он ее сразу про  себя отметил. И еще  подумал,  не в  ней ли
скрывается ключ ко всей этой загадочной истории.
     Итак,  от  кого же  он  ее  слышал?.. Может быть, на допросе,  от  этой
высокогрудой девушки в красненькой шляпке?.. Он перебирал в уме все, что она
ему говорила... Возвращался вновь к сцене  на  углу улицы  Сантье, когда она
побежала за отцом и увидела, что он прошел мимо места своей работы...
     Сережки?..  Нет... Иногда  отец с  дочерью  тайком ходили в  кино...  В
общем, Франсина была любимицей Трамбле... Он испытывал, должно быть, немалую
гордость, когда шел с ней гулять или покупал ей потихоньку  от матери ценные
вещи...
     Нет, не то... Коротенькая фраза была связана с чем-то  совсем другим...
С чем  же?.. Сверху откуда-то  падал на него косой луч солнечного света, и в
этом  луче  кружились  нескончаемым хороводом тончайшие золотые пылинки, как
бывает в комнате, где только что перестилали постель...
     На улице Де-Дам, вот где он ее слышал... Открыта была дверь на кухню...
и  говорила Жюльетта... О  чем же  это она  тогда  говорила, что  ему  вдруг
показалось - еще немного, и он все поймет?
     - Жозеф, сколько с меня?
     Совсем коротенькая фраза. Всю дорогу  он пытался ее вспомнить.  И дома,
когда он, скинув пиджак и  положив локти на стол, сидел за завтраком, он все
еще продолжал думать о ней. И  мадам  Мегрэ, видя, что муж чем-то  озабочен,
под конец вовсе умолкла.
     Но, подавая фрукты, она все же не выдержала и проговорила:
     - Скажи, разве, по-твоему, это не отвратительно, когда человек...
     Еще бы!  Но  ведь мадам Мегрэ не знала Жюльетту. Она не видела квартиры
на улице Де-Дам.
     Коротенькая фраза  была у него уже на  кончике  языка, где-то рядом  со
словами жены.
     "Скажи, разве это не отвратительно..."
     Еще  усилие.  Одно  небольшое  усилие. Но  озаряющая  молния  так  и не
вспыхнула.  Он  бросил  салфетку  на  стол, набил  трубку,  налил себе рюмку
кальвадоса  и  присел у  окна - отдохнуть перед тем, как отправится снова на
набережную Орфевр.




     В  тот  же день в шесть часов  вечера  Мегрэ и  Люка выходили  из такси
далеко  за  Аустерлицким  мостом  на  Привокзальной набережной.  С ними  был
какой-то похожий на бродягу, обтрепанный, хромой человечек.
     И тут наконец  Мегрэ осенило, и коротенькая фраза, которую он так долго
и тщетно пытался припомнить, неожиданно всплыла в его памяти: "Он не выносил
шума".
     Трамбле, этот бедняк, убитый в ту минуту, когда он в нижнем белье сидел
на  краю постели  и  скреб свои  больные  подошвы, Трамбле, живший на  улице
Де-Дам с пятью детьми, озорниками  и неслухами, и  с женой, которая только и
знала, что ныть да жаловаться, - этот Трамбле не выносил шума.
     Есть  люди,  которые не выносят  определенных  запахов,  другие  боятся
холода  или жары.  Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились
супруги, прожившие вместе  не то  двадцать  шесть, не то  двадцать семь лет.
Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
     - Я не могу привыкнуть к запаху моей жены.
     А Трамбле не выносил шума.  И потому, когда он в силу каких-то пока еще
неясных обстоятельств получил возможность оставить работу  в фирме "Куврэр и
Бельшас" на шумной улице Сантье, он  устроил себе пристанище здесь, на одной
из самых пустынных набережных Парижа.
     Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво  покачивались  на
воде ряды  сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем - и  стоящие
вдоль Сены  маленькие двухэтажные  домики, среди которых случайно затесалось
несколько  многоэтажных домов  и бистро, где,  казалось, никогда  не  бывает
посетителей,  и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе
кур.
     Открытие   принадлежало   папаше   Ла    Сериз,   хромому    оборванцу,
квартировавшему под  ближайшим  мостом,  как  сам  он не  без высокопарности
заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру.
     Пока он ожидал приема,  их явилось еще трое - разношерстная публика, но
все  такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз,  типы,  которых не встретишь
нигде, кроме как на парижских набережных.
     - Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса  тут сижу... Их еще
и не было... Так что награда мне причитается...
     - Что еще за награда?
     - А что, разве не дают награды?
     Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
     -  Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут  человек
хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили...
     - Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить.
     И они начали спорить и торговаться: сто франков... пятьдесят... Сошлись
на  двадцати. Его взяли с  собой. И вот  они стоят перед побеленным известью
двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
     - Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон
там, как раз где буксир... Тут и завязалось наше знакомство... Поначалу дела
шли у него неважно. Но я  ему помог:  объяснял, давал  советы. И  славных же
брал он потом плотичек, и  можно сказать - на голый  крючок! С моей помощью,
конечно... В  одиннадцать часов  смотает,  бывало, лески,  свяжет  удочки  и
отправляется домой... Так я и узнал, где он живет...
     Мегрэ  позвонил  - на  всякий  случай, -  и внутри дома гулко отозвался
дребезжащий старенький звонок. Люка взялся за отмычки, и  через минуту дверь
была открыта.
     - Я тут буду, неподалеку, - сказал папаша Ла Сериз, - в случае чего, вы
меня позовите.
     В первый момент им стало даже как-то не по себе: из дома на них пахнуло
запустением, а между тем  там  слышался  какой-то  странный шорох.  Не сразу
можно было сообразить, что это летают в своих вольерах канарейки.
     Вольеры  стояли в двух комнатах нижнего этажа, сами же комнаты казались
голыми,  нежилыми, потому что, кроме клеток для  птиц, ничего другого в  них
почти не было.
     Голоса  громко  звучали  в пустом  помещении.  Мегрэ и Люка  ходили  по
комнатам,  открывали двери,  создавая неожиданные  сквозняки, от  которых  в
комнате,  выходившей окнами на улицу,  вздувались единственные во  всем доме
оконные занавески.
     Сколько лет эти стены не  оклеивались заново? Бумажные  обои совершенно
выцвели, и  на них темными пятнами обозначались силуэты всевозможной мебели,
стоявшей  здесь в разное время, - следы, оставленные всеми, кто прежде жил в
этих комнатах.
     Люка с  удивлением смотрел на  комиссара, который раньше, чем приняться
за дело,  налил  канарейкам  свежей воды  и насыпал  в  кормушки  мелкого  и
блестящего желтого семени.
     - Понимаешь, старина, здесь он по крайней мере мог побыть в тишине...
     У одного из  окон стояло плетеное  ивовое кресло старинного фасона, был
также  стол, два -  три  разномастных стула и  на  полках - целая  коллекция
исторических и приключенческих романов.
     В нижнем  этаже помещалась металлическая кровать,  застланная роскошным
пуховым одеялом красного атласа, отливавшего на свету всеми цветами радуги -
мечта какой-нибудь богатой крестьянки.
     - Он здесь, пожалуй, не очень-то веселился, как по-вашему, начальник?
     Кухня. Тарелки, стаканы,  сковородка.  Мегрэ принюхался:  от сковородки
пахло рыбой. В  мусорном ящике,  который не  опорожнялся, наверно, несколько
дней,  лежали рыбьи кости  и  чешуя. В  нише был  аккуратно расставлен набор
удочек.
     - Вы не находите, что это забавно придумано, а?
     Как видно, Трамбле понимал счастье по-своему. Тихие комнаты, куда кроме
него никто не входил.  Рыбная ловля  на  набережных  Сены.  У него было  два
складных стула, из которых один  усовершенствованного образца, видимо, очень
дорогой.  В красивых  клетках  - певчие птицы. И книги, уйма книг  в пестрых
обложках: книги, которыми он мог наслаждаться в тишине и покое.
     Но самым  любопытным был  контраст  между  бедностью всей  обстановки и
отдельными дорогими  вещами.  Среди удочек одна была  импортная, английская,
стоившая,  по  меньшей  мере,  несколько тысяч франков. В  одном  из  ящиков
единственного  в  доме  комода  лежала золотая  зажигалка с выгравированными
инициалами "М. Т." и дорогой портсигар.
     - Вы хоть что-нибудь здесь понимаете, начальник?
     Да, Мегрэ, кажется,  начал понимать.  Особенно после  того,  как  нашел
несколько  совершенно бесполезных  вещей,  вроде  великолепного  игрушечного
электропоезда.
     - Видишь ли, ему столько лет хотелось иметь такие вот вещи...
     - Вы думаете, он этим поездом играл?
     - Я  бы  не поручился,  что нет...  А тебе  разве никогда не  случалось
покупать вещи, о которых ты мечтал в детстве?
     Итак, Трамбле приходил сюда утром,  как  другие  приходят на работу,  и
садился с удочкой напротив своего дома. Потом он возвращался на улицу Де-Дам
ко  второму  завтраку,  иногда,  быть  может,  после  того,  как  поел  рыбы
собственного улова.
     Он  ухаживал  за  своими  канарейками.  Читал.  Читал, вероятно, целыми
часами, сидя в плетеном кресле у окна. И кругом было тихо, никто не тормошил
его, никто  не  кричал. Время  от времени  он  ходил в кино, иногда вместе с
дочерью. И однажды он купил ей золотые сережки.
     - Как вы думаете,  эти  деньги,  на  которые  он жил, он  получил их  в
наследство или украл?
     Мегрэ ничего не ответил. Он все ходил из комнаты в комнату и смотрел, а
перед домом стоял на часах папаша Ла Сериз.
     - Поезжай обратно на набережную  Орфевр. Вели  разослать запросы во все
парижские банки: надо выяснить, не открывал ли у них Трамбле текущего счета,
необходимо запросить также нотариальные и адвокатские конторы...
     Однако он мало на это рассчитывал. Слишком уж осмотрителен был Трамбле,
слишком крепко сидела в нем  исконная  крестьянская  осторожность, чтобы  он
решился держать свои деньги в таком месте, где их могли обнаружить
     - Вы останетесь здесь?
     - Да,  я здесь пробуду,  наверно,  всю ночь...  Послушай... Принеси мне
бутербродов  и  две-три  бутылки  пива... И  позвони жене, предупреди,  что,
возможно, я сегодня домой не приеду... Позаботься, чтобы газеты об этом доме
пока ничего не писали.
     - Если хотите, я вернусь составить вам компанию или пришлю  кого-нибудь
из инспекторов.
     - Не стоит.
     У него даже не было с собою оружия. К чему?
     И потекли часы, очень похожие, должно  быть, на те, что проводил в этом
доме его хозяин. Мегрэ даже перелистал несколько  книг  из  его своеобразной
библиотеки. Почти все они были перечитаны по нескольку раз.
     Потом он долго копался в удочках, ему  казалось,  что такому  человеку,
как Трамбле, удочки должны были представляться идеальным тайником.
     - Две тысячи франков в месяц в течение семи лет...
     Солидный капиталец. Не говоря уже о деньгах, которые он тратил лично на
себя... Но где-нибудь да была же она запрятана, эта кубышка?
     В  восемь  вечера, когда Мегрэ  в поисках  тайника принялся обследовать
вольеры, у подъезда остановилось такси.
     Это  приехал  Люка  в  сопровождении какой-то девицы, у  которой  было,
видимо, очень неважное настроение.
     - Я не знал, что делать, телефона здесь нет,  -  бригадир был несколько
смущен. - В конце концов я решил,  что лучше всего привезти ее  к  вам сюда.
Это - любовница...
     Рослая,  крупная  брюнетка  с   грубоватым,  мучнистого  цвета   лицом.
Настороженно глядя на комиссара, она процедила:
     - Надеюсь, меня не собираются обвинить в том, что это я убила его?
     -  Входите,  входите... - тихо сказал Мегрэ, - в этом доме вы, наверно,
ориентируетесь лучше меня...
     - Я?.. Впервые эту грязную дыру в глаза вижу... Пять минут назад я даже
не знала, что она на свете существует... Да, воздух здесь не то чтобы очень.
     У нее  чувствительностью отличался нос, а не  барабанные перепонки.  И,
садясь, она прежде всего смахнула пыль с предложенного ей стула.




     Ольга-Жанна Мари Пауссонно,  29  лет, родом из  Сен-Жорис-сюр-Изер, без
определенных  занятий, адрес:  отель  "Во  Сежур", улица  Лепик, Париж, 18-й
округ.
     И  тут  же  эта  громадина  с   круглой,  наподобие  луны,  физиономией
затараторила:
     - Прошу отметить, господин комиссар,  что я к вам явилась  добровольно.
Как только я в газете  увидела его фотографию,  я себе сказала:  я не должна
бояться неприятностей, я...
     - Трамбле приходил к вам в отель?
     - Да, два раза в неделю...
     - Так что хозяин и персонал знали его в лицо?
     -  Еще бы! Очень хорошо знала. Последние пять  лет, с тех  пор как  это
началось...
     - Они тоже видели фотографию...
     - Что вы хотите сказать?
     Она закусила губу - сообразила наконец.
     - Да, хозяин действительно  спросил у меня,  не фотография ли это мосье
Шарля... Но я и так пришла бы...
     - Не сомневаюсь. Стало быть, вы знали его под именем мосье Шарля?
     - Я  познакомилась с  ним  случайно,  на  бульваре Рошешуар,  выходя из
кино... Я служила тогда буфетчицей в  ресторане  самообслуживания на площади
Клиши... Он за мной увязался...  Он сказал  мне, что бывает в Париже  только
наездом...
     - Два раза в неделю...
     -  Да... Когда мы встретились во второй  или в третий раз,  он проводил
меня до отеля и зашел ко мне... Так это и началось...  Это он настоял, чтобы
я бросила работу...
     Почему она понравилась  Трамбле? Очевидно, потому,  что  Жюльетта  была
маленькая,  щуплая и  белобрысая,  а  эта -  высокого роста,  черноволосая и
сдобная.  Сдобная  -  это,   конечно,  основное.  И,  видимо,   ее  круглое,
лунообразное  лицо  связывалось  в   представлении  Трамбле   не  только   с
округлостью  форм,   но  и  с  мягкостью  характера,   быть  может,  даже  с
чувствительностью?
     - Я скоро поняла, что он немного того...
     - Что значит "того"?
     - Ну, во всяком  случае,  с фантазиями... Он вечно твердил, что  увезет
меня в деревню... Только об этом и мечтал... Не успеет, бывало, прийти и уже
тащит меня куда-нибудь в парк посидеть на скамеечке... Он приставал ко мне с
этой своей идиотской деревней несколько  месяцев, все  просил,  чтоб я с ним
поехала туда  хоть  на пару деньков,  и уговорил-таки в  конце концов... Вы,
может, думаете, мне там было очень весело? Как бы не так!..
     - Он содержал вас?
     - Он давал мне только на самое необходимое...  Приходилось уверять его,
будто  я шью  себе  все сама... Ему,  видите ли, хотелось, чтобы я  все  дни
просиживала за шитьем и за штопкой... Комедия, да и только!.. Я  его сто раз
выставляла и говорила ему...  Чего только я ему не  говорила!  А  он хоть бы
что,  прицепился -  не оторвать,  является потом с  подарками, письма  пишет
длиннющие... Что вы смеетесь?
     - Да нет, ничего...
     Бедный Трамбле! Он хотел отдохнуть от Жюльетты и нарвался на Ольгу!
     - В общем,  когда  вы  встречались,  у вас  немало  времени  уходило на
ссоры...
     - Это да, немало уходило времени...
     - И вы ни разу не поинтересовались и не пошли за ним, чтобы узнать, где
он живет?
     -  Он  мне сказал,  что  где-то  в  районе  Орлеанского  вокзала,  я  и
поверила... А в общем, мне это было все равно...
     - У вас был, вероятно, еще друг?
     - Да, у меня, конечно, были друзья... Но серьезного - ничего...
     - А вы им рассказывали о своих отношениях с мосье Шарлем?
     - Уж  не думаете ли вы,  что я  им очень гордилась?  Он  был  похож  на
пономаря из бедного прихода...
     - Вы никогда не видели его в обществе других лиц?
     - Никогда... Я же вам говорю, что для него вся радость была посидеть со
мной где-нибудь  в парке на  скамеечке... Это  правда,  будто  он был  очень
богатый?
     - Кто вам сказал?
     - Я читала  в газете,  что,  по  всей вероятности,  он получил  большое
наследство... А я осталась  без  гроша  в  кармане... Такая  уж, видно,  моя
судьба...
     Смотрите-ка, совсем как Жюльетта!
     - Скажите, у меня могут быть неприятности?
     - Ну, что вы! Просто проверим ваши показания. Ясно, Люка?
     И показания подтвердились полностью, вплоть до скандалов, которые Ольга
закатывала бедняге Трамбле всякий раз, когда он  приходил  к ней, потому что
характер был у нее собачий.
     В  течение  ночи  и  части  следующего  дня  Мегрэ обыскал  в  доме  на
Привокзальной набережной все уголки и закоулки, но так ничего и не нашел.
     Не без сожаления покинул  он этот дом, где провел  столько часов как бы
наедине со своим "беднягой" и близко  заглянул в его  жизнь. Мегрэ  приказал
установить  за  домом круглосуточное тайное наблюдение, для  чего поблизости
должны были дежурить несколько полицейских инспекторов.
     -  Что-нибудь  это  нам  все-таки даст, - сказал  он начальнику сыскной
полиции. - Возможно,  потребуется какое-то  время, но я думаю, что  в  конце
концов результат будет положительный.
     Проверили, нет ли какого-нибудь подозрительного дружка у Франсины. Была
организована  слежка  за  Ольгой.   Велось  наблюдение   за   оборванцами  с
Привокзальной набережной.
     Из банков на  запросы пришли отрицательные ответы, точно  так же, как и
от нотариусов. Отправили телеграмму в Канталь, и можно было, видимо, считать
установленным, что никакого наследства Трамбле не получал.
     По-прежнему стояла жара. Трамбле похоронили. Его жена и дети готовились
к отъезду в  провинцию,  потому  что теперь средства не позволяли  им жить в
Париже.
     Известна была жизнь Трамбле с улицы Де-Дам, известна была жизнь Трамбле
с  Привокзальной набережной  и  его жизнь с Ольгой... Был известен  любитель
рыбной ловли, канареек и приключенческих романов...
     О там,  что можно было  бы назвать четвертой жизнью  Трамбле, рассказал
официант одного  из  парижских  кафе.  Человек этот явился однажды  утром на
набережную Орфевр и попросил, чтобы Мегрэ его принял.
     -  Извините, что я  не пришел  к вам раньше,  но я все  лето работал  в
Сабль-д'0лонн... Когда я  увидел в газете  эту  фотографию,  я собрался было
написать вам, но потом  как-то вылетело  из головы. Я  почти уверен, что это
тот самый господин, который приходил играть на бильярде к нам в кафе: это на
углу бульвара Сен- Жермен и улицы Сены.
     - Но у него, разумеется, был партнер?
     -  Да,  конечно...  С ним  приходил  еще один, такой худой,  длинный, с
рыжими  волосами,  с усиками. Трамбле звал  его Теодором, они были  на "ты".
Приходили они ежедневно и всегда в одно время, часов около  четырех, уходили
около шести... Теодор пил аперитивы. В отличие от него  Трамбле к  спиртному
не притрагивался.
     В большом  городе  человек  пришел, ушел  - и  нет  его,  однако  через
некоторое  время  здесь ли,  в  другом  ли  месте,  но  след его  непременно
обнаруживается.  Следы  Трамбле   отыскались  у  продавца  птиц  с  Луврской
набережной и в подозрительном отеле на улице Лепик.
     А теперь еще оказывалось, что он вместе с каким-то рыжеволосым верзилой
много лет подряд ходил в скромное кафе на бульваре Сен-Жермен.
     - Когда вы его видели в последний раз?
     - Я уже больше года, как ушел с того места...
     Торанс, Жанвье, Люка  и другие инспекторы отправились в  поход по  всем
парижским  кафе  и  ресторанчикам, где есть  бильярды, и недалеко  от Нового
моста  им  удалось напасть  на  след  обоих приятелей - в течение нескольких
месяцев они ходили сюда играть в бильярд.
     Однако все сведения о Теодоре ограничивались тем,  что он сильно пьет и
каждый  раз,  приложившись  к стаканчику,  машинально вытирает  усы  тыльной
стороною ладони.
     - Человек  скромного достатка, одет скорей даже бедно...  Платил всегда
Трамбле.
     Полиция  разыскивала  Теодора  в  течение  нескольких  недель,   но  он
оставался неуловим. И вот  однажды Мегрэ пришла  в  голову мысль заглянуть в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас".
     Принял его мосье Мовр.
     -  Теодор? Да,  один  Теодор у нас  действительно  служил, только очень
давно... Погодите... Он ушел от нас лет двенадцать назад... Я уверен, что он
был знаком с мосье Трамбле...  Этот Теодор - я могу  выяснить его фамилию по
картотеке - служил у нас рассыльным, и мы уволили его за постоянное пьянство
и за то, что, напившись, он держал себя с недопустимой развязностью...
     Фамилию выяснили - Балар. Теодор Балар. Однако в меблированных комнатах
Парижа и предместий никакого Балара обнаружить не удалось.
     Еще один туманный след:  лет  пять  назад некий Теодор  Балар несколько
недель работал при  карусели  в  балаганах  на Монмартре. В один из вечеров,
напившись пьяным, он сломал себе руку, с тех пор его там больше не видели.
     Этот человек и  субъект с пневматическим ружьем из  отеля "Эксельсиор",
несомненно, одно и то же лицо...
     Какой случай  свел его  снова  с  кассиром  фирмы, где  сам  он  служил
всего-навсего рассыльным?..  Как бы то ни  было, эти два человека  регулярно
встречались и играли в бильярд.
     Быть может, Теодор проник в тайну своего приятеля? Или догадался, что в
доме на  Привокзальной набережной  спрятаны  деньги? А  может  быть,  друзья
поссорились?
     - Продолжайте наблюдение за набережной...
     И наблюдение продолжалось.  Вскоре в сыскной полиции появилась дежурная
шуточка:
     - Что ты сегодня вечером делаешь?
     - Стерегу канареек...
     Но  именно  это и  привело  к успеху.  Однажды  ночью  в  дом  забрался
долговязый худой человек с рыжеватыми усами и висевшей, как плеть, рукой. Он
был похож на нищего калеку.
     Толстяк Торанс бросился на него сзади, и тот стал умолять, чтобы его не
трогали.
     Беднягой  был Трамбле, беднягой оказался и его убийца. На Теодора жалко
было  смотреть.  Он,  видимо, уже  несколько  дней  ничего не  ел и, не имея
приюта, скитался по улицам и набережным.
     Он догадывался, конечно, что за домом следят, поэтому он так долго и не
решался в него проникнуть, однако под конец не выдержал.
     - Тем хуже! - проговорил он со вздохом.  - Ну да  уж лучше так...  Есть
хочется, больше не мог...
     В два часа ночи он все еще сидел у Мегрэ  в кабинете, поглощая стоявшие
перед ним бутерброды  и пиво, и с готовностью отвечал на все  вопросы, какие
ему задавали.
     -  Я, конечно, сволочь,  сам  знаю. А вот  вы не знаете, как этот Морис
скрытничал  и  юлил... Ведь  ни  разу  не проговорился, что у  него здесь на
набережной  дом  есть...  Не  доверял...  Играть  со  мной в  бильярд  - это
пожалуйста, а насчет остального,  тут он  признавал  только свои "козыри"...
Это вам как  покажется?.. Случалось, брал я у него денег взаймы, по  мелочи,
конечно, так вы бы видели, как из него приходилось вытягивать...
     Может, я  и погорячился, это  верно... Я сидел  без гроша...  Надо было
платить хозяйке за комнату... Тут он мне и сказал, что  это в последний раз,
что дураков, мол, нету и, кроме того, бильярд ему уже надоел...
     В общем, выставил меня, точно лакея какого-нибудь...
     Вот тогда я его и выследил, понял, какую он жизнь ведет, - и догадался,
что здесь в доме непременно припрятаны деньги...
     -  И для начала вы решили  его убить... -  буркнул  Мегрэ,  затягиваясь
трубкой.
     -  Это  только показывает, что я не  из корысти так поступил, а потому,
что он меня обидел...  Иначе я просто пошел бы на набережную, когда  его там
не было...
     Не меньше десяти раз обыскивали пресловутый дом самые опытные эксперты,
и  лишь когда год спустя его продали  и никто не  вспоминал  уже об убийстве
Трамбле, деньги, наконец, нашлись.
     И  спрятаны они  были  не  где-нибудь  в  стене  или  под  паркетом,  а
просто-напросто лежали укромно в заброшенном чуланчике на втором этаже.
     ...  Это был  клеенчатый, туго набитый ассигнациями  пакет,  в  котором
оказалось больше двух с половиной миллионов франков.
     Услышав эту цифру, Мегрэ сделал быстрый подсчет - и все понял. Он сел в
такси и вышел у павильона Флоры.
     - У вас имеется список лиц, получавших выигрыши Национальной лотереи?
     - Полного списка нет, некоторые желают сохранить свой выигрыш в тайне -
закон предоставляет им такое право... Вот, например, семь лет назад...
     Это  был Трамбле. Он выиграл три миллиона. Он унес  их с собой,  крепко
зажав  под мышкой пакет с ассигнациями. И  он никогда и никому не сболтнул о
них ни словечка, этот  не выносивший  шума Трамбле, которому выигрыш  открыл
доступ к маленьким, но прежде недоступным для него радостям.
     "Бедняков не убивают..."
     И  все же он  был всего лишь бедняк, бедняк, убитый  у себя на постели,
где он сидел в нижнем белье и чесал на сон грядущий свои больные подошвы.


Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 05:54:34 GmT