Этот роман - художественный вымысел. И все же...
     Окутанная романтикой  родина  фламенко,  Дон  Кихота  и  экзотических
сеньорит с черепаховыми  гребнями  в  волосах  является  также  и  страной
Торквемады, испанской инквизиции, и землей, где произошла  одна  из  самых
кровавых гражданских войн в истории человечества. В борьбе за власть между
республиканцами  и  мятежными  испанскими  националистами  погибло   более
полумиллиона человек. С февраля по  июнь  1936  года  было  совершено  269
политических  убийств,   националисты   ежемесячно   казнили   по   тысяче
республиканцев, запрещая  при  этом  траурные  церемонии.  Сто  шестьдесят
церквей было сожжено дотла, и монахинь  выгоняли  из  монастырей,  "словно
шлюх из публичных домов", как писал граф де Сен-Симон об  одном  из  более
ранних конфликтов между испанским правительством и  церковью.  Разгонялись
редакции газет, по всей стране вспыхивали бунты и  восстания.  Гражданская
война закончилась победой националистов во главе с  Франко,  а  после  его
смерти Испания стала монархией.
     Гражданская война, продолжавшаяся с  1936  по  1939  год,  официально
может  считаться  законченной,  но  две  враждовавшие  Испании  так  и  не
примирились. Сегодня в Испании продолжает бушевать другая  война,  которую
ведут  баски  за  восстановление  своей  автономии,  полученной  ими   при
республиканцах и утраченной при режиме Франко. На этой войне рвутся бомбы,
грабятся банки для получения средств на оружие,  совершаются  политические
убийства и мятежи.
     Когда один из членов ЕТА - подпольной группировки баскских партизан -
умер в мадридской больнице после пыток  в  полиции,  вспыхнувшие  по  всей
стране бунты привели к отставке генерального директора испанской  полиции,
пятерых начальников службы безопасности и  двух  сотен  высших  офицерских
чинов полиции.
     В 1986 году в Барселоне баски публично сожгли  испанский  флаг,  а  в
Памплоне тысячные толпы людей  бежали  в  страхе,  когда  между  баскскими
националистами   и   полицией    произошли    вооруженные    столкновения,
распространившиеся  затем  по  всей   Испании   и   угрожавшие   положению
правительства. Военизированная полиция ответила на это яростными  атаками,
стрельбой без разбора по домам и магазинам басков. Терроризм  продолжается
с невиданной жестокостью.
     Этот роман - художественный вымысел. И все же...






     "Если план сорвется, мы все  погибнем".  В  последний  раз  он  снова
мысленно  прокрутил  его  в  голове,  анализируя  и   проверяя,   стараясь
обнаружить слабые места. Но не смог найти ни одного. План  был  дерзким  и
требовал скрупулезного расчета времени с точностью до долей секунды.
     Если он сработает, это будет  блестящая  победа,  достойная  великого
Эль-Сида. А если провалится...
     Поздно терзаться сомнениями, философски  рассудил  Хайме  Миро.  Пора
действовать.
     Хайме  Миро  слыл  легендой,  героем  среди  басков  и  анафемой  для
испанского правительства. Он был высокого роста, с  волевым  умным  лицом,
мускулистым телом и задумчивыми темными глазами. Видевшие его были склонны
преувеличивать его рост, смуглость  кожи  и  жестокость.  Он  был  сложной
личностью:  реалистом,  ясно  понимавшим  большой  перевес  противника,  и
одновременно романтиком, готовым умереть за то, во что верил.
     В Памплоне царило безумное оживление, город словно сошел с ума.  Было
утро праздника - фиесты святого Фермина, - ежегодно проводившегося с 7  по
14 июля.  Со  всего  света  в  город  съезжались  тридцать  тысяч  гостей.
Некоторые приехали просто посмотреть на захватывающее дух зрелище  бегущих
по улице быков, другим хотелось принять в нем участие и, демонстрируя свою
храбрость, пробежать перед несущимися животными. Все номера гостиниц  были
уже давно забронированы, и студенты Наваррского университета располагались
на ночлег  в  подъездах,  вестибюлях  учреждений,  машинах,  на  городских
площадях и даже на улицах и тротуарах города.
     Все кафе  и  гостиницы  были  заполнены  туристами,  наблюдавшими  за
красочными шумными шествиями великанов из папье-маше и  слушавшими  музыку
уличных оркестров. Участники процессии были  одеты  в  лиловые  накидки  с
зелеными, гранатовыми и золотистыми  капюшонами.  Шествие  растекалось  по
улицам радужными реками. Общий шум и гам дополнялся  взрывами  скользивших
по проводам вдоль трамвайных путей хлопушек.
     Толпы  людей  собрались  посмотреть  вечерний  бой  быков,  но  самым
зрелищным событием был encierro - прогон  ранним  утром  по  улице  быков,
которые вечером того же дня будут участвовать в боях.
     Накануне за десять минут  до  полуночи  быков  вывели  из  загонов  -
corrales de gas - на темные улицы нижней части города и погнали  по  мосту
через реку к загонам в конце улицы Санто-Доминго,  огражденную  на  каждом
углу деревянными преградами. Добежав до конца улицы, быки попадут в загоны
на площади Хемингуэя, где их продержат до начала боев.
     Съехавшиеся на праздник  были  слишком  возбуждены,  чтобы  спать.  С
полуночи до шести часов утра они пили вино, пели и занимались любовью.  На
шее тех, кто собирался пробежаться с быками, были повязаны  красные  шарфы
святого Фермина.
     Утром без  четверти  шесть  по  улицам  началось  шествие  оркестров,
игравших зажигательную музыку Наварры. Ровно  в  семь  в  воздух  взвилась
ракета, возвестившая о том, что ворота загона  открылись.  Людей  охватило
лихорадочное возбуждение. Через несколько секунд в воздух взлетела  вторая
ракета, предупреждавшая город о том, что быки побежали.
     За этим  последовало  незабываемое  зрелище.  Сначала  донесся  звук:
слабый, едва различимый, похожий на  отдаленный  шум  ветра,  который  все
усиливался, пока не перерос в  грохот  копыт  внезапно  появившихся  шести
волов и шести огромных быков, каждый весом в тысяча  пятьсот  фунтов.  Они
неслись по улице Санто-Доминго со страшной скоростью, словно разогнавшийся
поезд. За деревянными баррикадами,  сооруженными  на  каждом  перекрестке,
толпились    сотни    возбужденных     молодых     людей,     готовившихся
продемонстрировать свою отвагу, выскочив к разъяренным животным.
     Быки неслись с дальнего конца Санто-Доминго мимо улиц  Лаэстрафета  и
де Хавьер, мимо аптек, магазинов и овощных базаров  к  площади  Хемингуэя.
"Ole!" - кричала ошалевшая толпа. Когда быки приближались,  люди  отчаянно
пытались увернуться от их острых рогов  и  смертоносных  копыт.  Внезапное
осознание приближавшейся смерти  заставляло  некоторых  участников  искать
спасение в подъездах домов и на пожарных лестницах.  "Cobardon!  Трус!"  -
неслось им вслед из толпы. Тех, кто, споткнувшись, падал  на  пути  быков,
быстро оттаскивали в безопасное место.
     За баррикадами, в нескольких  футах  от  разворачивавшегося  зрелища,
затаив от волнения дыхание, стояли мальчик с дедушкой.
     - Ты только посмотри! - восклицал старик. - Magnifico!
     Мальчик вздрагивал:
     - Tengo miedo, Abuelo. Мне страшно.
     Старик обнял мальчика.
     - Si, Мануэло. Страшно. Но и чудесно. Я однажды тоже бежал с  быками.
Это ни с чем не сравнимое ощущение. Ты играешь  со  смертью  и  чувствуешь
себя настоящим мужчиной.
     Обычно быки, промчавшись по Санто-Доминго длиной в  девятьсот  ярдов,
через две минуты уже оказывались на площади, и, как только их  запирали  в
загоне, в воздух посылалась третья ракета. В этот день третьей  ракеты  не
было   из-за   происшествия,   не   случавшегося   в   Памплоне   за   всю
четырехсотлетнюю историю проведения праздника.
     Когда животные неслись по узкой улице, полдюжины  человек,  одетых  в
яркие  праздничные  костюмы,  сдвинули  баррикады  и   быки,   свернув   с
огражденной улицы и вырвавшись на свободу, ринулись  к  центру  города.  В
одно мгновение веселое  празднество  превратилось  в  кошмар.  Разъяренные
животные врезались в толпу остолбеневших зрителей.
     Сметенные и растоптанные быками, мальчик с дедушкой погибли одними из
первых. Рога безжалостно вонзилось в детскую коляску, убив ребенка и  сбив
с ног его мать, тут же раздавленную насмерть.  В  воздухе  повсюду  витала
смерть. Животные бросились на  беспомощных  зрителей,  повергая  на  землю
женщин и детей, пронзая своими длинными страшными  рогами  прохожих,  валя
торговые палатки, разбивая статуи, сметая все, что на беду оказалось на их
пути. Кричавшие от ужаса люди отчаянно пытались укрыться от несших  смерть
чудовищ.
     Неожиданно на пути быков появился  ярко-красный  грузовик.  Повернув,
они бросились к нему по улице  де-Эстрелья,  той,  что  вела  к  carcel  -
Памплонской тюрьме.


     Тюрьма представляла  собой  мрачное  двухэтажное  каменное  здание  с
толстыми решетками на окнах. На каждом из его четырех углов возвышалось по
башенке, над входом  развевался  красно-желтый  испанский  флаг.  Каменные
ворота вели в маленький дворик. На втором этаже располагались  камеры  для
приговоренных к смертной казни.
     Здоровенный охранник с автоматом  в  форме  военной  полиции  вел  по
коридору второго этажа тюрьмы священника, облаченного в черную сутану.
     Заметив  промелькнувшее  в  глазах  священника  недоумение  при  виде
оружия, охранник сказал:
     - Лишняя предосторожность никогда не помешает, падре. В этих  камерах
- самые отъявленные подонки.
     Охранник подвел священника к металлоискателю, очень похожему  на  те,
что установлены в аэропортах.
     - Простите, падре, но таков порядок.
     - Конечно, сын мой.
     Когда священник стал проходить через  кабинку,  в  коридоре  раздался
пронзительный визг сирены, охранник инстинктивно сжал автомат.
     Повернувшись, священник улыбнулся.
     - Это моя оплошность,  -  сказал  он,  снимая  тяжелый  металлический
крест, висевший у него на шее на  серебряной  цепочке,  и  протягивая  его
охраннику.
     На этот раз, когда он проходил через кабинку, металлоискатель молчал.
Охранник вернул священнику крест и они вдвоем продолжили свой путь в глубь
тюрьмы.
     В коридоре стояла невыносимая вонь, исходившая из камер.
     Охранника тянуло пофилософствовать:
     - Знаете, падре, вы зря теряете здесь время. У этих зверей нет  души,
которую вы собираетесь спасать.
     - И все-таки мы не должны терять надежды, сын мой.
     Охранник покачал головой.
     - Говорю вам, ворота ада уже распахнуты в ожидании их обоих.
     Священник с удивлением взглянул на охранника.
     - Обоих? Мне сказали, что исповедаться хотят трое.
     Охранник пожал плечами.
     - Мы немного сэкономили ваше время. Самора скончался сегодня утром  в
лазарете. Сердечный приступ.
     Они дошли до двух последних камер.
     - Пришли, падре.
     Охранник отпер одну из дверей и осторожно  отошел,  пропуская  вперед
священника. Затем он запер дверь и встал в коридоре, готовый отреагировать
на малейший сигнал тревоги.
     Священник подошел к человеку, лежавшему на грязной койке.
     - Как твое имя, сын мой?
     - Рикардо Мельядо.
     Священник внимательно  смотрел  на  него.  Трудно  было  понять,  как
выглядел раньше этот человек. Его избитое в кровь лицо было таким опухшим,
что глаз почти не было видно.
     - Рад, что вы пришли, падре,  -  произнес  заключенный,  едва  шевеля
распухшими губами.
     - Долг церкви спасти тебя, сын мой, - ответил священник.
     - Сегодня утром меня повесят?
     Священник слегка похлопал его по плечу.
     - Тебя приговорили к смертной казни гарротой.
     Рикардо Мельядо уставился на него.
     - Нет!
     -  Мне  очень  жаль.  Приказ  отдан  самим  премьер-министром.  Затем
священник положил руку на голову заключенного и монотонно начал: "Dime tus
pecados..."


     - Я много грешил в помыслах, деяниях, и я всем сердцем раскаиваюсь  в
своих грехах, - сказал Рикардо Мельядо.
     - Ruego a nuestro Padre celestial para la salvacion de tu alma. En el
nombre del Padre, del Hijo y del Espiritu Santo...
     Стоя возле камеры, охранник слушал и про себя думал: "Что  за  пустая
трата времени. Господь просто плюнет ему в глаза".
     Священник закончил:
     - Adios, сын мой. Да примет Господь твою душу с миром.
     Священник подошел к двери камеры, и охранник, отперев  ее,  отступил,
наведя автомат на заключенного. Затем, заперев дверь, охранник  подошел  к
соседней камере и открыл ее.
     - Он ваш, падре.
     Священник вошел во вторую камеру. На лице находившегося там  человека
тоже  были  следы  жестоких  побоев.  Священник  окинул  его  внимательным
взглядом.
     - Как твое имя, сын мой?
     - Феликс Карпио.
     Это  был  крепкий  бородатый  мужчина  со  свежим  синеватым  шрамом,
видневшимся на щеке сквозь бороду.
     - Я не боюсь смерти, падре.
     - Это хорошо, сын мой. Никому из нас ее не миновать.
     Пока  священник  выслушивал  исповедь  Карпио,  до  здания  докатился
отдаленный звук, сначала приглушенный, он становился все громче и  громче.
Это был грохочущий стук копыт, смешавшийся с криками разбегавшейся  толпы.
Охранник встревоженно прислушивался. Шум быстро приближался.
     - Вы бы поторопились, падре. На улице творится что-то неладное.
     - Я закончил.
     Охранник торопливо открыл камеру. Священник вышел в коридор, и  дверь
за  ним  закрылась.  У  фасада  тюрьмы  раздался   оглушительный   грохот.
Повернувшись, охранник посмотрел в узкое решетчатое окно.
     - Что за шум, черт побери?
     - Похоже, что кто-то просит у нас аудиенции, - сказал священник. - Не
возражаете, если я возьму у вас это?
     - Что "это"?
     - Ваше оружие, por favor.
     Священник подошел  вплотную  к  охраннику.  Он  молча  снял  верхушку
висевшего  у  него  на  шее  креста,  обнажая  лезвие  длинного,   зловеще
поблескивавшего  стилета.  Молниеносным  движением  он  ударил   охранника
кинжалом в грудь.
     - Видишь ли, сын мой, - сказал он, забирая автомат из рук  умирающего
охранника. - Господь и я  решили,  что  тебе  больше  не  понадобится  это
оружие. In Nomine Patris, - произнес Хайме Миро, набожно перекрестившись.
     Охранник рухнул на цементный пол.  Взяв  у  него  ключи,  Хайме  Миро
поспешно открыл двери обеих камер. Доносившийся с улицы шум становился все
громче.
     - Скорее, - скомандовал Хайме.
     Рикардо Мельядо взял автомат.
     - Из тебя получился чертовски хороший священник. Я чуть было на самом
деле не поверил.
     Он попытался улыбнуться распухшим ртом.
     - Здорово они над вами поработали. Ничего. Они заплатят за это.
     Поддерживая обоих, Хайме помогал им идти по коридору.
     - А что с Саморой?
     - Охранники забили его до смерти. Мы  слышали,  как  он  кричал.  Его
отнесли в лазарет и сказали, что он умер от сердечного приступа.
     Они подошли к запертой железной двери.
     - Ждите здесь, - сказал Хайме.
     Приблизившись к двери, он обратился к стоявшему за ней охраннику:
     - Я закончил.
     Охранник открыл дверь.
     - Поторопитесь, падре. На улице какие-то беспорядки...
     Ему не суждено было закончить фразу. Нож Хайме вонзился  охраннику  в
грудь, и изо рта у него хлынула кровь.
     Хайме махнул своим товарищам:
     - Пошли.
     Феликс Карпио поднял оружие охранника,  и  они  стали  спускаться  по
лестнице. На  улице  царил  хаос.  Вокруг  носились  полицейские,  пытаясь
понять, что происходит, и  справиться  с  орущей  толпой  людей,  отчаянно
стремившихся спрятаться от разъяренных быков. Один из быков, бросившись  к
фасаду здания, врезался в каменные ворота. Другой терзал  тело  сбитого  с
ног охранника.
     Во дворе наготове стоял красный грузовик. В этой сумятице почти никто
не заметил трех беглецов, а тем, кто и видел, было не  до  них,  поскольку
нужно было думать о спасении собственной жизни. Не говоря ни слова,  Хайме
и его товарищи запрыгнули в кузов грузовика, и он помчался по  заполненным
людьми улицам, распугивая прохожих.
     Местная жандармерия, гражданская гвардия, одетая в  зеленую  форму  и
черные лакированные шляпы, тщетно  пыталась  унять  обезумевшую  толпу.  И
вооруженная полиция, размещенная в столицах  провинций,  тоже  была  не  в
силах противостоять этому кошмару.
     Отчаянно пытаясь скрыться от разъяренных быков, люди устремлялись  во
все стороны. Опасность заключалась не столько в  быках,  сколько  в  самих
людях, которые в стремлении спастись давили друг друга. Старики и женщины,
падая, оказывались под ногами бегущей толпы.
     Хайме с ужасом смотрел на это жуткое зрелище.
     - Мы не рассчитывали, что произойдет такое! - воскликнул он.
     Он беспомощно взирал на жестокую бойню и ничего не мог сделать, чтобы
остановить ее. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого.
     Шум  и  смятение  остались  позади,  грузовик  выехал  в  окрестности
Памплоны и свернул на юг.
     - Куда мы едем, Хайме? - спросил Рикардо Мельядо.
     - Неподалеку от Торре есть  безопасное  место.  Мы  пробудем  там  до
темноты и затем двинемся дальше.
     Феликс Карпио морщился от боли.
     Хайме Миро сочувственно смотрел на него.
     - Мы скоро приедем, мой друг, - тихо сказал он.
     Он никак не мог забыть жуткие сцены на улицах Памплоны.


     Через полчаса они добрались до маленькой деревушки Торре  и,  обогнув
ее,  подъехали  к  дому,  одиноко  стоявшему  в  горах,  возвышавшихся  за
деревней. Хайме помог двум своим товарищам выбраться из кузова грузовика.
     - За вами приедут в полночь, - сказал шофер.
     - Пусть привезут врача, - ответил Хайме. - Грузовик  этот  где-нибудь
брось.
     Втроем они вошли в дом. Это был простой и уютный фермерский  домик  с
камином в гостиной и потолком из бруса. На  столе  лежала  записка.  Хайме
Миро прочел и улыбнулся ее  гостеприимному  содержанию:  "Mi  casa  es  su
casa". - Мой дом - твой дом. В баре стояли бутылки с вином. Хайме наполнил
стаканы.
     - Не знаю, как благодарить тебя, мой друг. За тебя! - сказал  Рикардо
Мельядо.
     - За свободу! - ответил Хайме, поднимая стакан.
     В клетке вдруг защебетала канарейка. Подойдя к  ней,  Хайме  какое-то
время наблюдал, как она отчаянно махала крылышками. Затем, открыв  клетку,
он осторожно взял птичку и поднес ее к открытому окну.
     - Лети, птичка, - нежно сказал он. - Все живые создания  должны  быть
свободными.





     Премьер-министр Леопольдо Мартинес был  в  ярости.  Это  был  человек
маленького роста, в очках, и когда он говорил, то весь трясся.
     - Нужно покончить с этим Хайме Миро, - кричал  он  высоким  визгливым
голосом. - Вам ясно?
     Он гневно смотрел на полдюжины человек, собравшихся в кабинете.
     -  Целая  армия  солдат  и  полицейских  не  могут   поймать   одного
террориста!
     Собрание проходило во  дворце  Монклоа,  где  премьер-министр  жил  и
работал. Дворец находился в пяти километрах от центра Мадрида на Карретера
де Галисия - шоссе, не обозначенном на карте. Само здание было из зеленого
кирпича с коваными  железными  балконами,  зелеными  шторами  на  окнах  и
сторожевыми башнями по углам.
     День был жарким и сухим, и сквозь окна, насколько хватало глаза, было
видно,  как  от  земли  поднимались  жаркие  волны  воздуха,  похожие   на
призрачных солдат.
     - Вчера Миро превратил Памплону  в  поле  битвы.  -  Мартинес  ударил
кулаком по столу. - Убив двух тюремных охранников, он освободил из  тюрьмы
двух своих дружков-террористов. Он выпустил быков, из-за  которых  погибло
множество невинных людей.
     На некоторое время в комнате воцарилось молчание.
     Вступив   в   должность,   премьер-министр    самоуверенно    заявил:
"Перво-наперво я покончу с  этими  сепаратистскими  группировками.  Мадрид
станет великим центром, который объединит страну и  превратит  андалузцев,
басков, каталонцев и галисийцев в испанцев".
     Он был опрометчиво  оптимистичен.  У  неистово  сражавшихся  за  свою
независимость басков были другие планы, и волны терроризма - взрывы  бомб,
ограбления  банков,   демонстрации,   организованные   ЕТА   -   Еускадита
Аскатасуна, - не стихали.
     - Я найду его, - тихо сказал человек, сидевший справа от Мартинеса.
     Слова эти принадлежали полковнику Рамону Акоке, возглавлявшему ГОЕ  -
группу особого назначения, созданную для борьбы с баскскими  террористами.
Полковнику было за шестьдесят. Он был огромного роста, со шрамом на лице и
холодными бесцветными глазами. Во время гражданской войны, будучи  молодым
офицером, он служил у Франсиско Франко и до сих пор  оставался  фанатичным
приверженцем его философии: "Мы несем ответственность только перед Богом и
историей".
     Акока  был  отличным  офицером  и   одним   из   помощников   Франко,
пользовавшихся у него наибольшим доверием. Полковник тосковал по  железной
дисциплине,  он  был  сторонником  незамедлительного  наказания  тех,  кто
нарушал  закон.  Он   пережил   неразбериху   гражданской   войны,   когда
националисты,  объединившись   с   монархистами,   мятежными   генералами,
землевладельцами, высшими церковными иерархами и фашистскими фалангистами,
воевали   с   отрядами   республиканского    правительства,    включавшими
социалистов, коммунистов, либералов, баскских и каталонских  сепаратистов.
Это было страшное время разрушений и убийств, безумие, вовлекшее  в  войну
людей и военную технику из дюжины стран и стоившее  страшных  человеческих
потерь. И вот баски вновь воюют и убивают.
     Полковник  Акока  возглавлял  группу   по   борьбе   с   терроризмом,
действовавшую безжалостно и целеустремленно.
     Его сотрудники работали без огласки, пользуясь  маскировкой,  никогда
не фотографировались, и имевшаяся на них информация не предавалась огласке
во избежание мести террористов.
     "Если кто-то и сможет остановить Хайме Миро, то это полковник Акока",
- думал  премьер-министр.  Загвоздка  была  только  в  одном:  кто  сможет
остановить полковника Акоку?
     Идея поручить руководство операцией полковнику Акоке принадлежала  не
премьер-министру. Как-то ночью ему позвонили по личному телефону.  Он  тут
же узнал голос.
     - Мы очень обеспокоены  действиями  Хайме  Миро  и  его  террористов.
Предлагаем вам поставить полковника Акоку во главе ГОЕ. Вам понятно?
     - Да. Я немедленно позабочусь об этом.
     Связь прервалась.
     Голос  принадлежал  одному  из  членов  ОПУС  МУНДО  -   организации,
являвшейся тайным советом, в состав которого  входили  банкиры,  адвокаты,
главы  крупнейших  корпораций  и  министры   правительства.   По   слухам,
организация располагала огромными денежными средствами, но  информация  об
источниках их поступлений и о том, как и на что  они  расходовались,  была
тайной.  Задавать  слишком  много  вопросов  по  этому  поводу   считалось
неразумным.
     Премьер-министр поставил полковника Акоку  во  главе  группы  особого
назначения, выполнив данную ему инструкцию. Но этот громила оказался  ярым
фанатиком. Его ГОЕ установила царство террора. Премьер-министр вспомнил  о
баскских мятежниках, схваченных людьми Акоки в окрестностях  Памплоны.  Их
осудили и приговорили к повешению. Но именно Акока настоял на  том,  чтобы
их казнили с помощью варварской гарроты  -  железного  обруча  со  штырем,
который,  постепенно  стягиваясь,  ломал  жертве  позвоночник  и  разрывал
спинной мозг.
     Схватить Хайме Миро стало навязчивой идеей полковника Акоки.
     - Мне нужна его голова, - сказал Акока. - Как только  я  отрублю  ему
голову, баскское движение умрет.
     "Это преувеличение",  -  подумал  премьер-министр,  хотя  не  мог  не
признать, что в этом была немалая доля правды.  Хайме  Миро  был  от  Бога
наделен даром увлекать за собой людей, он был фанатично предан своему делу
и потому опасен.
     "Однако, - думал премьер-министр,  -  полковник  Акока  по-своему  не
менее опасен".
     - Ваше превосходительство, трудно было предположить, что  в  Памплоне
случится такое, -  это  был  Примо  Касадо,  генеральный  директор  службы
национальной безопасности. - Хайме Миро, он...
     - Я знаю, кто он, - оборвал премьер-министр. - Меня  интересует,  где
он.
     Он повернулся к полковнику Акоке.
     - Я напал на его след, - сказал полковник. От его  голоса  в  комнате
повеяло холодом. - Я бы хотел напомнить вам, ваше превосходительство,  что
мы боремся не с одним человеком. Против нас все баски. Они снабжают  Хайме
Миро и его террористов  едой,  оружием,  предоставляют  им  убежище.  Этот
человек для них герой. Однако не  стоит  беспокоиться.  Скоро  этот  герой
будет повешен. Конечно, после того как я предам его справедливому суду.
     "Не мы, а я. Интересно, заметили  ли  это  остальные.  Да,  -  нервно
подумал премьер-министр, - с этим полковником надо будет что-то делать".
     Премьер-министр встал.
     - На сегодня все, господа.
     Поднявшись, все стали уходить, кроме полковника Акоки.
     Леопольдо Мартинес принялся расхаживать по кабинету.
     - Проклятые баски! Почему им мало быть просто испанцами? Что  им  еще
надо?
     - Они жаждут власти, - сказал Акока. - Им нужна автономия, свой язык,
свой флаг...
     - Ну нет. По крайней мере, пока я занимаю свой пост, этому не бывать.
Я им не позволю растаскивать Испанию по кускам. Правительство решает,  что
они могут иметь и что не могут. Они - лишь толпа, которая...
     В кабинет вошел один из его помощников.
     - Простите, ваше превосходительство, - сказал он извиняющимся  тоном.
- Приехал епископ Ибанес.
     - Пусть войдет.
     Глаза полковника сузились.
     - Уверяю вас, что за всем этим стоит церковь. Пора их проучить.
     "На  церковь  вообще  нельзя  полагаться,  как  показывает  вся  наша
история", - с горечью подумал полковник Акока.
     В начале гражданской  войны  католическая  церковь  была  на  стороне
националистов. Папа римский поддерживал генерала  Франко  и  позволял  ему
заявлять, что Бог на его стороне. Но  когда  гонениям  стали  подвергаться
баскские церкви, монастыри и священники,  Церковь  тут  же  изменила  свою
позицию.
     Церковь потребовала предоставить баскам и каталонцам больше  свободы.
"Вы должны прекратить казни баскских священников", - заявила она.
     Генерал  Франко  пришел  в  ярость.  Как  смеет   церковь   указывать
правительству?
     Началась изнурительная война. Войска  Франко  нападали  на  церкви  и
монастыри, убивали монахов и священников. Епископов  сажали  под  домашний
арест,  а  священники  по  всей  Испании  штрафовались  правительством  за
бунтарские проповеди. И только когда церковь пригрозила Франко отлучением,
он прекратил свои нападки на нее.
     "Проклятая церковь! - думал Акока. - После смерти  Франко  она  опять
стала всюду совать свой нос".
     -  Пора  показать  церкви,  кто  управляет  Испанией,  -  сказал  он,
повернувшись к премьер-министру.
     Епископ Кальво  Ибанес,  тощий  и  хилый,  с  облачком  белых  волос,
обрамлявших  его  голову,  внимательно  посмотрел  на  присутствовавших  в
кабинете сквозь стекла своего пенсне.
     - Buenas tardes. - Добрый вечер.
     Полковник  Акока  почувствовал,  как  переполнявшее  его  раздражение
готово было выплеснуться наружу. От одного вида  духовников  его  начинало
подташнивать. Он считал их иудиными козлами, ведущими своих глупых  козлят
на бойню.
     Епископ стоял,  ожидая,  когда  ему  предложат  сесть.  Но  этого  не
произошло. Его даже не представили полковнику. Ему выказывалось  нарочитое
пренебрежение.
     Премьер-министр взглянул на полковника, предлагая начать ему.
     - До нас дошла тревожная информация, - резко заговорил Акока.  -  Нам
сообщили,  что  баскские  мятежники  устраивают  сборища  в   католических
монастырях. Нам сообщили также,  что  с  позволения  церкви  в  монастырях
хранится оружие повстанцев, - продолжал он  стальным  голосом.  -  Помогая
врагам Испании, вы сами превращаетесь в ее врагов.
     Внимательно посмотрев на него, епископ повернулся к  премьер-министру
Мартинесу.
     - Ваше превосходительство, при всем уважении к вам  должен  заметить,
что все мы - дети Испании. Баски не являются вашими врагами. Все, что  они
просят, - это свободы...
     - Они не просят, - прорычал Акока. - Они требуют!  Они  разбойничают,
грабят банки и убивают полицейских по  всей  стране.  И  вы  осмеливаетесь
говорить, что они нам не враги?
     - Я признаю, что непозволительные эксцессы имели место. Но  иногда  в
борьбе за свою веру...
     - Они ни во что не верят, кроме самих себя. Им все равно, что  станет
с Испанией. Как сказал один из наших великих писателей: "Никого в  Испании
не заботит общее благо.  Каждая  сторона  преследует  свои  интересы  -  и
церковь, и баски, и каталонцы. И всем наплевать на остальных".
     Епископ заметил, что полковник Акока несколько  исказил  высказывание
Ортеги-и-Гассета - в оригинале упоминались еще армия и правительство, - но
он благоразумно промолчал. Он вновь обратился к премьер-министру в надежде
на более конструктивную беседу.
     - Ваше превосходительство, католическая Церковь...
     Премьер-министр почувствовал, что Акока перестарался.
     -  Не  поймите  нас  превратно,   епископ.   В   принципе,   конечно,
правительство полностью поддерживает католическую церковь.
     Полковник Акока не унимался.
     - Но мы не можем допустить, чтобы церкви и  монастыри  использовались
против нас. И если баски будут продолжать прятать там оружие и  устраивать
свои сборища, вам придется отвечать за последствия.
     - Я уверен, что полученные вами  сведения  недостоверны,  -  спокойно
сказал епископ. - Однако я непременно и незамедлительно проверю это.
     - Благодарю вас, епископ, - буркнул  премьер-министр.  -  На  этом  и
порешим.
     Премьер-министр Мартинес и полковник Акока  подождали,  пока  епископ
ушел.
     - Что вы скажете? - спросил Мартинес.
     - Ему известно, что происходит.
     Премьер-министр вздохнул. "У меня сейчас хватает проблем и без  того,
чтобы портить отношения еще и с церковью".
     - Если церковь на стороне басков, то она против нас, - жестко  сказал
полковник. - Я хотел бы проучить этого епископа, с вашего позволения.
     Премьер-министр был поражен фанатизмом,  блеснувшим  в  глазах  этого
человека.
     - А вы действительно располагаете сведениями,  что  церковь  помогает
повстанцам? - спросил он несколько осторожнее.
     - Разумеется, ваше превосходительство.
     Невозможно было определить, насколько этот  человек  говорил  правду.
Премьер-министру было известно, как сильно  Акока  ненавидел  церковь.  "А
может, и неплохо было бы поставить  церковь  на  место  при  условии,  что
полковник  Акока  не  переусердствует".  Премьер-министр  Мартинес   стоял
задумавшись.
     Молчание нарушил Акока.
     - Раз церковь  укрывает  террористов,  значит,  церковь  должна  быть
наказана.
     Премьер-министр неохотно кивнул.
     - Где думаете начать поиски?
     - Вчера Хайме Миро  и  его  людей  видели  в  Авиле.  Они,  вероятно,
скрываются там в местном монастыре.
     Премьер-министр принял решение.
     - Обыщите его! - сказал он.
     Это решение послужило  началом  цепи  событий,  которые  потрясли  не
только Испанию, но и весь мир.





     Ничто не  нарушало  тишины,  мягкой  и  спокойной,  подобной  легкому
снегопаду, ласковой, как шепот летнего ветерка, безмолвной, как звезды.
     Цистерцианский монастырь  строгого  послушания  располагался  у  стен
Авилы - самого высокогорного города Испании, в 112 километрах от  Мадрида.
Монастырь был построен как хранилище безмолвия. Устав  его  был  принят  в
1601  году  и  оставался  неизменным  на   протяжении   веков:   литургия,
религиозные обряды, строгое уединение, епитимья  и  безмолвие.  Постоянное
безмолвие.
     Монастырь представлял собой простое сооружение, состоявшее из  группы
сложенных  из  неотесанного  камня  домов   вокруг   главного   здания   с
возвышавшейся над ним церковью. Свет, проникавший через открытые  арки  на
центральный дворик, падал на выложенный большими каменными плитами пол, по
которому бесшумно скользили монахини. В монастыре было сорок монахинь, они
жили в кельях и молились в  церкви.  Это  был  один  из  семи  монастырей,
сохранившихся в Испании, в  то  время  как  сотни  других  были  разрушены
гражданской войной, когда Церковь в очередной раз  подвергалась  гонениям,
что уже не раз случалось в Испании на протяжении многих веков.
     Жизнь в цистерцианском монастыре  строгого  послушания  была  целиком
посвящена молитвам. Это было место, где не существовало ни времен года, ни
времени как такового, и те,  кто  попадали  сюда,  навсегда  удалялись  от
внешнего мира. Цистерцианская жизнь заключалась в созерцании  и  покаянии,
богослужения совершались ежедневно, и уединение было абсолютным и полным.
     Все сестры одевались одинаково, и их одежда, как и все  в  монастыре,
была частью вековой символики. Плащ с капюшоном символизировал  невинность
и простоту; холщовая туника - отказ от мирских забот и смирение; наплечник
- небольшой кусок  шерстяной  ткани,  накинутый  на  плечи,  -  готовность
трудиться. Довершал облачение монахини апостольник  -  льняное  покрывало,
накинутое на голову, обрамляющее лицо и складками спускающееся на шею.


     В обнесенном стеной монастыре система лестниц и  коридоров  соединяла
между  собой  трапезную,  молельную,  кельи  и  часовню.  Повсюду   царила
атмосфера холодной и чистой пустоты. Решетчатые, с  толстым  стеклом  окна
выходили в сад, окруженный высокой стеной. Каждое окно  было  за  железной
решеткой  и  находилось  выше  уровня  глаз,  чтобы  ничто  не   отвлекало
затворниц. Трапезная была длинной и строгой, ее окна всегда  были  закрыты
ставнями и занавешены. Свечи в старинных подсвечниках бросали  причудливые
тени на стены и потолок.
     В течение четырех столетий ничто  не  менялось  в  стенах  монастыря,
кроме лиц его обитательниц. У сестер не было никаких личных вещей:  следуя
примеру Христа, они желали быть неимущими.  И  сама  церковь  была  лишена
какого-либо убранства,  если  не  считать  бесценного  креста  из  чистого
золота, подаренного ей много лет назад неким богатеем, готовившимся  в  то
время к вступлению в орден. Поскольку этот  крест  никак  не  сочетался  с
общей строгостью обстановки, его хранили в шкафчике трапезной. Над главным
престолом церкви висел простой деревянный крест.
     Женщины,  посвятившие  свою  жизнь  Господу,  вместе   жили,   вместе
работали, вместе ели, вместе молились, но никогда не касались друг друга и
никогда не произносили ни слова, за исключением  тех  случаев,  когда  они
слушали литургию  или  же  когда  преподобная  мать-настоятельница  Бетина
обращалась к ним в уединении своего кабинета. Но даже там,  насколько  это
было возможно, использовался древний язык жестов.
     Преподобной матери уже минуло семьдесят, но у нее  было  живое  лицо,
она сохранила бодрость и силы и наслаждалась счастливой и мирной жизнью  в
монастыре,   жизнью,   посвященной   Господу.    Она    была    ревностной
покровительницей  своих  монахинь  и,  когда   приходилось   прибегать   к
наказаниям, сама испытывала большие страдания, чем наказуемые.
     Монахини ходили по коридорам и галереям с опущенными глазами,  сложив
на груди спрятанные в рукава руки, помногу раз проходя мимо своих  сестер,
не произнося ни слова и не выказывая никаких  знаков  внимания.  И  только
звон колоколов нарушал  тишину  монастыря  -  звон,  который  Виктор  Гюго
называл "оперой колоколен".


     Разные дороги привели сюда сестер. Они были  из  семей  аристократов,
фермеров, военных... Из разных стран пришли они  в  монастырь.  Богатые  и
бедные, образованные и невежественные, ничтожные и благородные -  все  они
теперь были равны в глазах Господа,  объединенные  желанием  быть  вечными
невестами Христа.
     В монастыре были спартанские условия жизни. Зимой стоял пронизывающий
холод   и   бесчувственный   бледный   свет   едва   просачивался   сквозь
свинцово-серые  окна.  Монахини  спали  одетыми  на  соломенных   тюфяках,
покрытых грубыми шерстяными  простынями.  У  каждой  была  своя  крошечная
келья, в которой находились лишь соломенная постель и  деревянный  стул  с
прямой спинкой. Вместо умывальника в углу кельи на полу  стояли  маленький
глиняный кувшин  и  таз.  Монахиням,  за  исключением  преподобной  матери
Бетины, запрещалось заходить друг к другу в  кельи.  Все  свое  время  они
проводили в работе и молитвах. Для каждой работы -  вязания,  переплетного
дела, ткачества, хлебопечения - было отведено свое место. Восемь  часов  в
день посвящалось молитвам. Помимо основных молитвенных часов были и другие
молитвы: благодарения, псалмы и литании.
     Предутренние молитвы читались в  то  время,  когда  одна  часть  мира
спала, а другая занималась грехом.
     За ними на рассвете следовали утренние молитвы, в которых  восходящее
солнце приветствовалось подобно величественному сияющему лику Христа.
     Заутренняя была  обращением  к  Господу  за  благословением  на  дела
насущные.
     Терция, посвященная святым Августином  Духу  Святому,  совершалась  в
девять часов утра.
     Секста - в 11.30 - призывала умерить пыл человеческих страстей.
     Нона читалась про себя в три часа пополудни - в час смерти Христа.
     Потом служили вечерню.
     И завершался день ночным богослужением  -  молитвой  на  исход  души,
равно как и на отход ко сну,  выражавшей  преданность  и  смирение.  Manus
tuas,  domine,  commendo  spiritum  meum.  Redemisti  nos,  domine,  deus,
veritatis.
     В то время как  во  многих  религиозных  орденах  самобичевание  было
упразднено, в цистерцианских монастырях, как мужских, так и  женских,  оно
по-прежнему сохранялось. По крайней мере раз в неделю, а  то  и  ежедневно
монахини истязали свою плоть специальным кнутом двенадцатидюймовой  длины,
представлявшим из себя тонкий вощеный  шнур  с  шестью  завязанными  узлом
хвостами, приносившим страшные мучения. Им стегали себя по спине, бокам  и
ягодицам. Цистерцианский аббат-отшельник Бернар  из  Клерво  проповедовал:
"Тело Христа истерзано... и тела наши должны быть подобны израненному телу
Господню".
     Жизнь в монастыре была еще строже тюремной, и все  же  его  обитатели
пребывали в  состоянии  какой-то  самозабвенной  радости,  которой  им  не
доводилось  испытывать  в  миру.  Они  отреклись  от   физической   любви,
собственности, свободы выбора, но, отказавшись от всего этого, они  вместе
с тем отреклись и  от  алчности,  соперничества,  ненависти,  зависти,  от
всевозможного  гнета  и  искушений,  присущих  мирской  жизни.  В   стенах
монастыря повсюду царили мир и атмосфера неописуемой  радости  единения  с
Богом.  И  сердца  тех,  кто  жил  здесь,   были   наполнены   безмятежным
спокойствием. Если монастырь и был похож на тюрьму, то тюрьма эта  была  в
раю Божьем, добровольно выбранная теми, кто пришел сюда, чтобы остаться  и
познать счастливую вечность.


     Сестра Лючия была разбужена звоном монастырского колокола. Вздрогнув,
она открыла глаза, некоторое время не понимая,  где  находится.  Маленькая
келья, в которой она спала, была погружена в зловещий мрак. Звук  колокола
извещал о том, что было три часа утра и что начиналась ночная служба, в то
время как мир еще спал.
     "Проклятье! Эти порядки меня угробят", - подумала сестра Лючия.
     Она лежала на своей крошечной  неудобной  койке,  умирая  от  желания
закурить.  Потом  с  трудом  заставила  себя  встать.  Тяжелое  монашеское
облачение, в котором она ходила и спала, терлось о  ее  нежную  кожу,  как
наждачная бумага. Она вспомнила все свои шикарные платья,  висевшие  в  ее
квартире в Риме и в замке в Гстааде.
     Через стены кельи до сестры Лючии  доносился  легкий  шорох  шагов  и
шуршание  одежды  собиравшихся  в  коридоре  монахинь.  Небрежно  заправив
постель, она вышла в  длинный  зал,  где  уже  стояла  вереница  сестер  с
опущенными глазами. Они все медленно двинулись к часовне.
     "Они похожи на стаю глупых пингвинов", - подумала сестра  Лючия.  Она
была не в состоянии понять, почему эти женщины сознательно поставили крест
на своей жизни, отказавшись от  секса,  красивой  одежды  и  вкусной  еды.
"Какой смысл жить без всего этого? Да еще эти проклятые порядки!"
     Когда сестра  Лючия  только  пришла  в  монастырь,  преподобная  мать
сказала ей:
     - Ты должна ходить с опущенной  головой,  мелкими  шагами,  медленно,
держа руки под накидкой. Ты никогда не должна встречаться глазами ни с кем
из сестер и даже смотреть на них. Тебе не разрешается говорить.  Твои  уши
должны внимать только словам Господа.
     - Да, преподобная мать.
     В течение следующего месяца Лючия получала наставления.
     - Сюда приходят не за тем, чтобы объединяться с другими,  а  за  тем,
чтобы уединиться с Господом. Для  союза  с  Господом  необходимо  душевное
одиночество. Оно охраняется правилами безмолвия.
     - Да, преподобная мать.
     - Первое, чему ты должны научиться, - это как исправить  свою  жизнь,
отделаться от старых привычек и  мирских  интересов,  стереть  все  образы
прошлого.  Ты  должны  будешь  принести  очищающее  покаяние  и  совершить
усмирение плоти для того, чтобы изгнать из  себя  своеволие  и  себялюбие.
Одного раскаяния  в  наших  прошлых  проступках  недостаточно.  Когда  нам
открывается безграничная красота и святость Господа, мы хотим искупить  не
только наши собственные грехи, но и все грехи, когда-либо совершенные.
     - Да, святейшая.
     - Ты должна бороться с чувственностью, названной Иоанном  Крестителем
"мраком чувств".
     - Да, святейшая.
     - Монахиня живет в  безмолвии  и  одиночестве,  словно  уже  попав  в
Царство Небесное. В этом  чистом  абсолютном  безмолвии,  которого  жаждет
каждая монахиня, она может внимать безграничной тишине и познать Господа.


     В конце первого месяца жизни в монастыре Лючия приняла монашество.  В
этот день ей остригли волосы.  Эта  процедура  оставила  у  нее  тягостные
воспоминания. Стригла сама преподобная  мать-настоятельница.  Она  вызвала
Лючию к себе и жестом предложила сесть, затем зашла сзади, и, не  успевшая
сообразить,   что   происходит,   Лючия   услышала   щелканье   ножниц   и
почувствовала,  как  что-то  дергает  ее  за  волосы.  Она   начала   было
протестовать, но вдруг поняла, что это еще больше изменить  ее  внешность.
"Потом я всегда смогу их отрастить, а пока похожу  ощипанной  курицей",  -
подумала Лючия.
     Вернувшись в отведенную ей мрачную клетушку, она  сказала  про  себя:
"Это место напоминает мне змеиную нору". Пол был  дощатым.  Большую  часть
пространства занимали жесткий стул и койка. Ей страшно  хотелось  почитать
какую-нибудь газетенку.  "Найдешь  ее  здесь",  -  подумала  Лючия.  Здесь
никогда и не слышали про газеты, не говоря  уже  о  телевидении  и  радио.
Связь с внешним миром полностью отсутствовала.
     Но  больше  всего  Лючию  раздражало  противоестественное  безмолвие.
Единственным  способом  общения  были   изображаемые   руками   знаки,   и
необходимость их запоминать приводила ее  в  бешенство.  Когда  нужен  был
веник, ее учили, вытянув вперед правую  руку,  водить  ею  справа  налево,
будто подметая. Когда преподобная мать была чем-то недовольна, она  трижды
соединяла перед собой мизинцы  обеих  рук,  прижимая  остальные  пальцы  к
ладоням. Когда Лючия медленно делала  порученную  ей  работу,  преподобная
мать касалась своей правой ладонью левого плеча. Чтобы выразить Лючии свой
упрек, она начинала всеми пальцами чесать  себе  щеку  возле  правого  уха
сверху вниз. "Боже мой, - думала Лючия, - можно подумать, что у нее вши".


     Они уже дошли до часовни.  Монахини  безмолвно  молились,  но  сестра
Лючия думала о чем-то более важном, чем Бог: "Через  пару  месяцев,  когда
полиция перестанет меня искать, я сбегу из этого дурдома".
     По окончании  утренней  службы  Лючия  вместе  с  другими  монахинями
направлялась в трапезную, ежедневно тайком нарушая  установленные  правила
тем, что разглядывала их лица. Это было ее единственным  развлечением.  Ей
казалось невероятным даже думать о том, что ни одна из  сестер  не  знала,
как выглядят другие.
     Лица монахинь ее завораживали. Среди них были и старые, и молодые,  и
прелестные, и уродливые. Она не могла  понять,  почему  все  они  казались
такими счастливыми. Ее особенно  привлекли  три  лица.  Одно  принадлежало
сестре Терезе, женщине, которой на вид было за шестьдесят. Она была далеко
не красавицей, но присущая ей некая  одухотворенность  наделяла  ее  почти
сверхъестественным обаянием. Казалось, она постоянно внутренне  улыбалась,
словно знала какую-то волшебную тайну.
     Другой восхищавшей Лючию  монахиней  была  сестра  Грасиела,  женщина
потрясающей красоты, лет тридцати, со смуглой кожей, тонкими чертами  лица
и большими блестящими черными глазами.
     "Она могла бы быть кинозвездой, - думала Лючия, - но кто  она?  Зачем
она хоронит себя в этой дыре?"
     Третью, вызывавшую у  Лючии  интерес  монахиню,  -  голубоглазую,  со
светлыми бровями и ресницами - звали  сестра  Миган.  У  нее  было  свежее
открытое лицо и на вид ей было около тридцати.
     "Что она делает здесь?  Что  все  эти  женщины  делают  здесь?  Сидят
взаперти в этих стенах, в этих крохотных  клетушках,  едят  паршивую  еду,
молятся  по  восемь  часов,  занимаются  изнурительной  работой,  не  имею
возможности как следует выспаться. Должно быть, они ненормальные, все  без
исключения".
     Ее положение было несравненно лучше, потому что им всем суждено  было
торчать здесь до конца жизни, а она выберется  отсюда  через  каких-нибудь
пару месяцев. "Пусть даже через три, - думала Лючия, - лучше,  чем  здесь,
нигде не спрячешься. Глупо было бы убегать раньше времени. Через несколько
месяцев полиция перестанет меня разыскивать. Когда я сбегу отсюда и выручу
из Швейцарии свои деньги, я, может  быть,  напишу  об  этом  гиблом  месте
книгу".
     Несколько  дней  назад  преподобная  мать  послала  сестру  Лючию   в
канцелярию за какой-то бумажкой. Воспользовавшись  случаем,  Лючия  решила
взглянуть на хранившиеся там документы, и, к  несчастью,  ее  застали  "на
месте преступления".
     "Ты  принесешь  покаяние  самобичеванием",  -  показала   ей   знаком
настоятельница Бетина.
     "Да, святейшая", - тоже  знаком  ответила  ей  сестра  Лючия,  кротко
склонив голову.
     Она вернулась в свою келью, и минутами позже проходившим по  коридору
монахиням были  слышны  страшные  удары  кнута,  со  свистом  рассекавшего
воздух, повторявшиеся вновь и вновь. Они, конечно,  не  догадывались,  что
сестра Лючия хлестала постель.
     "Возможно, такое "удовольствие" и усмиряет плоть, но только не  мою",
- думала она.


     В трапезной  сорок  монахинь  рассаживались  за  два  длинных  стола.
Цистерцианская еда была исключительно вегетарианской. Мясо было запрещено,
поскольку его жаждала плоть. Задолго до рассвета  подавалась  чашечка  чая
или кофе с несколькими сухариками.  Прием  основной  пищи,  состоявшей  из
жиденького супа, горстки овощей и, время от времени, кусочка какого-нибудь
фрукта, происходил в одиннадцать часов дня.
     - Мы здесь не для  ублажения  собственной  плоти,  но  для  ублажения
Господа, - сказала преподобная мать Лючии.
     "Даже моя кошка не стала бы  есть  такой  завтрак,  -  думала  сестра
Лючия. - Я здесь  всего  два  месяца,  а  потеряла  уже  по  меньшей  мере
килограммов пять. Прямо как на курорте, придуманном Богом".
     По окончании завтрака две монахини приносили лохани для мытья  посуды
и устанавливали их на противоположных концах  стола.  Сидевшие  за  столом
сестры начинали передавать свои тарелки той сестре, возле  которой  стояла
лохань. Вымыв каждую тарелку, она  вытирала  ее  полотенцем  и  возвращала
владелице. Вода от мытья становилась темной и жирной.
     "И так они собираются прожить всю  жизнь!"  -  с  отвращением  думала
сестра Лючия. - Ну, да ладно. Не  в  моем  положении  жаловаться.  Это  уж
наверняка лучше, чем пожизненное заключение.
     За сигарету она отдала бы все,  что  угодно,  даже  свою  бессмертную
душу.


     В полукилометре от тихой обители две дюжины тщательно  отобранных  из
группы специального назначения (ГОЕ) людей во главе с  полковником  Акокой
готовились к нападению на монастырь.





     Полковник Рамон Акока обладал охотничьим чутьем. Он обожал погоню, но
глубокое внутреннее удовлетворение  он  получал  именно  от  убийства.  Он
как-то признался одному из свои друзей: "Я испытываю оргазм, когда убиваю.
Неважно кого: оленя, зайца или человека - от того,  что  отнимаешь  чью-то
жизнь, чувствуешь себя Богом".
     Акока когда-то начинал служить в военной разведке и вскоре, благодаря
своим блестящим способностям, прослыл отличным  офицером.  Он  был  умным,
бесстрашным и безжалостным и  сочетанием  этих  качеств  обратил  на  себя
внимание одного из помощников генерала Франко.
     В штаб Франко он попал в чине лейтенанта и меньше  чем  за  три  года
дослужился до полковника, что было невиданным успехом.  Его  поставили  во
главе фалангистов - особой группы, созданной для осуществления  террора  в
отношении противников Франко.
     Именно во время войны Акока был  приглашен  на  беседу  к  одному  из
членов ОПУС МУНДО.
     - Вам следует уяснить, что  мы  говорим  с  вами  с  ведома  генерала
Франко.
     - Да, сеньор.
     - Мы наблюдаем за вами, полковник. И у  нас  создалось  благоприятное
впечатление о вас.
     - Благодарю вас, сеньор.
     - Время от времени вам приходится выполнять специальные задания,  так
сказать, особо секретные. И к тому же весьма опасные.
     - Понимаю, сеньор.
     - У нас много врагов,  особенно  среди  тех,  кто  не  понимает  всей
важности выполняемой нами работы.
     - Да, сеньор.
     - Иногда эти люди нам мешают. Мы не можем этого допустить.
     - Конечно, сеньор.
     - Я полагаю, что мы можем рассчитывать на такого  человека,  как  вы,
полковник. Думаю, мы понимаем друг друга.
     - Да, сеньор. Я почту это за честь.
     - Мы бы хотели, чтобы вы оставались в армии.  Нам  это  будет  весьма
удобно. Время от времени мы будем поручать вам особые задания.
     - Благодарю вас, сеньор.
     - Вы никому не должны рассказывать о нашем разговоре.
     - Разумеется, сеньор.
     Акока нервничал, глядя на сидевшего за столом  человека.  Тот  внушал
ему какой-то непреодолимый страх.


     В разное время полковник Акока выполнил для ОПУС  МУНДО  с  полдюжины
заданий. Как ему и было сказано, все задания были  рискованными  и  "особо
секретными".
     Во время выполнения одного из них Акока познакомился с очаровательной
девушкой из прекрасной семьи. До этого времени он знал только  проституток
и лагерных шлюх,  с  которыми  Акока  обращался  презрительно  и  жестоко.
Некоторые из них, покоренные его силой, искренне влюблялись в  него,  и  с
такими он был особенно безжалостен.
     Но Сузана Серредилья принадлежала к другому миру. Ее отец  преподавал
в Мадридском университете, а мать  была  адвокатом.  В  семнадцать  лет  у
Сузаны было тело женщины и ангельской лицо мадонны. Рамон Акока никогда не
встречал  никого  похожего  на  эту   женщину-ребенка.   Ее   трогательная
беззащитность пробуждала в нем нежность,  на  которую,  казалось,  он  был
неспособен. Он безумно влюбился в нее, и по причинам,  не  ведомым  ни  ее
родителям, ни самому Акоке, она ответила ему взаимностью.
     Их медовый месяц прошел так, словно Акока до этого не знал  ни  одной
женщины. Безудержное желание обладать женщиной он  испытывал  не  раз,  но
сочетание любви и страсти было для него чем-то новым.
     Через  три  месяца  после  свадьбы  Сузана  сообщила  ему,  что   она
беременна. Это  привело  Акоку  в  неописуемый  восторг.  К  этой  радости
прибавилось и то, что его перевели служить в красивую маленькую  деревушку
Кастильбланко в Стране Басков. Это было осенью  1936  года,  когда  борьба
между республиканцами и националистами достигла особого накала.
     Однажды тихим воскресным утром Рамон Акока  со  своей  молодой  женой
пили кофе на деревенской площади. Неожиданно на  площадь  стали  стекаться
толпы баскских демонстрантов.
     -  Тебе  лучше  уйти  домой,  -  сказал  Акока.  -  Могут  возникнуть
беспорядки.
     - А ты?
     - Прошу тебя. Со мной будет все хорошо.
     Страсти накалялись.
     Рамон Акока с облегчением наблюдал, как его жена, удаляясь от  толпы,
направлялась к монастырю, расположенному на противоположном конце площади.
Но в тот момент, когда она  подошла  к  монастырю,  его  двери  неожиданно
распахнулись и оттуда, беспорядочно стреляя, выскочили вооруженные  баски.
Акока застыл в беспомощном оцепенении, видя, как его жена упала под градом
пуль. Именно в тот день он поклялся мстить баскам и церкви.
     И вот он был у стен другого монастыря, в  Авиле.  "Теперь  настал  их
черед", - решил Акока.


     В тиши монастыря в предрассветном  полумраке  сестра  Тереза,  крепко
сжав в правой руке кнут, отчаянно хлестала им  свое  тело,  чувствуя,  как
хвосты узлами впивались в кожу, в то время  как  она  безмолвно  молила  о
прощении.  Она  чуть  было  не   вскрикнула,   но,   поскольку   шум   был
непозволителен, она подавила в себе крик. "Прости мне, Господи, грехи мои.
Будь свидетелем моего наказания, какому и Ты подвергался, смотри  на  раны
на моем теле, подобные тем, что были на  Твоем.  Ниспошли  мне  страдание,
подобное Твоему".
     От боли она чуть не теряла сознание. Ударив себя еще  три  раза,  она
мучительно опустилась на койку. Истязать себя  до  крови  не  разрешалось.
Морщась от боли, причиняемой каждым движением, сестра Тереза уложила  кнут
в черный чехол и поставила его в угол,  где  он  всегда  стоял,  постоянно
напоминая о том, что за малейший грех нужно расплачиваться мучением.
     Грех сестры Терезы заключался в том, что утром она шла по коридору  с
опущенными глазами и, заворачивая за угол, налетела на сестру  Грасиелу  и
от неожиданности посмотрела ей  в  лицо.  Она  тут  же  доложила  о  своем
грехопадении  преподобной  матери  Бетине.  Осуждающе   нахмурившись,   та
показала ей знаком, что проступок заслуживает наказания: соединив  большой
и указательный пальцы сжатой в кулак правой руки, она трижды провела ей от
плеча к плечу.
     Лежа на койке, сестра Тереза была не в состоянии  изгнать  из  памяти
необыкновенно красивое лицо девушки, на которое она  случайно  посмотрела.
Она знала, что до конца своей жизни ни за что не заговорит с  ней  и  даже
вновь не взглянет на нее, так как за малейшие признаки сближения  монахинь
сурово наказывали. Они жили в атмосфере строгого морального и  физического
аскетизма, где запрещались любого рода взаимоотношения. Если двое  сестер,
работая бок о бок, казалось,  начинали  получать  удовольствие  от  своего
молчаливого общения, преподобная мать тут же разобщала их.  Сестрам  также
не разрешалось сидеть за столом рядом с одной и той же соседкой  два  раза
подряд. Церковь уклончиво называла проявление дружественного  расположения
одной  монахини   к   другой   "особой   дружбой",   наказание   следовало
незамедлительно  и  было  суровым.  Сестра  Тереза  понесла  наказание  за
нарушение этого правила.
     И вот, словно издалека, до сестры Терезы донесся колокольный звон. Он
казался ей Божьим гласом, осуждавшим ее.


     Звуки  колокола,  смешиваясь  с  неровным  скрипом  пружин   кровати,
ворвались в сновидения сестры Грасиелы, спавшей в соседней келье.  На  нее
надвигался Мавр, он был голый, она видела его восставшую мужскую плоть, он
уже протягивал к ней руки... Внезапно проснувшись, сестра Грасиела открыла
глаза, ее сердце отчаянно колотилось в  груди.  Она  испуганно  посмотрела
вокруг, но увидела, что была одна в своей крохотной келье, и  единственным
долетавшим до нее звуком был успокаивающий звон колокола.
     Сестра Грасиела опустилась на колени возле  койки.  "Благодарю  Тебя,
Господи, за избавление от прошлого. Благодарю Тебя за ту  радость,  что  я
испытываю в Свете Твоем. Даруй мне, Господи, счастье бытия лишь под Кровом
Твоим. Дай мне всецело предаться воле  Твоей  Святой.  Дай  мне  облегчить
печаль сердца Твоего".
     Поднявшись, она тщательно заправила постель и вскоре присоединилась к
веренице сестер, бесшумно двигавшихся к часовне на первую утреннюю службу.
Она чувствовала привычный запах зажженных свечей и ощущала под  обутыми  в
сандалии ногами отшлифованный временем камень.
     Когда сестра Грасиела только попала  в  монастырь,  она  не  понимала
значения сказанного ей настоятельницей: "Монахиня - это женщина,  которая,
отказываясь  от  всего,  приобретает  все".  Сестре  Грасиеле  было  тогда
четырнадцать лет. Теперь, семнадцать лет спустя, она хорошо понимала смысл
того высказывания. Именно в созерцании она все обретала, в  созерцании  ум
единился с душой. Дни были наполнены прекрасным умиротворением.
     "Благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне  забвение,  Отец  Небесный.
Благодарю Тебя за то, что Ты не оставляешь меня. Без Тебя я не  смогла  бы
совладать  со  страшным  прошлым  своим...  Благодарю  Тебя...   Благодарю
Тебя..."
     По окончании предрассветной  молитвы  монахини  возвращались  в  свои
кельи спать до восхода, до следующей службы.


     В темноте к монастырю  быстро  приближался  отряд  под  командованием
полковника Рамона Акоки. Подойдя к стенам монастыря,  Акока  сказал  своим
людям:
     - Хайме Миро и его мятежники вооружены. Действовать наверняка.
     Он посмотрел на монастырские ворота, и  на  мгновение  в  его  памяти
возник тот, другой монастырь, из которого неожиданно выскочили вооруженные
баски, и он увидел Сузану, падающую под градом пуль.
     - Миро необязательно брать живым, - сказал он.


     Сестра Миган была  разбужена  тишиной.  Это  была  необычная  тишина,
тишина, наполненная движением, стремительным порывом  воздуха  и  шелестом
тел. До  нее  донеслись  звуки,  которых  она  не  слышала  на  протяжении
пятнадцати  лет  своего  пребывания  в  монастыре.  Ее   сердце   внезапно
наполнилось предчувствием того, что произошло что-то ужасное.
     Тихо поднявшись в темноте, она открыла дверь  своей  кельи.  Не  веря
своим  глазам,  она  увидела,  что  весь  длинный  коридор  был   заполнен
мужчинами. Из кельи настоятельницы появился великан со шрамом на лице.  Он
тащил преподобную мать за руку. Миган в страхе смотрела на все  это.  "Это
кошмарный сон, - думала она. - Здесь не может быть никаких мужчин".
     - Где вы его прячете? - настойчиво спрашивал полковник Акока.
     На лице преподобной матери Бетины застыло выражение ужаса.
     - Тише! Вы в Храме Божьем. Вы оскверняете его. - Ее голос  дрожал.  -
Вы должны немедленно уйти отсюда.
     Еще сильнее сжав ей руку, полковник тряхнул ее.
     - Мне нужен Миро, сестра.
     Это был не сон.
     Начали открываться двери других келий, и оттуда появлялись монахини с
полными растерянности лицами. Жизнь в обители  не  готовила  их  к  такому
неожиданному повороту событий.
     Оттолкнув преподобную мать, полковник Акока повернулся  к  одному  из
своих главных помощников, Патрисио Арриете.
     - Обыщите здесь все. Сверху донизу.
     Люди Акоки рассыпались по монастырю, врываясь в часовню, в трапезную,
кельи, поднимая еще спящих монахинь и грубо выталкивая их по  коридорам  в
часовню. Монахини молча повиновались, даже теперь храня  данный  ими  обет
безмолвия. Это было похоже на сцену из немого кино.
     Людей Акоки переполняло чувство мести. Они все  были  фалангистами  и
слишком  хорошо  помнили,  как  церковь  отвернулась  от  них   во   время
гражданской войны, оказывая поддержку оппозиционерам,  выступавшим  против
любимого ими генерала Франко. И вот теперь им  представлялась  возможность
хоть как-то отомстить.
     Стойкость и молчание монахинь приводили их в еще большую ярость.
     Проходя мимо  одной  из  келий,  Акока  услышал  пронзительный  крик.
Заглянув туда, он увидел, что один из его людей срывал с монахини  одежду.
Он прошел мимо.


     Сестра Лючия проснулась, разбуженная громкими мужскими голосами.  Она
подскочила в панике. "Меня нашла полиция, - было первым, что она подумала.
- Надо скорее бежать отсюда". Кроме единственных ворот,  из  монастыря  не
было другого выхода.
     Вскочив на ноги,  она  выглянула  в  коридор.  Представшая  перед  ее
глазами картина поразила ее.  Коридор  был  заполнен  не  полицейскими,  а
вооруженными  людьми  в  штатском,   крушившими   столы   и   светильники,
оставлявшими повсюду после себя хаос и смятение.
     Среди всей это разрухи стояла преподобная  мать  Бетина  и  беззвучно
молилась, глядя на то, как оскверняется любимый ею монастырь. Сестра Миган
встала рядом с ней, и Лючия подошла к ним.
     - Какого чер... Что происходит? Кто это такие? - спросила Лючия.
     Это были первые произнесенные ею вслух  слова  с  тех  пор,  как  она
пришла в монастырь.
     Преподобная мать трижды сунула правую руку под  мышку,  что  означало
"прячьтесь".
     Лючия с недоумением уставилась на нее.
     - Сейчас можно говорить.  Бежим  отсюда,  ради  Христа.  Именно  ради
Христа.
     К Акоке подбежал Патрисио Арриета.
     - Мы все обыскали, полковник. Никаких следов ни Хайме  Миро,  ни  его
людей.
     - Продолжайте искать, - упрямо проговорил Акока.
     Именно тогда преподобная мать и вспомнила  о  единственном  сокровище
монастыря. Она торопливо подошла к сестре Терезе и прошептала:
     - У меня есть для тебя задание. Вынеси из трапезной золотой  крест  и
передай его монастырю в Мендавии. Ты должна унести  его  отсюда.  Торопись
же!
     Сестру Терезу била такая сильная дрожь, что тряслись  даже  фалды  ее
апостольника. Она в оцепенении уставилась на преподобную  мать.  Последние
тридцать лет своей жизни сестра Тереза провела в монастыре. И мысль о том,
что ей придется уйти из него, не укладывалась у нее в голове. Подняв руку,
она показала знаком, что не может этого сделать.
     Преподобную мать охватило отчаяние.
     - Крест не должен попасть в руки этих людей от сатаны, так что сделай
это ради Господа.
     Глаза сестры  Терезы  озарились  светом.  Она  гордо  выпрямилась  и,
показав знаком: "ради Господа", повернулась и поспешила к трапезной.
     К ним подошла сестра Грасиела, глядя в растерянности  на  творившийся
вокруг жуткий погром.
     Люди Акоки все больше зверели, круша и ломая все, что попадало им под
руку. Сам полковник одобрительно наблюдал за происходившим.
     - Не знаю, как вы, а я намерена  бежать  отсюда  ко  всем  чертям,  -
сказала Лючия, повернувшись к Миган и Грасиеле. - Вы идете?
     Они остолбенело смотрели на нее, не в состоянии что-либо ответить.
     К ним  торопливо  семенила  сестра  Тереза,  держа  в  руках  что-то,
завернутое в кусок  холста.  Люди  Акоки  продолжали  сгонять  монахинь  в
трапезную.
     - Пошли, - сказала Лючия.
     Немного помедлив, сестры Тереза,  Миган  и  Грасиела  последовали  за
Лючией к огромной  входной  двери.  Завернув  за  угол  в  конце  длинного
коридора, они увидели, что она была проломлена.
     Неожиданно перед ними появился один из людей полковника.
     - Вы далеко, дамы? Назад. Мои друзья имеют на вас определенные виды.
     - У нас есть для тебя подарок, - не растерялась Лючия.
     Улыбнувшись, она подняла один из тяжелых металлических  подсвечников,
стоявших вдоль столов в прихожей. Мужчина озадаченно посмотрел на нее.
     - А что с ним делать?
     - А вот что.
     Лючия с размаху ударила его канделябром по голове, и он без  сознания
рухнул на пол. Три монахини в ужасе наблюдали за этим.
     - Шевелитесь! - сказала им Лючия.
     И вскоре Лючия, Миган, Грасиела и Тереза, миновав монастырский  двор,
уже выходили из ворот монастыря в звездную ночь.
     Лючия остановилась.
     - Теперь я вас покидаю. Вас будут искать, так что  вы  лучше  уходите
отсюда.
     Повернувшись,  она  направилась  к  возвышавшимся  в   отдалении   за
монастырем горам. "Я спрячусь там и подожду, пока им не надоест искать,  а
потом отправлюсь в Швейцарию. Надо же было  такому  случиться.  Эти  скоты
разрушили укромное для меня местечко".
     Забравшись немного повыше, она  оглянулась.  Оттуда  ей  хорошо  были
видны три сестры. Невероятно, но они все  еще  стояли  у  ворот  монастыря
тремя черными изваяниями. "Ради Бога, - подумала  она,  -  убирайтесь  же,
черт возьми, оттуда, пока вас не схватили. Быстрее!"


     Они  были  не  в  силах  сдвинуться  с  места.  За  долгие  годы   их
мироощущение, казалось, было окончательно парализовано; они никак не могли
взять в толк, что с ними происходит, и упорно продолжали смотреть себе под
ноги. Они были настолько потрясены,  что  ничего  не  соображали.  Проведя
столько времени в стенах Божьей обители, в изоляции от  внешнего  мира,  и
оказавшись вдруг вне ее спасительных стен,  они  испытывали  теперь  полно
смятение чувств и панику. Они не имели понятия, куда им идти и что делать.
В стенах монастыря их жизнь была подчинена давно  установленному  порядку.
Их кормили, одевали, говорили, чем заниматься. Они жили по уставу. И вдруг
этого устава не стало. Что Богу  угодно  от  них?  Что  Он  задумал?  Они,
сжавшись, стояли вместе, не решаясь ни заговорить, ни  взглянуть  друг  на
друга.
     Сестра Тереза робко указала  на  видневшиеся  вдалеке  огни  Авилы  и
подала знак: "Туда". Они нерешительно двинулись по направлению к городу.
     "Да нет же, идиотки! - подумала Лючия, наблюдая за ними с возвышения.
- Вас же в первую очередь будут искать там. Ну это уж ваше  дело.  У  меня
хватает своих забот". Она некоторое время смотрела, как они  шли  к  своей
гибели, на верную смерть. "Проклятье!"
     Она торопливо спустилась и, спотыкаясь о камни, побежала за ними,  ее
тяжелое облачение мешало ей двигаться.
     - Подождите, - крикнула она. - Стойте!
     Сестры остановились и повернулись. Задыхаясь, Лючия подбежала к ним.
     - Вы не туда идете. Прежде всего они будут искать вас в  городе.  Вам
надо спрятаться в каком-нибудь другом месте.
     Три сестры молча смотрели на нее.
     - В горы, - сказала Лючия, теряя терпение. - Надо идти в горы.  Идите
за мной.
     Она повернулась и вновь  пошла  к  горам.  Помедлив,  сестры  гуськом
потянулись за ней.
     Время от времени Лючия оглядывалась,  чтобы  убедиться,  что  они  не
отстали. "И что я лезу не в свое дело?  -  думала  она.  -  Я  не  обязана
заботиться о них. Вместе идти опаснее". Она продолжала подниматься в горы,
стараясь держать их в поле зрения.
     Для сестер  это  было  тяжелым  испытанием,  и,  когда  они  начинали
отставать, Лючия  останавливалась,  дожидаясь  их.  "Я  отделаюсь  от  них
утром".
     - Давайте быстрее! - крикнула она им.


     Обыск монастыря закончился.  Ошалевших,  в  изорванной  окровавленной
одежде монахинь согнали всех  в  одно  место  и  посадили  в  фургоны  без
опознавательных знаков.
     - Отвезите их в Мадрид в мой штаб,  -  приказал  полковник  Акока.  -
Держите их в изоляции.
     - По обвинению в?..
     - ...пособничестве террористам.
     - Слушаюсь, полковник, - сказал Патрисио Арриета и, немного помедлив,
добавил: - Четыре монахини исчезли.
     Глаза полковника Акоки сузились.
     - Найдите их!


     Полковник   Акока   самолетом   вернулся   в   Мадрид    и    доложил
премьер-министру:
     - Хайме Миро удалось скрыться прежде, чем мы добрались до монастыря.
     - Да, я уже слышал, - кивнул премьер-министр Мартинес.
     Он с самого начала не сомневался, что Хайме Миро  никогда  там  и  не
был. Полковник Акока  становился  все  более  опасен.  Жестокий  налет  на
монастырь вызвал бурю протеста.
     - В связи со случившимся я подвергаюсь нападкам со стороны прессы,  -
сказал премьер-министр, тщательно подбирая слова.
     - Газеты делают из этого террориста героя, - ответил Акока с каменным
лицом. - Нельзя допускать, чтобы они оказывали на нас давление.
     - Он ставит правительство в весьма затруднительное положение. Да  еще
эти четыре монахини... если они заговорят...
     - Не беспокойтесь. Они далеко не уйдут. Я поймаю их и найду Миро.
     Премьер-министр для себя уже решил, что больше не может рисковать.
     - Полковник, я хочу, чтобы вы  лично  позаботились  о  том,  чтобы  с
тридцатью шестью  монахинями,  которых  вы  держите  под  стражей,  хорошо
обращались. И я отдаю приказ о подключении армии к поискам Миро  и  других
мятежников. Вы будете работать совместно с полковником Состело.
     Последовала долгая напряженная пауза.
     - Кто из нас будет руководить операцией? - спросил Акока,  пристально
глядя на собеседника ледяными глазами.
     Премьер-министру стало не по себе.
     - Вы, разумеется.


     Занимался рассвет; Лючия  и  трое  сестер,  продолжая  свой  путь  на
северо-восток, уходили все дальше и от Авилы и монастыря в горы. Привыкшие
к тишине монахини двигались почти бесшумно. Единственными  сопровождавшими
их звуками были шорох одежд, побрякивание четок, хруст случайно  сломанной
ветки и их дыхание, становившееся более прерывистым по мере того, как  они
забирались все выше и выше.
     Добравшись до  плато  Гвадарамских  гор,  они  пошли  по  проселочной
дороге, по обеим сторонам которой тянулись каменные стены.  Они  шли  мимо
полей, на которых паслись козы и овцы. К рассвету, пройдя несколько  миль,
они оказались  в  лесистой  местности  неподалеку  от  маленького  городка
Вильякастин.
     "Здесь я с ними и расстанусь, - решила Лючия. - Теперь  пусть  о  них
позаботится их Бог. Обо мне Он уже позаботился. Попробуй  теперь  доберись
до Швейцарии. Ни денег, ни паспорта, да еще этот похоронный наряд.  Теперь
этим людям уже известно, что мы сбежали. И они будут  искать  нас  до  тех
пор, пока не найдут. Чем скорее я отделаюсь от этой компании, тем лучше".
     Но в этот момент произошло нечто такое,  что  заставило  ее  изменить
свои планы.
     Пробираясь сквозь деревья,  сестра  Тереза  споткнулась,  и  сверток,
который она так бережно несла,  упал  на  землю.  Что-то  выскользнуло  из
развернувшегося холста, и в  лучах  восходящего  солнца  перед  изумленной
Лючией засверкал большой, искусно сделанный золотой крест.
     "Это же чистое  золото,  -  подумала  Лючия.  -  Бог  все-таки  решил
позаботиться обо мне. Этот крест - манна небесная. Самая настоящая  манна.
Вот он - мой билет в Швейцарию".
     Лючия наблюдала за тем, как  сестра  Тереза,  подняв  крест,  бережно
завернула его в холст. Она мысленно улыбнулась. Забрать его представлялось
ей делом несложным. Эти монахини сделают все, что она им скажет.


     Авила была охвачена волнением.  Известие  о  нападении  на  монастырь
быстро разлетелось по всему городу, и для встречи с полковником Акокой был
выбран отец Беррендо. Священнику было за семьдесят, его обманчиво  хрупкая
внешность скрывала необыкновенную внутреннюю силу. Для своих  прихожан  он
был добрым и отзывчивым пастырем. Но теперь его  переполняло  справедливое
негодование.
     Священника продержали около часа в  приемной,  прежде  чем  ему  было
дозволено предстать перед полковником Акокой.
     - Вы со своими людьми напали на монастырь без малейшего на то повода,
- заявил без предисловий отец Беррендо. - Это было чистым безумием.
     - Мы просто выполняли свой долг, - отрезал полковник. -  В  монастыре
скрывался Хайме Миро со своей бандой убийц, так что сестры сами  виноваты.
Мы задержали их для допроса.
     - Вы нашли в монастыре Хайме Миро? - гневно спросил священник.
     - Нет. Ему со своими людьми удалось скрыться  до  нашего  прихода,  -
спокойно ответил полковник Акока. - Но мы найдем их и покараем.
     "Я покараю", - свирепо подумал полковник.





     Монахини  продвигались  медленно.   Их   одеяние   было   совсем   не
приспособлено для подобных  прогулок  по  пересеченной  местности.  Тонкие
подошвы их сандалий плохо защищали ноги от камней,  и  их  одежда  за  все
цеплялась. Сестра Тереза даже не могла читать  молитвы,  перебирая  четки.
Обеими руками ей приходилось удерживать ветки, чтобы они  не  хлестали  по
лицу.
     При свете дня вынужденная свобода казалась им  еще  ужаснее.  Господь
выгнал сестер из своего рая в незнакомый пугающий мир и  лишил  их  своего
покровительства, с упованием на которое  они  жили  столько  времени.  Они
оказались в неведомой стране, не имея ни  карты,  ни  компаса.  Стен,  так
долго защищавших их от бед и несчастий, вдруг не стало, и они  чувствовали
себя голыми и беззащитными. Повсюду таилась опасность, и у них  больше  не
было убежища. Они были изгоями. Непривычные картины  природы  и  звуки  ее
жизни поражали их. Сестры впервые в жизни видели насекомых,  жаркое  синее
небо, слышали пение птиц. Наряду с этим было и еще  что-то,  вызывавшее  у
них беспокойство.
     Оказавшись за стенами монастыря, Тереза, Грасиела  и  Миган  поначалу
старательно  избегали  смотреть  друг  на  друга,  инстинктивно   соблюдая
привычные правила. Но теперь каждая из них  ловила  себя  на  том,  что  с
интересом изучает лица других. К тому же обнаружилось, что после  стольких
лет молчания они почти разучились говорить, их речь была неуверенной и они
произносили слова, запинаясь, словно осваивая что-то новое  и  незнакомое.
Они не узнавали своих собственных голосов. Только Лючии ничего не  мешало,
она казалась  уверенной  в  себе,  и  сестры  невольно  положились  на  ее
лидерство.
     - Неплохо было бы уже и познакомиться, - сказала Лючия. - Я -  сестра
Лючия.
     После некоторого замешательства робко представилась Грасиела:
     - Я - сестра Грасиела.
     "Темноволосая ослепительная красавица".
     - Я - сестра Миган.
     "Самая старшая из нас. Сколько ей? Пятьдесят? Шестьдесят?"
     Они лежали в лесу, неподалеку от деревни, отдыхая,  и  Лючия  думала:
"Они, как птенцы, выпавшие из гнезда. Одни не выживут. Ну что ж, плохи  их
дела. А я с этим крестом отправлюсь в Швейцарию".
     Подойдя к краю опушки, на которой они лежали, она  посмотрела  сквозь
деревья вниз на маленький городок. По улице ходили какие-то люди, но  тех,
что напали на монастырь, среди них не было. "Сейчас, - подумала  Лючия.  -
Надо не упустить момент".
     Она повернулась к остальным.
     - Я пойду в город, попытаюсь найти  что-нибудь  поесть.  А  вы  ждите
здесь. - И, кивнув Терезе, добавила: - Ты пойдешь со мной.
     Сестра Тереза была  в  некотором  замешательстве.  Тридцать  лет  она
выполняла указания только преподобной матери Бетины, и  вдруг  теперь  она
должна подчиняться этой сестре. "Как бы там ни было, на все воля Божья,  -
подумала сестра Тереза. - Он выбрал ее помочь нам,  ее  устами  говорит  с
нами Господь".
     - Я должна как можно скорее передать этот крест монастырю в Мендавии.
     - Конечно. Вот мы спустимся и спросим, куда нам идти.
     И они вдвоем стали спускаться с горы в сторону городка.
     Лючия зорко поглядывала по сторонам, чтобы  не  пропустить  малейшего
признака опасности. Но все было спокойно.
     "Это будет несложно", - думала Лючия.
     Они были уже на окраине города, который, судя по указателю, назывался
Вильякастин. Перед ними была  главная  улица,  левее  начинался  маленький
пустынный переулок.
     "Хорошо, - подумала Лючия. - Никто  и  не  увидит  того,  что  сейчас
произойдет".
     Лючия свернула в переулок.
     - Пойдем здесь. Меньше вероятности, что нас увидят.
     Кивнув, сестра Тереза послушно  последовала  за  ней.  Теперь  задача
состояла в том, чтобы отнять у нее крест.
     "Я могла бы его вырвать у нее и убежать, - думала  Лючия,  -  но  она
наверняка поднимет крик и привлечет внимание. Нет, надо подумать, как  все
сделать тихо".
     Перед ней с дерева упал сук; помедлив, Лючия  наклонилась  и  подняла
его. Он был довольно тяжелый. "Прекрасно". Она подождала сестру Терезу.
     - Сестра Тереза...
     Монахиня повернулась и посмотрела на нее, и в тот момент, когда Лючия
уже готова была занести свою палку, откуда-то раздался мужской голос:
     - Да хранит вас Господь, сестры.
     Резко повернувшись, Лючия приготовилась бежать. Стоявший  перед  ними
мужчина был одет в длинную коричневую монашескую  сутану  с  капюшоном  на
голове. Он был высокий и тощий, и, что больше всего удивило Лючию, на  его
худом, с орлиным носом, лице  застыло  выражение  святой  невинности.  Его
глаза, казалось, светились теплым внутренним светом,  голос  был  тихим  и
добрым.
     - Я - монах Мигель Каррильо.
     Мысли Лючии работали с молниеносной быстротой.  Ее  изначальный  план
был сорван. Но у нее неожиданно возник другой, лучший.
     - Слава Богу, что мы встретили вас, - сказала Лючия.
     Этот человек поможет ей скрыться. Он узнает, как ей проще всего будет
выбраться из Испании.
     - Мы из цистерцианского монастыря, что недалеко от  Авилы,  -  начала
она. - Прошлой ночью на монастырь напали какие-то люди.  Они  увезли  всех
монахинь. Нам четверым удалось бежать.
     Монах ответил голосом, полным негодования:
     - Я из монастыря Сан-Хенерро, где провел последние двадцать  лет.  Мы
подверглись нападению позапрошлой ночью, - он вздохнул. - Судьба всех  чад
Господних в Его руках, но должен признать,  что  не  понимаю,  какой  путь
Всевышний уготовил нам на этот раз.
     - Эти люди нас ищут, - сказала Лючия.  -  Нам  необходимо  как  можно
скорее выбраться из Испании. Вы знаете, как это сделать?
     - Я думаю, что смогу помочь вам, сестра, - мило улыбнувшись,  ответил
брат Каррильо. - Господь свел нас вместе. Отведи меня к остальным.
     И через несколько минут Лючия представила монаха сестрам:
     - Это брат Каррильо, - сказала она. - Он провел в монастыре  двадцать
лет. Он пришел, чтобы помочь нам.
     Сестры по-разному  отреагировали  на  появление  брата.  Грасиела  не
осмеливалась поднять на него глаза; Миган поглядывала на него с интересом;
а сестра Тереза отнеслась к нему как к Божьему посланнику, который поможет
им добраться до монастыря в Мендавии.
     - Те, что напали на монастырь, наверняка разыскивают  вас,  -  сказал
брат Каррильо. - Но они ищут четырех монахинь, поэтому, в первую  очередь,
вы должны переодеться.
     - Но нам не во что переодеваться, - заметила Миган.
     Брат Каррильо ответил ей блаженной улыбкой.
     - Господь располагает большим гардеробом. Не беспокойся, дитя мое. Он
поможет. Вернемся в город.


     Было два час пополудни, время сиесты. Брат Каррильо  в  сопровождении
четырех сестер шел по главной улице города, готовый в любую минуту  помочь
сестрам скрыться при первых признаках погони. Магазины  были  закрыты,  но
бары и рестораны  продолжали  работать,  и  оттуда  доносилась  незнакомая
музыка, полная громких и резких звуков.
     Брат Каррильо обратил внимание на выражение лица сестры Терезы.
     - Это рок-н-ролл, - сказал он. -  Он  сейчас  очень  популярен  среди
молодежи.
     Две молодые женщины, стоявшие возле одного из  баров,  уставились  на
проходивших мимо монахинь. Монахини тоже смотрели на них широко раскрытыми
глазами, удивляясь  их  странным  нарядам.  На  одной  из  них  была  юбка
настолько короткая,  что  едва  прикрывала  бедра,  на  другой  была  юбка
подлиннее,  но  с  разрезами  до  бедер.  Обе  были  в  обтягивающих  тело
трикотажных майках без рукавов.
     "Они же почти голые", - ужаснулась про себя сестра Тереза.
     В дверях стоял мужчина в  свитере  с  высоким  горлом,  в  непонятном
пиджаке без воротника и с кулоном на шее.
     В нос монахиням ударили незнакомые запахи виски и табачного дыма.
     Миган вдруг остановилась, глядя на противоположную сторону улицы.
     - Что такое? Что случилось? - обернувшись, спросил брат Каррильо.
     Миган смотрела на женщину с ребенком. Сколько же  лет  прошло  с  тех
пор, как она в последний раз видела младенца или вообще ребенка? Это  было
в сиротском приюте четырнадцать лет назад. От этого внезапного  потрясения
Миган вдруг осознала, насколько она была оторвана от внешнего мира.
     Сестра Тереза тоже смотрела на  младенца,  но  она  думала  о  чем-то
своем: "Это малышка Моник". Ребенок на другой стороне  улицы  плакал.  "Он
плачет потому, что я его бросила. Нет, это  невозможно.  Ведь  прошло  уже
тридцать лет". Сестра Тереза отвернулась, плач ребенка все еще звучал в ее
ушах. Они двинулись дальше.
     Они миновали кинотеатр. На афише было написано: "Три любовника", и на
расклеенных фотографиях полуголые женщины  обнимали  по  пояс  обнаженного
мужчину.
     - Господи! Да они же почти голые! - воскликнула сестра Тереза.
     Брат Каррильо нахмурился.
     -  Просто  возмутительно,  что  сейчас   разрешается   показывать   в
кинотеатрах. Этот фильм - настоящая порнография. Все самое  сокровенное  и
интимное выставлено на всеобщее обозрение. Это превращает детей  Божьих  в
животных.
     Они прошли мимо хозяйственного магазина,  парикмахерской,  цветочного
магазина, кондитерской; все было закрыто на  время  сиесты,  и  у  каждого
магазина сестры останавливались и глазели на витрины, заполненные когда-то
знакомыми и давно забытыми предметами.
     Когда они подошли к магазину женской одежды, брат Каррильо  остановил
их.
     Шторы на окнах были опущены, и  на  входной  двери  висела  табличка:
"Закрыто".
     - Подождите меня здесь, пожалуйста.
     Четыре женщины смотрели, как он, завернув за угол, скрылся  из  виду.
Они недоуменно переглянулись. Куда он отправился, вернется ли?
     Через несколько минут они услышали, как дверь магазина  открылась,  и
на пороге показался улыбающийся брат Каррильо. Он пригласил их войти.
     - Скорее.
     Когда они были уже в магазине и монах закрыл дверь, Лючия спросила:
     - Как тебе удалось?..
     - Господь создал много разных дверей, чтобы в них входили, - серьезно
ответил брат.
     Но в его  голосе  слышалось  какое-то  озорство,  вызвавшее  у  Миган
невольную улыбку.
     Сестры словно завороженные оглядывались вокруг. Магазин напоминал  им
рог изобилия, пестря  платьями  и  свитерами,  бюстгальтерами  и  чулками,
туфлями на высоких каблуках и болеро - вещами, которых они  не  видели  на
протяжении многих лет. Их фасоны казались такими необычными.  Магазин  был
полон  кошелечков,  шарфиков,  пудрениц  и  блузок.  Женщины   застыли   в
изумлении.
     - Нам надо поторопиться, - напомнил о себе брат Каррильо, - мы должны
уйти отсюда прежде, чем магазин откроется  после  сиесты.  Выбирайте  сами
все, что вам подходит.
     "Слава Богу, я наконец опять смогу одеться как женщина",  -  подумала
Лючия. Она подошла к стойке с платьями и начала их перебирать. Она выбрала
себе бежевую юбку и в тон ей коричневую  блузку.  "Это,  конечно,  не  Бог
весть что, но пока сойдет". Подобрав себе трусики,  бюстгальтер  и  мягкие
ботиночки, она зашла  за  вешалку,  разделась  и  через  несколько  минут,
полностью одетая, была уже готова идти.
     Остальные медленно выбирали себе наряды.
     Грасиела остановилась на белом хлопчатобумажном платье, оттенявшем ее
черные волосы и смуглую кожу, и сандалиях.
     Миган нашла себе синее платье чуть ниже колен с рисунком и  туфли  на
низком каблуке.
     Труднее всего пришлось сестре Терезе. Изобилие и разнообразие слишком
ошеломили ее. Вокруг было столько шелка, фланели, твида, кожи, в  клеточку
и полосочку, всех цветов. И вся одежда  казалась  ей  какой-то  "куцей"  -
именно это слово пришло ей на ум. Последние  тридцать  лет  она  пристойно
проходила в массивном одеянии, вполне соответствовавшем ее образу жизни  и
мыслям. И вот теперь ей предлагали  снять  его  и  нацепить  на  себя  эти
непристойные  наряды.  Наконец  она  разыскала  самую   длинную   юбку   и
хлопчатобумажную блузку с длинными рукавами и высоким воротником-стойкой.
     -  Быстрее,  сестры,  -  торопил  брат  Каррильо.  -  Раздевайтесь  и
переодевайтесь.
     Они смущенно переглянулись.
     - Я, конечно, подожду в офисе.
     Он удалился в глубь магазина.
     Сестры начали раздеваться, мучительно  страдая  от  присутствия  друг
друга.
     Войдя в офис, брат Каррильо подставил стул и,  взобравшись  на  него,
стал через окошко разглядывать раздевавшихся сестер. "С какой из  них  мне
начать?" - думал он при этом.
     Мигель Каррильо начал  свою  воровскую  карьеру  еще  в  десятилетнем
возрасте.  Природа  наделила  его  светлыми  вьющимися  волосами  и  лицом
херувима, что оказывало ему неоценимую помощь в избранной им профессии. Он
начинал карманником и мелким магазинным воришкой, но с возрастом  расширил
рамки своей деятельности и  занялся  грабежом  пьяных  и  обманом  богатых
женщин. Благодаря  своему  необыкновенному  обаянию,  он  добился  больших
успехов, придумав  несколько  оригинальных  способов  мошенничества,  один
хитроумнее другого. Но, к несчастью, последняя затея вышла ему боком.
     Выдавая себя за монаха из отдаленного монастыря,  Каррильо  ходил  по
церквам и просил там пристанища на ночь, в чем ему никогда не  отказывали.
Однако утром, когда священник открывал двери церкви, оказывалось, что  все
ценности исчезли вместе с благообразным монахом.
     И вдруг удача изменила ему. Два дня назад в Бехаре, маленьком городке
неподалеку от Авилы, неожиданно вернувшийся  в  церковь  священник  застал
Мигеля  Каррильо  на  месте  преступления.  Священник   оказался   крепким
здоровяком. Повалив Каррильо на пол, он заявил, что собирается  сдать  его
полиции. Рядом оказался упавший на пол тяжелый серебряный потир, и  подняв
его, Каррильо ударил им священника. То ли потир был слишком тяжелым, то ли
череп священника слишком хрупким, но священник свалился  замертво.  Мигель
Каррильо в панике бежал с единственным  желанием  унести  ноги  как  можно
дальше от места преступления. Оказавшись в Авиле,  он  услышал  историю  о
нападении на монастырь секретной ГОЕ во главе с полковником  Акокой.  Сама
судьба свела Каррильо с четырьмя монахинями-беглянками.
     И вот сейчас, предвкушая удовольствие, он разглядывал  их  обнаженные
тела и думал: "Похоже, наклевывается  хорошенькое  дельце.  Раз  полковник
Акока разыскивает этих сестер, то он, вероятно, выложит за них кругленькую
сумму. Сначала я с ними позабавлюсь, а потом сдам Акоке".
     За исключением  уже  одетой  Лючии  женщины  были  абсолютно  голыми.
Каррильо смотрел, как сестры неуклюже примеряли новое  белье.  Натянув  на
себя одежду,  они  неловко  застегивали  непривычные  пуговицы  и  молнии,
торопясь поскорее уйти, пока их там не застали.
     "Пора за работу", - радостно подумал Каррильо. Он  слез  со  стула  и
вышел в зал магазина. Подойдя к женщинам, он  одобрительно  оглядел  их  и
сказал:
     - Замечательно. Ни один человек  в  мире  не  сказал  бы,  что  вы  -
монахини. Я бы еще предложил вам накинуть на головы шарфики. Выбрав каждой
из них по одному, он смотрел, как они повязали их.
     Мигель Каррильо уже решил для себя, что первой будет  Грасиела.  Она,
без сомнения, была одной из самых красивых женщин, которых  он  когда-либо
встречал. А какое у нее тело! "Как можно было так бездарно держать  его  в
заточении? Я покажу ей, что с ним надо делать".
     - Вы наверняка голодны, - сказал он,  обращаясь  к  Лючии,  Терезе  и
Миган. - Я предлагаю вам пойти в кафе, мимо которого мы шли,  и  подождать
нас там. Я схожу в церковь и займу у священника немного денег,  чтобы  нам
поесть. А тебя, сестра, - сказал он, повернувшись к Грасиеле,  -  я  прошу
пойти со мной и рассказать священнику, что произошло в монастыре.
     - Я... хорошо.
     - Мы скоро к вам присоединимся, - сказал Каррильо остальным. -  Я  бы
посоветовал вам выйти через заднюю дверь.
     Он подождал, пока Тереза, Лючия и Миган вышли из  магазина.  Услышав,
как за ними закрылась дверь, он повернулся к Грасиеле. "Она потрясающая, -
подумал он. - Может, мне стоит взять ее с собой, попробовать  приобщить  к
делу. Она могла бы здорово помочь".
     Грасиела смотрела на него.
     - Я готова.
     - Не совсем.
     Каррильо сделал вид, что рассматривает ее одежду.
     - Нет, боюсь, что это не пойдет.  Это  платье  совсем  не  для  тебя.
Снимай.
     - Но почему?
     - Оно плохо сидит, - не моргнув глазом, ответил Каррильо. -  На  тебя
тут же обратят внимание, а тебе это ни к чему.
     Помедлив, она зашла за вешалку.
     - Поторопись, у нас мало времени.
     Грасиела неловко стянула через голову платье. Она была в  трусиках  и
бюстгальтере, когда неожиданно появился Каррильо.
     - Снимай все, - сказал он хриплым голосом.
     Грасиела уставилась на него.
     - Что? Нет! - закричала она. - Я... я не могу. Прошу вас... Я...
     Каррильо приблизился к ней.
     - Я помогу тебе, сестра.
     Протянув руки, он стал срывать с нее белье.
     - Нет! - закричала она. - Не смей! Прекрати!
     Каррильо оскалился в улыбке.
     - Мы только начинаем, дорогуша. Тебе это понравится.
     Его сильные руки обхватили ее, и, повалив ее на пол, он  задрал  свою
рясу.
     В голове Грасиелы все помутилось, словно опустился занавес.  Это  был
Мавр, он пытался проникнуть в нее, в самые глубины ее  тела,  она  слышала
визгливый крик своей матери. "Нет, только не это, - в ужасе подумала  она.
- Не надо... Только не это..."
     Она  яростно  сопротивлялась,  отбиваясь  от   Каррильо   и   пытаясь
подняться.
     - Черт бы тебя побрал, - крикнул он.
     Он ударил ее кулаком в лицо, Грасиела опять упала, и все  закружилось
у нее перед глазами. Ей казалось, что она стремительно  уносится  назад  в
прошлое.
     Назад... В прошлое...





     Ей было пять лет.  Ее  самые  ранние  воспоминания  были  связаны  со
множеством обнаженных незнакомых мужчин, сменявших друг друга в постели ее
матери.
     - Они - твои дяди, - объяснила ей мать. - Ты должна относиться к  ним
с уважением.
     Все они были грубыми, вульгарными и совсем  не  страдали  от  избытка
нежности. Они оставались на ночь, на неделю,  на  месяц,  потом  исчезали.
После ухода одного Долорес Пиньеро тут же подыскивала себе другого.
     В молодости Долорес Пиньеро была красавицей, и Грасиела  унаследовала
внешность своей матери. Еще будучи ребенком, Грасиела  привлекала  к  себе
внимание своим красивым лицом с высокими скулами, смуглой  гладкой  кожей,
блестящими черными волосами и длинными густыми  ресницами.  Ее  прекрасное
тело обещало стать еще более соблазнительным.
     С  годами  Долорес  Пиньеро  располнела,  неумолимое  время   сделало
обрюзгшим ее некогда  прелестное  лицо.  Уже  не  будучи  красавицей,  она
по-прежнему оставалась доступной и слыла  страстной  любовницей.  Любовное
ремесло было единственным, в чем она преуспела,  и  она  пользовалась  им,
ублажая мужчин, пытаясь привязать их к себе  в  надежде  купить  любовь  в
обмен на свое тело. Она едва зарабатывала себе на жизнь шитьем,  поскольку
была посредственной портнихой и ее услугами в городке пользовались лишь те
женщины, которые не могли позволить себе ничего лучшего.
     Долорес Пиньеро была жестока по отношению к своей дочери, потому  что
та  постоянно  напоминала  ей  о  единственном  человеке,   которого   она
когда-либо любила. Отцом Грасиелы был молодой красивый механик,  сделавший
предложение прекрасной Долорес, и та охотно позволила ему соблазнить себя.
Но, когда она сообщила ему о  том,  что  беременна,  он  скрылся,  оставив
Долорес вымещать злобу на его потомстве.
     У Долорес был скверный нрав, и она обрушила свою  месть  на  ребенка.
Стоило Грасиеле чем-то ей не угодить, как мать тут же набрасывалась на нее
с криком: "Ты такая же бестолочь, как и твой отец!"
     Ребенку некуда  было  деться  от  нескончаемых  побоев  и  постоянных
воплей. Просыпаясь по утрам, Грасиела молилась: "Прошу Тебя, Боже,  сделай
так, чтобы мама меня сегодня не била. Сделай так, Господи,  чтобы  у  мамы
сегодня было хорошее настроение. Боже, как  я  хочу,  чтобы  мама  сегодня
сказала, что любит меня".
     Если мать не ругала Грасиелу, то она просто не замечала ее.  Грасиела
сама себе готовила  еду  и  следила  за  своей  одеждой.  Приготовив  себе
завтрак, она брала его в школу  и  говорила  учителю:  "Сегодня  моя  мама
испекла мне пирожки. Она знает, как я люблю  пирожки  с  мясом".  Или:  "Я
порвала платье, но мама его зашила.  Она  с  удовольствием  все  для  меня
делает". Или: "Завтра мы с мамой пойдем в кино".
     Сердце учителя  разрывалось  от  жалости.  Лас-Навас-дель-Маркес  был
маленьким городком в часе езды от Авилы, и там, как  это  бывает  во  всех
городишках,  все  про  всех  все  знали.  Образ  жизни   Долорес   Пиньеро
подвергался всеобщему осуждению, и это сказывалось на Грасиеле. Матери  не
разрешали своим детям играть с девочкой,  чтобы  оградить  их  от  дурного
влияния. Грасиела ходила в школу, расположенную на Пласолета дель  Кристо,
но у нее не было ни друзей, ни подруг. Она была одной из  самых  способных
учениц в школе, но имела плохие оценки. Ей  было  трудно  сосредоточиться,
потому что она постоянно чувствовала себя усталой.
     "Ты должна раньше ложиться спать, Грасиела, - говорил ей  учитель.  -
Тебе нужен  полноценный  отдых,  чтобы  ты  могла  как  следует  выполнять
домашние задания".
     Но причина ее  усталости  была  совсем  не  в  том,  что  она  поздно
ложилась.  Грасиела  жила  со  своей  матерью  в  маленькой  двухкомнатной
квартире. Девочка спала на кушетке в  крошечной  комнатке,  отделенной  от
спальни лишь тонкой  старой  занавеской.  Как  могла  Грасиела  рассказать
учителю о непристойных звуках, будивших ее среди ночи  и  не  дававших  ей
потом уснуть?  Она  лежала  и  слушала,  как  мать  занимается  любовью  с
очередным мужчиной, оказавшимся в ее постели.
     Когда  Грасиела  приносила  домой  свой  табель  успеваемости,   мать
начинала кричать: "Я так и знала, что ты принесешь такие ужасные оценки, а
знаешь,  почему  у  тебя  такие  плохие  оценки?  Потому  что  ты   глупа.
Бестолочь!"
     И Грасиела верила этому и изо всех сил сдерживала слезы.


     Днем после занятий Грасиела, предоставленная самой  себе,  бродила  в
одиночестве по узким извилистым улочкам,  вдоль  которых  росли  акации  и
платаны, мимо белых каменных домиков, где  любящие  отцы  жили  со  своими
семьями. У Грасиелы было много друзей, но все они жили в  ее  воображении:
красивые девочки и мальчики, приглашавшие ее на праздники, где ее  угощали
чудесными пирогами и мороженым.  Ее  воображаемые  друзья  были  милыми  и
добрыми, и все они считали ее очень умной и хорошей. Когда матери не было,
Грасиела подолгу разговаривала с ними.
     "Ты не поможешь мне сделать домашнее задание,  Грасиела?  Я  не  умею
решать задачи, а у тебя так хорошо получается".
     "Что мы будем делать сегодня вечером, Грасиела? Можно было бы пойти в
кино или погулять по городу и выпить кока-колы".
     "Твоя мама отпустит тебя к  нам  пообедать,  Грасиела?  У  нас  будет
плов".
     "Боюсь, что нет. Маме всегда очень одиноко без меня. Ведь кроме  меня
у нее никого нет".
     По воскресеньям Грасиела вставала рано и, стараясь одеться как  можно
тише, чтобы не разбудить мать и очередного "дядю"  в  ее  постели,  шла  в
церковь Сан-Хуан Баутиста, где отец Перес  рассказывал  о  радостях  жизни
после смерти, о  сказочной  жизни  в  Царстве  Христа;  и  Грасиела  хотел
поскорее умереть, чтобы встретиться с Богом.


     Отец Перес отличался приятной внешностью,  ему  было  немногим  более
сорока. Приехав в Лас-Навас-дель-Маркес несколько лет назад, он  одинаково
участливо относился к богатым и бедным, больным и здоровым, и в городке не
было такой тайны, в которую он не был бы посвящен. Отец Перес  видел,  что
Грасиела регулярно ходит в церковь, ему были очень хорошо известны истории
о  бесчисленных  любовниках  Долорес  Пиньеро.  Девочке,   конечно,   было
невыносимо тяжело в таких условиях,  но  кто  мог  ей  помочь?  Священника
искренне удивляло, что Грасиела росла такой доброй, отзывчивой  и  никогда
не жаловалась на свою домашнюю жизнь.
     Каждое воскресное утро Грасиела появлялась в церкви в чистой опрятной
одежде, которую, как он был уверен, она стирала сама. Отец Перес знал, что
все дети города  избегают  Грасиелу,  и  всем  сердцем  жалел  ее.  Каждое
воскресенье он старался регулярно уделять ей после службы какое-то  время,
а когда был не очень занят, брал  ее  с  собой  в  маленькое  кафе,  чтобы
угостить мороженым.
     Зимой жизнь Грасиелы становилась еще более  скучной,  однообразной  и
мрачной. Лас-Навас-дель-Маркес был расположен в долине, окруженной со всех
сторон горами, и поэтому зимы здесь продолжались по шесть месяцев.
     Летом было несколько  легче:  с  наплывом  в  городок  многочисленных
туристов город  наполнялся  радостным  весельем,  улицы  оживали.  Туристы
собирались на площади Мануэля Дельгадо Барредо возле небольшой  эстрады  и
под звуки оркестра наблюдали, как  местные  жители  босиком,  взявшись  за
руки, встав в  пестрый  круг,  грациозно  двигались,  исполняя  сардану  -
старинный  каталонский  народный  танец.  Грасиела  любила  смотреть,  как
туристы,  расположившись  в  уличных  кафе,  пили  аперитивы,  ходили   по
pescederia - рыбному базару, заходили в аптеку. В час дня винный  погребок
заполнялся туристами, которые пили chateo,  закусывая  крабами,  оливками,
жареным картофелем.
     Но больше всего Грасиеле нравилось  по  вечерам  смотреть  на  paseo.
Юноши и девушки  группками  прогуливались  по  главной  площади,  мальчики
поглядывали на девочек, в то время как  их  родители,  бабушки  и  дедушки
бдительно следили за ними, сидя со своими друзьями  в  уличных  кафе.  Это
было нечто похожее на  традиционные  смотрины,  вековой  ритуал.  Грасиеле
очень хотелось принять в нем участие, но мать запрещала ей.
     "Ты что, хочешь стать шлюхой? - кричала она на Грасиелу. - Держись от
мальчишек подальше. Им нужно от тебя только одно. Я  знаю  это  по  своему
опыту", - горько добавляла она.


     День пролетал почти незаметно, и наступала мучительная  ночь.  Сквозь
тонкую занавеску, разделявшую их кровати, Грасиела слышала животные стоны,
возню, частое дыхание, непременно сопровождавшееся непристойностями.
     "Быстрее... Глубже!"
     "Cogeme!"
     "Mamame el verga!"
     "Metelo en el culo!"
     Грасиеле не было и десяти лет, когда она уже  знала  все  неприличные
слова испанского языка. Они произносились шепотом и выкрикивались с дрожью
в голосе и со стоном. Крики страсти вызывали у Грасиелы отвращение и в  то
же время пробуждали в ней незнакомое томление.


     Мавр появился в доме, когда Грасиеле  было  четырнадцать  лет.  Таких
великанов ей еще никогда не доводилось видеть.  Его  кожа  была  черной  и
блестящей, голова побрита. У него были здоровенные плечи, могучая грудь  и
огромные ручищи. Он появился ночью, когда Грасиела спала,  и  она  увидела
его только утром: откинув  занавеску,  он  прошел  совершенно  голый  мимо
кровати Грасиелы в уборную. Посмотрев на него, Грасиела чуть не  ахнула  -
настолько он весь был огромен. "Он же убьет мою маму", - подумала она.
     Мавр уставился на нее.
     - Так-так. Это кто такой здесь?
     Долорес Пиньеро, поспешно вскочив с кровати, встала рядом с ним.
     - Это моя дочь, - коротко сказала она.
     Смущение волной накатило на Грасиелу, когда она  увидела  голое  тело
матери рядом с мужчиной.
     Мавр улыбнулся, обнажив красивые ровные белые зубы.
     - Как тебя зовут, красавица?
     Смущенная его наготой, Грасиела не могла ничего сказать.
     - Ее зовут Грасиела. Она глуповата.
     - Она - красавица. Уверен, ты была такой же в молодости.
     - Я и сейчас молодая, - оборвала его Долорес и повернулась к  дочери.
- Одевайся. Ты опоздаешь в школу.
     - Да, мама.
     Мавр все еще стоял и смотрел  на  нее.  Взяв  его  за  руку,  женщина
кокетливо сказала:
     - Пойдем в постель, querido. Мы еще не закончили.
     - Обожди, - ответил Мавр, продолжая смотреть на Грасиелу.


     Мавр поселился у  них.  Каждый  день,  возвращаясь  домой  из  школы,
Грасиела молилась, чтобы он ушел. По  непонятным  причинам  он  внушал  ей
какой-то страх. Он всегда был с ней вежлив,  никогда  ничего  не  позволял
себе по отношению к ней, однако одной мысли о нем было  достаточно,  чтобы
привести ее в дрожь.
     Его отношение к матери было несколько  иным.  Большую  часть  времени
мавр  проводил  во  флигеле  за  бутылкой.  Он  забирал  у   Долорес   все
заработанные ею деньги. Часто ночью Грасиела слышала, как он бил  мать,  и
утром Долорес появлялась с синяком под глазом или с рассеченной губой.
     - Зачем он тебе нужен, мама? - спрашивала Грасиела.
     - Тебе не понять, - угрюмо отвечала мать. - Он настоящий мужчина,  не
такой коротышка, как другие. И он  знает,  что  нужно  женщине.  -  Затем,
кокетливо поправив рукой волосы, она добавляла: - Кроме того,  он  безумно
меня любит.
     Грасиела не верила этому. Она знала, что Мавр  просто  пользуется  ее
матерью, но не осмеливалась возражать. Она слишком боялась  гнева  матери,
потому что, когда Долорес Пиньеро выходила из себя,  ею  овладевало  нечто
вроде безумия. Она как-то гонялась за  Грасиелой  с  кухонным  ножом  лишь
из-за того, что девочка осмелилась приготовить чай для одного из "дядей".


     Ранним воскресным утром Грасиела стала  собираться  в  церковь.  Мать
ушла еще раньше, отнести готовые платья. Когда  Грасиела  скинула  с  себя
ночную рубашку, занавеска отодвинулась и появился Мавр. Он был голый.
     - Где твоя мать, красавица?
     - Мама ушла рано. Ей надо разнести заказы.
     Мавр разглядывал обнаженное тело Грасиелы.
     - Ты и впрямь красавица, - ласково сказал он.
     Грасиела почувствовала, как ее лицо  вспыхнуло.  Она  знала,  что  ей
следовало делать. Ей надо было прикрыть свою наготу, надеть блузку, юбку и
уйти. Но она стояла и не могла сдвинуться с места. Она смотрела,  как  его
мужская плоть начала  увеличиваться  и  расти  прямо  на  ее  глазах.  Она
слышала, как в ее ушах звучат голоса: "Быстрее... глубже!"
     Она чувствовала, что чуть не падает в обморок.
     - Ты еще ребенок, - хрипло сказал Мавр. - Одевайся и уходи.
     Неожиданно для себя Грасиела пошла. Пошла к нему. Протянув руки,  она
обняла его за талию и ощутила его напряженное тело.
     - Нет, - простонала она. - Я не ребенок.
     Последовавшая за этим боль была  ни  с  чем  не  сравнима.  Она  была
мучительной, невыносимой и  вместе  с  тем  пьянящей,  прекрасной.  Крепко
обхватив Мавра обеими руками, она кричала в экстазе, испытывая  оргазм  за
оргазмом. "Так вот что это за тайна", - думала Грасиела. Как чудесно  было
узнать наконец тайну мироздания, стать частью самой жизни, узнать  радость
настоящую и вечную!
     - Чем это вы здесь занимаетесь? - раздался визг Долорес Пиньеро, и  в
ту же секунду все словно замерло, застыло во  времени.  Она  стояла  возле
кровати, глядя на свою дочь и Мавра.
     Онемевшая от ужаса Грасиела посмотрела на мать. В глазах Долорес была
безумная ярость.
     - Ах ты сука! - взвизгнула она. - Ты мерзкая тварь!
     - Мама, прошу тебя...
     Схватив тяжелую железную пепельницу, стоявшую возле кровати,  Долорес
с силой ударила ею свою дочь по голове.
     Это было последним, что помнила Грасиела.


     Она очнулась в больнице в большой  светлой  палате,  где  стояло  две
дюжины кроватей и все были заняты. Взад и вперед сновали санитарки.
     Голова  Грасиелы  раскалывалась  от  мучительной  боли.   Стоило   ей
пошевелиться - и боль огнем разливалась по всему телу. Она лежала,  слушая
крики и стоны других пациентов.
     Вечером к ее кровати подошел молодой врач. Ему было  немногим  больше
тридцати, но он выглядел постаревшим от усталости.
     - Вот мы и проснулись, - сказал он.
     - Где я? - Ей было больно говорить.
     - Ты в благотворительной палате провинциальной больницы в Авиле. Тебя
привезли к нам вчера. Ты была в жутком состоянии.  Нам  пришлось  зашивать
тебе лоб, - продолжал врач. Наш главный хирург  решил  наложить  тебе  швы
сам. Он сказал, ты слишком красива, чтобы ходить со шрамами.
     "Он ошибается, - подумала Грасиела. - Шрам останется на всю жизнь".


     На следующий день Грасиелу навестил отец Перес.  Санитарка  подвинула
стул к койке. Священник посмотрел на бледную  прекрасную  девочку,  и  его
сердце  сжалось.   Жуткое   происшествие   с   ней   вызвало   скандал   в
Лас-Навас-дель-Маркес, но ничего уже нельзя было изменить. Долорес Пиньеро
заявила в полиции, что ее дочь упала и разбила себе голову.
     - Тебе лучше, дитя мое? - спросил отец Перес.
     Грасиела кивнула, от этого движения у нее тут же застучало в голове.
     - Полиция хочет знать, что случилось. Не хотела бы ты рассказать  мне
что-нибудь?
     Наступило долгое молчание.
     - Я упала, - наконец сказала она.
     Ему было тяжело смотреть в ее глаза.
     - Понимаю.
     Он испытывал невероятную  душевную  боль  от  того,  что  должен  был
сказать ей.
     - Грасиела, я говорил с твоей матерью...
     Грасиела все поняла.
     - Мне нельзя возвращаться домой, да?
     - Боюсь, что так. Мы еще поговорим об этом.
     Отец Перес взял Грасиелу за руку.
     - Завтра я навещу тебя.
     - Спасибо, падре.
     Когда он ушел, Грасиела лежала и молилась: "Боже Милостивый, дай  мне
умереть. Я не хочу жить".
     Ей было некуда и не к кому идти. Она больше никогда  не  увидит  свой
дом. Никогда не увидит свою школу, знакомые лица учителей. Для  ее  ничего
не осталось в этом мире.
     Возле ее кровати остановилась санитарка.
     - Тебе что-нибудь нужно?
     Грасиела с отчаянием посмотрела на нее. Что можно было сказать?
     На следующий день вновь появился тот же молодой врач.
     - У меня хорошие новости, - сказал он несколько неуверенно. - У  тебя
уже все в порядке, и ты можешь выписываться.
     Это было неправдой, правдой было то, что он добавил:
     - Нам нужно место в палате.
     Она могла идти, но куда?


     Часом позже пришел отец Перес, с ним был еще один священник.
     - Это - отец Беррендо, мой старый друг.
     Грасиела посмотрела на худосочного священника.
     - Падре.
     "Он прав, - думал отец Беррендо. - Она прекрасна".
     Отец Перес  рассказал  ему  обо  всем,  что  случилось  с  Грасиелой.
Священник ожидал  увидеть  признаки  влияния  той  среды,  в  которой  жил
ребенок: черствость, дерзость или стремление вызвать к  себе  жалость.  Но
ничего этого он не нашел в лице девочки.
     - Мне очень жаль, что тебе пришлось так трудно,  -  обратился  к  ней
отец Беррендо.
     За этими словами крылось нечто большее.
     Отец Перес сказал:
     -  Грасиела,  мне  нужно  возвращаться  в  Лас-Навас-дель-Маркес.   Я
оставляю тебя на попечение отца Беррендо.
     Грасиелу охватила  внезапная  паника.  Ей  казалось,  что  обрывается
последняя ниточка, связывавшая ее с домом.
     - Не уходите, - взмолилась она.
     Отец Перес взял ее руку в свою.
     - Я знаю, что ты чувствуешь себя одинокой, - сказал он с  теплотой  в
голосе. - Но это не так. Поверь мне, дитя мое, это не так.
     К кровати подошла санитарка с узелком. Она протянула его Грасиеле.
     - Вот твоя одежда. Тебе, к сожалению, надо идти.
     Ее охватила еще большая паника.
     - Сейчас?
     Священники переглянулись.
     - Почему бы тебе не одеться и не пойти  со  мной?  -  предложил  отец
Беррендо. - Мы сможем поговорить.
     Через пятнадцать минут  отец  Беррендо  и  Грасиела  вышли  из  двери
больницы на теплый солнечный свет. Перед  больницей  был  сад,  в  котором
росли яркие красивые цветы, но Грасиела была настолько подавлена, что даже
не замечала их.


     Когда они сидели в его кабинете, отец Беррендо сказал:
     - Отец Перес говорил, что тебе некуда идти.
     Грасиела кивнула.
     - Никаких родственников?
     - Только... - Ей было трудно произнести это. - Только моя мама.
     - Отец Перес говорил, что ты  регулярно  ходила  в  церковь  в  своем
городе.
     "В городе, который я никогда больше не увижу".
     - Да.
     Грасиела вспомнила о том, как по  воскресеньям  утром  она  ходила  в
церковь, как там было красиво во время службы, и о  том,  как  она  хотела
поскорее встретиться с Иисусом и избавиться от страданий,  причиняемых  ей
жизнью.
     - Грасиела, не  думала  ли  ты  когда-нибудь  о  том,  чтобы  уйти  в
монастырь?
     - Нет.
     Она вздрогнула от одной мысли об этом.
     - Здесь, в Авиле, есть один монастырь. Это цистерцианский  монастырь.
Там позаботились бы о тебе.
     - Я... я не знаю.
     Эта мысль пугала ее.
     - Такая жизнь не для всех, - продолжал отец Беррендо. - Я должен тебя
предупредить, что в этом монастыре самые строгие  правила.  Войдя  туда  и
приняв монашество, ты тем самым даешь Господу  обет  никогда  не  покидать
стен его обители.
     Грасиела сидела, глядя в окно, и ее голова была полна  противоречивых
мыслей. Идея полностью удалиться  от  мира  ужасала  ее.  "Все  равно  что
отправиться в тюрьму". Но, с другой стороны, что ей ждать от этого мира  -
невыносимую боль и отчаяние? Она  часто  подумывала  о  самоубийстве.  Это
могло бы стать концом ее страданий.
     - Ты сама должна решить, дитя мое, - сказал  отец  Беррендо.  -  Если
хочешь, я познакомлю тебя с преподобной матерью-настоятельницей.
     - Хорошо, - кивнула Грасиела.
     Преподобная мать изучала лицо сидевшей  перед  ней  девочки.  Прошлой
ночью впервые за много-много лет она услышала голос: "К тебе  придет  юное
дитя. Защити его".
     - Сколько тебе лет, моя милая?
     - Четырнадцать.
     "Достаточно большая". В IV веке папа римский издал указ,  разрешающий
постригаться в монахини девочкам с двенадцатилетнего возраста.
     - Мне страшно, - сказала Грасиела преподобной матери Бетине.


     "Мне  страшно".  Слова  эхом  отозвались  в   голосе   Бетины:   "Мне
страшно..."
     Это было так давно. Она говорила своему священнику:
     - Не знаю, это ли мое призвание, падре. Мне страшно.
     - Бетина, первое общение с Господом может оказаться очень  тревожным,
весьма трудно решиться посвятить Ему свою жизнь.
     "Как же я нашла свое призвание?" - думала Бетина.
     Религия никогда не интересовала ее. Девочкой она не ходила в  церковь
и не  посещала  воскресную  школу.  В  подростковом  возрасте  она  больше
увлекалась вечеринками, нарядами  и  мальчиками.  Если  бы  ее  мадридских
друзей попросили назвать возможных кандидаток в монахини, то она была бы в
конце списка. Точнее, ее вообще бы не было в этом  списке.  Но,  когда  ей
исполнилось девятнадцать, последовал ряд событий, изменивших ее жизнь.
     Как-то, лежа в постели,  она  сквозь  сон  услышала  голос:  "Бетина,
встань и выйди на улицу".
     Она открыла глаза и в испуге  села.  Включив  настольную  лампу,  она
увидела, что была одна. "Какой странный сон".
     Но голос  был  таким  реальным.  Она  вновь  легла,  но  уснуть  было
невозможно.
     "Бетина, встань и выйди на улицу".
     "Это мое подсознание, - подумала она. - С какой стати мне выходить на
улицу посреди ночи?"
     Она выключила свет, но через минуту вновь включила его. "Это какое-то
сумасшествие".
     Однако она надела халат, тапочки и спустилась вниз. В доме все спали.
     Она открыла дверь на кухню, и  в  этот  момент  ее  охватил  какой-то
страх, потому что она каким-то образом  знала,  что  ей  предстояло  выйти
через заднюю дверь во двор.  Она  огляделась  в  темноте  и  заметила  луч
лунного света,  скользнувший  по  старому  холодильнику,  который  уже  не
работал и использовался для хранения инструментов.
     Внезапно   Бетина   поняла,   почему   она   там    оказалась.    Как
загипнотизированная, она подошла к холодильнику и открыла его. Внутри  без
сознания был ее трехлетний братишка.
     Это был первый случай. Со  временем  Бетина  отнесла  его  к  разряду
совершенно нормальных явлений. "Я, должно  быть,  слышала,  как  мой  брат
встал  и  вышел  во  двор.  Я  знала,  что  там   стоит   холодильник.   Я
забеспокоилась и вышла посмотреть".
     Следующий случай объяснить было не так просто.  Это  произошло  месяц
спустя.
     Бетина во сне услышала голос, который сказал ей: "Ты должна  потушить
огонь".
     Сон как рукой сняло, она села, сердце часто билось. Как и  в  прошлый
раз она вновь не  могла  уснуть.  Надев  халат  и  тапочки,  она  вышла  в
переднюю. Ни дыма, ни огня. Она заглянула в  спальню  родителей.  Там  все
было нормально. Не было пожара и в братишкиной спальне.  Спустившись,  она
осмотрела все комнаты. Никаких признаков пожара.
     "Вот идиотка, - подумала Бетина. - Это же был просто сон".
     Она уже ложилась в постель, когда дом зашатался от взрыва. Она и  вся
семья остались невредимы, пожарникам удалось потушить огонь.
     - Загорелся подвал, - объяснил пожарный, - и бойлер взорвался.
     Следующий случай произошел тремя неделями позже. На этот раз все было
не во сне.
     Бетина сидела возле дома  и  читала,  через  двор  проходил  какой-то
незнакомец. Он посмотрел на нее, и в ту же секунду она почувствовала,  как
от  него  исходило  нечто  зловещее,  что  она  ощутила  почти  физически.
Повернувшись, он ушел.
     Бетина никак не могла выкинуть его из головы.
     Через три дня, оказавшись в одном учреждении, она ждала лифта.  Дверь
лифта открылась, и она уже была готова войти туда, когда ее взгляд упал на
лифтера. Это был тот самый человек,  которого  она  видела  в  саду  возле
своего дома. В испуге Бетина попятилась.  Дверь  закрылась,  и  лифт  стал
подниматься. Но через несколько секунд он,  сорвавшись,  полетел  вниз,  и
все, кто был в нем, погибли.
     В ближайшее воскресенье Бетина пошла в церковь.
     "Боже Милостивый, я не знаю, что со мной происходит, и  мне  страшно.
Прошу Тебя, направь меня и скажи, что Ты хочешь от меня?"
     Ответ она получила той же ночью во сне. Голос  произнес  единственное
слово: "Посвящение".
     Она думала об этом всю ночь и наутро пошла к священнику.
     Он внимательно выслушал ее.
     - О! Тебе посчастливилось быть избранной. Тебя избрал сам Господь.
     - Для чего избрал?
     - Желаешь ли ты посвятить свою жизнь Господу, дитя мое?
     - Я... я не знаю. Мне страшно.
     Но в конце концов она ушла в монастырь.
     "Я выбрала правильный путь,  -  думала  преподобная  мать  Бетина,  -
потому что я никогда не испытывала большего счастья..."


     И  вот  теперь  это  раздавленной  судьбой  дитя  говорило  ей:  "Мне
страшно".
     Преподобная мать взяла Грасиелу за руку.
     - Не спеши, Грасиела. Бог  не  оставит  тебя.  Подумай  хорошенько  и
приходи, тогда мы обсудим это.
     Но о чем ей было думать? "Мне в этом мире  некуда  идти,  -  подумала
Грасиела. - А тишина принесла бы мне долгожданный покой. Я слышала слишком
много ужасных звуков". Взглянув на преподобную мать, она сказала:
     - Я с радостью приму безмолвие.


     Это было семнадцать лет назад, с  тех  пор  Грасиела  впервые  обрела
умиротворение. Ее жизнь была посвящена Богу. С прошлым ее больше ничего не
связывало. Ей были прощены все те ужасы, среди которых она  росла.  Она  -
невеста Христа, и в конце жизни она придет к Нему.
     Годы проходили в глубоком безмолвии, и, несмотря на мучившие ее время
от времени ночные  кошмары,  ужасные  звуки  постепенно  стирались  из  ее
памяти.


     Сестре Грасиеле было поручено работать в саду, где она  ухаживала  за
цветами - чудом Господнего творения. Они были похожи на крошечные  радуги,
и Грасиела не уставала любоваться их красотой.
     Высокие стены монастыря, возвышаясь каменными горами, окружали ее  со
всех сторон, но Грасиела никогда не  чувствовала  себя  в  заточении.  Эти
стены ограждали ее от того ужасного мира,  мира,  который  она  не  хотела
больше видеть.


     Жизнь Грасиелы в монастыре была спокойной и умиротворенной. Но  вдруг
теперь ее жуткие кошмары стали реальностью. В ее  мир  вторглись  варвары.
Они выгнали ее из тихого пристанища в тот мир, от  которого  она  навсегда
отреклась. Вновь все ее грехи  обрушились  на  нее,  вселяя  в  нее  ужас.
Вернулся  Мавр.  Она  чувствовала  на  своем  лице  его  горячее  дыхание.
Сопротивляясь, Грасиела открыла глаза. Монах, навалившись на нее,  пытался
овладеть ею, повторяя:
     - Не брыкайся, сестра. Тебе понравится!
     - Мама! - закричала Грасиела. - Мама! Помоги!





     Лючия Кармине шла по улице с  Миган  и  Терезой  и  чувствовала  себя
прекрасно. Было  необыкновенно  приятно  вновь  надеть  женскую  одежду  и
почувствовать, как тонкий шелк ласкает кожу. Она взглянула на  сестер.  Не
успевшие привыкнуть к новым нарядам,  они  шли  в  каком-то  напряжении  и
выглядели в своих юбках и чулках неловкими и смущенными. "Словно свалились
с другой планеты. Они явно сюда не вписываются, - думала Лючия. - С  таким
же успехом можно было идти, повесив на себя табличку: "Вот она  я,  ловите
меня".
     Из трех женщин хуже всего чувствовала себя  сестра  Тереза.  Тридцать
лет монастырской жизни приучили ее к скромности  во  всем,  а  теперь  все
коверкалось обрушившимися на нее событиями. Мир, в  котором  она  когда-то
жила, теперь казался  ей  ненастоящим.  Настоящим  был  монастырь,  и  она
стремилась вернуться в это убежище под защиту его высоких стен.
     Шедшая рядом Миган ощущала на себе взгляды мужчин и краснела. Она так
долго жила среди женщин, что ей было непривычно  даже  видеть  мужчин,  не
говоря уже об адресованных ей улыбках.  В  этом  было  что-то  нескромное,
неприличное и в то же время волнующее. Мужчины пробуждали  в  Миган  давно
похороненные чувства. Впервые за много лет она чувствовала себя женщиной.
     Они шли мимо уже знакомого им бара, из него вырывались громкие  звуки
музыки. Как это брат Каррильо назвал ее? "Рок-н-ролл.  Очень  популярен  у
молодежи". Что-то не давало ей покоя.  И  Миган  неожиданно  поняла,  что.
Когда они проходили кинотеатр, монах сказал:  "Просто  возмутительно,  что
сейчас разрешается  показывать  в  кинотеатрах.  Этот  фильм  -  настоящая
порнография. Все самое  сокровенное  и  интимное  выставлено  на  всеобщее
обозрение".
     Сердце  Миган  тревожно  застучало.  Если  брат  Каррильо  провел   в
монастыре последние двадцать лет, то откуда он тогда узнал о рок-н-ролле и
о том, что это был за фильм? Что-то здесь не то.
     Повернувшись к Лючии и Терезе, она решительно сказала:
     - Нам надо вернуться в магазин.
     Увидев,  что  Миган,  развернувшись,  побежала  назад,   они   быстро
последовали за ней.


     Грасиела, прижатая  к  полу,  отчаянно  царапалась  и  отбивалась  от
Каррильо, пытаясь освободиться.
     - Лежи ты спокойно! Черт бы тебя побрал! - Он тяжело дышал.
     Услышав  звук,  он  поднял  глаза.  Последнее,  что  он  помнил,  был
занесенный над его головой каблук туфли.
     Подняв дрожащую Грасиелу, Миган обняла ее.
     - Ну-ну. Все в порядке. Он больше тебя не тронет.
     Прошло некоторое время, прежде чем Грасиела смогла говорить.
     - Он... он... на этот раз это была не моя вина, - с мольбой в  голосе
сказала она.
     В магазин вошли Лючия и Тереза. Лючии одного взгляда было достаточно,
чтобы понять, что произошло.
     - Подонок!
     Она посмотрела на лежавшего на полу без сознания полуголого человека.
Не теряя времени, Лючия,  схватив  с  прилавка  несколько  ремней,  крепко
стянула Мигелю Каррильо руки за спиной.
     - Свяжи ему ноги, - сказала она Миган.
     Миган принялась за дело. Наконец Лючия поднялась,  с  удовлетворением
глядя на свою работу.
     - Ну вот. Теперь, когда магазин днем откроют, ему придется объяснить,
что он здесь делал.
     Она внимательно посмотрела на Грасиелу.
     - С тобой все в порядке?
     - Я... да. - Она попыталась улыбнуться.
     - Нам лучше поскорее  уйти  отсюда,  -  сказала  Миган.  -  Одевайся.
Быстрее.
     Когда они уже собрались уходить, Лючия сказала:
     - Подождите-ка.
     Она подошла к кассе и нажала одну из кнопок.  Внутри  было  несколько
сотен песет. Забрав деньги, она взяла с прилавка кошелек и положила  их  в
него. Заметив осуждающий взгляд Терезы, Лючия сказала:
     - На это надо смотреть иначе, сестра. Если бы Господу было не угодно,
чтобы у нас оказались эти деньги, Он бы их туда не положил.


     Они сидели в кафе и разговаривали.
     - Нам нужно как можно быстрее передать крест монастырю в Мендавии,  -
говорила сестра Тереза. - Там мы все будем в безопасности.
     "Кроме меня, - подумала Лючия. - Моя  безопасность  -  в  швейцарском
банке. Но всему свой черед. Сначала мне нужно заполучить этот крест".
     - Монастырь в Мендавии находится к северу отсюда, так ведь?
     - Да.
     - Те люди будут разыскивать нас по всем  городам.  Так  что  ночь  мы
проведем сегодня в горах.
     "Никто ее там не услышит, даже если она поднимет крик".
     Официантка принесла меню. Сестры начали изучать его, и  на  их  лицах
отразилось некоторое замешательство.
     И  тут  Лючия  поняла.  В  течение  стольких  лет  они  были   лишены
возможности что-либо выбирать. В монастыре они  покорно  ели  ту  нехитрую
еду, которую давали. А теперь столкнулись с длинным списком незнакомых  им
блюд.
     Первой заговорила сестра Тереза:
     - Я... Мне, пожалуйста, кофе и хлеб.
     - Мне тоже, - сказала сестра Грасиела.
     - У нас впереди долгий трудный путь, - сказала Миган. -  Я  предлагаю
заказать что-нибудь посытнее, например яйца.
     Лючия посмотрела на нее удивленными глазами. "А эта непроста.  С  ней
нужно быть поосторожнее", - подумала она, а вслух сказала:
     - Сестра Миган права. Давайте я вам сама закажу, сестры.
     Она выбрала апельсины, tortillas de patatas, бекон, горячие  булочки,
джем и кофе.
     - У нас мало времени, - предупредила она официантку.
     В половине пятого, по окончании сиесты,  город  начинал  просыпаться.
Она хотела убраться оттуда до того, как в магазине найдут Мигеля Каррильо.
     Когда принесли еду, сестры продолжали сидеть, уставившись на нее.
     - Угощайтесь, - поторопила их Лючия.
     Они принялись есть, сначала робко,  затем  с  удовольствием,  взявшим
верх над чувством вины.
     Единственной, кто испытывал трудности, была  сестра  Тереза.  Откусив
кусочек, она сказала:
     - Я... я не могу. Это - отказ от принципов.
     - Сестра, ты же хочешь добраться до монастыря, да? - заметила  сестра
Миган. - Тогда тебе нужно есть, чтобы поддерживать в себе силы.
     - Хорошо, - натянуто ответила сестра Тереза, - я поем,  но,  клянусь,
безо всякого удовольствия.
     - Хорошо, сестра. Ешь, - сказала Лючия, едва сдерживаясь от смеха.
     Когда они поели, Лючия расплатилась по  счету  деньгами,  взятыми  из
кассы магазина, и они вышли под жаркое  солнце.  Улицы  оживали,  начинали
открываться магазины. "Сейчас Мигеля Каррильо  уже,  наверное,  нашли",  -
подумала Лючия.
     Лючия и Тереза торопились покинуть город, но  Грасиела  и  Миган  шли
медленно, завороженные городскими видами, звуками и  запахами.  И  только,
когда они вышли за  город  и  направились  к  горам,  Лючия  почувствовала
облегчение. Они  шли  строго  на  север,  поднимаясь  все  выше,  медленно
преодолевая гористый рельеф. Лючию так и подмывало спросить сестру Терезу,
не хочет ли та дать ей понести свою ношу, но она  побаивалась,  что  любое
неосторожное слово вызовет у пожилой женщины подозрение.
     Когда  они  выбрались  на  маленькую   горную   полянку,   окруженную
деревьями, Лючия предложила:
     - Мы можем  переночевать  здесь,  а  утром  продолжить  свой  путь  к
монастырю в Мендавию.
     Поверив ей, все одобрительно кивнули.


     Солнце медленно катилось по синему небу,  на  полянке  было  тихо,  и
только ласковые звуки лета нарушали эту тишину. И вот наступила ночь.
     Женщины  улеглись  на  зеленую  траву   недалеко   друг   от   друга.
Прислушиваясь к воцарившейся тишине, Лючия лежала и ждала, пока все уснут,
чтобы начать действовать.
     Сестре Терезе никак не спалось. Она испытывала  странное  чувство  от
того, что лежит под звездами в окружении других сестер. Теперь они  обрели
имена, лица и голоса и она боялась, что Бог накажет ее  за  эти  запретные
знания. Она чувствовала себя ужасно потерянной.
     Сестре  Миган  тоже  было  трудно  уснуть.  Она  все  еще  была   под
впечатлением от событий дня. "Как я догадалась, что монах был  мошенником?
- размышляла она. - И как  это  у  меня  хватило  смелости  спасти  сестру
Грасиелу?" Она улыбнулась, не в силах удерживаться, чтобы хоть  немножечко
не гордиться собой, зная при этом, что гордыня является грехом.
     Измотанная выпавшим  на  ее  долю  испытанием,  Грасиела  спала.  Она
металась и ворочалась во сне, спасаясь от  преследователей,  гнавшихся  за
ней по темным, длинным и нескончаемым коридорам.
     Лючия Кармине неподвижно лежала в ожидании. Пролежав так  около  двух
часов, она тихо поднялась и направилась в темноте  к  сестре  Терезе.  Она
возьмет сверток и скроется.
     Приблизившись к сестре Терезе, Лючия увидела, что монахиня не  спала,
а стояла не коленях и молилась. "Проклятье!" Она поспешно удалилась.
     Лючия вновь улеглась, пытаясь набраться терпения. Не может же  сестра
Тереза молиться всю ночь. Должна же она лечь спать.
     Лючия продумывала свой план. Денег, взятых в  кассе,  ей  хватит  для
того, чтобы автобусом или поездом добраться до Мадрида. Там будет несложно
найти ростовщика. Она уже видела себя входящей в ломбард  и  протягивающей
ему золотой крест. Ростовщик наверняка заподозрит, что он украден, но  это
неважно. У него будет много желающих приобрести его.
     "Я дам вам за него сто тысяч песет".
     "Скорее я себя продам".
     "Стоя пятьдесят тысяч песет".
     "Я лучше расплавлю его и вылью в сточную канаву".
     "Двести тысяч песет. Это мое последнее предложение".
     "Вы просто безбожно грабите меня, но я согласна".
     Ростовщик нетерпеливо потянется за ним.
     "Но при одном условии", - добавит она.
     "Условии?"
     "Да. Мой паспорт куда-то подевался. Не знаете ли вы кого-нибудь,  кто
мог бы мне помочь с паспортом?" При этом золотой крест все еще будет у нее
в руках.
     Немного помедлив, он скажет: "У меня есть  один  знакомый,  он  может
помочь".
     И дело  сделано.  Она  уже  на  пути  в  Швейцарию,  к  свободе.  Она
вспомнила, что говорил ей отец: "Там денег столько,  что  тебе  хватит  на
десять жизней".
     Ее глаза стали  закрываться.  День  был  долгим.  В  полудреме  Лючия
услышала, как в далеком городке зазвонил церковный колокол. Он  навеял  на
нее воспоминания о другом месте, о другом времени...





     Каждое утро ее будил  звон  далеких  колоколов  церкви  Сан-Доменико,
находившейся высоко  в  Пелоританинских  горах,  окружавших  Таормину.  Ей
нравилось просыпаться медленно,  томно,  по-кошачьи  потягиваясь.  Она  не
открывала глаз, зная, что сейчас вспомнит что-то очень приятное.  "Что  же
это?" Вопрос приятно дразнил ее, и она отгоняла  его,  не  желая  быстрого
ответа, стремясь растянуть удовольствие. И вот она уже  охвачена  радостью
осознания: она - Лючия Мария Кармине, дочь Анджело Кармине, а  этого  было
достаточно, чтобы сделать счастливым кого угодно на земле.
     Они жили на большой сказочной вилле, где слуг было больше, чем  могла
сосчитать пятнадцатилетняя Лючия. Каждое утро телохранитель отвозил  ее  в
школу в бронированном лимузине. Она росла среди самых красивых  нарядов  и
самых дорогих игрушек во всей Сицилии, что вызывало зависть у ее  школьных
друзей.
     Но главной гордостью в жизни Лючии был ее отец, самый красивый в мире
мужчина. Он был  невысоким,  крепким,  с  мужественным  лицом  и  жгучими,
излучавшими силу, карими глазами. У него было два сына, Арнальдо и Виктор,
но больше всех Анджело Кармине обожал свою дочь. И Лючия боготворила  его.
Когда священник в церкви говорил о Боге, Лючия при этом  всегда  думала  о
своем отце.
     По утрам он подходил к ее кровати и говорил:
     - Пора вставать в школу, faccia d'angelo. Ангельское личико.
     Конечно,  это  не  соответствовало  истине.  Лючия   знала,   что   в
действительности не была красавицей.  "Я  привлекательна,  -  думала  она,
придирчиво изучая себя в зеркале. Да, я  скорее  яркая,  чем  красивая.  В
зеркале отражалась юная девушка с овальным лицом, кремовой кожей,  ровными
белыми  зубами,  упрямым  подбородком,  -  не  слишком  ли  упрямым?  -  с
чувственными пухлыми  губами,  -  не  слишком  ли  пухлыми?  -  и  темными
проницательными глазами. Но если ее лицо немного и не дотягивало до  того,
чтобы считаться красивым, то тело восполняло это в более  чем  достаточной
степени. Уже сформировавшееся к пятнадцати годам  тело  Лючии  было  полно
женственности, которую подчеркивали округлости упругой груди, тонкая талия
и бедра, чувственно и зовуще покачивавшиеся при ходьбе.
     - Похоже, нам придется рано выдать тебя замуж, - шутил отец. -  Скоро
ты будешь сводить парней с ума, моя маленькая дева.
     - Я хотела бы выйти замуж за такого, как ты, папа, но таких нет.
     Он смеялся.
     - Не беспокойся. Мы найдем тебе принца. Ты  родилась  под  счастливой
звездой, и когда-нибудь ты узнаешь, каково быть в объятиях мужчины.
     Лючия вспыхнула.
     - Да, папа.
     На самом деле с мужчиной она  не  была  только  последние  двенадцать
часов. Бенито Патас, один из ее телохранителей, всегда спал в ее  постели,
когда отец уезжал из города. Занятия любовью с Бенито в своем  собственном
доме добавляли остроты ощущениям, поскольку Лючия знала, что отец убьет их
обоих, если обнаружит, чем они занимаются.
     Бенито   было   за   тридцать,   и   ему   льстило   то,   что   юная
красавица-девственница, дочь всемогущего Анджело Кармине,  избрала  именно
его стать ее первым мужчиной.
     - Я не обманул твоих ожиданий? - спросил он,  впервые  побывав  в  ее
постели.
     - Нисколько, - выдохнула Лючия, - наоборот.
     И при этом подумала: "Конечно, он не так хорош, как Марио,  Тони  или
Энрико, но уж точно лучше Роберто и Лео". Она  не  могла  вспомнить  имена
всех остальных.
     В тринадцать  лет  Лючия  почувствовала,  что  уже  достаточно  долго
сохраняла девственность. Перебрав своих знакомых, она решила  осчастливить
Паоло Костелло, сына личного врача Анджело Кармине. Паоло было семнадцать,
рослый и сильный,  он  был  футбольной  звездой  в  школе.  Лючия  безумно
влюбилась в него с первого взгляда. Она ухитрялась попадаться ему на глаза
как можно чаще. Паоло и в голову не приходило, что их  частые  "случайные"
встречи были тщательно  спланированы.  Он  относился  к  хорошенькой  юной
дочери Анджело Кармине как к ребенку. Но однажды жарким августовским  днем
Лючия решила, что не может больше ждать. Она позвонила Паоло:
     - Паоло, это Лючия Кармине. Мой отец хотел  бы  кое  о  чем  с  тобой
поговорить, и он просил узнать, сможешь ли ты встретиться  с  ним  сегодня
днем в нашей бильярдной.
     Паоло был удивлен и польщен одновременно. Он благоговел перед Анджело
Кармине, но даже и не думал, что всемогущий мафиозо  вообще  знает  о  его
существовании.
     - Я с удовольствием приду, - сказал Паоло. - В какое время  он  хотел
бы меня видеть?
     - В три часа.
     Время сиесты, когда все вокруг  будут  спать.  Бильярдная  стояла  на
отшибе, в дальнем конце их просторных владений, а отца в городе  не  было.
Абсолютно никакого риска, что им помешают.
     Паоло появился в точно назначенный час. Калитка, ведущая в сад,  была
открыта, и он прошел прямо к бильярдной. Остановившись у  закрытой  двери,
он постучал.
     - Сеньор Кармине?
     Ответа не последовало. Паоло  посмотрел  на  часы.  Осторожно  открыв
дверь, он вошел. В комнате было темно.
     - Сеньор Кармине?
     К нему двинулся какой-то силуэт.
     - Паоло...
     Он узнал голос Лючии.
     - Лючия, я ищу твоего отца. Он здесь?
     Она подошла ближе, настолько  близко,  что  Паоло  увидел:  она  была
абсолютно голой.
     - Боже! - У него перехватило дыхание. - Какого?..
     - Я хочу быть твоей.
     - Сумасшедшая! Ты же еще ребенок. Я ухожу.
     Он пошел к двери.
     - Иди-иди. А я скажу своему отцу, что ты меня изнасиловал.
     - Нет, ты не сделаешь этого.
     - Уходи! И потом узнаешь.
     Он остановился. Если Лючия исполнит свою угрозу, то - Паоло нимало не
сомневался - его дальнейшая судьба предрешена. Для начала его кастрируют.
     Он вернулся к Лючии в надежде образумить ее.
     - Лючия, дорогая...
     - Мне нравится, когда ты называешь меня "дорогая".
     - Нет, послушай меня, Лючия. Все это очень серьезно. Твой отец  убьет
меня, если ты скажешь ему, что я тебя изнасиловал.
     - Знаю.
     Он решил сделать еще одну попытку.
     - Мой отец будет опозорен. Вся моя семья - обесчещена.
     - Знаю.
     Безнадежно.
     - Что ты от меня хочешь?
     - Хочу, чтобы ты сделал то, о чем я тебя просила.
     - Нет. Это невозможно. Если твой отец узнает, он убьет меня.
     - И если уйдешь, он тебя убьет. Как видишь, у тебя нет выбора.
     Он испуганно посмотрел на нее.
     - Но почему я, Лючия?
     - Потому что я влюблена в тебя, Паоло!
     Взяв его руки, она осторожно положила их себе на бедра.
     - Я - женщина. Дай же мне почувствовать это.
     В тусклом свете Паоло видел холмики ее груди  с  упругими  сосками  и
мягкие волосы, темневшие между ног.
     "Боже, - подумал Паоло. - Что же остается мужчине делать?"
     Она подвела его к кушетке и помогла  снять  брюки.  Затем,  встав  на
колени, она прикоснулась губами к его напрягшемуся  члену...  "У  нее  уже
есть опыт", -  мелькнула  мысль.  И  когда  он  лег  на  нее,  все  глубже
погружаясь в ее тело, ощущая, как крепко ее руки обвились  вокруг  него  и
как  жадно  приникали  к  нему  ее   бедра,   он   подумал:   "Боже,   она
восхитительна".
     Лючия была на вершине блаженства.  Казалось,  она  была  рождена  для
этого. Она интуитивно знала, что и когда следует делать,  чтобы  доставить
удовольствие им обоим. Все ее тело пылало. Словно взлетая все выше и выше,
она постепенно приближалась к оргазму, и, когда наконец почувствовала его,
она  громко  вскрикнула  от  охватившей  ее  радости.  Тяжело  дыша,  они,
уставшие, продолжали еще некоторое время лежать.
     Наконец Лючия заговорила:
     - Завтра в это же время, - сказала она.


     Когда Лючии исполнилось шестнадцать лет, Анджело Кармине  решил,  что
его дочери пора посмотреть мир. Под присмотром  престарелой  тетушки  Розы
Лючия провела школьные каникулы на Капри,  Искьи,  в  Венеции,  Риме  и  в
дюжине других мест.
     - Ты должна быть культурной девушкой, не  как  твой  отец-крестьянин.
Путешествие расширит твой  кругозор.  На  Капри  тетя  Роза  покажет  тебе
картезианский  монастырь  святого  Иакова,  виллу  Сан-Мишель   и  палаццо
а Маре...
     - Хорошо, папа.
     - В Венеции  есть  базилика  святого  Марка,  Дворец  дожей,  церковь
Сан-Джорджо и Академический музей.
     - Да, папа.
     - Рим - это мировая сокровищница. Там  ты  должна  посетить  Ватикан,
базилику Санта-Мария Маджиоре и, конечно же, галерею Боргезе.
     - Конечно.
     - А Милан! Ты должна сходить в консерваторию на концерт  какой-нибудь
знаменитости. Для тебя и  тети  Розы  я  закажу  билеты  в  Ла  Скала.  Во
Флоренции ты сходишь в Музей искусств и дюжину других музеев и церквей.
     - Да, папа.
     Тщательно разработав свой маршрут, Лючия ухитрилась  не  посетить  ни
одной  из  этих  достопримечательностей.  Тетушка   Роза   настаивала   на
ежедневной сиесте и на том, чтобы они рано ложились спать.
     - Тебе тоже надо отдыхать, детка.
     - Конечно, тетя Роза.
     И вот в то время, как тетя Роза спала, Лючия  танцевала,  каталась  в
carrozza с запряженной в нее  лошадкой,  украшенной  перьями  и  в  шляпе;
развлекалась со студентами в Марина Пиккола; выезжала на пикники  в  Багни
ди  Тиберио  и  поднималась  на  фуникулере  вверх   на   Анакапри,   где,
познакомившись с группой французских студентов, отправилась  веселиться  с
ними в Пьяцца Умберто I.
     В Венеции красивый гондольер пригласил ее в диско-бар и рыбак взял ее
с собой на рыбалку в Чиоджу. И тетушка Роза все спала.
     В Риме Лючия пила вино из  Апулии  и  перебывала  во  всех  известных
незаурядных ресторанах типа Марте, Раньери и Джиджи Фази.
     Где  бы  Лючия  ни  оказывалась,  она   всегда   находила   маленькие
неприметные  бары  и  ночные  клубы  с  романтичными  мужчинами   приятной
наружности,  думая  при  этом:  "Дорогой  папочка  был  как  всегда  прав.
Путешествие расширило мой кругозор".
     В постели она научилась говорить на  нескольких  языках.  "Так  учить
языки гораздо приятнее, чем на школьных занятиях".


     Вернувшись  домой  в  Таормину,  она  поделилась  с  одной  из  своих
ближайших подруг: "Я разгуливала голой по  Неаполю,  напилась  в  Салерно,
кайфовала во Флоренции, трахалась в Лукке".


     Сама Сицилия была удивительным  местом,  островом  греческих  храмов,
римских и византийских амфитеатров,  соборов,  арабских  бань  и  швабских
замков.
     Палермо открылся Лючии как город, полный шума  и  веселья,  ей  очень
нравилось бродить по Калсе - старому арабскому кварталу ходить в Опера дей
Пупи - кукольный театр. Но любимым местом для  нее  оставалась  ее  родная
Таормина. Это был город-картинка, расположенный на холмах вдоль  побережья
Ионического моря, с которых открывался замечательный вид. Город был  полон
салонов одежды и ювелирных магазинов, баров и  красивых  старых  площадей,
trattorias и  роскошных  гостиниц,  как,  например,  "Экселсиор  палас"  и
"Сан-Доменико".
     Извилистая дорога, ведущая от  морского  порта  Наксос,  была  узкой,
крутой и опасной, и, с тех пор как в день пятнадцатилетия  Лючии  подарили
машину, она ездила по ней, нарушая все существующие правила  движения,  но
ни разу не была остановлена карабинерами. В  конце  концов,  она  же  была
дочерью Анджело Кармине.


     Для достаточно смелых или достаточно глупых людей, кто  интересовался
Анджело Кармине,  он  занимался  недвижимостью.  И  это  в  какой-то  мере
соответствовало истине, поскольку семья Кармине владела виллой в Таормине,
домом на озере Комо в Черноббио, замком в  Гштааде,  квартирой  в  Риме  и
большой фермой в окрестностях Рима.  Но  так  уж  случилось,  что  Кармине
занимался еще и другим, более увлекательным бизнесом.  Он  был  владельцем
дюжины публичных домов, двух казино, шести  кораблей,  которые  доставляли
кокаин с его колумбийских плантаций, и ряда других прибыльных  предприятий
и к тому же имел немалый доход  от  ростовщичества.  Анджело  Кармине  был
одним из главарей сицилийских мафиози, и то, что он жил безбедно,  было  в
порядке вещей. Пример его жизни  вдохновлял  других,  являясь  согревающим
сердце доказательством того, что бедный сицилийский  крестьянин,  если  он
честолюбив и тверд в достижении цели, может стать богатым и преуспевающим.
     Кармине начинал посыльным у мафиози, когда ему было двенадцать лет. К
пятнадцати годам стал рэкетиром у местных "акул",  в  шестнадцать  он  уже
убил первого человека и почувствовал  в  себе  уверенность.  Вскоре  после
этого он женился на матери Лючии Анне. В  течение  нескольких  последующих
лет он добрался по шаткой "служебной" лестнице до  самого  верха,  оставив
позади цепочку трупов своих врагов. Он  заметно  изменился,  а  Анна,  как
была, так и продолжала  оставаться  простой  крестьянкой,  на  которой  он
когда-то  женился.  Она  родила  ему  троих  прекрасных  детишек,  этим  и
ограничился ее вклад в  жизнь  Анджело.  И,  словно  понимая,  что  ей  не
осталось больше места в семейной жизни, она  покорно  умерла,  сделав  это
достаточно тактично, стараясь не доставлять своим близким много хлопот.
     Арнальдо и Виктор занимались бизнесом  вместе  с  отцом,  и  Лючия  с
детства любила подслушивать их разговоры, от  которых  у  нее  захватывало
дух, слушать истории о том, как они, обставляя  своих  противников,  брали
над ними верх. Отец казался  Лючии  доблестным  рыцарем.  Ей  не  виделось
ничего дурного в том, чем занимался он и ее братья. Напротив, они помогали
ближним. Раз людям нравилось играть в азартные  игры  -  зачем  чинить  им
препятствия  в  виде  каких-то  глупых   законов?   Если   люди   получали
удовольствие от секса за деньги, почему же не помочь  им  в  этом?  А  как
благородно было  со  стороны  ее  отца  и  братьев  давать  взаймы  людям,
отвергнутым жестокими банкирами! В глазах Лючии  ее  отец  и  братья  были
образцовыми гражданами. И доказательством тому служил круг их друзей.  Раз
в неделю Анджело Кармине устраивал на своей вилле грандиозные обеды. Какие
люди собирались за  столом  Кармине!  Среди  гостей  бывали  мэр  и  члены
муниципалитета,  судьи,  кинозвезды  и  оперные  знаменитости,   частенько
захаживали шеф полиции и высшие церковные иерархи. А несколько раз в  году
своим появлением честь оказывал сам губернатор.
     Лючия жила идиллической жизнью, среди красивых нарядов  и  украшений,
автомобилей и слуг, в окружении  всемогущих  друзей.  И  вдруг  однажды  в
феврале, в день ее двадцатитрехлетия, все неожиданно оборвалось.
     Все началось довольно безобидно.  На  виллу  к  ее  отцу  пришли  два
человека. Одним из них был его друг - шеф полиции,  другой  -  подчиненный
ему лейтенант.
     - Простите, падроне, - начал шеф полиции  извиняющимся  тоном,  -  по
настоянию комиссара  мне  придется  выполнить  одну  глупую  формальность.
Тысяча извинений, падроне, но не будете ли вы так любезны проехать со мной
в полицейский участок? Я  позабочусь  о  том,  чтобы  вы  вернулись  домой
вовремя и праздник в честь дня рождения вашей дочери не был бы омрачен.
     - Конечно, - великодушно ответил Кармине. - Человек должен  выполнять
свой долг. - Он улыбнулся. - Этот новый комиссар, назначенный президентом,
похоже, "усерден как бобер", так, кажется, говорят американцы, а?"
     - Боюсь, что да, - со вздохом сказал шеф полиции. - Однако  не  стоит
беспокоиться. Мы-то с вами видели, что эти "бобры"  как  приходят,  так  и
уходят, не правда ли, падроне?
     Посмеявшись, они уехали в полицейское управление.


     В тот день Анджело Кармине так и не вернулся домой  к  празднику.  Не
вернулся он и на следующий день. Он  так  больше  и  не  вернулся  в  свои
владения. Ему было предъявлено обвинение, состоявшее из сотни  пунктов,  в
числе  которых  значились  убийства,  торговля   наркотиками,   содержание
притонов, поджоги и множество других преступлений.  В  поручительстве  ему
было  отказано.  Полицейская  сеть  накрыла  всю  преступную   организацию
Кармине. Он рассчитывал на то, что его мощные связи на Сицилии помогут ему
опровергнуть предъявленные обвинения, но вместо этого среди ночи отвезли в
Рим и поместили в тюрьму "Регина Коэли", печально известную "царицу ночи".
Он оказался в маленькой камере с решетками на окнах,  батареей,  койкой  и
дыркой вместо туалета. Это было возмутительно! Подумать только -  так  его
унизить!
     Поначалу Кармине был  уверен,  что  Томмазо  Конторно,  его  адвокат,
позаботится о том, чтобы его немедленно выпустили.
     Когда Конторно пришел к нему в тюрьму, Кармине набросился на  него  в
посетительской:
     - Они закрывают мои публичные дома и мой наркобизнес,  разнюхали  про
то, как отмываются деньги. Кто-то болтает. Найдите его и принесите мне его
язык.
     - Не волнуйтесь, падроне, - заверил его Конторно, - мы найдем.


     Но оптимизм  адвоката  оказался  преждевременным.  Ради  безопасности
свидетелей прокуратура упорно отказывалась называть  их  имена  до  начала
суда.
     За два дня до начала процесса Анджело Кармине и других  членов  мафии
перевели в Ребиббиа Приджионе - тюрьму с усиленной  охраной  в  двенадцати
милях от Рима. Находившийся  неподалеку  зал  суда  был  укреплен  подобно
бункеру. Сто шестьдесят обвиняемых членов мафии  были  доставлены  туда  в
цепях и наручниках по подземному тоннелю и помещены в тридцать  клеток  из
стали и пуленепробиваемого стекла.  Вооруженная  охрана  была  расставлена
внутри и снаружи зала суда, и наблюдателей обыскивали у входа.
     Когда Анджело Кармине ввели в зал, его сердце запрыгало  от  радости:
он увидел, что судьей был Джованни Бускетта, человек, состоявший в течение
последних пятнадцати лет на службе у Кармине и частенько бывавший у него в
гостях. Теперь Кармине наконец-то был уверен  в  том,  что  справедливость
восторжествует.


     Суд начался. Анджело Кармине  рассчитывал  на  omerta  -  сицилийский
кодекс молчания.  Но  к  его  величайшему  изумлению,  главным  свидетелем
обвинения оказался не кто иной, как Бенито Патас, его телохранитель. Патас
работал на семью Кармине много лет и пользовался таким доверием,  что  ему
разрешалось присутствовать на собраниях, где обсуждались  конфиденциальные
вопросы бизнеса, и, поскольку вся деятельность, связанная с этим бизнесом,
была противозаконной, с точки зрения полиции,  Патас  располагал  обширной
информацией. Арестовав Патаса через несколько минут  после  того,  как  он
убил и изуродовал труп нового приятеля своей любовницы, полиция пригрозила
ему пожизненным заключением, и Патасу пришлось согласиться помочь  полиции
выдвинуть  обвинение  против  Анджело  Кармине  в   обмен   на   смягчение
собственного приговора. И вот Анджело Кармине, не веря своим ушам, сидел и
слушал, как Патас выдавал сокровеннейшие тайны семейства Кармине.
     Лючия, каждый день присутствовавшая в зале суда,  тоже  слушала,  как
этот человек, некогда бывший ее любовником, уничтожал ее отца и братьев.
     Показания Бенито Патаса словно открыли ворота шлюза.  Когда  комиссар
начал вызывать свидетелей, десятки жертв выступили перед судом,  рассказав
о том, что сделали с ними Анджело Кармине и его бандиты. Мафия  вторгалась
в их бизнес, шантажировала, вынуждая заниматься проституцией,  калечила  и
убивала  их  близких,  продавала  наркотики  их  детям.  Список   страшных
преступлений казался бесконечным.
     Но еще более уничтожающими  были  показания  pentiti  -  раскаявшихся
членов мафии, которые решились заговорить.


     Лючии было разрешено навестить отца в тюрьме.
     Он встретил ее довольно бодрым и, обняв, зашептал:
     - Не беспокойся, faccia  d'angelo.  Судья  Джованни  Бускетта  -  мой
секретный козырь. Ему известны все лазейки в законе. Он  использует  их  и
позаботится, чтобы меня и твоих братьев оправдали.
     Однако Анджело Кармине оказался плохим провидцем.
     Общественность была возмущена преступлениями мафии, и, когда  наконец
суд закончился,  судья  Джованни  Бускетта,  хитрая  политическая  бестия,
приговорил всех членов мафии к длительным срокам тюремного  заключения,  а
Анджело  Кармине  и  двоих  его   сыновей   к   максимальному   наказанию,
предусмотренному   итальянским   законом,   -   пожизненному   заключению.
Окончательный приговор гласил: двадцать восемь лет тюрьмы.
     Для Анджело Кармине это было равнозначно смертной казни.


     Вся Италия ликовала. Наконец-то восторжествовала  справедливость.  Но
для Лючии это было невообразимым кошмаром. Три самых любимых  ею  человека
отправились в преисподнюю.
     Лючии было разрешено еще раз навестить отца в камере. От  происшедшей
в нем за ночь  перемены  у  нее  сжалось  сердце.  В  считанные  дни  отец
превратился в старика. Он весь как-то  усох,  его  здоровое  румяное  лицо
пожелтело.
     - Меня предали, - простонал  он.  -  Меня  все  предали.  Этот  судья
Джованни Бускетта всем обязан мне, Лючия! Ведь это я сделал его богатым, и
чем он отплатил мне? А Патас... Я был ему как отец. До чего мы докатились?
Куда девалась честь? Ведь они же сицилийцы, как и я.
     Взяв отца за руку, Лючия тихо сказала:
     - Я тоже сицилийка, папа. Ты будешь отомщен. Клянусь жизнью.
     - Моя жизнь кончена, - ответил ей отец, - а твоя - еще вся впереди. У
меня есть цифровой счет в Цюрихе. В банке "Лей". Там  денег  столько,  что
тебе хватит на десять жизней. - Он прошептал ей  на  ухо  номер  счета.  -
Уезжай из этой проклятой Италии. Забери деньги и живи в свое удовольствие.
     Лючия обняла его.
     - Папа...
     - Если тебе когда-нибудь  понадобится  надежный  человек,  ты  можешь
положиться на Доминика Дюреля. Мы с ним как братья. Он живет во Франции, в
Безье, недалеко от испанской границы.
     - Я запомню.
     - Обещай мне, что ты уедешь из Италии.
     - Да, папа. Но сначала мне нужно кое-что сделать.


     Одно дело - гореть желанием отомстить, а другое - рассчитать, как это
сделать. Она была одна, и это было нелегко. Лючии вспомнилась  итальянская
поговорка:  "Rubare  il  mestiere  -  Овладей  их  ремеслом".  "Я   должна
представить себя на их месте".


     Через несколько  недель  после  того,  как  отец  с  братьями  начали
отбывать свой срок, Лючия Кармине пришла домой к судье Джованни  Бускетта.
Дверь открыл сам судья.
     Он удивленно уставился на Лючию.  Ему  часто  доводилось  ее  видеть,
когда он приходил в гости к Кармине, но говорить им было особо не о чем.
     - Лючия Кармине! Зачем ты сюда пришла? Тебе не следовало...
     - Я пришла поблагодарить вас, ваша честь.
     Он смотрел на нее с подозрением.
     - Поблагодарить? За что?
     Лючия заглянула ему в глаза.
     - За то, что вы вывели моего отца и братьев на чистую воду. Я жила  в
этом страшном доме,  ни  о  чем  не  подозревая.  Я  и  не  думала,  какие
чудовищные...
     Не договорив, она разрыдалась.
     Судья был в некотором замешательстве, затем потрепал ее по плечу.
     - Ну-ну. Зайди, выпей чаю.
     - Благодарю вас.
     Когда они уже сидели в гостиной, судья Бускетта сказал:
     - Я и не думал, что ты испытываешь такие чувства по отношению к отцу.
У меня сложилось впечатление, что вы очень дружны.
     - Лишь потому, что я и не представляла, кем он и братья были на самом
деле. Но, когда я узнала... - Она содрогнулась. - Вы не знаете, каково мне
было. Я хотела исчезнуть, но мне некуда было деться.
     - Я не знал этого. - Он  похлопал  ее  по  руке.  -  К  сожалению,  я
недооценивал тебя, моя милая.
     - Я боялась его, - сказала она с жаром.
     Уже не впервые судья Бускетта  обратил  внимание  на  то,  что  Лючия
Кармине была красивой молодой женщиной. На ней было простое черное платье,
подчеркивавшее изгибы ее  роскошного  тела.  Посмотрев  на  округлость  ее
груди, он не мог не отметить, какой взрослой она стала.
     "Было бы занятно переспать  с  дочерью  Анджело  Кармине,  -  подумал
Бускетта. - Теперь он бессилен что-либо сделать. Старый  черт  думал,  что
купил меня, но я был слишком умен для него. Лючия, наверное, еще  девочка.
Я бы научил ее кое-чему в постели".
     Пожилая горничная  принесла  на  подносе  чай,  блюдо  с  печеньем  и
поставила на стол.
     - Налить?
     - Позвольте мне, - сказала Лючия бархатным многообещающим голосом.
     Судья Бускетта улыбнулся ей.
     - Вы можете идти, - сказал он горничной.
     - Да, сеньор.
     Судья смотрел, как Лючия, подойдя к столику, на котором стоял поднос,
аккуратно налила ему и себе чаю.
     - Мне кажется, что мы могли бы стать очень хорошими друзьями,  Лючия,
- осторожно сказал Джованни Бускетта.
     Лючия одарила его очаровательной улыбкой.
     - Я бы очень хотела этого, ваша честь.
     - Джованни, зови меня, пожалуйста, Джованни.
     - Хорошо, Джованни, - ответила Лючия, протягивая ему чашку, и, подняв
свою как бокал, произнесла:
     - Смерть злодеям.
     Улыбнувшись, Бускетта поднял свою чашку:
     - Смерть злодеям.
     Сделав глоток, он поморщился. Чай был горьковат.
     - Что, слишком?..
     - Нет-нет. Замечательно, моя милая.
     Лючия вновь подняла чашку.
     - За нашу дружбу.
     Она отпила, он тоже.
     - За...
     Бускетта так и не закончил свой тост.  Спазм  неожиданно  сдавил  ему
горло, и  он  почувствовал,  что  его  сердце  будто  пронзил  раскаленный
докрасна прут. Он схватился за грудь.
     - О боже! Вызови доктора...
     Лючия продолжала сидеть, спокойно попивая чай, наблюдая,  как  судья,
задрожав,  поднялся  и  рухнул  на  пол.  Его  тело  еще  некоторое  время
дергалось, а затем затихло.
     - Это первый, папа, - сказала Лючия.


     Сидя в своей камере, Бенито Патас раскладывал пасьянс, когда тюремный
надзиратель сообщил ему:
     - У вас интимное свидание.
     Бенито расплылся в улыбке.  Как  доносчик,  он  находился  на  особом
положении, пользуясь  многочисленными  привилегиями,  и  то,  что  к  нему
пускали подруг для интимных свиданий, было одной из них.  У  него  было  с
полдюжины девочек, которые навещали его по очереди.  Он  пытался  угадать,
какая из них пришла сегодня.
     Он посмотрелся в висевшее на стене камеры маленькое зеркальце, слегка
напомадил и пригладил волосы, затем последовал за охранником по  тюремному
коридору к отделению с комнатами для интимных свиданий.
     Охранник показал ему, в какую из них войти. Предвкушая  удовольствие,
Патас нарочито небрежно вошел туда и  тут  же  остановился,  вытаращив  от
удивления глаза.
     - Лючия! Боже мой, какого  черта  ты  здесь  делаешь?  Как  ты  здесь
оказалась?
     - Я сказала, что мы помолвлены, Бенито, - тихо произнесла Лючия.
     На  ней  было  ярко-красное  шелковое  платье  с   большим   вырезом,
подчеркивавшее ее великолепную фигуру.
     Бенито Патас попятился от нее.
     - Уходи.
     - Как хочешь, но прежде я хочу тебе кое-что сказать.  Когда  ты  стал
давать показания на суде против моего отца и братьев, я смотрела на тебя и
чувствовала, как ненавижу  тебя.  Я  хотела  убить  тебя.  -  Она  подошла
поближе. - Но потом поняла, что это  был  мужественный  поступок  с  твоей
стороны. Ты осмелился встать и сказать всю правду. Отец и братья  не  были
злодеями, но они делали ужасные вещи. И ты был единственным, кому  хватило
храбрости бросить им вызов.
     - Поверь мне, Лючия, - начал он, - полиция заставила меня...
     - Не надо ничего объяснять, - мягко сказала Лючия. - Тем  более  мне.
Ты помнишь, как мы впервые занимались любовью? Я  уже  тогда  поняла,  что
полюбила тебя и буду любить всегда.
     - Лючия, я бы никогда не сделал...
     - Любимый,  давай  забудем  о  случившемся.  С  этим  уже  ничего  не
поделаешь. Сейчас гораздо важнее, что мы опять вместе.
     Она подошла к нему уже совсем близко, он чувствовал  пьянящий  аромат
ее духов. Он совсем растерялся.
     - Ты... ты это серьезно?
     - Более, чем когда-либо в жизни. Поэтому я  и  пришла  сюда  сегодня,
чтобы ты понял это, чтобы доказать тебе, что я -  твоя.  И  не  только  на
словах.
     Ее  пальцы  потянулись  к  бретелькам,   и   через   секунду   платье
соскользнуло на пол. Она стояла перед ним совершенно голая.
     - Теперь ты мне веришь?
     "Боже, до чего же она прекрасна".
     - Да, я верю. - Его голос был хриплым.
     Лючия прильнула к нему всем телом.
     - Раздевайся, - прошептала она. - Быстрее!
     Она смотрела, как Патас раздевался. Сняв с себя все, он  взял  ее  за
руку и подвел к  маленькой  кровати  в  углу  комнаты.  Не  утруждая  себя
ласками, он через секунду  был  уже  на  ней.  Самодовольно  улыбаясь,  он
раздвинул ей ноги и глубоко погрузился в нее.
     - Все как прежде, - сказал он самоуверенно. - Ты ведь не смогла  меня
забыть, а?
     - Да, - прошептала она ему на ухо. - И знаешь,  почему  я  не  смогла
тебя забыть.
     - Нет, mi amore. Скажи мне.
     - Потому что я - сицилийка, как и мой отец.
     Протянув руку  за  голову,  она  вытащила  из  волос  длинную  резную
шпильку.
     Бенито Патас почувствовал, как что-то вонзилось ему под ребра,  и  от
резкой боли он готов был закричать, но Лючия зажала ему рот поцелуем, и  в
тот момент, когда тело Бенито дергалось и извивалось на ней в конвульсиях,
Лючия испытала оргазм.
     Через несколько минут она была уже одета и шпилька вновь оказалась  в
волосах. Бенито лежал под одеялом с закрытыми глазами. Лючия  постучала  в
дверь камеры и улыбнулась охраннику, открывшему дверь, чтобы ее выпустить.
     - Он уснул, - прошептала она.
     Взглянув на красивую молодую женщину, охранник не сдержал улыбки.
     - Вы, наверное, несколько утомили его.
     - Я думаю.


     Эти два откровенно дерзких убийства потрясли Италию. Молодая красивая
дочь  мафиозо  отомстила  за  своих  отца  и  братьев,  и  впечатлительная
итальянская общественность поддерживала и "болела"  за  нее.  Полиция  же,
вполне естественно, была другого  мнения.  Убив  уважаемого  судью,  Лючия
Кармине совершила затем второе убийство прямо  в  стенах  тюрьмы.  И,  что
фактически  приравнивалось  к  первым  двум  преступлениям,  она  оставила
полицию в дураках. Газеты просто захлебывались от восторга на эту тему.
     -  Мне  нужна  ее  голова,  -  прорычал   комиссар   полиции   своему
заместителю. - И сегодня же.
     Поиски становились все более интенсивными, в то время  как  виновница
всей это шумихи скрывалась в доме Сальваторе  Джузеппе,  одного  из  людей
отца, которому удалось избежать ареста.
     Изначально единственным желанием Лючии было отомстить за честь отца и
братьев. Она полностью отдавала себе отчет в том, что может быть схвачена,
и была готова принести себя в жертву. Когда же ей удалось выйти из  тюрьмы
и скрыться, ее мысли переключились с мести на  то,  как  уцелеть.  Теперь,
когда она выполнила то, что наметила, жизнь вдруг снова  обрела  ценность.
"Я не дамся им, - поклялась она себе. - Никогда".


     Сальваторе Джузеппе и его жена сделали все  возможное,  чтобы  как-то
изменить внешность Лючии. Они осветили ей волосы, подкрасили зубы,  купили
ей очки и мешковатую одежду.
     Сальваторе придирчиво осмотрел свое творение.
     - Неплохо, - оценил он, - но этого  недостаточно.  Нам  надо  вывезти
тебя из Италии. Тебе нужно уехать в такое место, где первые  полосы  газет
не пестрят твоими фотографиями и  где  ты  сможешь  на  несколько  месяцев
скрыться.
     И тут Лючия вспомнила: "Если тебе когда-нибудь  понадобится  надежный
человек, ты можешь положиться на Доминика Дюреля. Мы с ним как братья.  Он
живет во Франции, в Безье, недалеко от испанской границы".
     - Я знаю, куда мне можно поехать, - сказала Лючия.  -  Но  мне  нужен
паспорт.
     - Я позабочусь об этом.


     Спустя двадцать четыре часа Лючия уже держала в руках паспорт на  имя
Лючии Рома, в нем была ее фотография с уже измененной внешностью.
     - Куда же ты поедешь?
     - У моего отца во Франции есть друг, который поможет мне.
     - Если ты хочешь,  чтобы  я  проводил  тебя  до  границы...  -  начал
Сальваторе.
     Они оба понимали, насколько это опасно.
     - Нет, Сальваторе, - сказала Лючия. - Вы уже достаточно  сделали  для
меня. Я должна ехать одна.


     На следующее утро Сальваторе Джузеппе взял  напрокат  "фиат"  на  имя
Лючии Рома и дал ей ключи.
     - Будь осторожна, - попросил он.
     - Не беспокойтесь. Я родилась под счастливой звездой.
     Разве не так говорил ей отец?
     У итало-французской границы медленно тянулась длинная цепочка  машин,
направлявшихся во Францию. По мере  приближения  к  контрольно-пропускному
пункту Лючия нервничала все сильнее. Ее наверняка ищут  на  всех  выездных
пунктах. И она знала, что, если  ее  поймают,  пожизненное  заключение  ей
обеспечено. "Я лучше застрелюсь", - думала Лючия.
     Она уже поравнялась с дежурным офицером.
     - Ваш паспорт, сеньорина.
     Через окошко машины Лючия протянула ему  свой  черный  паспорт.  Взяв
его, офицер взглянул на Лючию, и она заметила, как в его глазах  появилась
некоторая озадаченность. Он перевел взгляд на нее, затем  вновь  посмотрел
на паспорт уже более внимательно. Лючия вся напряглась.
     - Вы - Лючия Кармине, - сказал он.
     - Нет! - в отчаянии воскликнула Лючия. Кровь отхлынула  от  ее  лица.
Она уже озиралась по сторонам, прикидывая, куда ей бежать. Но бежать  было
некуда. И вдруг, не веря своим глазам, она увидела, что офицер  улыбается.
Наклонившись к ней, он прошептал:
     - Ваш отец был добр к моей семье, сеньорина. Вы можете  ехать.  Желаю
удачи.
     Лючия чувствовала,  как  от  внезапного  облегчения  у  нее  кружится
голова.
     - Grazie.
     Нажав на педаль акселератора,  она  проехала  двадцать  пять  метров,
отделявших ее от французской границы.
     Француз-пограничник не без гордости  считал  себя  знатоком  красивых
женщин, но та, что остановилась возле него,  явно  не  принадлежала  к  их
числу. У нее  были  мышиного  цвета  волосы,  очки  с  толстыми  стеклами,
некрасивые с пятнами зубы, и вдобавок ко всему она была безвкусно одета.
     "Ну почему итальянки не такие красивые, как француженки?" - несколько
раздраженно подумал он.
     Поставив в паспорт Лючии штамп, он взмахом руки показал ей, чтобы она
проезжала.
     Через шесть часов Лючия была в Безье.





     Трубку подняли после  первого  же  гудка,  и  она  услышала  приятный
мужской голос:
     - Алло?
     - Попросите, пожалуйста, Доминика Дюреля.
     - Доминик Дюрель слушает. С кем я говорю?
     - Это Лючия Кармине. Отец сказал мне, что...
     - Лючия! - в его голосе  послышалась  душевная  теплота.  -  Я  очень
надеялся, что ты мне позвонишь.
     - Мне нужна помощь.
     - Ты можешь положиться на меня.
     У Лючии отлегло от сердца. Это были первые приятные слова, услышанные
ею за долгое время, и она вдруг почувствовала, насколько была измотана.
     - Мне необходимо где-нибудь скрыться от полиции.
     - Это не проблема. У нас женой есть одно  подходящее  место,  где  ты
сможешь жить сколько захочешь.
     В это было просто трудно поверить.
     - Спасибо.
     - Где ты находишься, Лючия?
     - Я...
     Раздавшийся   в   этот   момент   в   трубке    треск    полицейского
коротковолнового радио тут же стих.
     - Лючия...
     В ее голове зазвучал громкий сигнал тревоги.
     - Лючия, где ты? Я приеду за тобой.
     "Зачем ему дома полицейская рация?" Он поднял трубку после первого же
гудка. Он словно ждал ее звонка.
     - Лючия, ты слышишь меня?
     Она была уже абсолютно уверена в том, что  человек  на  другом  конце
провода был полицейским. Значит, сети  на  нее  уже  расставлены.  Телефон
прослушивался.
     - Лючия...
     Повесив трубку, она поспешила прочь от телефонной будки. "Из  Франции
надо бежать", - подумала Лючия.
     Она вернулась в машину и вытащила  карту.  Граница  с  Испанией  была
всего лишь в нескольких часах езды. Сложив  карту,  она  завела  машину  и
поехала на юго-запад в сторону Сан-Себастьяна.
     А с испанской границы все пошло кувырком.


     - Ваш паспорт, пожалуйста.
     Лючия протянула испанскому пограничнику свой паспорт. Бросив на  него
беглый взгляд, офицер уже было вернул его, но что-то  его  остановило.  Он
внимательнее посмотрел на Лючию, и выражение его лица изменилось.
     - Подождите, пожалуйста, я должен поставить в нем штамп.
     "Он меня узнал", - в  отчаянии  подумала  Лючия.  Она  смотрела,  как
пограничник вошел в маленький офис и показал паспорт другому офицеру.  Они
начали о чем-то возбужденно говорить. Ей надо было бежать. Открыв  дверцу,
она вышла из машины. В стоявший рядом экскурсионный автобус шумно садилась
группа немецких туристов, только  что  прошедших  таможенный  досмотр.  На
лобовом стекле автобуса была табличка с надписью "Мадрид".
     - Achtung! - кричал руководитель группы. - Schnell!
     Лючия бросила взгляд на домик. Пограничник, взявший  у  нее  паспорт,
что-то кричал в телефонную трубку.
     - Все на посадку, bitte.
     Не теряя времени на  раздумья,  Лючия  направилась  к  группе  весело
болтавших туристов и, отворачивая лицо от руководителя группы, поднялась в
автобус. Опустив голову, она прошла в глубь автобуса и села.  "Поехали!  -
молила она. - Быстрее же".
     Через окно Лючия видела, как к первым двум пограничникам подошел  еще
один, и они уже втроем рассматривали ее паспорт. Словно в ответ на  мольбу
Лючии дверь автобуса закрылась и мотор заработал. Через минуту автобус уже
выезжал из Сан-Себастьяна по направлению к Мадриду.
     Что будут делать пограничники, не обнаружив ее в машине. Сначала  они
подумают, что она пошла в туалет. Они подождут  и  пошлют  кого-нибудь  за
ней. Затем они, вероятно, осмотрят окрестности, думая, что она  где-нибудь
прячется. За это время границу пересекут уже десятки  машин  и  автобусов.
Полиция не будет знать ни где она, ни куда она направляется.


     Туристы явно наслаждались отдыхом. "А что  им?  -  с  горечью  думала
Лючия. - Полиция не гонится за ними по пятам. Ради чего я  рисковала  всей
оставшейся жизнью?" С этой мыслью она  воспроизвела  в  памяти  эпизоды  с
судьей Бускеттой и Бенито.
     "Мне кажется, что мы могли бы стать очень хорошими друзьями, Лючия...
Смерть злодеям".
     А Бенито Патас: "Все как прежде. Ты ведь не смогла меня забыть, а?"
     И она заставила этих двух  негодяев  заплатить  за  предательство  по
отношению к ее семье. "Заслуживали они смерти или  нет?"  Они  мертвы,  но
отец с братьями будут страдать до конца своей жизни. "Да, - решила  Лючия,
- заслуживали".
     Кое-кто из сидевших в автобусе затянул немецкую  песню,  и  остальные
подхватили ее:
     - In Munchen ist ein Hofbrau Haus, ein, zwei, sufa...
     "С этой группой я пока буду в безопасности, -  подумала  Лючия,  -  а
когда доберусь до Мадрида, разберусь, что делать дальше".
     Но до Мадрида она так и не доехала.


     В обнесенной стеной Авиле автобус сделал  запланированную  остановку,
чтобы туристы могли перекусить и,  как  деликатно  выразился  руководитель
группы, воспользоваться удобствами.
     - Alle raus vom bus, - громко возвестил он.
     Лючия продолжала сидеть, наблюдая за тем, как туристы  поднимались  и
пробирались к передней двери автобуса. "Мне здесь  будет  безопаснее".  Но
руководитель заметил ее.
     - Выходите, fraulein, - сказал он. - У нас всего пятнадцать минут.
     Помедлив, Лючия неохотно поднялась и направилась к двери.
     Когда она проходила мимо руководителя, он воскликнул:
     - Но вы не из этой группы.
     Лючия подарила ему нежную улыбку.
     - Вы правы, - сказала она, - но, понимаете, у меня  в  Сан-Себастьяне
сломалась машина, а мне необходимо попасть в Мадрид, и я...
     - Nein! - завопил руководитель. - Нельзя. Это частная поездка.
     - Я понимаю, - ответила Лючия, - но, видите ли, мне нужно...
     - Об этом вам нужно  договориться  с  представительством  компании  в
Мюнхене.
     - Я не могу. Я очень тороплюсь и...
     - Nein, nein. У меня из-за вас будут  неприятности.  Уходите,  или  я
вызову полицию.
     - Но...
     Несмотря на все ее уговоры,  руководитель  оставался  непоколебим.  И
двадцать минут спустя Лючия смотрела,  как  автобус  тронулся  и  с  шумом
покатил по шоссе в сторону Мадрида, оставляя ее одну без паспорта и  почти
без денег, разыскиваемую полицией уже нескольких стран за убийство.


     Повернувшись, она осмотрелась. Остановка  автобуса  находилась  перед
круглым зданием, на фасаде которого было написано: ESTACION DE AUTOBUSES.
     "Я смогу здесь сесть на другой автобус", - подумала Лючия.
     Она зашла внутрь. Это было просторное здание с мраморными  стенами  и
множеством билетных касс, над окошками которых висели  таблички:  Сеговия,
Вальядолид, Саламанка, Мадрид. Лестница и эскалатор вели на  нижний  этаж,
откуда отправлялись автобусы. Там  же  находился  буфет,  где  продавались
пирожки, конфеты и сандвичи, завернутые в вощеную бумагу,  и  Лючия  вдруг
поняла, что была страшно голодна.
     "Прежде чем что-нибудь купить, - подумала  она,  -  я  лучше  сначала
узнаю, сколько стоит билет на автобус".
     Лючия направилась к окошку с табличкой "Мадрид", но тут увидела,  как
в здание станции торопливо вошли двое полицейских в  форме.  Один  из  них
держал в руке фотографию. Полицейские стали ходить  от  окошка  к  окошку,
показывая фотографию служащим.
     "Они ищут меня. Этот проклятый водитель меня заложил".
     По эскалатору поднималась группа  только  что  прибывших  пассажиров.
Когда они направились к двери, Лючия поравнялась с ними  и,  смешавшись  с
толпой, вышла на улицу.
     Она шла по  мощеным  улицам  Авилы,  стараясь  не  бежать,  чтобы  не
привлечь к себе внимание. Свернув на  улицу  Де  Ла  Мадре  Соледад  с  ее
гранитными домами с черными витыми балконами, она дошла до площади  Да  Ла
Санта и села в парке  на  скамейку,  пытаясь  сообразить,  что  ей  делать
дальше. Наслаждаясь теплом полуденного солнца, в сотне  метров  от  нее  в
этом же парке сидели еще несколько женщин и какие-то пары.
     Лючия продолжала сидеть  на  скамейке,  когда  появилась  полицейская
машина. Она остановилась  на  противоположном  конце  площади,  и  из  нее
вылезли два полицейских. Подойдя к одной из сидевших женщин, они стали  ее
о чем-то спрашивать. Сердце Лючии забилось сильнее.
     Она заставила себя неторопливо подняться  и,  повернувшись,  пошла  в
противоположную от полицейских сторону. Сердце ее бешено колотилось.
     Соседняя улица носила невероятное название - улица  Жизни  и  Смерти.
"Уж не предзнаменование ли это?" На площади, высунув языки,  точно  живые,
стояли  два  каменных  льва,  и  Лючии  в   ее   воспаленном   воображении
представилось, что они вот-вот бросятся на нее. Впереди был большой собор.
Резной медальон на его фасаде  изображал  девушку  и  оскалившийся  череп.
Казалось, что в самом воздухе чувствовалось дыхание смерти.
     Лючия услышала звон церковного колокола и, подняв  глаза,  посмотрела
через открытые городские порота.
     Вдалеке на высокой горе виднелись стены монастыря. Лючия стояла и  не
отрываясь смотрела на него.


     - Что заставило тебя  прийти  к  нам,  дочь  моя?  -  мягко  спросила
преподобная мать Бетина.
     - Мне нужно пристанище.
     - И ты решила найти пристанище у Господа?
     "Абсолютно верно".
     - Да, - Лючия начала сочинять. - Это именно то, что я всегда  хотела,
- посвятить себя духовной жизни.
     - Все мы в душе желаем этого, не так ли, дочь моя?
     "Господи, кажется, клюет", - радостно подумала Лючия.
     Преподобная мать продолжала:
     - Мне следует предупредить тебя, дитя мое, что устав  цистерцианского
ордена самый строгий из всех. Мы полностью изолированы от внешнего мира.
     Ее слова звучали музыкой в ушах Лючии.
     - Те, кто входят в эти стены, дают обет никогда их не покидать.
     - Я ни за что не хочу уходить, - заверила ее Лючия. "По крайней мере,
в течение ближайших нескольких месяцев".
     Преподобная мать встала.
     - Это серьезное решение. Я думаю, что тебе следует пойти и хорошенько
все обдумать, прежде чем принять его.
     Лючия почувствовала, что ситуация осложняется, и  запаниковала.  Идти
ей было некуда. Единственной ее надеждой были эти стены.
     - Я уже обо всем  подумала,  -  поспешно  сказала  она.  -  Поверьте,
преподобная мать, я только об этом и думала. Я хочу отречься  от  мира.  -
Она посмотрела настоятельнице в глаза. - Больше всего на свете я хочу быть
здесь.
     Преподобная мать была озадачена.  Какое-то  мятущееся  отчаяние  этой
женщины вселяло в нее беспокойство. Но, с другой стороны, какой еще  более
веской  причиной  может  быть  объяснен  приход  сюда,  где  душа  находит
успокоение в созерцании и молитвах?
     - Ты католичка?
     - Да.
     Преподобная мать взяла старомодную ручку-перо.
     - Как тебя зовут, дитя мое?
     - Меня зовут Лючия Кар... Рома.
     - Твои родители живы?
     - Отец.
     - Чем он занимается?
     - Он был бизнесменом. Сейчас он уже не работает.
     Она вспомнила, каким бледным и потерянным она видела  своего  отца  в
последний раз, и ее пронзила внезапная острая боль.
     - У тебя есть братья или сестры?
     - У меня два брата.
     - А чем занимаются они?
     Лючия решила призвать на помощь все свои силы.
     - Они священники.
     - Замечательно.
     Разговор продолжался часа три. И  в  конце  концов  преподобная  мать
Бетина сказала:
     - Я найду тебе кровать  для  ночлега.  С  утра  ты  начнешь  получать
наставления, и после этого, если ты не изменишь своего решения, ты сможешь
вступить в нашу общину. Однако я должна предупредить тебя, что ты  выбрала
весьма непростой путь.
     - Поверьте, - искренне ответила Лючия, - у меня нет выбора.


     Лючия спала под  нежный  шепот  теплого  ночного  ветерка  на  лесной
опушке. Она была на званом вечере на  красивой  вилле  вместе  с  отцом  и
братьями. Все радостно веселились, пока в комнату не вошел незнакомец и не
сказал:
     - Черт возьми, кто это такие?
     Огни тут же потухли, и в лицо ей ударил яркий луч карманного  фонаря.
Проснувшись, она села. Свет слепил ей глаза.
     Окружив монахинь, на поляне стояло с полдюжины мужчин.  Из-за  яркого
света Лючия едва различала их силуэты.
     - Кто вы? - повторил свой вопрос один  из  них.  У  него  был  низкий
хриплый голос.
     Лючия тут же пришла в себя, мысли закружились в голове с молниеносной
быстротой. Она попалась. Однако если бы эти люди были полицейскими, они бы
не спрашивали у монахинь, кто они такие. И что им делать в лесу ночью?
     Лючия решила рискнуть.
     - Мы - сестры из монастыря близ Авилы, - сказала она. -  Туда  пришли
какие-то представители власти и...
     - Мы слышали об этом, - прервал ее мужчина.
     Другие сестры, тоже проснувшись, испуганно поднимались.
     - Кто... Кто вы такие? - испуганно спросила Миган.
     - Меня зовут Хайме Миро.


     Мужчин было шестеро. Одетые в штаны из грубой ткани, кожаные куртки и
свитера с высоким горлом, в  холщовых  с  пеньковой  подошвой  ботинках  и
традиционных баскских беретах, вооруженные до  зубов,  при  тусклом  свете
луны они казались  монахиням  демонами.  Двое  из  них  выглядели  жестоко
избитыми.
     Человек, назвавшийся Хайме Миро, был высоким, худощавым,  со  жгучими
черными глазами.
     - За ними могли следить.
     Он повернулся к одному из своих людей.
     - Осмотри все вокруг.
     - Si.
     Лючия поняла, что он разговаривал  с  женщиной,  и  увидела,  как  та
бесшумно скрылась за деревьями.
     - Что будем делать с ними? - спросил Рикардо Мельядо.
     - Ничего, - ответил Хайме Миро, - оставим их и пойдем дальше.
     - Хайме, - возразил один из мужчин, - это же сестры Христовы.
     - Тогда пусть их Бог о них и позаботится, - оборвал его Хайме Миро, -
а нам есть что делать.
     Монахини стояли в ожидании. Мужчины, окружив Хайме, спорили с ним.
     - Мы не можем допустить, чтобы их поймали.  Акока  со  своими  людьми
ищет их.
     - Они и нас ищут, amigo.
     - Без нашей помощи сестрам ни за что не уйти от них.
     - Нет, - твердо сказал Хайме Миро, - мы не станем из-за них рисковать
жизнью. У нас свои проблемы.
     - Мы могли бы пройти с ними  некоторую  часть  пути,  чтобы  хотя  бы
увести их отсюда.
     Это был Феликс  Карпио,  один  из  его  помощников.  Он  обратился  к
монахиням:
     - Куда вы направляетесь, сестры?
     Тут, с озаренными светом Господа глазами, подала голос Тереза:
     - Я выполняю священную миссию. В  Мендавии  есть  монастырь,  который
приютит нас.
     - Мы могли бы их проводить туда, - сказал Феликс Карпио, обращаясь  к
Хайме Миро. - Это же по пути к Сан-Себастьяну.
     - Идиот! - обрушился на него Хайме. - Ты бы еще  поставил  стрелку  с
указателем, чтобы все знали, куда мы идем.
     - Я только хотел...
     - Mierda! - его голос был полон  негодования.  -  Теперь  у  нас  нет
выбора. Придется брать их  с  собой.  Если  их  найдет  Акока,  он  сумеет
развязать им языки. Они будут здорово нам  мешать  и  тем  самым  облегчат
Акоке и его головорезам задачу выследить нас.
     Лючия почти не слушала их.  Золотой  крест  лежал  в  соблазнительной
близости. "Черт бы побрал этих мужиков! Господи, почему же Ты делаешь  все
так не вовремя и с таким мрачным юмором".
     - Ладно, - сказал Хайме Миро, - никуда не денешься. Мы доведем их  до
монастыря и оставим, но нам нельзя идти всем вместе.
     Повернувшись к монахиням, он с нескрываемым раздражением спросил:
     - Вы хоть знаете, где находится Мендавия?
     Сестры переглянулись.
     - Приблизительно, - ответила Грасиела.
     - Тогда как же, черт побери, вы собираетесь туда идти?
     - Господь приведет нас, - твердо сказала сестра Тереза.
     Один из мужчин, Рубио Арсано, улыбнулся.
     - Вам повезло. Он сам снизошел, чтобы лично проводить вас, сестра.
     Он кивнул в сторону Хайме, но, посмотрев на Миро, осекся.
     - Мы разделимся. Пойдем тремя разными дорогами, - сказал Хайме.
     Он вытащил из рюкзака карту, и мужчины, присев на корточки, направили
на нее свои фонари.
     - Монастырь в Мендавии находится здесь, к юго-востоку от Логроньо.  Я
пойду на север, через Вальядолид и затем поднимусь к  Бургосу.  -  Проведя
пальцем по карте, он повернулся к высокому, приятной наружности  Рубио.  -
Ты дойдешь до Ольмедо, потом повернешь на Пеньяфиель и Аранда-де-Дуэро.
     - Хорошо, amigo.
     Хайме Миро вновь сосредоточился на карте.  Подняв  глаза  на  Рикардо
Мельядо, лицо которого носило следы жестоких побоев, он сказал ему:
     - Рикардо, пойдешь в сторону Сеговии,  затем  поднимешься  в  горы  к
Сересо-де-Абахо, а дальше - через Сорию. Встретимся в Логроньо.
     Он убрал карту.
     -  Отсюда  до  Логроньо  двести  десять  километров.  -  Он  мысленно
подсчитал. - Встретимся там через семь дней. Держитесь подальше от больших
дорог.
     - А где мы встретимся в Логроньо? - спросил Феликс.
     - На следующей неделе в Логроньо состоятся гастроли японского  цирка,
- сказал Рикардо.
     - Вот и хорошо. Встретимся там на дневном представлении.
     - А с кем пойдут монахини? - снова подал голос Феликс Карпио.
     - Мы разделимся.
     "Надо это прекращать", - решила Лючия.
     - Если вас разыскивают солдаты, senor, то нам безопаснее идти одним.
     - А нам нет, - ответил Хайме. - Вам стало слишком  много  известно  о
наших планах.
     - И кроме этого, - добавил тот, кого звали  Рубио,  -  вам  самим  не
дойти. Мы знаем дорогу. Мы - баски,  и  жители  Северной  Испании  -  наши
друзья. Они помогут нам и укроют нас от солдат националистов. Вам одним ни
за что бы не удалось попасть в Мендавию.
     "Да я и не хочу в Мендавию, идиот", - подумала Лючия.
     - Ладно, - угрюмо сказал Хайме Миро, - надо двигаться. Я хочу,  чтобы
мы до рассвета ушли отсюда подальше.
     Сестра Миган тихо стояла и слушала человека, отдававшего приказы.  Он
был резок и надменен, но вместе с тем от него веяло силой и уверенностью.
     Взглянув на Терезу, Хайме показал на Томаса Санхуро и Рубио Арсано.
     - Они отвечают за тебя.
     - За меня отвечает Господь, - сказала сестра Тереза.
     - Разумеется, - сухо ответил Хайме.  -  Именно  поэтому  вы  здесь  и
оказались.
     Рубио подошел к Терезе.
     - Рубио Арсано к вашим услугам, сестра. Как вас зовут?
     - Я - сестра Тереза.
     - Я пойду с сестрой Терезой, - поспешно сказала Лючия.
     Она ни за что не позволит им разлучить ее с золотым крестом.
     - Хорошо, - кивнул Хайме. Он показал на Грасиелу.
     - Рикардо, ты пойдешь с этой.
     - Bueno, - кивнул Рикардо Мельядо.
     Вернулась женщина, посланная Хайме на разведку.
     - Все чисто, - сказала она.
     - Хорошо. - Хайме посмотрел на Миган. - Ты пойдешь с нами, сестра.
     Миган кивнула. Она завороженно смотрела на Хайме Миро. В женщине тоже
было что-то интригующее.  Смуглая,  с  пронзительным  взглядом  и  резкими
чертами лица она напоминала хищницу. Ее рот  был  кроваво-красным.  В  ней
было что-то невероятно сексуальное.
     Женщина подошла к Миган.
     - Я - Ампаро Хирон. Не открывай рта, сестра, и все будет в порядке.
     - Двинулись, - сказал Хайме всем  остальным.  -  Через  семь  дней  в
Логроньо. Не спускать с сестер глаз.
     Сестра Тереза с мужчиной по имени Рубио уже направились по  тропинке.
Лючия поспешила за ними. Она видела, что Рубио Арсано положил карту к себе
в рюкзак. "Я вытащу ее, когда он будет спать", - решила она.
     Так началось их путешествие по Испании.





     Мигель Каррильо нервничал. Можно даже сказать,  что  Мигель  Каррильо
был на грани нервного стресса. День оказался  для  него  далеко  не  самым
удачным. Все, что утром так хорошо начиналось (когда  он,  наткнувшись  на
четырех монахинь, убедил их в том, что и сам был монахом), кончилось  тем,
что он оказался без сознания, связанный  по  рукам  и  ногам,  на  полу  в
магазине одежды.
     Первой, кто его обнаружил, была жена владельца магазина. Ею оказалась
грузная пожилая усатая женщина со  скверным  нравом.  Посмотрев  на  него,
лежавшего связанным на полу, она воскликнула:
     - Madre de Dios! Кто ты такой? Что ты здесь делаешь?
     Каррильо призвал на помощь все свое обаяние.
     - Слава Богу, что вы пришли сеньорита. - Хотя сразу было  видно,  что
перед ним замужняя женщина. - Я пытался высвободиться из этих  пут,  чтобы
добраться до телефона и позвонить в полицию.
     - Ты не ответил на мой вопрос.
     Он постарался занять более удобное положение.
     - Все очень  просто,  сеньорита.  Я  -  брат  Гонсалес  из  монастыря
недалеко от  Мадрида.  Проходя  мимо  вашего  замечательного  магазина,  я
увидел, что двое молодых  людей  пытаются  ворваться  в  него.  Как  слуга
Господа я счел своим долгом остановить их. Я  прошел  за  ними  внутрь,  в
надежде уберечь их от ошибок на их пути, однако  они  повалили  и  связали
меня. Не будете ли вы теперь так любезны развязать...
     - Mierdia!
     - Простите? - Он уставился на нее.
     - Кто ты такой?
     - Я же сказал вам, что я...
     - Знаешь, что я тебе скажу: ты - самый ничтожный лгун из всех, кого я
видела.
     Она подошла к брошенным монахинями одеждам.
     - А что это такое?
     - Ах, это? Те двое молодых людей маскировались - понимаете? И...
     - Так их, судья по одежде, было четверо, а ты говорил - двое.
     - Верно. Потом пришли еще двое и...
     Она подошла к телефону.
     - Что вы делаете?
     - Звоню в полицию.
     - Уверяю вас, в этом нет необходимости. Как только  вы  поможете  мне
высвободиться, я сам тут же пойду в полицию и обо всем сообщу.
     Женщина посмотрела на него сверху вниз.
     - Запахни свою рясу, монах.


     Полиция проявила к нему еще меньше сочувствия, чем хозяйка.  Каррильо
допрашивали четыре жандарма гражданской гвардии. Один  их  вид  в  зеленой
форме и черных блестящих кожаных  шляпах  XVIII  века  внушал  страх  всей
Испании, и они, естественно, показали Каррильо свое искусство.
     -  Вы  знаете,  что  в  точности  соответствуете  описанию  человека,
убившего священника неподалеку отсюда?
     Каррильо вздохнул.
     - Неудивительно. У меня есть брат-близнец, да  накажет  его  Господь.
Из-за него я постригся в монахи. Наша бедная мать...
     - Хватит.
     В комнату вошел великан со шрамом на лице.
     - Добрый день, полковник Акока.
     - Это он?
     - Да, полковник. В связи с тем, что кроме него  мы  нашли  в  том  же
магазине и одежду монахинь, мы подумали, что вы захотите  лично  допросить
его.
     Рамон Акока подошел к бедолаге Каррильо.
     - Да. С удовольствием.
     Каррильо подарил полковнику свою самую обворожительную улыбку.
     - Я рад, что вы пришли, полковник. Я выполняю поручение своей церкви,
и мне крайне важно попасть в Барселону как можно быстрее.  Я  уже  пытался
объяснить этим любезным джентльменам: я стал  жертвой  обстоятельств  лишь
потому, что старался быть добрым самаритянином.
     Полковник Акока вежливо кивнул.
     - Поскольку ты торопишься, я попробую избавить тебя от излишней траты
времени.
     - Благодарю вас, полковник. - Каррильо расплылся в улыбке.
     - Я задам тебе несколько простых вопросов. Если ты  честно  ответишь,
все будет замечательно. А если ты солжешь, тебе будет очень больно.
     Что-то мелькнуло в его руке.
     - Слуги Господа не лгут, - гордо ответил Каррильо.
     - Мне очень приятно это слышать.  Расскажи-ка  мне  про  тех  четырех
монахинь.
     - Я ничего не знаю о четырех монахи...
     Удар кулака с надетым на него медным кастетом пришелся ему по  губам,
и по комнате разлетелись брызги крови.
     - Боже мой! Что же вы делаете? - задыхаясь, вскричал Каррильо.
     - Расскажи мне про четырех монахинь, - повторил свой вопрос полковник
Акока.
     - Я не...
     Очередной удар кулака сломал Каррильо зубы.
     - Не надо. Я... - Каррильо чуть не захлебывался кровью.
     - Расскажи мне о четырех  монахинях.  -  Акока  говорил  спокойным  и
рассудительным тоном.
     - Я... - Тут Каррильо увидел занесенный кулак.  -  Да!  Я...  я...  -
слова точно посыпались из него: - Они  были  в  Вильякастине,  убежали  из
своего монастыря. Пожалуйста, не бейте меня больше.
     - Продолжай.
     - Я... Я сказал, что помогу им. Им надо было переодеться.
     - И ты забрался в магазин...
     - Нет. Я... да. Я... Они украли какую-то одежду, потому оглушили меня
и исчезли.
     - Они говорили, куда направляются?
     И  тут  Каррильо  вдруг  овладело   какое-то   своеобразное   чувство
собственного достоинства.
     - Нет.
     Он не упомянул про Мендавию вовсе не из-за  того,  что  хотел  спасти
монахинь.  На  них  Каррильо  было  абсолютно  наплевать,   но   полковник
изуродовал ему лицо. И после выхода из тюрьмы  ему  будет  стоить  больших
трудов зарабатывать себе на жизнь.
     Полковник Акока повернулся к жандармам гражданской гвардии.
     - Видите,  чего  можно  добиться  в  результате  небольшой  дружеской
беседы? Отправьте его в Мадрид - он обвиняется в убийстве.


     Лючия, сестра Тереза, Рубио Арсано и Томас Санхуро  держали  путь  на
северо-запад в сторону Ольмедо. Стараясь избегать  оживленных  дорог,  они
шли  через  пшеничные  поля,  пастбища,  где  паслись  козы  и   овцы,   и
пасторальная невинность сельских пейзажей  казалась  какой-то  иронией  на
фоне той страшной опасности, которой они все  подвергались.  Они  шли  всю
ночь, а на рассвете поднялись в  горы,  чтобы  найти  какое-нибудь  глухое
местечко.
     - Ольмедо прямо перед нами, - сказал  Рубио  Арсано.  -  Мы  переждем
здесь до темноты. Похоже, вам обеим не мешало бы поспать.
     Сестра Тереза была физически измотана. Кроме того, с ее нервами  тоже
творилось что-то  неладное,  и  это  вызывало  еще  большую  тревогу.  Она
чувствовала, что теряет ощущение реальности. Это  началось  с  пропажи  ее
драгоценных четок. Неужели она их потеряла, может,  кто-нибудь  их  украл?
Она не знала. На протяжении долгих лет они были  ее  утешением,  стали  ее
частью, ее спасением, и вот теперь их нет.
     Может быть, она их потеряла в монастыре во время нападения? А было ли
вообще нападение? Все теперь казалось таким нереальным. Она уже больше  не
была уверена в том, что в действительности было и чего не было. Она видела
ребенка. Был ли это ребенок Моник или Господь подшучивает над ней? Все так
смешалось. Когда она была молодой, все было так  просто.  Когда  она  была
молодой...





     Еще в восьмилетнем возрасте главной радостью в жизни Терезы  де  Фосс
была церковь. Какое-то священное пламя  будто  притягивало  ее,  обогревая
своим теплом. Она часто ходила слушать капеллу Кающихся Старцев,  молилась
в соборе в Монако и в Нотр-Дам-Бон-Вуаяж  в  Каннах,  но  чаще  всего  она
бывала на службе в церкви в Эзе.
     Тереза жила в похожей на  замок  вилле  на  горе,  возвышавшейся  над
средневековым городком под названием Эз, неподалеку от Монте-Карло, откуда
открывался вид на Кот д'Азюр - Лазурный берег. Городок располагался высоко
в горах, и Терезе казалось, что оттуда ей был виден весь мир.  На  вершине
стоял монастырь, и тянувшиеся вниз по склону горы ряды домов спускались  к
самой синеве Средиземного моря.
     Моник была на год младше Терезы и считалась в семье красавицей.  Даже
когда она  была  ребенком,  никто  не  сомневался,  что,  повзрослев,  она
превратится в женщину необычайной красоты. У нее была великолепная фигура,
сверкающие синевой глаза, и непринужденная уверенность  в  себе  полностью
соответствовала ее внешности.
     Тереза была гадким утенком. По правде  говоря,  де  Фоссы  стеснялись
своей старшей дочери. И если бы Тереза была  просто  некрасивой,  они  бы,
возможно, смогли путем пластической операции укоротить  ей  нос,  изменить
линию подбородка или исправить разрез глаз.  Но  сложность  заключалась  в
том, что лицо Терезы было слегка перекошено. Не  на  месте  казалось  все,
словно она, как комедийная актриса, ради смеха сделала такую гримасу.
     Но если  Господь  обделил  ее  внешними  данными,  то  он  постарался
компенсировать это, вознаградив ее  другим  щедрым  даром.  У  Терезы  был
ангельский голос. Это было отмечено, когда она впервые спела  в  церковном
хоре. Прихожане в изумлении внимали чистому, прозрачному пению ребенка.  С
возрастом голос Терезы стал еще более прекрасным. В церкви  она  пела  все
сольные партии. Там она чувствовала себя в своей  стихии.  Но  за  стенами
церкви Тереза была невероятно робкой и застенчивой из-за своей внешности.
     В школе все дружили  с  Моник.  Мальчики  и  девочки  ходили  за  ней
гурьбой. Им хотелось играть с ней или просто быть рядом. Ее приглашали  на
все вечера. Терезу тоже приглашали, но вспоминали о ней всегда в последнюю
очередь, как о необходимости соблюдать формальности, и  Тереза  с  горечью
это сознавала.
     "Послушай, Рене, нельзя приглашать только одну  из  сестер  де  Фосс,
надо пригласить обеих, а то это будет невежливо".
     Моник стыдилась уродства своей сестры. Она считала, что  это  бросает
тень и на нее.
     Родители относились к старшей дочери подобающим  образом,  педантично
выполняли свои родительские обязанности. Однако было очевидно, что обожали
они Моник, и тем единственным, о чем мечтала Тереза и чего ей не  хватало,
была любовь.
     Она росла послушной девочкой, всегда готовой  и  стремящейся  сделать
приятное. Способная ученица, Тереза с  удовольствием  занималась  музыкой,
иностранными языками, любила историю и отличалась  в  школе  усердием.  Ее
учителя, служанки и горожане испытывали к  ней  жалость.  Владелец  одного
магазина сказал как-то, когда Тереза уже вышла: "Господь был невнимателен,
создавая ее".
     Единственным местом,  где  Тереза  встречала  любовь,  была  церковь.
Священник любил ее, и Господом она была любима. Каждое утро она ходила  не
мессу, никогда не забывая о четырнадцати  остановках  Христа  на  крестном
пути. Становясь на колени в прохладе церковных  сводов,  она  чувствовала,
что Бог где-то рядом. А когда она пела, ее  переполняло  чувство  надежды,
ожидания.  Ей  казалось,  что  с  ней  вот-вот  должно   произойти   нечто
необыкновенное. Это и было ее единственным утешением в жизни.
     Тереза никогда не делилась своими горестями ни  с  родителями,  ни  с
сестрой, не желая лишний раз  огорчать  их,  и  тайну  об  их  взаимной  с
Господом любви держала в секрете.
     Тереза  обожала  свою  сестру.  Они  вместе  играли,  и  она   всегда
поддавалась Моник, давая ей выигрывать во все  игры.  Они  вместе  гуляли,
спускаясь по крутым каменным ступеням, высеченным в горах, в городок Эз, и
бродили по его узким улочкам мимо магазинов, наблюдая, как разные  мастера
продают свои творения.
     Девочки росли, превращались  в  подростков,  и  предсказания  горожан
оказались верными. Моник  становилась  все  более  красивой,  и  мальчишки
постоянно крутились вокруг нее, у Терезы  же  друзей  было  мало.  Большую
часть времени она проводила за шитьем и чтением или ходила  в  городок  за
покупками.
     Как-то, проходя мимо гостиной, Тереза  услышала,  как  мать  с  отцом
говорили о ней.
     - Она будет старой девой и останется с нами до конца нашей жизни.
     - Тереза кого-нибудь найдет, у нее очень добрый характер.
     - Современных юношей этим  не  привлечешь.  Им  нужны  такие,  с  кем
приятно лечь в постель.
     Тереза убежала прочь.


     По воскресеньям Тереза по-прежнему пела в церкви, и  благодаря  этому
случилось нечто такое,  что  должно  было  полностью  изменить  ее  жизнь.
Однажды  на  службе  присутствовала  некая  мадам  Нефф,  тетка  директора
радиостанции в Ницце.
     Воскресным утром, подойдя к Терезе, она решила поговорить с ней.
     - Как вы можете прозябать здесь, дорогая?  У  вас  же  необыкновенный
голос. Вам надо этим пользоваться.
     - Я пользуюсь. Я...
     - Я имею в виду не... - она окинула взглядом церковь,  -  не  это.  Я
говорю о профессиональном применении вашему голосу. Без ложной  скромности
скажу вам, что я могу  на  слух  определить  талант.  Я  хочу,  чтобы  вас
послушал мой племянник. Он может записать вас на  радио.  Что  вы  на  это
скажете?
     - Я... Я не знаю.
     Терезе стало жутковато при одной мысли об этом.
     - Обсудите это дома.


     - Мне кажется, это замечательно, - сказала мать Терезы.
     - Тебе было бы неплохо попробовать, - согласился отец.
     У Моник были свои соображения на этот счет.
     - Ты же не профессиональная певица, - сказала она. - Ты можешь  стать
посмешищем.
     Это, конечно, была не истинная причина,  по  которой  Моник  пыталась
отговорить  сестру.  В  действительности  же  Моник  боялась,  что  Тереза
добьется  успеха.  Именно  Моник  всегда  была  в  центре  внимания.  "Это
несправедливо, - думала она, - что Господь одарил Терезу таким голосом.  А
вдруг она станет знаменитой? Я тогда останусь в стороне, незамеченной".
     И Моник всячески пыталась отговорить свою сестру от прослушивания.
     Однако в следующее воскресенье мадам Нефф, остановив Терезу в церкви,
сказала:
     - Я поговорила со своим племянником.  Он  очень  хочет  устроить  вам
прослушивание. Он ждет вас в три часа в среду.
     В следующую среду взволнованная  Тереза  предстала  перед  директором
радиостанции в Ницце.
     - Я - Луи Бонне, - кратко представился он. - Я могу уделить вам  пять
минут.
     Внешние данные Терезы  лишь  подтвердили  его  худшие  опасения.  Его
тетушка  и  раньше  присылала  ему  подобные  дарования.  "Надо,  пожалуй,
посоветовать ей заниматься домашними делами".
     Но он знал, что так не  скажет.  Тетушка  была  очень  богата,  а  он
оставался ее единственным наследником.
     Тереза прошла за Луи Бонне по узкому коридору в маленькую студию.
     - Вы когда-нибудь пели на профессиональной сцене?
     - Нет, месье.
     Ее блузка взмокла от пота. "Зачем я  поддалась  на  эти  уговоры?"  -
терзалась Тереза. Она готова была в панике бежать.
     Бонне подвел ее к микрофону.
     - У меня сегодня нет ни одного пианиста, так что вам придется петь "а
капелла". Вы знаете, что это такое?
     - Да, месье.
     - Чудесно.
     Уже не в первый раз он думал, стоят ли все эти дурацкие прослушивания
богатства его тетушки.
     - Я пойду в аппаратную. У вас времени на одну песню.
     - Месье... что мне?..
     Но его уже не было. Тереза осталась в  комнате  одна,  она  стояла  и
смотрела на микрофон. Она понятия не имела, что ей петь. "Просто  сходи  и
познакомься с ним, - сказала его тетя. - По субботам радиостанция передает
музыкальную программу".
     "Куда бы отсюда деться?"
     Неизвестно откуда раздался голос Луи:
     - У меня не слишком много времени.
     - Простите, я не могу...
     Но директор решил наказать ее за то, что уже потратил на нее время.
     - Хотя бы несколько нот, - настаивал он.
     Этого будет достаточно, чтобы он доложил  своей  тетушке,  как  глупо
выглядела эта девчонка. Возможно, после этого она перестанет присылать ему
своих протеже.
     - Я жду, - сказал он.
     Откинувшись назад, он закурил "Житан". Еще целых четыре  часа.  Иветт
будет его ждать. У него будет время побыть с  ней,  прежде  чем  вернуться
домой к жене. Может, даже останется время на...
     И тут он услышал ее голос и не мог в это поверить. Звуки были  такими
чистыми и нежными, что у него по спине пробежали мурашки. Голос был  полон
желания и тоски, он пел об одиночестве и отчаянии, о  потерянной  любви  и
несбывшихся мечтах. К глазам подступили слезы. Этот голос пробудил  в  нем
чувства, которые он считал давно умершими. "Боже  мой!  Где  же  она  была
раньше?"
     Вошедший в аппаратную инженер стоял  и  слушал,  точно  завороженный.
Дверь оставалась открытой, и, очарованные этим голосом, в нее входили  все
новые и новые люди. Они стояли и молча слушали, как голос сердца  отчаянно
взывает к любви, все другие звуки словно замерли в комнате.
     После того как песня смолкла,  в  комнате  воцарилась  тишина,  затем
какая-то женщина сказала:
     - Кто бы она ни была, не упускайте ее.
     Луи Бонне поспешил в студию. Тереза уже собралась уходить.
     - Простите, я отняла  у  вас  слишком  много  времени.  Понимаете,  я
никогда...
     - Сядьте, Мария.
     - Тереза.
     - Извините. - Он глубоко  вздохнул.  -  Каждую  субботу  мы  передаем
музыкальную программу.
     - Я знаю. Я ее слушаю.
     - А что вы скажете по поводу участия в ней?
     Она удивленно смотрела на него, не веря своим ушам.
     - Вы имеете в виду, что хотите предложить мне работу?
     - На этой же неделе. Для начала мы будет платить вам не много. Но это
будет для вас хорошей рекламой.
     В это было трудно поверить. Ей собирались платить за пение.


     - Тебе будут платить? И сколько же?
     - Не знаю, мне все равно.
     "Самое главное, что я кому-то нужна", - чуть было не сказала она,  но
сдержалась.
     - Какая прекрасная новость. Значит, тебя будут передавать по радио! -
сказал отец.
     Ее мать уже начала строить планы.
     - Мы предупредим всех друзей, чтобы они слушали и написали о том, как
ты им понравилась.
     Тереза взглянула на Моник, ожидая, что  та  скажет:  "Не  надо  этого
делать, Тереза и так всем понравится".
     Но Моник промолчала. "Это быстро забудется", - думала она.
     Но она ошиблась.


     В субботу вечером на радиостанции Тереза вся дрожала от волнения.
     - Поверьте мне, - убеждал ее Луи Бонне. - Это совершенно естественно.
Через это проходят все артисты.
     Они сидели в маленькой зеленой комнате для исполнителей.
     - Вы станете сенсацией.
     - Мне станет плохо.
     - У нас нет времени. Через две минуты вы должны быть в эфире.
     Днем Тереза репетировала с маленьким оркестром, который должен был ей
аккомпанировать. Это была удивительная репетиция. Сцена, с которой ведутся
трансляции, была заполнена служащими радиостанции, наслышанными о  девушке
с необыкновенным голосом. В благоговейном молчании они слушали, как Тереза
репетировала песни, которые должны были прозвучать в эфире. Ни у  кого  не
было ни тени сомнения в том,  что  они  присутствуют  при  рождении  новой
звезды.
     - Как жаль, что она не очень привлекательна, - заметил режиссер, - но
кто сможет узнать об этом по радио?
     В этот вечер Тереза выступала великолепно. Она чувствовала,  что  еще
никогда не пела лучше. И кто знает, чем это все обернется? Может быть, она
станет знаменитостью, и у ее  ног  будет  множество  поклонников,  которые
будут просить ее руки. Так же, как просят руки Моник.
     Словно читая ее мысли, Моник сказала:
     - Я искренне рада за тебя, сестренка, но особо не обольщайся. Все это
быстро проходит.
     "Это не пройдет, - думала счастливая Тереза.  -  Я  наконец-то  стала
кем-то, я нашла себя".


     В понедельник утром раздался междугородный телефонный звонок.
     - Наверное, кто-то решил подшутить, - предупредил Терезу отец.  -  Он
назвался Жаком Ремю.
     "Самый известный во Франции постановщик".  Тереза  недоверчиво  взяла
трубку.
     - Алло?
     - Мадемуазель де Фосс?
     - Да.
     - Тереза де Фосс?
     - Да.
     - Это Жак Ремю. Я слышал ваше субботнее выступление по  радио.  Вы  -
именно то, что мне нужно.
     - Я... Я не понимаю.
     - Я собираюсь поставить спектакль в "Комеди Франсез", это  -  мюзикл.
Репетиции начинаются на следующей неделе.  Я  искал  кого-нибудь  с  вашим
голосом. Сказать по правде, такого голоса, как у вас, нет ни у  кого.  Кто
ваш импресарио?
     - Импресарио? Я... У меня нет импресарио.
     - Тогда я приеду к вам и мы составим контракт.
     - Месье Ремю... я... не очень привлекательна.
     Ей было мучительно произнести эти слова, но она понимала, что  должна
это сделать, чтобы не обманывать его ожиданий.
     Он засмеялся.
     - Вы станете привлекательной после того, как я  поработаю  над  вами.
Театр - это притворство. Театральный грим может творить любые чудеса.
     - Но...
     - До завтра.


     Это было пределом мечтаний. Подумать только! Участвовать в постановке
Ремю!
     - Я сам обговорю с ним  контракт,  -  сказал  отец  Терезы.  -  Нужно
держать ухо востро, когда имеешь дело с этой "театральной публикой".
     - Тебе нужно новое платье, - сказала мать. - Я приглашу его пообедать
с нами.
     Моник не сказала ничего. Происходящее казалось ей невыносимым. Она  и
думать не могла о том, что ее сестра станет звездой. Может, еще можно было
что-то предпринять...


     Моник позаботилась о том,  чтобы  первой  спуститься  навстречу  Жаку
Ремю, приехавшему днем на виллу де Фосс.  При  виде  столь  очаровательной
девушки его сердце запрыгало от радости.  Она  была  одета  в  простенькое
белое платьице, превосходно подчеркивающее ее фигуру.
     "Боже мой, - подумал он. - Такой голос при таких внешних данных!  Она
- само совершенство. Она станет большой звездой".
     - Я несказанно рад с вами познакомиться, - сказал Ремю.
     - Рада вас видеть. - Моник нежно  улыбнулась  ему  в  ответ.  -  Я  -
большая поклонница вашего таланта, месье Ремю.
     - Прекрасно. Значит, мы сработаемся. Сценарий у меня с собой.  Это  -
чудесная история о любви, и я думаю...
     В этот момент в комнату вошла Тереза. На ней было  новое  платье,  но
выглядела она в нем нескладно. Увидев Жака Ремю, она остановилась.
     - Здравствуйте. Я не знала, что вы уже  здесь.  Я  хочу  сказать.  Вы
приехали несколько раньше...
     Он вопросительно посмотрел на Моник.
     - Это - моя сестра, - сказала Моник. - Тереза.
     Они  обе  смотрели,  как  меняется  его  лицо:  выражение  потрясения
сменилось разочарованием, перешедшим в нескрываемое отвращение.
     - Так это вы пели?
     - Да.
     Он повернулся к Моник.
     - А вы?..
     - Я - сестра Терезы, - с невинной улыбкой ответила Моник.
     Переведя взгляд на Терезу, Ремю вновь внимательно посмотрел на нее  и
покачал головой.
     - Мне жаль, - сказал он  Терезе,  -  но  вы  слишком...  -  он  искал
подходящее слово, - вы слишком... молоды. Я, с вашего  позволения,  должен
вернуться в Париж.
     Они стояли и смотрели ему вслед.
     "Сработало, - с ликованием подумала Моник. - Получилось".


     Тереза так больше и не  выступала  по  радио.  Луи  Бонне  умолял  ее
прийти, но рана была слишком глубокой.
     "Посмотрев на мою сестру, - думала Тереза, -  никто  не  хочет  иметь
дело со мной. Я такая уродина".
     Ей на всю жизнь запомнилось выражение лица Жака Ремю.
     "Я сама виновата, глупо  было  о  чем-то  мечтать,  -  убеждала  себя
Тереза. - Бог наказал меня".
     После  этого  Тереза  пела  только  в  церкви  и  стала  еще  большей
затворницей.


     В  течение  последующих  десяти  лет  Моник  отвергла  более  десятка
предложений о замужестве. Ее руки  просили  сыновья  мэра,  банкир,  врач,
владельцы местных магазинов. Ее поклонниками были мужчины  всех  возрастов
от только что закончивших школу юношей до представительных и преуспевающих
мужчин сорока-пятидесяти лет. Среди них были богатые и бедные, красивые  и
страшные, образованные и невежды. Но все они получили отказ.
     - Кого же тебе еще надо? - спрашивал Моник озадаченный отец.
     - Здесь все очень скучные, папа. Эз - такое убогое место. Я мечтаю  о
принце из Парижа.
     Отец послушно отправил ее  в  Париж,  но  в  последний  момент  решил
послать с ней и Терезу. Девушки остановились в маленькой гостинице на  Буа
де Булонь.
     Сестры видели  Париж  по-разному.  Моник  посещала  благотворительные
вечера, званые обеды, ее приглашали  на  чай  титулованные  молодые  люди.
Тереза побывала в Доме Инвалидов и в  Лувре.  Моник  ездила  на  скачки  в
Лоншам и на празднества  в  Мальмезон.  Тереза  ходила  молиться  в  Собор
Парижской Богоматери и гуляла по тенистой дорожке вдоль канала Сен-Мартэн.
Моник веселилась у "Максима" и в  "Мулен  Руж",  пока  Тереза  бродила  по
набережным, останавливаясь у книжных ларьков  и  цветочных  лавок,  стояла
возле базилики Сен-Дени. Тереза получила истинное наслаждение  от  Парижа,
что же касается Моник, для ее поездка оказалась неудачной.
     Вернувшись домой, Моник заявила:
     - Я не встретила такого мужчины, за которого мне  бы  хотелось  выйти
замуж.
     - И тебя совершенно никто не заинтересовал? - спросил отец.
     - По-настоящему - никто. Был один молодой человек, он приглашал  меня
поужинать у "Максима". Его отец владеет угольными шахтами.
     - Ну и как он? - с интересом спросила мать.
     - Он богат, хорош собой, воспитан и от меня без ума.
     - Он просил твоей руки?
     - Каждые десять минут. В конце концов мне просто  не  захотелось  его
видеть.
     Мать в изумлении уставилась на нее.
     - Но почему?
     - Потому что он только и  говорил  об  угле:  уголь  битумный,  уголь
крупнокусковой, каменный уголь, бурый уголь. Все это так  скучно,  скучно,
скучно.


     На следующий год Моник решила, что она вновь хочет в Париж.
     - Я соберу свои вещи, - сказала Тереза.
     Моник покачала головой.
     - Нет. Думаю, на этот раз мне лучше поехать одной.
     Моник уехала в Париж, а Тереза, оставшись дома, каждое утро ходила  в
церковь и молилась, чтобы ее сестра нашла красавца-принца. И  вот  однажды
случилось чудо. Чудо потому, что это произошло именно с Терезой. Его звали
Рауль Жирадо.
     Как-то в воскресенье он оказался в той церкви, куда ходила Тереза,  и
услышал ее пение. Он никогда не слышал ничего подобного и дал себе  слово,
что обязательно с ней познакомится.
     Ранним утром в понедельник Тереза зашла в городской универмаг,  чтобы
купить материал на платье, которое она собиралась шить. За прилавком стоял
Рауль Жирадо.
     Он взглянул на вошедшую Терезу и просиял:
     - Ваш голос...
     Она смущенно посмотрела на него.
     - Простите?..
     - Я слышал, как вы вчера пели в церкви. Великолепно!
     Он был высок, хорош собой, с умными  сверкающими  темными  глазами  и
красивым чувственным ртом. Ему было чуть за тридцать, на  год-два  больше,
чем Терезе.
     Его внешность настолько поразила Терезу, что она от  волнения  начала
заикаться. Она смотрела на него во все глаза  и  чувствовала,  как  сильно
бьется ее сердце.
     - С-спасибо,  -  ответила  Тереза.  -  М-мне,  пожалуйста,  три  ярда
муслина.
     - С удовольствием, - улыбнулся Рауль. - Это здесь.
     Терезе вдруг  стало  очень  трудно  сосредоточиться  на  цели  своего
прихода. Ее мыслями целиком завладел этот молодой человек -  его  приятная
внешность и обаяние, исходившая от него мужественность.
     Когда Терезе наконец удалось на чем-то остановить свой выбор, и Рауль
заворачивал покупку, она осмелилась спросить его:
     - Вы... вы здесь недавно, да?
     Взглянув на нее, он улыбнулся, и Тереза вся затрепетала.
     - Да. Я приехал  в  Эз  всего  несколько  дней  назад.  Этот  магазин
принадлежит моей тете, и, поскольку ей нужна помощь,  я  решил  поработать
здесь немного.
     "Сколько это "немного"? - подумала Тереза.
     - Вы должны петь на профессиональной сцене, - сказал Рауль.
     Она вспомнила выражение лица Ремю,  когда  он  увидел  ее.  Нет,  она
никогда больше не рискнет выступить.
     - Благодарю вас, - пролепетала Тереза. Он был тронут ее  смущением  и
робостью и попытался вовлечь ее в разговор.
     - Я раньше не бывал в Эзе. Это красивый городок.
     - Да, - мямлила Тереза.
     - Вы здесь родились?
     - Да.
     - Вам здесь нравится?
     - Да.
     Схватив сверток, Тереза убежала.
     На следующий день она нашла предлог, чтобы вновь пойти в магазин. Она
не спала полночи, придумывая, что скажет Раулю.
     "Я рада, что вам понравился Эз..."
     "Монастырь, как вы знаете, был построен в четырнадцатом веке..."
     "А вы бывали в Сен-Поль-де-Ванс? Там есть очаровательная церковь..."
     "Мне очень нравится Монте-Карло, а вам?  Как  замечательно,  что  это
недалеко отсюда. Мы с сестрой иногда спускаемся по Гранд-Корниш и ходим  в
театр Фор-Антуан. Вы слышали о нем? Это большой открытый театр..."
     "А вы знаете о том, что Ницца когда-то называлась Никайа? О, вы этого
не знали? Да-да. Много лет назад там были греки.  В  Ницце  есть  музей  с
останками пещерных людей, живших  там  тысячи  лет  назад.  Интересно,  не
правда ли?"
     Тереза заготовила десятки подобных фраз. Но увы, как только она вошла
в магазин и увидела Рауля, все  вылетело  у  нее  из  головы,  Она  просто
смотрела на него, не в силах вымолвить ни единого слова.
     - Bonjour,  -  весело  сказал  Рауль.  -  Я  рад  вновь  видеть  вас,
мадемуазель де Фосс.
     - M-мerci.
     Она почувствовала себя идиоткой. "Мне тридцать лет, - думала она, - а
веду себя как глупенькая школьница. Хватит."
     Но она ничего не могла с собой поделать.
     - Чем я могу быть полезен вам сегодня?
     - Я... Мне нужно еще муслина.
     Именно это ей нужно было меньше всего.
     Она смотрела, как Рауль  пошел  за  рулоном  ткани.  Положив  его  на
прилавок, он стал отмерять.
     Она приготовилась сказать "два", но вместо этого произнесла:
     - Вы женаты?
     Подняв на нее глаза, он ласково улыбнулся.
     - Нет, - ответил он. - Я еще не имел такого счастья.
     "Тебе это скоро предстоит, - подумала  Тереза.  -  Как  только  Моник
вернется из Парижа".
     Моник должна полюбить этого человека. Они  просто  созданы  друг  для
друга.  Тереза  переполнялась  счастьем  при  мысли  о  том,   как   Моник
познакомится с Раулем. Это будет замечательно, если Рауль Жирадо станет ее
зятем.
     На следующий день, когда Тереза шла мимо магазина, Рауль, увидев  ее,
выбежал на улицу.
     - Добрый день, мадемуазель. Я как раз собираюсь сделать  перерыв.  Вы
не согласились бы выпить со мной чашечку чая, если вы свободны?
     - Я... Да, спасибо.
     Его присутствие словно лишало ее дара речи, но Рауль тем не менее был
с ней необыкновенно любезен. Он изо всех сил старался, чтобы ей было с ним
легко, и вскоре  Тереза  поймала  себя  на  том,  что  рассказывает  этому
незнакомцу то, о чем ни с кем  до  этого  не  делилась.  Они  говорили  об
одиночестве.
     - В толпе чувствуешь себя одиноко, - сказала Тереза. - Я ощущаю  себя
островом в людском море.
     - Я понимаю, - улыбнулся он.
     - Но у вас, должно быть, так много друзей.
     - Знакомых. Друзей не может быть много.
     Она словно разговаривала со своим отражением. Час пролетел незаметно,
и ему пора было возвращаться на работу.
     Они уже встали, когда Рауль спросил:
     - Не согласились бы вы завтра со мной пообедать?
     Конечно же, он был очень добр. Тереза знала, что ни один  мужчина  не
способен увлечься ею. Тем более такой красавец, как Рауль Жирадо. Она была
убеждена, что он был добр ко всем.
     - С большим удовольствием, - ответила Тереза.
     Когда она встретилась с ним на следующий день, Рауль весело сказал:
     - Я сегодня днем не работаю. Может быть, мы съездим в Ниццу, если  вы
не слишком заняты?
     Они ехали по Мойенн Корниш в его машине  с  откинутым  верхом,  внизу
волшебным ковром раскинулся город. "Я никогда не была  так  счастлива",  -
думала Тереза, откинувшись на сиденье. И тут же  виновато  вспоминала:  "Я
радуюсь за Моник".
     Моник возвращалась из Парижа на следующий день. Рауль будет  подарком
сестре от Терезы. Она достаточно трезво мыслила, чтобы отдавать себе отчет
в том, что такие мужчины существовали в этом мире не для нее.  Тереза  уже
достаточно настрадалась в своей жизни и давным-давно усвоила, как отличить
реальное от невозможного. Красивый мужчина, сидевший за рулем  возле  нее,
принадлежал к несбыточным мечтам, о которых она не смела даже думать.
     Они пообедали в ресторане "Ле Шантеклер"  в  гостинице  "Негреско"  в
Ницце. Еда  была  превосходной,  но  впоследствии  Тереза  даже  не  могла
вспомнить, что она ела.
     Ей казалось, что они с Раулем никак не  могли  наговориться.  Им  так
много хотелось сказать друг  другу.  Он  был  остроумен  -  обаятелен,  и,
похоже, ему было интересно с Терезой - очень интересно.  Его  интересовало
ее мнение обо всем, и он внимательно  слушал  ее.  Их  взгляды  во  многом
совпадали. Они словно чувствовали друг в друге родственную  душу.  Если  у
Терезы и возникало какое-то сожаление по  поводу  того,  что  должно  было
случиться, она решительно гнала от себя эти мысли.
     - Вы бы не хотели прийти к нам завтра пообедать?  Моя  сестра  должна
вернуться из Парижа. Я бы хотела вас с ней познакомить.
     - С удовольствием, Тереза.


     Когда Моник на  следующий  день  вернулась  домой,  Тереза  поспешила
встретить ее в дверях.
     Несмотря на свое  намерение,  она  не  смогла  удержаться,  чтобы  не
спросить:
     - Ну, ты встретила в Париже кого-нибудь стоящего?
     Затаив дыхание, она ждала, что ей ответит сестра.
     - Все те же скучные мужчины, - сказала Моник.
     Ну вот, Господь и принял окончательное решение.
     - Я пригласила сегодня на обед одного человека, - сказала Тереза. - Я
думаю, он тебе понравится.
     "Никто не должен знать, как много он значит  для  меня",  -  подумала
Тереза.
     Вечером, ровно в 7.30, в гостиной,  где  собрались  Тереза,  Моник  и
родители, в сопровождении слуги появился Рауль Жирадо.
     - Это - моя мама, мой папа, - представила Тереза. - Месье Жирадо.
     - Очень приятно.
     Тереза сделала глубокий вдох.
     - А это - моя сестра Моник.
     - Очень приятно.
     Лицо Моник не выражало ничего, кроме вежливости.
     Тереза взглянула на Рауля, ожидая, что он  будет  ошеломлен  красотой
Моник.
     - Рад познакомиться.
     Ничего кроме любезности. Тереза стояла, затаив дыхание,  в  ожидании,
что между ними вот-вот промелькнут знакомые ей искорки. Но  Рауль  смотрел
на Терезу.
     - Вы сегодня очаровательны, Тереза.
     - Благодарю вас, - вспыхивая и заикаясь, проговорила она. В тот вечер
все пошло шиворот-навыворот. Не было и намека на то,  что  план  Терезы  -
свести Моник с Раулем, посмотреть на их свадьбу, увидеть  его  в  качестве
зятя - начал осуществляться.
     Невероятно, но все внимание Рауля было  обращено  на  Терезу.  Словно
сбывался какой-то  необыкновенный  сон.  Она  чувствовала  себя  Золушкой,
только она при этом была уродливой сестрой и принц выбрал ее. В это трудно
было поверить, но все выглядело именно так, и она отчаянно  сопротивлялась
обаянию Рауля,  так  как  не  могла  поверить  в  происходящее  и  боялась
очередной раны. Все эти годы она скрывала свои чувства,  стараясь  уберечь
себя от боли разочарований. Она и сейчас инстинктивно делала то же  самое.
Но Рауль был неотразим.
     - Я слышал, как поет ваша дочь, - сказал он. - Она - просто чудо!
     Тереза чувствовала, что краснеет.
     - Ее голос всем нравится, - ласково сказала Моник.
     Это был пьянящий вечер. Однако самое пикантное оказалось еще впереди.
     Когда обед подошел к  концу,  Рауль  сказал,  обращаясь  к  родителям
Терезы:
     - У вас прекрасная вилла.
     - Затем он повернулся к Терезе:
     - Вы не покажете мне сад?
     Тереза перевела взгляд на Моник, пытаясь прочесть ее чувства, но лицо
Моник выражало полное безразличие.
     "Она, должно быть, глуха, нема и слепа", - подумала Тереза.
     Тут она вспомнила все поездки Моник в Париж,  Канны  и  Сен-Тропез  в
поисках прекрасного принца, которого она так и не встретила.
     "Значит, не мужчины виноваты в этом. Это целиком ее вина. Она сама не
знает, чего хочет".
     - С удовольствием, - ответила Тереза, повернувшись к Раулю.
     Выйдя на улицу, она не могла удержаться от вопроса:
     - Вам понравилась Моник?
     - Она очень мила, - ответил Рауль. - Теперь спросите, нравится ли мне
ее сестра.
     И, обняв, он поцеловал ее.
     Тереза никогда не испытывала ничего подобного. Дрожа в его  объятиях,
она думала: "Спасибо Тебе, Господи. Как же я Тебе благодарна".
     - Ты пообедаешь со мной завтра вечером? - спросил Рауль.
     - Да, - выдохнула Тереза. - Да, конечно.
     Когда сестры остались одни, Моник сказала:
     - Похоже, ты действительно ему нравишься.
     - Кажется, да, - смущенно ответила Тереза.
     - А он тебе?
     - Да.
     - Ну что ж, смотри, сестра, - рассмеялась Моник. - Не теряй головы.
     "Уже поздно, - беспомощно думала Тереза, - слишком поздно".


     После этого вечера Рауль с Терезой все дни были вместе. Моник  обычно
их сопровождала. Они втроем гуляли по улицам и пляжам Ниццы, веселились  в
ступенчатых,  похожих  на  свадебные  торты,   отелях.   Они   обедали   в
очаровательном бистро на Кап д'Антиб и побывали в часовне Матисса в Вансе.
Они ужинали в Шато-де-ля-Шевр-д'Ор и  на  сказочной  Ля  Ферм  Сен-Мишель.
Как-то в пять  часов  утра  они  втроем  отправились  на  сельский  базар,
расположившийся на улицах Монте-Карло, и накупили свежеиспеченного  хлеба,
фруктов и овощей.
     По воскресениям, когда Тереза пела в церкви, Рауль с Моник  приходили
слушать, после чего Рауль, обнимая Терезу, говорил:
     - Ты - настоящее чудо. Я бы слушал твое пение всю оставшуюся жизнь.
     Рауль сделал ей предложение через четыре недели после их знакомства.
     - Я уверен, что ты могла бы покорить любого, кого захотела, -  сказал
Рауль, - но я сочту за честь, если из всех мужчин ты выберешь меня.
     На одно жуткое мгновение Тереза решила, что он насмехается  над  ней,
но, прежде чем она успела что-то сказать, он продолжал:
     - Дорогая, я должен признаться, что у меня было много женщин, но ты -
самая чуткая, самая талантливая, самая добрая...
     Каждое сказанное им слово музыкой звучало  в  ее  ушах.  Ей  хотелось
смеяться, плакать. "Какое же мне выпало счастье, - думала она, - любить  и
быть любимой".
     - Согласна ли ты стать моей женой?
     Ее взгляд был красноречивее всякого ответа.


     Когда Рауль ушел, Тереза влетела в библиотеку, где  мать  с  отцом  и
сестра пили кофе.
     - Рауль сделал мне предложение.
     Ее сияющее лицо было почти красивым.
     Ошеломленные родители смотрели на нее. Заговорила Моник:
     - Тереза, а ты уверена, что он не преследует корыстных целей?
     Это было похоже на пощечину.
     - Я не хочу тебя обидеть, - продолжала Моник,  -  но  все  как-то  уж
слишком быстро.
     Тереза решительно не собиралась допускать, чтобы что-то  омрачило  ее
счастье.
     - Я понимаю, что ты хочешь предостеречь меня, - сказала она сестре, -
но у Рауля есть деньги. Отец оставил ему небольшое наследство, к  тому  же
он не боится трудом зарабатывать себе на жизнь.
     Взяв руку сестры, она умоляюще проговорила:
     - Пожалуйста, Моник, порадуйся за меня. Я никогда не думала, что  мне
дано это испытать. Я просто умираю от счастья.
     И все трое стали обнимать ее и говорить, как они рады за  нее,  затем
принялись возбужденно обсуждать подготовку к свадьбе.
     Ранним утром  следующего  дня  Тереза,  стоя  на  коленях  в  церкви,
молилась:
     "Благодарю Тебя, Господи. Спасибо Тебе за дарованное мне  счастье.  Я
сделаю все, чтобы быть достойной Твоей любви и Рауля. Аминь".


     Не чувствуя под собой  ног,  Тереза  словно  влетела  в  универмаг  и
сказала:
     - Будьте добры, месье,  я  хотела  подобрать  материал  на  свадебное
платье.
     Рауль, рассмеявшись, обнял ее.
     - Ты будешь очаровательной невестой.
     И Тереза не сомневалась в его искренности. Это было похоже на чудо.
     Венчание должно было  состояться  через  месяц  в  городской  церкви.
Моник, естественно, была подружкой невесты.
     В пятницу в  пять  часов  вечера  Тереза  разговаривала  с  Раулем  в
последний раз. В половине первого в субботу, когда Тереза стояла в ризнице
церкви, ожидая опаздывающего уже на тридцать минут Рауля,  к  ней  подошел
священник. Взяв ее за руку, он отвел ее в сторону, и Тереза  с  удивлением
отметила его волнение. Ее сердце тревожно забилось.
     - Что? Что случилось с Раулем?
     - О, дитя мое, -  произнес  священник,  -  моя  бедная,  моя  дорогая
Тереза.
     Ее охватила паника.
     - Что случилось, падре? Скажите же!
     - Я... я только что получил известие. Рауль...
     - Несчастный случай? Он ранен?
     - Сегодня рано утром Жирадо уехал из города.
     - Он уехал? Наверное, возникло какое-нибудь  срочное  обстоятельство,
что заставило его...
     - Он уехал с твоей сестрой. Их видели, когда они садились в парижский
поезд.
     Все закружилось у нее перед  глазами.  "Нет,  -  подумала  Тереза.  -
Только бы не упасть. Нельзя опозориться перед Господом".
     Она лишь смутно помнила, что происходило дальше. Словно издалека, она
слышала, как священник  что-то  объявил  собравшимся  гостям  и  в  церкви
послышался какой-то шум.
     Обняв свою дочь, мать Терезы сказала:
     - Бедная Тереза. Как твоя родная сестра могла так жестоко  поступить?
Это ужасно.
     Но Тереза неожиданно стала спокойной. Она знала, что ей делать.
     - Не волнуйся, мама. Я не виню Рауля за то, что он полюбил  Моник.  С
любым бы случилось то же самое. Мне следовало знать, что ни  один  мужчина
никогда не полюбит меня.
     - Ты не права, - со слезами на глазах сказал отец. - Ты стоишь десяти
Моник.
     Но его сострадание было слишком запоздалым.
     - Сейчас я хочу домой.
     Они прошли сквозь толпу. Собравшиеся  в  церкви  расступились,  давая
дорогу, и молча смотрели им вслед.


     Когда они вернулись на виллу, Тереза тихо сказала:
     - Прошу вас, не  беспокойтесь  обо  мне.  Я  обещаю,  что  все  будет
замечательно.
     Потом она поднялась в комнату отца и,  взяв  его  бритву,  перерезала
себе вены.





     Открыв глаза, Тереза увидела возле своей кровати их семейного доктора
и городского священника.
     - Нет! - закричала она. - Я не хочу  возвращаться.  Я  хочу  умереть.
Дайте мне умереть!
     - Самоубийство - смертный грех, - сказал священник. - Жизнь дана тебе
Господом, Тереза, только он  решает,  когда  она  должна  закончиться.  Ты
молода. Тебе еще жить и жить!
     - Зачем? - рыдала Тереза. - Чтобы еще  страдать?  Я  не  вынесу  этой
боли. Я больше не могу.
     - Христос терпел боль и умер ради нас, - ласково сказал священник.  -
Не отворачивайся от него.
     Доктор осмотрел Терезу.
     - Тебе надо отдохнуть. Я уже сказал твоей матери, что тебе  некоторое
время нужно побыть на легкой  диете.  -  Доктор  погрозил  ей  пальцем.  -
Исключить из употребления бритвы.
     На следующее утро Тереза с трудом встала с кровати. Когда она вошла в
гостиную, мать встревоженно спросила ее:
     - Зачем ты встала? Доктор сказал тебе...
     - Мне нужно в церковь, - охрипшим голосом ответила Тереза. - Я должна
поговорить с Богом.
     Помедлив, мать предложила:
     - Я пойду с тобой.
     - Нет, я должна идти одна.
     - Но...
     - Пусть сходит, - кивнул отец.
     Они смотрели вслед вышедшей их дома безжизненной фигуре.
     - Что будет с ней? - подавленно проговорила мать.
     - Одному Богу известно.
     Она вошла в знакомую церковь  и,  подойдя  к  алтарю,  опустилась  на
колени.
     - Я пришла в Твой  храм,  Господи,  чтобы  кое-что  сказать  Тебе.  Я
презираю Тебя. Я презираю  Тебя  за  то,  что  Ты  уготовил  мне  родиться
уродиной. Я презираю Тебя за  то,  что  моей  сестре  Тобой  было  суждено
родиться красивой. Я презираю Тебя за то, что Ты позволил ей отнять у меня
единственного человека, которого я любила. Я плюю на Тебя.
     Последние слова были произнесены ею так громко, что многие  прихожане
обернулись на нее. Они молча следили, как она поднялась и, шатаясь,  вышла
из церкви.


     Тереза никогда не верила,  что  может  быть  так  больно.  Боль  была
невыносимой. Она была не в состоянии думать ни о чем другом. Она не  могла
ни есть, ни спать. Мир казался ей закутанным в туман и каким-то далеким. В
голове, точно кадры из фильма, мелькали обрывки воспоминаний.
     Ей вспомнился день, когда они с Раулем и  Моник  гуляли  в  Ницце  по
пляжу.
     - Сегодня такой хороший день, что можно искупаться, - сказал Рауль.
     - Я бы с удовольствием, но Тереза не умеет плавать.
     - Я не против,  если  вы  искупаетесь  вдвоем,  а  я  подожду  вас  в
гостинице.
     Она так радовалась, что Рауль и Моник нашли общий язык.
     Они обедали в маленьком трактире неподалеку от Каньес.
     - Сегодня особенно хороши омары, - сказал метрдотель.
     - Я попробую, - отозвалась  Моник.  -  А  бедной  Терезе  нельзя.  От
моллюсков ее выворачивает наизнанку.
     Сен-Тропез.
     - Я соскучился по верховой езде. Дома я ездил на лошади каждое  утро.
Хочешь покататься со мной, Тереза?
     - Боюсь, что у меня ничего не получится, Рауль. Я...
     - Я бы с удовольствием покаталась, - сказала Моник. - Обожаю верховую
езду.
     Их не было все утро.
     Можно было вспомнить сотни подобных моментов,  но  тогда  она  их  не
замечала. Она их не видела потому,  что  не  хотела  видеть  ни  взглядов,
которыми они обменивались, ни невинных прикосновений рук,  ни  шепота,  ни
смеха.
     "Как можно было быть такой глупой?"


     Ночью, когда Терезе наконец  удавалось  задремать,  ей  снились  сны.
Каждый раз она видела новый сон, но все они были одинаковыми.
     Рауль и Моник едут в поезде, обнаженные, они  занимаются  любовью,  а
поезд идет над глубоким каньоном, мост рушится, и все, кто был  в  поезде,
летят в объятия смерти.
     Рауль и Моник,  обнаженные,  в  постели  гостиничного  номера.  Рауль
роняет сигарету, в комнате вспыхивает пламя,  и  они  оба  сгорают.  Терез
просыпается от их криков.
     Рауль и Моник падают с горы, тонут в реке, погибают в авиакатастрофе.
     Сны были всегда разными.
     Сны были всегда одинаковыми.


     Мать и отец Терезы были в отчаянии. Дочь угасала на  глазах,  но  они
ничем не могли ей помочь. И вдруг Тереза начала есть. Она без  конца  ела.
Казалось, она никак не могла насытиться. Она быстро набрала свой вес и все
продолжала полнеть, пока не стала совсем тучной.
     Когда отец с матерью пытались поговорить с ней о ее  страданиях,  она
отвечала им:
     - Я чувствую себя прекрасно. Не беспокойтесь обо мне.
     Тереза продолжала жить, как будто ничего не произошло. Она  ходила  в
город за покупками и делала все, как и прежде. Каждый  вечер  она  ужинала
вместе с отцом и матерью,  читала  или  шила.  Она  словно  окружила  себя
невидимой крепостью, куда твердо решила никого  не  впускать.  "Теперь  ни
один мужчина не захочет больше взглянуть на меня. Никогда".
     Внешне  казалось,  что  у  Терезы  все  замечательно.  Душой  же  она
пребывала в бездне отчаянного одиночества.  Даже  в  окружении  людей  она
словно сидела совсем одна в пустой комнате одинокого дома в одиноком мире.


     Прошло немногим более года с тех пор, как Рауль  оставил  Терезу.  Ее
отец собирался в Авилу.
     - У меня там есть дела, - сказал он Терезе, - но потом я  освобожусь.
Почему бы тебе не поехать со мной?  Авила  -  очаровательный  город.  Тебе
будет полезно на некоторое время уехать отсюда.
     - Нет, спасибо, папа.
     Посмотрев на жену, он вздохнул.
     - Ну что ж, хорошо.
     В гостиную вошел слуга.
     - Прошу прощения, мадемуазель де Фосс. Только что принесли письмо для
вас.
     Тереза еще не успела распечатать конверт,  как  ее  охватило  смутное
дурное предчувствие.
     В письме было написано:
     "Тереза, милая моя Тереза.
     Бог свидетель, я не вправе называть тебя "милой" после той  подлости,
которую совершил по отношению к тебе. Клянусь  искупить  свою  вину,  даже
если на это понадобится вся моя жизнь. Не знаю, с чего начать.
     Моник сбежала, оставив меня с  нашей  двухмесячной  дочуркой.  Честно
говоря, я вздохнул с облегчением. Должен признаться, что с того дня, как я
ушел от тебя, моя жизнь превратилась в ад. Я сам никогда не смогу  понять,
почему я так поступил. Я словно оказался во власти каких-то волшебных  чар
Моник, понимая при этом с самого начала, что совершаю страшную  ошибку.  Я
всегда любил только тебя. Теперь я понимаю, что смогу обрести счастье лишь
рядом с тобой. К тому времени, как ты получишь это письмо, я буду на  пути
к тебе.
     Я люблю и всегда любил тебя, Тереза. Ради всей нашей с тобой жизни  я
прошу твоего прощения. Я хочу..."
     Она не могла больше читать. Мысль  о  том,  что  ей  вновь  предстоит
увидеть  Рауля  с  ребенком  -  ребенком  его  и  Моник,  -  казалась   ей
непостижимой, оскорбительной.
     В истерике швырнув письмо, она закричала:
     - Я должна уехать отсюда. Сегодня. Сейчас же. Пожалуйста... Прошу!
     Родители были не в состоянии ее успокоить.
     - Раз Рауль приедет сюда, - сказал отец, -  тебе,  по  крайней  мере,
стоит поговорить с ним.
     - Нет! Я убью его, как только увижу. - Вся  в  слезах,  она  схватила
отца за руки. - Возьми меня с собой, - взмолилась она.
     Она готова была ехать куда угодно, лишь бы сбежать отсюда.
     И тем же вечером Тереза с отцом отправилась в Авилу.


     Отец Терезы был убит горем дочери. По натуре он  не  был  жалостливым
человеком, но за последний год он проникся к Терезе уважением,  восхищаясь
ее стойкостью. Она с достоинством встречала взгляды горожан и  никогда  не
жаловалась. Он  чувствовал  себя  беспомощным,  неспособным  облегчить  ее
страдания.
     Помня о том утешении, которое Тереза когда-то находила в  церкви,  он
сказал ей по приезде в Авилу:
     - Местный священник отец Беррендо - мой старый друг. Может, он как-то
поможет тебе. Поговори с ним.
     - Нет.
     Она больше не хотела иметь никаких отношений с Господом.
     Тереза оставалась в  одиночестве  в  гостиничном  номере,  пока  отец
занимался делами. Когда он возвращался, она все так же  сидела  на  стуле,
безучастно глядя на стену.
     - Прошу тебя, Тереза, поговори с отцом Беррендо.
     - Нет.
     Он был в отчаянии. Она не желала выходить из  номера  и  отказывалась
возвращаться в Эз.
     Священник сам пришел к Терезе, это было последней надеждой.
     - Ваш отец говорит, что раньше вы регулярно ходили в церковь.
     Тереза посмотрела в глаза тщедушному священнику и холодно ответила:
     - Церковь меня больше не интересует. Ей нечего предложить мне.
     - У церкви есть что предложить любому, дитя мое, - с  улыбкой  сказал
отец Беррендо. - Церковь дарит нам надежду и мечты...
     - Я уже сыта мечтами. С меня хватит.
     Взяв ее руки своими тонкими пальцами, он обратил  внимание  на  белые
шрамы, оставленные  бритвой  на  ее  запястьях,  словно  давние  поблекшие
воспоминания.
     - Господь не верит этому. Поговори с Ним, и Он сам скажет тебе.
     Тереза продолжала сидеть, уставившись на стену, и, казалось, даже  не
заметила, когда священник вышел из комнаты.
     На следующее утро Тереза вошла в прохладу церковных  сводов  и  почти
сразу же почувствовала, как  на  нее  нахлынуло  знакомое,  давно  забытое
чувство умиротворения. В последний раз  она  приходила  в  церковь,  чтобы
послать Господу свои проклятия. Ее переполнило чувство глубокого стыда. Ее
подвела собственная слабость, Господь не предавал ее.
     - Прости меня, - прошептала она. - Я грешна. Я жила  с  ненавистью  в
сердце. Помоги мне. Прошу Тебя, помоги мне.
     Подняв глаза, она  увидела  отца  Беррендо.  Когда  Тереза  закончила
молиться, он отвел ее в свой кабинет за ризницей.
     - Не знаю, что мне делать, падре. Я больше  ни  во  что  не  верю.  Я
утратила веру.
     Ее голос был полон отчаяния.
     - А верила ли ты раньше?
     - Да. Очень.
     - Тогда ты и сейчас веришь,  дитя  мое.  Вера  неизменна.  Преходящим
является все остальное.
     В тот день они проговорили несколько часов.
     Тереза вернулась в гостиницу к вечеру.
     - Мне нужно возвращаться в Эз, - сказал ей отец. - Ты готова ехать?
     - Нет, папа. Позволь мне ненадолго остаться здесь.
     Он помедлил.
     - С тобой будет все в порядке?
     - Да, папа. Обещаю тебе.
     После этого Тереза и отец Беррендо встречались  ежедневно.  Священник
всем сердцем полюбил Терезу. За некрасивой внешностью этой полной  женщины
он видел ее прекрасную несчастную душу. Они говорили о Боге, о мироздании,
о смысле жизни, и медленно, почти помимо своей воли, Тереза  вновь  начала
обретать покой. Как-то отец Беррендо сказал то,  что  нашло  отклик  в  ее
душе.
     - Дитя мое, если ты разуверилась в этом мире, поверь  в  другой  мир.
Поверь в мир, где тебя ждет Иисус.
     И  впервые  со  дня  ее   несостоявшегося   венчания   Тереза   вновь
почувствовала умиротворение. Церковь, как и прежде, стала ее убежищем.  Но
надо было думать о будущем.
     - Мне некуда пойти.
     - Ты могла бы вернуться домой.
     - Нет. Я бы никогда не смогла вернуться, не смогла бы  встретиться  с
Раулем. Не знаю, что мне делать. Я хочу спрятаться, а спрятаться негде.
     Отец Беррендо долго молчал, затем наконец сказал:
     - Ты могла бы остаться здесь.
     Несколько озадаченная, она обвела глазами комнату.
     - Здесь?
     - Неподалеку отсюда есть цистерцианский монастырь. - Слегка подавшись
вперед, он продолжал. - Я расскажу тебе о нем. Это - особый мир, обитатели
которого посвятили свою жизнь Господу.  Это  место,  где  царят  тишина  и
покой.
     Тереза почувствовала воодушевление.
     - Это прекрасно.
     - Но я должен предупредить тебя. В монастыре действует один из  самых
строгих уставов в мире. Те, кого  туда  принимают,  дают  обет  безбрачия,
молчания и послушания. Пришедшие в монастырь остаются там навсегда.
     Эти слова привели Терезу в трепет.
     - У меня никогда не возникнет желание покинуть монастырь. Это то, что
я искала, падре. Я презираю мир, в котором живу.
     Но отца Беррендо все еще не  оставляло  беспокойство.  Он  знал,  что
Терезу ожидает жизнь, совершенно непохожая на ту, которой она жила все это
время.
     - Оттуда нельзя будет вернуться.
     - Я не захочу возвращаться.


     На следующий день рано утром отец Беррендо отвел Терезу  в  монастырь
познакомить с преподобной матерью Бетиной. Он ушел, оставив их вдвоем.
     Только  переступив  порог  монастыря,  Тереза  уже  не   сомневалась.
"Наконец-то, - ликовала ее душа. - Наконец".
     После беседы с настоятельницей она сразу же позвонила матери с отцом.
     - Я так волновалась, - сказала мать. - Когда ты вернешься домой?
     - Я уже дома.


     Обряд посвящения совершал епископ Авилы.
     - Господь,  Создатель  наш,  пошли  благословение  рабе  Твоей,  дабы
укрепить ее в святой добродетели и сохранить ее веру и преданность Тебе.
     - Я отрекаюсь от царства мира сего и всех мирских радостей ради любви
Господа нашего, Иисуса Христа, - отвечала Тереза.
     Епископ осенил ее крестом.
     - Обручаю тебя с Иисусом Христом,  сыном  Отца  Всевышнего.  Скрепляю
печатью Духа Святого  этот  союз  и  объявляю  тебя  Невестой  Господа.  И
Царствие Небесное обретешь ты преданностью своею Господу во веки веков.  -
Епископ поднялся. - Боже, Отец Всемогущий, Создатель наш,  соблаговоливший
избрать тебя невестой, подобно Пресвятой  Марии,  Матери  Господа  Нашего,
Иисуса Христа - ad beatae Mariae,  matris  Domini  nostri,  Jesu  Christi,
consortium - да святится имя Твое.  Перед  лицом  Господа  и  ангелов  Его
благословляю тебя хранить чистоту,  целомудрие,  терпение  для  исполнения
предназначения твоего, любви  к  Господу  и  добродетели,  ибо  ждет  тебя
великая награда на небесах - в вечном Царстве Христа, Господа  Нашего.  Да
укрепит Господь силы твои,  когда  они  иссякнут,  да  утешит  он  тебя  и
руководит помыслами твоими благими,  да  наставит  тебя  Господь  на  путь
истинный. Аминь.


     И  вот  теперь,  тридцать  лет  спустя,  лежа  в  лесу  и  глядя   на
поднимающееся над горизонтом солнце,  сестра  Тереза  думала:  "А  ведь  я
пришла  в  монастырь  совсем  не  потому,  что  стремилась  к  Господу.  Я
стремилась уйти от этого мира. И Господь все прочел в моем сердце".
     Ей было шестьдесят, и последние тридцать лет были самыми  счастливыми
в ее жизни. И вдруг неожиданно она вновь очутилась  в  мире,  от  которого
бежала. С ее рассудком стало происходить что-то неладное.
     Она  утратила  ощущение  реальности.  Прошлое  и  настоящее  странным
образом переплелись. "Почему это со мной происходит? Что Господь  уготовил
мне?"





     Поход   казался   сестре   Миган   увлекательным   путешествием.    С
поразительной для нее самой быстротой она привыкла к окружавшим  ее  новым
видам и звукам.
     Ее спутники казались ей очаровательными. Ампаро  Хирон  была  сильной
женщиной. Ни в чем не уступавшая двум мужчинам,  она  вместе  с  тем  была
очень женственной.
     Феликс Карпио - рослый, с  рыжеватой  бородой  и  шрамом  -  выглядел
дружелюбным и приветливым.
     Но для Миган самой яркой личностью из  них  был  Хайме  Миро.  В  нем
чувствовалась какая-то  непреодолимая  сила,  непоколебимая  вера  в  свои
убеждения, сродни той, что была у монахинь в монастыре.
     Когда их путешествие только началось, Хайме, Ампаро и Феликс несли на
плечах спальные мешки и винтовки.
     - Дайте мне понести какой-нибудь из мешков, - предложила Миган.
     Хайме Миро удивленно посмотрел на нее.
     - Хорошо, сестра, - пожав плечами, ответил он и протянул ей мешок.
     Он оказался тяжелее, чем Миган предполагала, но  она  не  жаловалась.
"Пока мы вместе, я буду разделять с ними все тяготы".
     Миган казалось, что они шли уже целую вечность, спотыкаясь в темноте,
натыкаясь  на  ветви,  царапаясь  о  кустарник,   искусанные   насекомыми,
сопровождаемые лишь светом луны, указывавшей им путь.
     "Кто они? - думала Миган. - Почему их преследуют?" И поскольку  Миган
с монахинями тоже  преследовали,  она  чувствовала  что-то  очень  схожее,
сближающее ее с этими людьми.
     Они почти не  разговаривали,  но  время  от  времени  перебрасывались
какими-то загадочными фразами.
     - В Вальядолиде все готово?
     - Да, Хайме. Рубио с Томасом встретят нас возле банка  во  время  боя
быков.
     - Хорошо. Передайте Ларго Кортесу, чтобы ждал нас.  Но  не  называйте
числа.
     - Понял.
     "Кто такие Ларго Кортес, Рубио и Томас? - думала Миган. - Что  должно
произойти во время боя быков и  при  чем  тут  банк?"  Она  чуть  было  не
спросила, но вовремя спохватилась. "Думаю, им вряд ли понравится,  если  я
буду задавать много вопросов".


     Незадолго до рассвета они почувствовали, как снизу из долины потянуло
дымом.
     - Ждите здесь, - прошептал Хайме. - Ни звука.
     Они следили, как он, выбравшись на опушку, исчез из виду.
     - Что это? - спросила Миган.
     - Молчи! - прошипела Ампаро Хирон.
     Минут через пятнадцать Хайме Миро вернулся.
     - Солдаты. Мы их обойдем.
     Отойдя на полмили назад, они осторожно пробрались лесом к проселочной
дороге.
     Перед  ними  простирался  деревенский  пейзаж,  наполненный  запахами
свежескошенной травы и спелых фруктов.
     Миган не могла сдержать любопытство:
     - Почему вас ищут солдаты? - спросила она.
     - Ну, скажем, мы с ними несколько расходимся во  взглядах,  -  сказал
Хайме Миро.
     И ей пришлось довольствоваться этим ответом. "Пока", - подумала  она,
намереваясь узнать об этом человеке больше.
     Через полчаса они добрались до затерянной в  лесу  полянки,  и  Хайме
сказал:
     - Солнце взошло. Мы пробудем здесь до  темноты.  -  Он  посмотрел  на
Миган. - Этой ночью нам нужно будет идти побыстрее.
     - Хорошо, - кивнула она.
     Хайме разложил спальные мешки.
     - Возьми мой, сестра, - сказал Феликс Карпио. -  Я  привык  спать  на
земле.
     - А как же вы? - проговорила Миган. - Я не могу...
     - Ради Бога, - оборвала ее Ампаро. - Залезай в мешок.  Мы  не  хотим,
чтобы ты будила нас своими криками из-за чертовых пауков.
     В ее голосе Миган почувствовала непонятную враждебность.
     Не говоря больше ни слова, Миган забралась в спальный мешок. "Что она
злится?" - удивлялась она.
     Миган  смотрела,  как  Хайме  Миро,  раскатав  свой  спальный   мешок
неподалеку от нее, залез в него. Ампаро Хирон легла к нему. "Все ясно",  -
подумала Миган.
     Хайме посмотрел на Миган.
     - Ты бы лучше поспала. У нас впереди долгий путь, - сказал он.


     Миган проснулась, разбуженная странными звуками. Словно кто-то стонал
от невыносимой боли. Она встревоженно села.  Звук  доносился  оттуда,  где
лежал Хайме. "Он, должно быть, сильно  болен",  -  было  первым,  что  она
подумала.
     Стон становился громче, и потом она услышала голос Ампаро Хирон:  "О,
да, так... не останавливайся, querido. Сильнее! Вот так! Так... так..."
     Миган вспыхнула. Она попробовала заткнуть уши, чтобы не слышать  этих
звуков, но ничего не помогало. И она  представила  себя  на  месте  Ампаро
Хирон.
     Миган тут же перекрестилась и начала молиться: "Прости мне,  Господи.
Да будут мои помыслы обращены только к Тебе  одному,  да  будет  душа  моя
полна Тобой, дабы нашла она в Тебе источник доброты".
     А стоны не прекращались. Наконец, когда Миган уже чувствовала, что не
может больше этого вынести, они стихли. Но теперь уже другое не давало  ей
уснуть. Лес вокруг был полон звуков.  Они  сливались  в  какофонию  щебета
птиц, стрекотания сверчков, гомона маленьких зверушек и гортанного урчания
зверей покрупнее. Миган уже отвыкла от шума внешнего мира. Она  с  грустью
вспомнила чудесную тишину  монастыря.  И  к  своему  изумлению,  она  даже
загрустила по сиротскому приюту. Этот ужасный, но  удивительный  сиротский
приют...





     Ее называли "Грозой".
     Ее называли "Голубоглазым дьяволенком".
     Ее называли "Невыносимой Миган".
     Ей было десять лет.
     Подброшенная под  дверь  фермеру  и  его  жене,  которые  были  не  в
состоянии заботиться о ней, она попала в приют еще в младенчестве.
     Приют представлял из себя простой двухэтажный белый  дом  на  окраине
Авилы в самом бедном районе города неподалеку от Пласа  де  Санто-Висенте.
Его хозяйкой была Мерседес Анхелес, похожая на амазонку женщина  с  крутым
нравом, за которым  скрывалась  душевная  теплота  по  отношению  к  своим
питомцам.
     Миган отличалась от всех остальных  детей.  Светловолосая,  с  ясными
голубыми  глазами,  она,  словно  чужестранка,  резко   выделялась   среди
темноволосых темноглазых ребятишек. Но отличалась она от других не  только
внешностью. Она была чрезвычайно независимым ребенком, предводительницей и
смутьянкой. Что бы ни  случалось  в  приюте,  Мерседес  Анхелес  могла  не
сомневаться - заводилой была Миган.
     Из года в  год  Миган  руководила  бунтами  против  плохого  питания,
пытаясь организовать детей в союз; она придумывала изобретательные способы
изводить воспитателей, устроила несколько попыток бегства из приюта.  Само
собой разумеется, что Миган пользовалась необычайным авторитетом у  детей.
Большинство из них были старше нее, но все признавали в  ней  лидера.  Она
обладала  природным  даром  руководителя.  Младшие  дети  любили   слушать
рассказы Миган. У нее было необыкновенно богатое воображение.
     - Кем были мои родители, Миган?
     - Твой отец  были  опытным  вором,  специалистом  по  драгоценностям.
Как-то ночью он залез по  крыше  в  гостиницу,  чтобы  украсть  бриллиант,
принадлежавший знаменитой артистке. И вот, в  тот  момент,  когда  он  уже
готов был положить его в карман, артистка проснулась. Она включила свет  и
увидела его.
     - Она вызвала полицию?
     - Нет. Он был очень красив.
     - Что же тогда случилось?
     - Они полюбили друг друга и поженились. Потом родилась ты.
     - Но почему же они отправили меня в приют? Разве они не любили меня?
     Это всегда было самым трудным.
     - Конечно, они любили меня. Но...  но...  они  катались  на  лыжах  в
Швейцарии и погибли под ужасной снежной лавиной...
     - А что такое ужасная снежная лавина?
     - Это когда куча снега неожиданно падает вниз и накрывает тебя.
     - И мои мать с отцом оба погибли?
     - Да. И последнее, что они сказали, это то, что они  любят  тебя.  Но
никого не осталось, кто бы мог позаботиться о тебе, так ты и попала сюда.
     Как и другие дети, Миган очень хотела знать, кто были ее родители,  и
вечерами она засыпала, придумывая себе всякие истории:
     "Мой  отец  воевал  на  гражданской  войне.  Он  был  очень   храбрым
капитаном. Он был ранен в бою, а моя мать была санитаркой и  ухаживала  за
ним. Они поженились, он вернулся на фронт и погиб. Моя мать  была  слишком
бедна, чтобы содержать меня, поэтому ей  пришлось  оставить  меня  у  дома
фермера, ей было невыносимо тяжело".
     И она плакала от жалости к своему храброму погибшему  отцу  и  убитой
горем матери.
     Или: "Мой отец был тореадором.  Самым  известным.  Он  был  гордостью
Испании. Все обожали его. Моя мать была прекрасной  танцовщицей  фламенко.
Они поженились, но однажды он был убит  огромным  разъяренным  быком.  Моя
мать была вынуждена отказаться от меня".
     Или: "Мой отец был ловким шпионом из другой страны..."
     Фантазиям не было конца.


     В приюте было тридцать детей разного возраста: от  брошенных  грудных
младенцев до четырнадцатилетних подростков. Помимо испанцев,  составляющих
большинство,  там  были  дети  из  других   стран,   и   Миган   научилась
разговаривать на нескольких языках. Миган спала в спальне с дюжиной других
девочек. По ночам они шептались о куклах и  платьях,  а  повзрослев,  -  о
сексе. Вскоре это стало главной темой их разговоров.
     - Я слышала, что это очень больно.
     - Ерунда. Так хочется скорее попробовать.
     - Я выйду замуж, но никогда не позволю  своему  мужу  это  делать  со
мной. Мне кажется, это непристойно.
     Как-то ночью, когда все уже спали, один из  мальчиков,  Примо  Конде,
прокрался в спальню к девочкам. Он подошел к кровати Миган.
     - Миган... - позвал он шепотом.
     Она тут же проснулась.
     - Это ты, Примо? Что случилось?
     - Можно я лягу с тобой? - попросил он, испуганно всхлипывая.
     - Да. Только тихо.
     Примо было тринадцать  лет,  как  и  Миган,  но  он  выглядел  совсем
ребенком. Подвергавшийся до приюта надругательствам, он страдал от  ночных
кошмаров и просыпался с криками среди ночи.  Другие  дети  издевались  над
ним, но Миган всегда его защищала.
     Примо забрался к ней в постель, и Миган  почувствовала,  как  по  его
щекам текли слезы. Она крепко обняла его.
     - Все хорошо, - шептала она. - Все хорошо.
     Она нежно покачала его, и он перестал плакать. Он прижался к  ней,  и
она ощутила его нараставшее возбуждение.
     - Примо...
     - Прости. Я... я ничего не могу с этим поделать.
     Он прижимался к ней все сильнее.
     - Я люблю тебя, Миган. Ты - единственная, кого я люблю в целом мире.
     - Ты еще не видел мира.
     - Не смейся надо мной, пожалуйста.
     - Я не смеюсь.
     - Кроме тебя у меня никого нет. Я люблю тебя.
     - Я тоже люблю тебя, Примо.
     - Миган... Можно я... я хочу тебя. Пожалуйста.
     - Нет.
     Наступило молчание.
     - Прости, что потревожил тебя. Я пойду в свою постель, - сказал он  с
горечью в голосе и уже собрался уходить.
     - Подожди.
     Стремясь облегчить его страдания, Миган обняла  его  и  почувствовала
поднимавшееся в ней волнение.
     - Примо, я... я не могу стать твоей, но я могу  кое-что  сделать  для
тебя, и тебе станет лучше. Хочешь?
     - Да, - промямлил он.
     Он был в пижаме. Развязав шнурок на пижамных  штанах,  она  просунула
туда руку. "Он уже мужчина", - подумала Миган и начала нежно  ласкать  его
рукой.
     У Примо вырвался стон.
     - Как чудесно, - сказал он. - Боже, я люблю тебя, Миган.
     Все ее тело пылало, и стоило ему  в  этот  момент  сказать:  "Я  хочу
тебя", она бы согласилась.
     Но он тихо лежал рядом  и  через  несколько  минут  вернулся  в  свою
постель.
     В ту ночь Миган так  и  не  смогла  уснуть.  Больше  она  никогда  не
позволяла ему ложиться к ней в постель.
     Искушение было слишком велико.
     Время от  времени  воспитатели  вызывали  кого-нибудь  из  детей  для
знакомства с будущими приемными родителями. У детей это неизменно вызывало
сильное волнение, потому что это означало возможность вырваться из мрачной
повседневности приюта, возможность иметь настоящий дом и семью.
     Из года в год Миган наблюдала за тем, как выбирали детей. Они уходили
в дома торговцев, фермеров, банкиров, владельцев магазинов. Но это  всегда
происходило с другими детьми, а не с ней. Миган мешала ее  репутация.  Она
не раз слышала, как предполагаемые родители разговаривали между собой:
     - Она - прелестная девочка, но я слышала, что она - трудный ребенок.
     - Это не та, что в прошлом месяце тайком привела в  приют  двенадцать
собак?
     - Говорят, она здесь главная заводила. Боюсь, что она не  уживется  с
нашими детьми.
     Они не представляли, насколько все дети любили Миган.
     Раз в неделю  питомцев  приюта  навещал  отец  Беррендо,  и  Миган  с
нетерпением ждала его прихода. Она страшно любила читать,  и  священник  с
Мерседес Анхелес заботились  о  том,  чтобы  у  нее  всегда  были  книжки.
Священнику она доверяла то, чем ни с кем больше не делилась.  Именно  отцу
Беррендо фермерская чета передала подброшенную малышку Миган.
     - Почему они не захотели меня оставить? - спросила Миган.
     -  Они  бы  очень,  хотели,  Миган,  -  ласково  отвечал  ей  пожилой
священник, - но они были старые и больные.
     - А как вы думаете, почему мои настоящие родители  оставили  меня  на
этой ферме?
     - Наверняка потому, что они были бедны и не могли содержать тебя.


     С возрастом Миган становилась все более набожной. Она начала серьезно
интересоваться идеями  католической  Церкви.  Она  прочитала  "Откровения"
святого Августина, писания  святого  Франциска  Ассизского,  труды  Томаса
Мора, Томаса Мертона и многое другое. Миган регулярно ходила в церковь, ей
очень нравились торжественные обряды, мессы, причастие, благословение.  Но
больше всего, наверное, она  любила  удивительное  чувство  безмятежности,
овладевшее ею в церкви.
     - Я хочу стать католичкой, - сказала однажды Миган отцу Беррендо.
     Взяв ее за руку, он весело ответил ей:
     - Наверное, ты уже ею стала, Миган, но мы подстрахуемся. Веришь ли ты
в Бога Всемогущего, Творца всего земного и небесного?
     - Да, верю.
     - Веришь ли ты в Иисуса Христа, Сына Его единственного, рожденного  и
страдавшего?
     - Да, верю.
     - Веришь ли ты в Святого  Духа,  в  святую  католическую  Церковь,  в
причастие: в отпущение грехов, воскрешение плоти и вечную жизнь?
     - Да, верю.
     Священник слегка подул ей в лицо.
     - Exi ab ea, spiritus immunde. - Изыди, нечистый  дух,  уступи  место
Духу Святому.
     Он опять подул ей в лицо.
     - Миган, да войдут в тебя с этим дуновением дух добра и благословение
Господа. С миром.


     К пятнадцати годами Миган превратилась в красивую девушку с  длинными
белокурыми волосами и молочно-белой кожей, она стала еще больше выделяться
среди своих сверстников.
     Однажды ее вызвали в кабинет Мерседес Анхелес. Там был отец Беррендо.
     - Здравствуйте, падре.
     - Здравствуй, милая Миган.
     - Кажется, у нас возникла проблема, Миган, - начала Мерседес Анхелес.
     - Какая?
     Она ломала  голову,  пытаясь  вспомнить,  что  же  она  могла  такого
натворить.
     Мерседес Анхелес продолжала:
     - Мы не имеем права держать здесь детей старше пятнадцати лет, а тебе
уже исполнилось пятнадцать.
     Миган, конечно, было давно известно это правило. Но она старалась  не
думать об этом, потому что не хотела  признаваться  себе  в  том,  что  ей
некуда пойти, что она  была  никому  не  нужна  и  вновь  могла  оказаться
брошенной.
     - Я... я должна уйти?
     Доброй амазонке было откровенно жаль  ее,  но  она  ничего  не  могла
поделать.
     - К сожалению, мы должны соблюдать правила. Мы можем найти тебе место
горничной.
     Миган было нечего сказать.
     - Куда бы ты хотела пойти? - спросил отец Беррендо.
     Пока она раздумывала, что ответить, ей в голову пришла одна мысль. Ей
было куда пойти.
     С двенадцати лет Миган помогала приюту тем,  что  ходила  в  город  с
разными поручениями, ее часто посылали  отнести  что-то  в  цистерцианский
монастырь. Миган украдкой наблюдала за монахинями, пока  те  молились  или
просто  ходили  по  коридорам,  и  она  чувствовала,  как  от  них   веяло
всепоглощающей  безмятежностью.  Она  завидовала  той  радости,   которую,
казалось,  излучали  монахини.  И  монастырь  представлялся  Миган   домом
всеобщей любви.
     Преподобная мать испытывала симпатию  к  этой  живой  сообразительной
девочке, и они подолгу беседовали с ней на протяжении нескольких лет.
     - Почему люди уходят в монастырь? - как-то спросила Миган.
     - К нам приходят по разным причинам. Большинство хочет посвятить себя
Господу. А некоторые приходят от отчаяния. Мы даем им надежду. Есть такие,
кто не видит смысла жить. Мы объясняем им, что жить  стоит  ради  Господа.
Некоторые приходят сюда, чтобы убежать от мирской суеты.  Другие  приходят
потому, что чувствуют себя брошенными и хотят быть кому-то нужными.
     Последнее прозвучало ответом на мысли девочки. "Я ведь никому не была
нужна, - думала Миган. - Это моя судьба".
     - Я бы хотела уйти в монастырь.
     Через шесть недель она приняла монашество.
     И Миган наконец обрела то, что так долго искала. Она чувствовала себя
дома. Здесь были ее сестры, семья, которой у нее никогда не  было,  и  все
они были равны перед Богом.


     В монастыре Миган занималась бухгалтерией. Ей очень нравился  древний
язык жестов,  к  которому  прибегали  сестры  при  общении  с  преподобной
матерью. В нем насчитывалось 472 жеста, и этого хватало  для  того,  чтобы
сестры могли выразить все, что нужно.
     Когда какая-нибудь из сестер должна  была  обметать  пыль  в  длинных
коридорах, настоятельница Бетина, вытянув правую руку ладонью вперед, дула
на  ее  тыльную  сторону.  Если  у  монахини  был  жар,  она  приходила  к
преподобной матери и прижимала кончики указательного  и  среднего  пальцев
правой руки к левому запястью.  Если  с  какой-нибудь  просьбой  следовало
обождать, настоятельница Бетина поднимала сжатую в  кулак  правую  руку  к
правому плечу, затем  словно  делала  ею  легкий  толчок  вперед  и  вниз.
"Завтра".
     Как-то ноябрьским утром Миган впервые узнала, что представляет  собой
похоронный обряд. Умирала монахиня, и по аркаде разнесся  стук  деревянной
трещотки, оповещавшей о начале ритуала, который не менялся  с  1030  года.
Все, кто  мог  откликнуться  на  этот  призыв,  поспешили  в  лазарет  для
помазания и пения псалмов. Стоя на коленях, они молча молились,  обращаясь
к святым, чтобы те позаботились об отходящей душе  сестры.  Давая  понять,
что подошло  время  причастия,  мать-настоятельница,  вытянув  левую  руку
ладонью вверх, начертила на ней  крест  кончиком  большого  пальца  правой
руки.
     И наконец последовал знак самой смерти:  одна  из  сестер,  приставив
большой палец правой руки под подбородок, слегка приподняла его.
     По окончании молитвы все на час удалились, чтобы душа в полном  покое
покинула тело. В ногах покойной в деревянном  подсвечнике  горела  большая
пасхальная свеча - христианский символ вечного света.
     Монахиня при лазарете обмыла тело усопшей и обрядила его в монашескую
одежду  с  черным  нарамником  поверх  белого  капюшона,  грубые  чулки  и
самодельные сандалии. Одна из монахинь принесла из сада  венок  из  свежих
цветов. Когда покойная была одета, процессия из шести сестер перенесла  ее
в церковь и положила на покрытые белой простыней  носилки  перед  алтарем.
Покойная не должна была оставаться наедине с Господом, и поэтому возле нее
при трепетавшем пламени пасхальной свечи до конца дня и всю ночь  молились
две монахини.
     На следующий день после заупокойной службы монахини перенесли  ее  по
аркаде на обнесенное стеной монастырское кладбище, где даже  после  смерти
монахини продолжали находиться в  уединении.  Сестры,  по  трое  с  каждой
стороны, поддерживая тело на белых холщовых лентах, осторожно опустили его
в могилу. По цистерцианскому обычаю тела покойных  предавались  земле  без
гроба. В заключительной части ритуала похорон две монахини  стали  бережно
забрасывать землей тело усопшей сестры, затем все вернулись в церковь  для
чтения псалмов. Они трижды просили Господа о помиловании ее души:

                   Domine miserere super peccatrice.
                   Domine miserere super peccatrice.
                   Domine miserere super peccatrice.

     Миган часто впадала в меланхолию. Монастырь дал ей покой,  но  полной
безмятежности она не обрела. Она тосковала по тому, что ее уже  не  должно
было волновать. Она вдруг вспомнила о друзьях, которые остались в  приюте,
думала о том, что с ними стало. Ей было интересно, что происходит  в  мире
за стенами монастыря, в мире, от которого она отреклась,  в  мире,  полном
музыки, танцев и смеха.
     Миган пришла к матери Бетине.
     - Время от времени это происходит со всеми нами, - пыталась успокоить
ее настоятельница. - Церковь называет это acedia. Это  душевная  хандра  -
орудие сатаны. Не думай об этом, дитя мое, и все пройдет.
     И это прошло.
     Но не проходило страстное желание узнать, кто ее родители.
     "Мне так и не суждено это узнать, - с отчаянием думала  Миган.  -  До
самой смерти".





     Перед серым зданием нью-йоркского отеля  "Уолдорф-Астория"  собрались
репортеры, они наблюдали за парадом  знаменитостей  в  вечерних  туалетах,
выходивших из своих лимузинов и направлявшихся через  вертящиеся  двери  в
большой банкетный зал, расположенный  на  третьем  этаже.  Сюда  съехались
гости со всего мира.
     Под вспышки фотоаппаратов раздавались голоса репортеров.
     -  Господин  вице-президент,  будьте  так  любезны  взглянуть   сюда,
пожалуйста.
     - Губернатор Адамс, позвольте мне сделать еще один снимок.
     Здесь были сенаторы и представители иностранных государств, магнаты и
знаменитости. Все они собрались на шестидесятилетний юбилей Элен Скотт. По
правде говоря, этой чести  была  удостоена  не  только  сама  Элен  Скотт,
сколько филантропия "Скотт  индастриз",  одного  из  самых  могущественных
конгломератов в мире. Огромная транснациональная империя включала  в  себя
нефтяные компании, металлургические заводы, системы  коммуникаций  и  сеть
банков.  Все  собранные  в  этот  вечер  средства  должны  были  пойти  на
благотворительные цели.
     Предприятия "Скотт индастриз" были во  всех  частях  света.  Двадцать
семь лет назад президент  конгломерата  Майло  Скотт  неожиданно  умер  от
сердечного приступа и его жена Элен взяла бразды правления  в  свои  руки.
Она  оказалась  блестящим  руководителем,  и  доказательством  тому   было
увеличение в последующие несколько лет капиталов более чем в три раза.
     Банкетный зал "Уолдорф-Астории" представлял собой огромное помещение,
декорированное в бежево-золотых тонах, в одном конце  которого  находилась
устланная красным ковром сцена. По всему периметру  зал  окаймлял  балкон,
состоявший из тридцати трех лож, над каждой из которых висела люстра.
     В центре балкона сидела виновница торжества. За столами,  сверкавшими
серебряными приборами, было по крайней мере шестьсот гостей.
     Когда обед подошел  к  концу,  на  сцену  поднялся  губернатор  штата
Нью-Йорк.
     - Господин вице-президент, леди и джентльмены,  уважаемые  гости,  мы
все собрались здесь сегодня, чтобы отдать дань  восхищения  необыкновенной
женщине и ее многолетней бескорыстной щедрости. Элен Скотт - это личность,
которая могла бы преуспеть на любом поприще. Она могла  бы  стать  великим
ученым или врачом. Она могла бы стать и выдающимся  политиком,  и,  должен
вам признаться, что, если бы Элен Скотт  решила  баллотироваться  на  пост
президента Соединенных Штатов, я одним из первых голосовал бы за  нее.  Не
на предстоящих выборах, конечно, а на следующих.
     В зале раздался смех и аплодисменты.
     - Однако Элен Скотт не просто незаурядная  женщина.  Она  милосердный
чуткий человек, который не колеблясь принимает участие в  решении  проблем
современного мира...
     Речь продолжалась еще минут десять, но Элен Скотт больше не  слушала.
"Как же он ошибается, - грустно думала она. - Как  они  все  заблуждаются.
Компания "Скотт индастриз" даже не принадлежит мне. Мы с Майло украли  ее.
И на мне лежит еще более тяжкая вина. Это уже неважно. Теперь. Потому  что
я скоро умру".
     Она  в  точности  запомнила  слова  доктора,   ознакомившего   ее   с
результатами анализов, это был смертный приговор.
     - Мне очень жаль, миссис Скотт, но боюсь, что мне не удастся сообщить
вам это в более мягкой форме. Раком поражена  вся  лимфатическая  система.
Операция бесполезна.
     Она неожиданно почувствовала тяжесть в желудке.
     - Сколько... Сколько мне осталось?
     Он ответил не сразу:
     - Около года, вероятно.
     "Мало. Еще столько нужно сделать".
     - Разумеется, я рассчитываю на ваше молчание, - сказала она спокойным
голосом.
     - Разумеется.
     - Спасибо, доктор.
     Она не помнила ни как вышла из пресвитерианского медицинского  центра
округа Колумбия, ни как доехала до города. Единственной ее мыслью было: "Я
должна найти ее до того, как умру".
     Губернатор уже закончил свою речь.
     - Леди и джентльмены, я имею честь представить вам миссис Элен Скотт.
     Все стоя аплодировали ей. Поднявшись, она прошла на сцену. Худощавая,
с седыми волосами, прямой спиной, элегантно одетая,  она  казалась  полной
энергии, которой сама уже не чувствовала. "Я  словно  свет  далекой  давно
погасшей звезды, - с горечью думала она. - На самом деле я уже не здесь".
     Стоя  на  сцене,  она  ждала,   пока   стихнут   аплодисменты.   "Они
приветствуют чудовище. Что бы они стали делать, если бы узнали?"
     Когда она заговорила, ее голос звучал уверенно:
     - Господин вице-президент, сенаторы, губернатор Адамс...
     "Год, - думала она. - Интересно, где она и жива ли. Я должна узнать".
     Она машинально произносила все то, что от нее ожидали услышать.
     - Я с благодарностью принимаю ваши поздравления и отношу их не только
на свой счет, но хочу разделить их со всеми, кто упорно работал  на  благо
тех, кому повезло меньше, чем нам с вами...
     Она мысленно перенеслась на сорок два  года  в  прошлое,  в  Гэри,  в
Индиану...


     В восемнадцать лет  Элен  Дудаш  устроилась  работать  на  автозавод,
принадлежавший  "Скотт  индастриз",  в  Гэри.  Она  была   привлекательной
общительной девушкой и пользовалась всеобщей симпатией. Как-то раз,  когда
на завод приехал Майло Скотт, сопровождать его выбрали Элен.
     - Что ты на это скажешь, Элли? А вдруг  ты  выйдешь  замуж  за  брата
хозяина, и мы все будем работать на тебя.
     - Конечно, - рассмеялась Элен. - Бывает, что и свиньи летают.
     Майло Скотт был совсем не таким, каким Элен  его  себе  представляла.
Ему было едва за тридцать. "Симпатичный", - думала Элен,  глядя  на  этого
высокого, стройного застенчивого человека, относившегося к ней чуть ли  не
с почтением.
     - Я очень благодарен вам за то,  что  вы  нашли  время  показать  мне
завод, мисс Дудаш. Надеюсь, я не отвлекаю вас от работы?
     - Отвлекаете, но я не против, - улыбнулась она.
     С ним было очень легко говорить.
     "Просто не верится, что я  так  запросто  болтаю  с  братом  большого
босса. Вот будет интересно рассказать об этом маме с папой".
     Майло,  казалось,  проявлял  неподдельный  интерес  к  рабочим  и  их
проблемам. Элен провела его по цеху, где изготовлялись ведущие  и  ведомые
шестерни.  Она  показала  ему  цех  термической  обработки,  где  шестерни
проходили закалку, отделение  упаковки,  погрузочный  цех.  Все  выглядело
достаточно впечатляюще.
     - Это, конечно, очень сложный цикл, не правда ли, мисс Дудаш?
     "Он сам владеет всем этим, а ведет  себя  как  восторженный  ребенок.
Наверное, это впечатлило бы любого".
     Это случилось в сборочном цехе.  У  подвесной  тележки,  перевозившей
металлические болванки в механический цех, лопнул трос, и груда металла  с
грохотом посыпалась вниз. Майло Скотт находился прямо под ней. Увидев это,
Элен  в  считанные  доли  секунды,  не  раздумывая,  оттолкнула   его   со
злочастного места. Она не успела отбежать, и две тяжелые железные болванки
задели ее. Элен потеряла сознание.


     Она очнулась в  отдельной  палате  какой-то  больницы.  Комната  была
буквально заполнена цветами. Открыв глаза и оглядевшись, Элен подумала: "Я
умерла и попала в рай".
     Вокруг были орхидеи, розы, лилии,  хризантемы  и  какие-то  необычные
цветы, названия которых она даже не знала.
     Ее правая рука была в гипсе, а ребра забинтованы и болели.
     Вошла медсестра.
     - Вы уже проснулись, мисс Дудаш? Я скажу доктору.
     - Где... где я нахожусь?
     - Вы в центре Блейка, это частная больница.
     Элен обвела глазами просторную палату. "Мне же не расплатиться за все
это".
     - Было много звонков, но мы не хотели вас будить.
     - Каких звонков?
     - Репортеры пытались прорваться, чтобы взять у вас интервью.  Звонили
ваши друзья. Несколько раз звонил мистер Скотт...
     "Майло Скотт!"
     - С ним все в порядке?
     - Простите?
     - Он не пострадал во время этой аварии?
     - Нет. Он приходил сегодня рано утром, но вы еще спали.
     - Он хотел навестить меня?
     - Да. - Медсестра кивнула на цветы. - Почти все эти цветы от него.
     "Невероятно".
     - Ваши мать с  отцом  ждут  в  приемной.  Вы  хотите  с  ними  сейчас
повидаться?
     - Конечно.
     - Я приглашу их.
     "Вот это да! Со мной еще так никогда не  обходились  в  больнице",  -
думала Элен.
     Вошедшие мать с отцом подошли к ее кровати. Они родились в Польше,  и
их английский был далек от  совершенства.  Отец  Элен,  крепко  сложенный,
грубоватый мужчина пятидесяти с небольшим лет, работал механиком; ее  мать
была простой крестьянкой из Северной Европы.
     - Я принесла тебе суп, Элен.
     - Мамочка... в больницах ведь кормят.
     - Такого супа, как  мой,  тебе  здесь  не  дадут.  Поешь,  ты  скорее
поправишься.
     - А ты газету читала? - спросил отец. - Я принес тебе.
     Он  протянул  ей  газету.  Она  увидела  заголовок:  "Рискуя  жизнью,
служащая спасает своего босса".
     Она прочитала статью дважды.
     - Ты храбро поступила, спасая его.
     "Храбро?! Глупо! Если бы я успела подумать, я бы спасалась сама.  Это
был самый идиотский поступок в моей жизни. Да я же могла погибнуть!"


     Несколько позже тем же утром Элен навестил  Майло  Скотт.  Он  принес
очередной букет цветов.
     - Это вам, - смущенно начал он. - Доктор сказал мне, что  у  вас  все
будет замечательно. Я... я не могу выразить, как я вам благодарен.
     - Не стоит.
     - Это был самый отважный поступок, который мне доводилось видеть.  Вы
спасли мне жизнь.
     Она попробовала пошевелиться, движение вызвало у нее  резкую  боль  в
руке.
     - С вами все в порядке?
     - Вполне. - В боку появилась пульсирующая боль. - Доктор говорил вам,
что со мной?
     - У вас перелом руки и трех ребер.
     Это было самое худшее, что она  могла  от  него  услышать.  Ее  глаза
наполнились слезами.
     - Что с вами?
     Как она могла объяснить ему? Он только посмеется над ней. Она  копила
деньги на долгожданный  отпуск,  который  собиралась  провести  со  своими
заводскими подругами в Нью-Йорке. Она мечтала о нем. "Теперь  я  не  смогу
работать месяц, а то и больше. Вот тебе и Манхэттен".
     Элен работала  с  пятнадцати  лет.  Она  была  крайне  независимой  и
самостоятельной,  однако  сейчас  она  думала:  "Поскольку  он   мне   так
благодарен, может быть, он оплатит часть  моих  больничных  счетов.  Но  я
скорее  сквозь  землю  провалюсь,  чем   попрошу   его   об   этом".   Она
почувствовала, что ее клонит в сон. "Это, должно быть, от лекарств".
     - Я очень благодарна вам за цветы, мистер Скотт, - сказала она сонным
голосом. - Мне было очень приятно.
     "А там видно будет, что делать с больничными счетами".
     Элен Дудаш уснула.


     На  следующее  утро  в  палату   к   Элен   вошел   высокий   человек
респектабельного вида.
     - Доброе утро, мисс Дудаш. Как вы сегодня себя чувствуете?
     - Спасибо, мне лучше.
     - Меня  зовут  Сэм  Нортон.  Я  начальник  отдела  информации  "Скотт
индастриз".
     Она никогда не видела его раньше.
     - Вы живете здесь?
     - Я прилетел из Вашингтона.
     - Чтобы встретиться со мной?
     - Чтобы помочь вам.
     - Помочь в чем?
     - Там за дверью репортеры, мисс Дудаш. И поскольку,  как  я  полагаю,
вам еще не приходилось проводить пресс-конференции,  я  подумал,  что  вам
понадобится некоторая помощь.
     - А что они хотят?
     - В основном они будут просить вас рассказать о том, как и почему  вы
спасли мистера Скотта.
     - Ну, это не так сложно. Если бы у меня тогда было время подумать,  я
бы убежала, сломя голову.
     Нортон вытаращился на нее.
     - Мисс Дудаш... думаю, на вашем месте я бы не стал так говорить.
     - А что? Это же правда.
     Это было совсем не то, что он ожидал. Казалось, девушка не осознавала
своего положения.
     У Элен были причины для  беспокойства,  и  она  решила  выложить  все
начистоту.
     - Вы увидите мистера Скотта?
     - Да.
     - Не окажете ли вы мне одну услугу?
     - Конечно, если это в моих силах.
     - Я понимаю, что он не виноват в случившемся, и  он  не  просил  меня
отталкивать его с того места, но...
     Присущее  ей  сильное  стремление  к   независимости   заставило   ее
замолчать.
     - Впрочем, не стоит.
     "Ага, вот оно, - подумал Нортон. - Какое же вознаграждение хочет  она
заполучить? Деньги? Повышение? Что же?"
     - Продолжайте, пожалуйста, мисс Дудаш.
     - Честно говоря, у меня не так много денег, - начала она, - а тут еще
из-за этого я потеряю часть заработка, и я не думаю, что  смогу  позволить
себе оплатить все эти больничные  счета.  Я  не  хочу  беспокоить  мистера
Скотта, но если бы он смог предоставить мне некоторую ссуду, я бы  вернула
деньги.
     Она посмотрела на Нортона, но неправильно истолковала  выражение  его
лица.
     - Извините. Я, наверное, выгляжу корыстной. Дело в том, что я  копила
деньги на поездку, а  из-за  этого  все  летит  к  черту.  -  Она  глубоко
вздохнула. - Впрочем, пусть это его не касается. Я как-нибудь выкручусь.
     Сэм Нортон едва удержался, чтобы не расцеловать ее.  "Когда  же  я  в
последний раз встречал такую невинность? Эдак я вновь поверю в  порядочных
женщин".
     Он присел к ней на кровать, и его официальный тон куда-то делся. Взяв
ее за руку, он произнес:
     - Элен, я чувствую, что мы с вами будем  хорошими  друзьями.  Обещаю,
что вам не придется беспокоиться по поводу денег. Но в первую очередь  нам
с вами нужно выдержать эту пресс-конференцию. Мы хотим, чтобы вы выглядели
достойно, чтобы... - он осекся. - Я буду с вами откровенен. Моя  задача  -
позаботиться о том, чтобы "Скотт индастриз" выглядела  достойно.  Вы  меня
понимаете?
     - Думаю, да. Вы имеете в виду, что будет  не  очень  хорошо,  если  я
скажу, что я на самом деле не собиралась спасать  Майло  Скотта?  И  будет
лучше, если я скажу что-нибудь вроде: "Мне так нравится работать на "Скотт
индастриз", что, когда я увидела Майло Скотта в опасности, я  поняла,  что
должна попытаться спасти его даже ценой своей собственной жизни"?
     - Да.
     Она рассмеялась.
     - Хорошо. Я скажу, если это принесет вам пользу.  Но  честно  говоря,
мистер Нортон, я не знаю, что толкнуло меня на это.
     Он улыбнулся.
     - Пусть это останется нашей тайной. Я впущу этих львов.
     В палату вошли десятка два фотокорреспондентов и  журналистов  радио,
газет и журналов. Это был сенсационный  материал,  и  пресса  намеревалась
выжать из него все  возможное.  Не  каждый  день  хорошенькая  молоденькая
служащая, рискуя жизнью, спасала брата своего босса, тем  более  что  этим
братом оказался Майло Скотт.
     - Мисс Дудаш, о чем вы подумали, увидев летящую на вас груду железа?
     Посмотрев на Сэма Нортона, Элен с невозмутимым лицом сказала:
     - Я подумала: "Я должна спасти мистер  Скотта.  Я  никогда  не  прощу
себе, если он погибнет на моих глазах".
     Все шло гладко, и, когда Сэм Нортон увидел, что Элен начала уставать,
он сказал:
     - На это все, леди и джентльмены. Большое всем спасибо.
     - Ну, как у меня получилось?
     - Вы были великолепны. А теперь вам надо поспать.
     Спала она плохо. Ей снилось, что она была в  вестибюле  Эмпайр  стейт
билдинг, но ее не пропустили наверх, потому что у нее не было денег купить
билет.


     Майло Скотт навестил Элен днем.  Увидев  его,  она  очень  удивилась,
потому что слышала, что он живет в Нью-Йорке.
     - Я слышал, что пресс-конференция  прошла  успешно.  Вы  -  настоящая
героиня.
     - Мистер Скотт... Мне нужно вам кое-что сказать. Я не героиня. Я и не
думала вас спасать. Я... У меня просто так получилось.
     - Я знаю. Сэм Нортон сказал мне.
     - В таком случае...
     - Элен, героизм бывает разный. Вы не думали спасать меня, вы  сделали
это инстинктивно вместо того, чтобы спасаться самой.
     - Я просто хотела, чтобы вы об этом знали.
     - Еще Сэм сказал мне, что вас беспокоит оплата больничных счетов.
     - Ну...
     - С ними все в порядке. А что касается потерянной  зарплаты...  -  он
улыбнулся, - мисс Дудаш, мне кажется, вы не понимаете,  в  каком  я  перед
вами долгу.
     - Вы ничего мне не должны.
     - Доктор сказал, что вас завтра выпишут. Вы позволите пригласить  вас
пообедать?
     "Он  не  понимает,  -   подумала   Элен.   -   Не   нужно   мне   его
благотворительности и жалости".
     - Я серьезно говорю вам, что вы мне ничего не должны.  Благодарю  вас
за то, что вы позаботились о больничных счетах. Мы в расчете.
     - Хорошо. Так все-таки можно пригласить вас на обед?


     Так все и началось. Майло Скотт провел в Гэри неделю, и каждый  вечер
он встречался с Элен.
     - Будь осторожна, - предостерегали Элен отец с матерью. - Просто  так
богатые мужчины не встречаются с заводскими девушками.
     И сначала Элен относилась к нему настороженно, но Майло разубедил ее.
Он всегда вел себя как настоящий джентльмен, и до Элен наконец дошло: "Ему
действительно нравится быть со мной".
     Когда  Майло  был  сдержан  и  застенчив,  Элен  была  откровенна   и
решительна. Всю жизнь Майло был окружен женщинами, которые горели желанием
породниться  с  могущественной  династией  Скоттов.  Они  действовали   по
расчету. Элен Дудаш была  первой  искренней  женщиной  из  всех,  кого  он
встречал.   Она   говорила   то,   что   думала,   была    сообразительна,
привлекательна, и, самое главное, с ней было интересно. К концу недели они
влюбились друг в друга.
     - Я хочу, чтобы ты стала моей женой, - сказал  Майло.  -  Я  не  могу
думать ни о чем другом. Ты выйдешь за меня замуж?
     - Нет.
     Элен тоже только об этом и думала. Просто эта  мысль  ее  пугала.  До
Скоттов ей было так же далеко, как до другой планеты. У  них  были  слава,
богатство и могущество. "Я не из их круга. Я рискую  стать  посмешищем.  И
Майло тоже". Но она знала, ее сопротивление обречено на провал.
     Их  брак  зарегистрировал  мировой  судья   в   Гринвиче,   в   штате
Коннектикут, и затем молодожены поехали на  Манхэттен,  чтобы  Элен  Дудаш
познакомилась со своими новыми родственниками.
     Байрон Скотт встретил своего брата словами:
     - Какого черта ты женился на польской шлюхе? Ты что, спятил?
     Сьюзен Скотт была не более милосердна:
     - Конечно же, она вышла замуж на Майло из-за денег. Когда она узнает,
что у него ничего нет, мы организуем развод. Этот брак обречен.
     Они явно недооценивали Элен Дудаш.
     - Твой брат и его жена ненавидят меня, но я не за них выходила замуж,
а за тебя. Я не хочу становиться между тобой и  Байроном.  Если  это  тебя
слишком огорчает, Майло, скажи мне и я уйду.
     Обняв свою молодую жену, он прошептал:
     - Я обожаю тебя, и, когда Байрон и Сьюзен узнают тебя лучше, они тоже
тебя полюбят.
     Она прижалась к нему и подумала: "Какой же он наивный. И как сильно я
его люблю".
     Байрон и Сьюзен не проявляли к своей невестке откровенной  неприязни.
Они были к ней  снисходительны.  Для  них  она  так  и  осталась  польской
девчонкой с одного из заводов Скоттов.
     Элен училась, читала и запоминала. Она смотрела, как  одеваются  жены
друзей Майло, и брала с них пример.  Она  твердо  решила  стать  достойной
женой Майло Скотта и со временем добилась этого. Но  только  не  в  глазах
своей родни. И постепенно ее  наивность  сменилась  цинизмом.  "Богатые  и
могущественные совсем не такие уже замечательные, - думала она. - Они лишь
хотят стать еще богаче и могущественнее".


     Элен всегда ревностно защищала  Майло,  но  едва  ли  она  могла  ему
чем-нибудь  помочь.  "Скотт  индастриз"  был  одним  из  немногих  частных
конгломератов в мире, и все акции принадлежали Байрону. Его  младший  брат
как  рядовой  служащий  получал  зарплату,  и  Байрон  не  упускал  случая
напомнить ему об этом. Он не баловал своего брата, постоянно  поручая  ему
всю черную работу, и никогда не оказывал ему никакого доверия.
     - Как ты можешь  с  этим  мириться,  Майло?  Разве  ты  без  него  не
обойдешься? Мы могли бы уехать отсюда, и  ты  бы  начал  свое  собственное
дело.
     - Я не могу бросить "Скотт индастриз". Я нужен Байрону.
     Однако со временем Элен поняла истинную причину. Майло был  слабым  и
нуждался в ком-то, на кого он мог опереться. Она знала, что у него никогда
не хватит смелости уйти из компании.
     "Ладно, - с негодованием думала она. - Придет время,  когда  компания
будет принадлежать ему. Байрон не вечен.  И  Майло  является  единственным
наследником".
     Когда Сьюзен Скотт объявила, что она беременна,  для  Элен  это  было
ударом. "Все наследство достанется этому ребенку".
     Родилась девочка, но Байрон сказал:
     - Я научу ее управлять компанией.
     "Негодяй", - подумала Элен. Ее сердце сжималось от обиды за Майло.
     - Правда, прелестное дитя? - только и сказал Майло.





     Пилот самолета "Локхид Лоудстар" был сильно обеспокоен.
     - Надвигается гроза. Не нравится мне это. - Он кивнул второму пилоту.
- Возьми управление.
     Выйдя из кабины, он направился в салон.
     Кроме двух летчиков, на борту самолета было пять  пассажиров:  Байрон
Скотт - умный, энергичный основатель и глава компании  "Скотт  индастриз";
его обаятельная жена Сьюзен; их годовалая дочь  Патриция;  Майло  Скотт  -
младший брат Байрона и жена Майло, Элен. Они летели на одном из  самолетов
компании из Парижа в Мадрид. Идея взять с собой ребенка  пришла  в  голову
Сьюзен в последний момент.
     - Я не люблю с ней надолго расставаться, - сказала она мужу.
     - Боишься, что она нас забудет?  -  поддразнивал  он  ее.  -  Хорошо,
возьмем ее с собой.
     Теперь, с окончанием второй мировой войны, "Скотт  индастриз"  быстро
проникала  на  европейский  рынок.  В  Мадриде  Байрон  Скотт  намеревался
ознакомиться  с  перспективами  строительства   нового   металлургического
завода.
     Пилот подошел к нему.
     - Простите, сэр. Впереди грозовые облака. Это  не  предвещает  ничего
хорошего. Вы не хотите вернуться?
     Байрон посмотрел в иллюминатор. Они летели сквозь серую массу  густых
облаков, освещавшихся каждые несколько секунд вспышками далеких молний.
     - Сегодня вечером у меня в Мадриде совещание. А  нельзя  ли  облететь
грозу?
     - Я попробую. Если не получится, придется повернуть назад.
     - Хорошо, - кивнул Байрон.
     - Все пристегните, пожалуйста, ремни.
     Пилот поспешно вернулся в кабину.
     Сьюзен слышала весь этот разговор. Держа на руках ребенка и  прижимая
его к себе, она неожиданно пожалела, что взяла  девочку  с  собой.  "Нужно
сказать Байрону, чтобы он приказал пилоту вернуться", - подумала она.
     - Байрон...


     Они внезапно очутились в эпицентре грозы, и обрушившиеся  на  самолет
порывы ветра начали бросать его  вверх  и  вниз.  Тряска  становилась  все
сильнее. По стеклам иллюминаторов хлестал дождь. Грозовые облака полностью
блокировали видимость. Пассажирам казалось, будто они качались  на  волнах
ватного моря.
     Байрон включил селекторную связь.
     - Где мы находимся, Блейк?
     - Мы в пятидесяти пяти милях к северо-западу от Мадрида, над Авилой.
     Байрон вновь посмотрел в окно.
     - Обойдемся сегодня без Мадрида. Давай разворачиваться  и  выбираться
отсюда к черту.
     - Вас понял.
     Решение опоздало на долю секунды. Пилот только начала  делать  вираж,
как неожиданно впереди возникла вершина горы. Катастрофа  была  неизбежна.
Последовал  страшный  грохот  раскалывавшегося  металла,  и  небо   словно
взорвалось, когда самолет, врезавшись в склон горы, разлетелся на части.
     После  катастрофы   наступила   неестественная   тишина,   длившаяся,
казалось, целую вечность. Ее нарушало лишь потрескивание  горевшей  резины
шасси.


     - Элен...
     Элен Скотт открыла глаза. Она лежала под деревом. Над  ней  склонился
ее муж и слегка похлопывал ее по щекам.
     - Слава Богу, - сказал он, увидев, что она жива.
     Элен села, ее подташнивало, в голове  стучало,  все  тело  ныло.  Она
обвела глазами искореженные обломки того, что еще недавно было самолетом с
сидевшими в нем людьми, и содрогнулась.
     - Где остальные? - хрипло спросила она.
     - Погибли.
     Она непонимающе смотрела не мужа.
     - О Боже! Нет!
     С застывшим от горя лицом он кивнул.
     - Байрон, Сьюзен, ребенок, пилоты - все.
     Вновь закрыв глаза, Элен Скотт беззвучно молилась. "Почему мы с Майло
уцелели?" - думала она. Ей было трудно собраться  с  мыслями.  "Нам  нужно
спуститься вниз и позвать на  помощь.  Но  уже  слишком  поздно.  Они  все
погибли". В это невозможно было поверить. Всего несколько минут назад  они
были полны жизни.
     - Ты можешь встать?
     - Кажется... кажется, да.
     Майло помог жене подняться. Она почувствовала приступ  головокружения
и тошноты и стояла, пережидая, пока это пройдет.
     Майло оглянулся на самолет. Пламя разгоралось.
     - Нам нужно уходить отсюда, - сказал он. - Эта штука может рвануть  в
любую секунду.
     Они тихо отошли и смотрели на пламя. Через мгновение  огонь  добрался
до топливных баков и раздался взрыв. Весь самолет был объят пламенем.
     - Мы чудом остались живы, - сказал Майло.
     Элен смотрела на горящий самолет. Какая-то мысль не давала ей  покоя,
но ей было трудно сосредоточиться. Что-то, связанное со "Скотт индастриз".
И вдруг она поняла.
     - Майло.
     - Да? - Он едва слушал ее.
     - Это судьба.
     Послышавшаяся в ее голосе горячность заставила его обернуться.
     - О чем ты?
     - "Скотт индастриз" теперь принадлежит тебе.
     - Я не...
     - Майло, Господь отдал ее в твои руки, - с жаром сказала она.  -  Всю
жизнь ты был в тени, в тени  своего  старшего  брата.  -  Теперь  она  уже
мыслила ясно и последовательно, забыв про головную боль  и  слабость.  Она
вся дрожала от безудержного потока слов. -  Двадцать  лет  ты  работал  на
Байрона, на эту компанию. Ты не в меньшей степени, чем  он,  способствовал
ее процветанию, а он... он тебя как-нибудь отблагодарил? Нет. Это была его
компания, его успех, его прибыль. И вот теперь... теперь у тебя  появилась
возможность получить свое.
     Он в ужасе посмотрел на нее.
     - Элен... их тела... как ты можешь даже думать об этом?..
     - Я понимаю. Но не мы же  их  убили.  Настал  наш  черед,  Майло.  Мы
наконец получили то, что принадлежит нам по праву. Кроме нас  не  осталось
никого, кто мог бы заявить о своих правах на компанию. Она наша! Твоя!
     И в этот момент они услышали плач ребенка. Не веря  своим  ушам,  они
посмотрели друг на друга.
     - Это Патриция! Она жива. О Господи!
     Они  нашли  девочку  в  стороне  возле  кустов.  Она  чудом  осталась
невредимой.
     Взяв ее на руки, Майло прижал ее к себе.
     - Ш-ш-ш! Все хорошо, милая, - шептал он. - Все будет хорошо.
     Элен стояла возле него с выражением ужаса на лице.
     - Ты... ты же говорил, что она погибла.
     - Она, должно быть, была без сознания.
     Элен долго смотрела на ребенка.
     - Она должна была погибнуть вместе со всеми, - сказала она сдавленным
голосом.
     Майло поднял на нее глаза, он был потрясен.
     - Что ты говоришь?
     - Байрон все завещал Патриции. В ближайшие  двадцать  лет  тебя  ждет
попечительство, а в дальнейшем, когда она вырастет, она будет обращаться с
тобой так же пренебрежительно, как и ее отец. Ты этого хочешь?
     Он не отвечал.
     - Такого случая, как  сейчас,  у  нас  больше  не  будет.  -  Она  не
отрываясь смотрела не ребенка, и в ее глазах появилось что-то дикое,  чего
Майло никогда не видел раньше. Она словно хотела...
     "Она не в себе. У нее сотрясение".
     - Господи, Элен, что у тебя за мысли?
     Она долго смотрела на мужа, и дикий блеск исчез из ее глаз.
     - Не знаю, - спокойно сказала она и через некоторое время добавила: -
Вот что мы можем сделать: мы можем ее где-нибудь  оставить,  Майло.  Пилот
говорил, что мы были неподалеку от Авилы. Там должно быть много  туристов.
Кому придет в голову связывать ребенка с авиакатастрофой?
     Он покачал головой.
     - Друзья знают, что Байрон и Сьюзен взяли Патрицию с собой.
     Элен бросила взгляд на горящий самолет.
     - Ерунда. Они все сгорели. Мы устроим здесь по ним панихиду.
     - Мы не можем этого сделать, Элен, - возразил он. -  Нам  это  просто
так не пройдет.
     - Господь все сделал за нас.
     Майло посмотрел на девочку.
     - Но она такая...
     - С ней будет все в  порядке,  -  сказала  Элен  успокаивающе.  -  Мы
оставим ее возле какой-нибудь хорошенькой фермы за городом. Ее  кто-нибудь
удочерит, она вырастет и прекрасно заживет здесь.
     Он вновь покачал головой.
     - Нет. Я не могу этого сделать.
     - Если ты любишь меня,  ты  сделаешь  это  ради  наc.  Тебе  придется
выбирать, Майло. Ты можешь остаться со мной или  провести  остаток  жизни,
работая на ребенка своего брата.
     - Прошу тебя, я...
     - Ты любишь меня?
     - Больше жизни, - сказал он просто.
     - Тогда докажи это.


     Подгоняемые ветром,  они  в  темноте  осторожно  спустились  вниз  по
склону. Самолет разбился  высоко  в  горах  в  лесу,  приглушившем  грохот
взрыва, и поэтому жители города еще не знали о случившемся.
     Спустя три часа Элен и Майло добрались до маленькой фермы на  окраине
Авилы. Еще не рассвело.
     - Мы оставим ее здесь, - прошептала Элен.
     Майло сделал последнюю попытку.
     - Элен, может, мы все-таки?..
     - Делай, что я тебе говорю! - резко оборвала она его.
     Не говоря больше ни слова, он повернулся и  отнес  девочку  к  порогу
дома. Одетая лишь в изорванную розовую рубашечку,  она  была  завернута  в
одеяльце.
     Майло долго смотрел на Патрицию, его глаза наполнились слезами, потом
он бережно положил ее.
     - Будь счастлива, миленькая, - прошептал он.


     Асунсьон Морас проснулась от плача. Еще не успев  очнуться  ото  сна,
она подумала, что  это  блеет  овца.  "Как  она  умудрилась  выбраться  из
загона?"
     Асунсьон с ворчанием вылезла из  теплой  постели  и,  накинув  старый
выцветший халат, подошла к двери.
     - Madre de Dios! - воскликнула  она,  увидев  лежавшего  на  земле  и
отчаянно кричавшего ребенка.
     Она позвала мужа.
     Они внесли ребенка в дом и замешательстве смотрели на  него.  Девочка
плакала не переставая и уже, казалось, начинала синеть.
     - Нужно отвезти ее в больницу.
     Торопливо укутав ребенка еще одним одеялом, они положили его в  пикап
и привезли в больницу. Сев в длинном коридоре на скамейку, они ждали, пока
кто-нибудь обратит на них внимание. Через  тридцать  минут  вышел  врач  и
забрал девочку на осмотр.
     Вернувшись, он сообщил:
     - У нее воспаление легких.
     - Она выживет?
     Врач пожал плечами.


     Шатаясь, Майло и Элен вошли в полицейский участок Авилы.
     Дежурный сержант взглянул на двух ободранных туристов.
     - Buenos dias. Чем могу помочь?
     - Произошла жуткая катастрофа, - сказал Майло. - Наш самолет разбился
в горах и...
     Через час спасательная экспедиция уже  направлялась  к  склону  горы.
Когда они добрались до места, то увидели лишь тлеющие  обугленные  останки
самолета и его пассажиров.


     Проведенное испанскими  властями  расследование  авиакатастрофы  было
поверхностным.
     - Пилоту не  следовало  лететь  в  такую  сильную  грозу.  Мы  должны
признать, что катастрофа произошла по вине пилота.
     Никому и в  голову  не  пришло  связать  авиакатастрофу  с  ребенком,
оставленным на пороге фермы.
     Все закончилось.
     Все только начиналось.


     Майло и Элен устроили закрытую панихиду по Байрону, его жене Сьюзен и
их дочери Патриции. По возвращении в Нью-Йорк они  организовали  еще  одну
заупокойную службу,  на  которой  присутствовали  потрясенные  случившимся
друзья Скоттов.
     - Какая страшная трагедия. Бедная маленькая Патриция.
     - Да, - печально говорила Элен.  -  Единственное  утешение,  что  все
случилось очень быстро, никто из них не мучился.


     Финансовый мир был потрясен смертью Байрона Скотта. Курс акций "Скотт
индастриз" стал резко падать. Но Элен Скотт это не тревожило.
     - Не беспокойся, - успокаивала она своего  мужа.  -  Скоро  он  вновь
поднимется. Ты во всех отношениях лучше Байрона. Он тянул компанию  назад.
Ты же будешь способствовать ее прогрессу.
     Майло обнял жену.
     - Не знаю, что бы я делал без тебя.
     Она улыбнулась.
     - Тебе никогда и не придется. Отныне у нас будет все,  о  чем  только
можно мечтать в этом мире.
     Прижимаясь к нему, она думала: "Кто бы  мог  предположить,  что  Элен
Дудаш из бедной польской семьи, жившей в Гэри, в Индиане, однажды  скажет:
"Отныне у нас будет все, о чем можно только мечтать в этом мире".
     И это были не пустые слова.


     Десять дней ребенок находился между жизнью и смертью, и, когда кризис
миновал, отец Беррендо пришел к фермеру и его жене.
     - У меня есть для вас  хорошая  новость,  -  радостно  сказал  он.  -
Малышка начала поправляться.
     Морасы обменялись смущенными взглядами.
     - Я рад за нее, - уклончиво сказал фермер.
     Отец Беррендо улыбнулся.
     - Это дар Господа.
     - Конечно, падре. Но мы с женой  поговорили  и  решили,  что  Господь
слишком щедр к нам. Его дар нужно кормить. Нам  не  по  карману  содержать
его.
     - Но это же такое прелестное дитя, - заметил отец Беррендо.
     - Согласен. Но мы с женой уже старые и больные, мы не можем взять  на
себя ответственность за  ее  воспитание.  Господу  придется  забрать  свой
подарок.
     И получилось так, что за неимением ничего лучшего ребенка отправили в
сиротский приют в Авиле.
     Пришедшие к адвокату Байрона Скотта Майло и Элен  сидели  в  ожидании
оглашения завещания. В кабинете их было только трое. Элен была  возбуждена
до предела. Несколько слов на листе бумаги сделают ее и  Майло  невероятно
богатыми.
     "Мы будем покупать  картины  великих  художников,  купим  поместье  в
Саутгемптоне, замок во Франции. И это только начало".
     Адвокат заговорил, и Элен переключила  свое  внимание  на  него.  Она
видела копию завещания несколько месяцев назад и в точности знала, что там
было написано: "В случае моей смерти и смерти моей  жены  я  завещаю  весь
принадлежащий мне капитал  "Скотт  индастриз"  своей  единственной  дочери
Патриции, и я назначаю своего брата Майло распорядителем  моего  имущества
до  достижения  ею  совершеннолетия  и   вступления   в   права   владения
наследством..."
     "Теперь все изменилось", - взволнованно думала Элен.
     Адвокат Лоуренс Грей торжественно начал:
     - Это явилось страшным потрясением для всех нас. Я знаю,  как  сильно
вы, Майло, любили своего брата, не говоря уже о прелестной малышке... - Он
покачал головой. - Ну что ж, жизнь продолжается. Возможно, вам неизвестно,
что ваш брат изменил  завещание.  Я  не  буду  утомлять  вас  юридическими
подробностями и ознакомлю вас только с его сутью. -  Пролистав  завещание,
он остановился на нужном пункте.
     - "В соответствии с изменениями, которые я вношу  в  свое  завещание,
моя дочь Патриция получит сумму в пять миллионов долларов и ежегодно будет
получать сумму в размере одного миллиона долларов до конца ее жизни.  Весь
принадлежащий мне капитал "Скотт индастриз" я передаю во  владение  своему
брату Майло в качестве награды за его неоценимый вклад в дело  компании  и
верную службу на протяжении долгих лет".
     Майло почувствовал, как все поплыло у него перед глазами.
     Мистер Грей посмотрел на него.
     - С вами все в порядке?
     Майло стало трудно дышать. "Боже мой, что же мы наделали?  Мы  лишили
ее всех прав, а в этом не было  никакой  необходимости.  Теперь  мы  можем
вернуть ей все это".
     Повернувшись, он хотел что-то сказать Элен, но  ее  взгляд  остановил
его.


     - Мы должны найти какой-нибудь выход, Элен. Не можем же  мы  оставить
Патрицию там! Особенно теперь.
     Они были в своей  квартире  на  Пятой  авеню  и  собирались  идти  на
благотворительный обед.
     - Именно так мы и поступим, -  сказала  Элен  в  ответ.  -  Если  ты,
конечно, не хочешь привезти ее сюда  и  попытаться  объяснить,  почему  мы
сказали, что она сгорела в разбившемся самолете.
     Он не знал, что ему ответить. Немного подумав, он сказал:
     - Хорошо. Тогда мы каждый  месяц  будем  посылать  ей  деньги,  чтобы
она...
     - Не валяй дурака, Майло, - сказала она резким тоном. -  Посылать  ей
деньги? Чтобы полиция заинтересовалась, кто их ей шлет, и  вышла  на  нас?
Нет. Если ты  мучаешься  угрызениями  совести,  пусть  компания  отчисляет
средства на благотворительность. Забудь о  ребенке,  Майло.  Она  погибла.
Помни это.


     "Помни... помни... помни..."
     Слова эхом звучали в голове Элен Скотт, когда  она,  заканчивая  свою
речь, смотрела на собравшихся в банкетном  зале  "Уолдорф-Астории"  людей.
Присутствующие вновь зааплодировали.
     "Вы приветствуете ту, кого уже нет", - подумала она.


     В эту ночь  ее  опять  навестили  призраки.  Она  думала,  что  давно
избавилась от них. В самом начале, после заупокойной  службы  по  погибшим
Байрону, Сьюзен и Патриции,  ночные  гости  часто  навещали  ее.  Бледные,
похожие на туман, они зависали над ее кроватью и что-то  шептали  ей.  Она
просыпалась, ее сердце часто билось, но вокруг  никого  не  было.  Она  не
рассказывала об этом Майло. Он  был  слаб  и,  испугавшись,  мог  наделать
каких-нибудь  глупостей,  которые  поставили  бы  репутацию  компании  под
угрозу. Если правда раскроется, скандал погубит "Скотт индастриз", а  Элен
была твердо настроена не допустить этого. И она продолжала  молча  терпеть
призраков, пока наконец они не исчезли, оставив ее в покое.


     И вот теперь, в ночь после банкета, они вернулись.  Проснувшись,  она
села на кровать и огляделась. В комнате было пусто и тихо, но  она  знала,
что они были где-то рядом. Что они пытались сказать ей? Знали ли они,  что
она скоро придет к ним?
     Элен встала и прошла в просторную, украшенную антиквариатом  гостиную
шикарной квартиры, купленной ею после  смерти  Майло.  "Бедный  Майло",  -
подумала она, обведя  взглядом  роскошную  комнату.  Он  так  и  не  успел
почувствовать, какое богатство свалилось на него после смерти брата. Через
год после авиакатастрофы он умер от  сердечного  приступа,  и  Элен  Скотт
взяла  управление  компанией  в  свои  руки.  Под  ее  ловким   и   умелым
руководством "Скотт индастриз" вскоре заняла  еще  более  видное  место  в
мире.
     "Компания принадлежит Скоттам, - думала  она.  -  И  я  не  собираюсь
отдавать ее кому попало".
     Это навело  ее  на  мысль  о  дочери  Байрона  и  Сьюзен  -  законной
наследнице украденного у нее  престола.  Был  ли  это  страх  или,  может,
желание искупить свой грех перед собственной смертью?
     Всю ночь просидела Элен Скотт в гостиной, глядя в пустоту,  размышляя
и обдумывая. Сколько же лет прошло с тех пор?  Двадцать  восемь.  Патриция
уже, должно быть, взрослая, если осталась в живых. Как сложилась ее жизнь?
Вышла ли она замуж за фермера или за  какого-нибудь  городского  торговца?
Есть ли у нее дети? Она все еще живет  в  Авиле  или  куда-нибудь  уехала?
"Необходимо найти ее, - думала Элен. - И скорее. Если Патриция еще жива, я
должна встретиться с ней и  поговорить.  В  конце  концов,  мне  надо  все
выяснить. Деньги способны превратить ложь в правду. Я найду  способ  выйти
из этого положения, не посвящая ее в то, что произошло на самом деле".


     На следующее утро Элен вызвала  к  себе  Элана  Такера,  шефа  службы
безопасности "Скотт индастриз". Это был худой, бледный,  лысеющий  мужчина
сорока с  небольшим  лет,  работавший  раньше  детективом  и  отличавшийся
усердием и хватким умом.
     - Я хочу, чтобы вы выполнили для меня одно задание.
     - Да, миссис Скотт.
     Внимательно посмотрев на него, она прикинула, насколько может быть  с
ним откровенна. "Мне ничего нельзя ему рассказывать, - решила она. -  Пока
я жива, я не хочу рисковать ни своей репутацией, ни  репутацией  компании.
Пусть он сначала найдет Патрицию, а потом я решу, как с ней поступить".
     Она слегка подалась вперед.
     - Двадцать восемь лет назад в Испании на ферме в  окрестностях  Авилы
была найдена маленькая девочка. Я хочу, чтобы вы выяснили, где она сейчас,
и привезли ее ко мне как можно скорее.
     Лицо Элана Такера оставалось невозмутимым. Миссис Скотт не  нравились
служащие, не умевшие скрывать своих эмоций.
     - Хорошо, мадам. Завтра я выезжаю.





     Полковник Рамон Акока пребывал в приподнятом настроении. Все  наконец
вставало на свои места.
     В его кабинет вошел дежурный.
     - Прибыл полковник Состело.
     - Пригласите его.
     "Он мне больше не нужен, - думал Акока. - Пусть отправляется назад  к
своим оловянным солдатикам".
     Вошел полковник Фал Состело.
     - Честь имею!
     - Здравствуйте, полковник.
     "Смешно, - думал Состело. - Мы с ним в одном звании, но этот  великан
со шрамом может запросто раздавить меня. И все потому,  что  он  связан  с
ОПУС МУНДО".
     Состело унижало то, что ему приходилось выполнять  требования  Акоки,
словно он был одним из его подчиненных. Но он умело скрывал свои чувства.
     - Вы хотели меня видеть?
     - Да. - Акока указал ему на стул. - Садитесь. У  меня  есть  для  вас
новости. Монахини у Хайме Миро.
     - Как?!
     - Да-да. Они пробираются с Миро и его людьми. Он  разбил  их  на  три
группы.
     - Как... как вы это узнали?
     Рамон Акока откинулся на стуле.
     - Вы играете в шахматы?
     - Нет.
     - Жаль. Очень поучительная игра.  Чтобы  хорошо  играть,  надо  уметь
ставить себя на место соперника. Мы с Хайме Миро играем друг  с  другом  в
шахматы.
     Фал Состело недоумевающе смотрел на него.
     - Я не понимаю, как...
     - Ну не буквально, полковник.  Мы  играем  без  доски.  Мысленно.  Я,
наверное, понимаю Хайме Миро лучше, чем кто-либо другой. Я  знаю,  как  он
думает. Я знал, что он попытается  взорвать  плотину  рядом  с  Пуенте  ла
Рейна. Мы там поймали двух его помощников, самому Миро удалось  уйти  лишь
по счастливой случайности. Я знал, что он будет пытаться освободить их,  и
Миро знал, что я знаю. - Акока пожал плечами. - Но я не  предполагал,  что
он будет использовать быков для спасения своих людей.
     В его голосе послышалось восхищение.
     - Вы говорите так, словно вы...
     - Восхищаюсь им? Я восхищаюсь его умом. Но я презираю этого человека.
     - Вам известно, куда направляется Миро?
     - Он пробирается на север. В ближайшие три дня я схвачу его.
     Полковник Состело изумленно смотрел на него.
     - Это наконец-то будет "мат".
     Действительно, полковник Акока понимал Хайме Миро и угадывал ход  его
мыслей, но этого было ему  недостаточно.  Чтобы  обеспечить  себе  победу,
полковнику нужно было иметь преимущество, и он нашел, как это сделать.
     - Как?..
     - Один из террористов Миро  является  моим  осведомителем,  -  сказал
полковник Акока.


     Рубио, Томас и двое сестер избегали появляться в крупных городах, они
выбирали  проселочные  дороги,  проходившие  мимо   селений   со   старыми
сложенными из камня домами, возле которых паслись козы и овцы,  и  пастухи
слушали по транзисторным радиоприемникам музыку и  футбол.  Это  выглядело
живописным соприкосновением прошлого с  настоящим,  но  мысли  Лючии  были
сосредоточены на другом.
     Она неотступно следовала за сестрой  Терезой,  чтобы  при  первой  же
возможности взять крест и исчезнуть. Двое мужчин всегда находились рядом с
ними. Высокий, симпатичный, веселый Рубио Арсано был более  внимателен  по
отношению к ним. "Этот - крестьянин-простофиля", - решила для себя  Лючия.
Томас Санхуро был тщедушен и лысоват. "Он больше похож на  сапожника,  чем
на террориста. Их обоих будет несложно обвести вокруг пальца".
     Ночью они шли по простиравшимся к северу от Авилы равнинам,  где  дул
свежий ветер с  Гуадаррамских  гор.  При  свете  луны  равнины,  казалось,
наполнялись призрачной пустотой.  Они  шли  мимо  пшеничных  и  кукурузных
полей, оливковых деревьев, виноградников.  Они  собирали  картошку,  рвали
салат и фрукты с деревьев, брали в курятниках яйца и кур.
     - Вся сельская местность Испании похожа на большущий рынок, -  сказал
Рубио Арсано.
     - И все бесплатно, - улыбнувшись, добавил Томас Санхуро.
     Сестра  Тереза  совсем  не  замечала  того,  что  ее   окружало.   Ее
единственной мыслью было  добраться  до  Мендавии.  Крест  становился  все
тяжелее, но она твердо решила не выпускать  его  из  рук.  "Уже  скоро,  -
думала она. - Скоро мы будем там. Мы бежим из Гефсимании от наших врагов к
новой обители, которую Господь уготовил нам".
     - Что? - переспросила Лючия.
     Сестра Тереза сама не замечала, что говорила вслух.
     - Я... ничего, - пробормотала она. - Может, дашь мне немного  понести
его?
     Сестра Тереза еще крепче прижала к себе крест.
     - Ноша Господа была тяжелее. Я должна нести это ради него.  Разве  не
так сказано у Луки: "Если кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми
крест свой и следуй за мною"? Я понесу его, - упрямо сказала она.
     Что-то странное слышалось в ее голосе.
     - С тобой все в порядке, сестра?
     - Да, конечно.
     С сестрой Терезой было далеко не все в порядке. Она чувствовала жар и
головокружение. С ее  рассудком  опять  творилось  что-то  неладное.  "Мне
нельзя болеть, - думала она. - Сестра  Бетина  рассердится  на  меня".  Но
сестры Бетины рядом не было. И все казалось настолько непонятным. Кто были
эти люди? "Я не верю им. Что им от меня надо?"
     Рубио Арсано попробовал завязать с сестрой Терезой разговор,  пытаясь
ее хоть как-то успокоить.
     - Тебе, должно быть, непривычно оказаться вновь в этом мире,  сестра?
Сколько времени ты пробыла в монастыре?
     "Почему он этим интересуется?"
     - Тридцать лет.
     - Боже мой! Как долго. Откуда ты?
     Ей было тяжело даже произносить это слово.
     - Эз.
     Его лицо осветилось улыбкой.
     - Эз? Я как-то летом отдыхал там. Замечательный городок. Я его хорошо
знаю. Я помню...
     "Я его хорошо знаю. Хорошо? Может, он знает Рауля? И Рауль послал его
сюда?" Мысль поразила ее словно молния.  Эти  незнакомцы  были  подосланы,
чтобы вернуть ее в Эз к Раулю Жирадо.  Они  хотели  похитить  ее.  Господь
решил покарать ее за то, что она бросила ребенка Моник. Теперь  она  точно
знала, что тот ребенок, которого она видела на площади в Вильякастине, был
ребенком ее сестры. "Но этого не может быть. Ведь прошло тридцать  лет,  -
бубнила Тереза. - Они мне лгут".
     Слушая ее бормотание, Рубио Арсано наблюдал за ней.
     Сестра Тереза отпрянула от него.
     - Нет.
     Теперь-то она их раскусила. Она не допустит, чтобы ее увезли назад  к
Раулю и его ребенку. Она должна добраться до Мендавии и  передать  золотое
распятие монастырю, и тогда Господь простит  ей  ее  страшный  грех.  "Мне
следует быть умнее. Я не должна подавать виду, что разгадала их тайну".
     И взглянув на Рубио, она сказала:
     - Я чувствую себя замечательно.
     Продолжая свой путь по лишенным влаги и высушенным солнцем  равнинам,
они вышли к маленькой деревушке, где одетые в  черное  крестьянки  стирали
белье у ручья с построенной над ним крышей, которая держалась  на  четырех
старых брусьях. Вода заливалась в  длинное  деревянное  корыто  и  тут  же
вытекала из него, сменяясь чистой. Женщины терли белье на каменных  плитах
и полоскали его в проточной воде.
     "Такая  мирная  картина",  -  думал  Рубио.  Она  напомнила  ему   об
оставленной им ферме. "Вот такой и  была  Испания.  Без  бомб  и  убийств.
Настанет ли когда-нибудь для нас мир опять.
     - Buenos dias.
     - Buenos dias.
     - Нельзя ли нам напиться? Путешествие - дело нелегкое.
     - Конечно. Пейте на здоровье.
     Вода была холодной, освежающей.
     - Gracias. Adios.
     - Adios.
     Рубио страшно не хотелось уходить.


     Две женщины продолжали путь  в  сопровождении  своих  спутников.  Они
проходили мимо пробковых и оливковых  деревьев,  летний  воздух  наполняли
запахи спелого винограда и апельсинов. Они миновали  яблоневые,  вишневые,
сливовые сады и фермы с доносившимся  оттуда  кудахтаньем  кур,  хрюканьем
свиней и блеянием коз.
     Рубио и Томас шли немного  впереди  и  негромко  разговаривали  между
собой.
     "Они говорят обо мне. Думают, я  не  знаю  их  план".  Сестра  Тереза
приблизилась к ним, чтобы слышать, о чем они говорят.
     - ...Пятьсот тысяч песет в награду за наши головы. За Хайме полковник
Акока наверняка заплатил бы и побольше. Но ему нужна  не  столько  голова,
сколько его яйца.
     Мужчины рассмеялись.
     Слушая их разговор, сестра Тереза все больше  убеждалась:  "Эти  люди
убийцы от сатаны, слуги дьявола, посланное  мне  проклятье,  чтобы  обречь
меня на нескончаемые муки ада. Но Господь сильнее их. Он  не  позволит  им
вернуть меня домой".
     Рядом с ней был Рауль Жирадо с такой знакомой ей улыбкой на лице.
     "Этот голос!"
     "Простите?"
     "Я слышал, как вы вчера пели. Великолепно".
     "Чем я могу быть вам полезен?"
     "Мне, пожалуйста, три метра муслина".
     "Конечно. Сюда, пожалуйста... Этот магазин принадлежит моей тете,  ей
нужна помощь, и я решил, что поработаю у нее немного".
     "Я уверен, что ты могла бы  покорить  любого,  кого  захотела,  но  я
надеюсь, ты выберешь меня".
     "Я никогда не встречал такой, как ты, дорогая".
     "Ты будешь очаровательной невестой".
     "Но теперь я - невеста Христа. Я не могу вернуться к Раулю".
     Лючия внимательно наблюдала за  Терезой.  Она  разговаривала  сама  с
собой, но Лючия не могла разобрать слов.
     "Она сломается,  -  думала  Лючия.  -  Ей  не  дойти.  Надо  поскорее
завладеть этим крестом".


     Уже темнело, когда вдалеке показался Ольмедо.
     Рубио остановился.
     - Там солдаты. Давайте поднимемся в горы и обойдем город стороной.
     Свернув с дороги,  они  стали  удаляться  от  равнин,  направляясь  к
возвышавшимся над Ольмедо горам. Солнце уже  скрывалось  за  вершинами,  и
небо начинало темнеть.
     - Нам осталось пройти всего  несколько  миль,  -  пытался  подбодрить
сестер Рубио Арсано. - Потом можно будет отдохнуть.
     Они уже добрались до вершины высокого хребта, и вдруг  Томас  Санхуро
поднял руку.
     - Стойте, - прошептал он.
     Рубио поспешил к нему, и, подойдя к краю обрыва, они посмотрели вниз.
В долине лагерем расположились солдаты.
     - Mierda! - шепотом сказал Рубио. - Там чуть ли не  целый  взвод.  Мы
проведем ночь здесь. Утром они,  возможно,  снимутся,  и  мы  сможем  идти
дальше.
     Стараясь не показывать своего беспокойства, он повернулся к  Лючии  и
сестре Терезе.
     - Мы останемся здесь на ночь, сестры.  Мы  должны  вести  себя  очень
тихо. Внизу солдаты. Нельзя, чтобы они нас обнаружили.
     Для  Лючии  это  было  самое  лучшее,   что   она   могла   услышать.
"Замечательно, - подумала она. - Ночью я с крестом и исчезну. Из-за солдат
они побоятся меня преследовать".
     Для сестры Терезы эта новость  имела  несколько  иное  значение.  Она
слышала, как мужчины  говорили,  что  их  разыскивает  какой-то  полковник
Акока. "Они называли полковника Акоку  своим  врагом.  Но  эти  люди  сами
враги, значит, полковник Акока должен быть  мне  другом.  Благодарю  Тебя,
Боже милостивый, за то, что Ты посылаешь мне полковника Акоку".
     Высокий мужчина по имени Рубио обращался к ней:
     - Понимаешь, сестра? Мы должны быть крайне осторожны.
     - Да, я понимаю.
     "Я понимаю больше, чем ты думаешь". Они и не подозревали, что Господь
позволил ей разгадать их злые намерения.
     - Я понимаю, как тяжело должно быть вам  обеим,  -  участливо  сказал
Томас  Санхуро.  -  Не  беспокойтесь.  Мы  позаботимся  о  том,  чтобы  вы
благополучно добрались до монастыря.
     "Он имеет в виду Эз. Ну и  хитер  же  он.  Его  сладкие  речи  -  это
лукавство дьявола. Но со мной Господь, и Он ведет меня". Она знала, что ей
делать. Но ей надо быть осторожной.
     Мужчины приготовили для сестер спальные мешки и разложили их рядом.
     - Вам обеим сейчас нужно поспать.
     Женщины забрались в непривычные для них  спальные  мешки.  Ночь  была
необыкновенно ясной, на небе мерцали звезды. Глядя на них, Лючия  радостно
думала: "Всего через несколько часов я буду на пути к свободе. Как  только
они все уснут". Она зевнула. Она и  не  подозревала,  как  сильно  устала.
Долгая  утомительная  дорога  и  нервное  напряжение  взяли  свое.   Глаза
слипались. "Я только немножко отдохну", - подумала Лючия.
     Она погрузилась в сон.
     Лежавшая возле нее сестра Тереза и не собиралась спать, она  боролась
с демонами, которые пытались одолеть ее, отправить в ад  ее  душу.  "Я  не
сдамся, Господь испытывает меня. Я была изгнана,  чтобы,  отыскав  дорогу,
вновь вернуться к Нему.  А  эти  люди  стремятся  остановить  меня.  Я  не
поддамся им".


     В четыре часа утра  сестра  Тереза  тихо  села  и  огляделась.  Томас
Санхуро спал всего в нескольких шагах от нее. Высокий смуглый  мужчина  по
имени Рубио, стоя спиной к ней, дежурил на краю опушки. На  фоне  деревьев
ей был виден его силуэт.
     Сестра Тереза тихонечко встала. Она несколько помедлила, вспомнив про
крест. "Взять его с собой? Но  я  скоро  сюда  вернусь.  Мне  нужно  найти
укромное место, где он побудет до моего возвращения". Она посмотрела туда,
где спала сестра  Лючия.  "Да,  с  моей  сестрой  во  Христе  он  будет  в
безопасности", - решила сестра Тереза.
     Она бесшумно подошла к спящей Лючии и осторожно  положила  завернутый
крест в ее спальный  мешок.  Лючия  даже  не  пошевелилась.  Повернувшись,
сестра Тереза направилась в  лес  и,  незамеченная  Рубио  Арсано,  начала
осторожно спускаться вниз к лагерю солдат. Спуск был крутым и скользким от
росы, но Бог дал ей крылья, и она быстро спускалась по склону, ни разу  не
споткнувшись и не упав, спеша навстречу своему спасению.
     Неожиданно перед ней в темноте возникла фигура человека.
     - Кто идет? - раздался чей-то голос.
     - Сестра Тереза.
     Она подошла к часовому в военной форме с винтовкой наперевес.
     - Откуда ты взялась, старая? - грубо спросил он.
     Она посмотрела на него своими лучистыми глазами.
     - Меня послал Господь.
     Часовой уставился на нее.
     - В самом деле?
     - Да. Он послал меня, чтобы я встретилась с полковником Акокой.
     Часовой покачал головой.
     - Передай-ка ты Господу, что ты не во вкусе полковника.
     - Вы не поняли. Я сестра Тереза из цистерцианского монастыря. Я  была
пленницей Хайме Миро и его людей.
     Она увидела, как лицо солдата вытянулось от изумления.
     - Ты... ты из монастыря?
     - Да.
     - Из того, что возле Авилы?
     - Да, - раздраженно ответила Тереза.
     "Что с этим человеком? Неужели он не понимает, как важно спасти ее от
этих злодеев?"
     Тщательно выбирая слова, солдат сказал:
     - Полковника сейчас здесь нет, сестра...
     Это было для нее неожиданным ударом.
     - ...мы подчиняемся полковнику Состело. Я могу отвести вас к нему.
     - Он сможет мне помочь?
     - Конечно. Я уверен в этом. Пожалуйста, следуйте за мной.
     Часовой никак не мог поверить в свою  удачу.  Полковник  Фал  Состело
посылал целые отряды солдат  прочесывать  окрестности  в  поисках  четырех
монахинь, но все было безуспешно. И вот одна из сестер сама  пожаловала  в
лагерь и сдалась ему. Полковник будет очень доволен.
     Они дошли до палатки, где  полковник  Фал  Состело  со  своим  первым
помощником сосредоточенно изучали карту. Они  подняли  глаза  на  вошедших
женщину и часового.
     - Прошу прощения, полковник. Это - сестра Тереза  из  цистерцианского
монастыря.
     Полковник Состело в изумлении уставился на нее. Вот уже трое суток он
только тем и занимался, что пытался найти Хайме Миро  и  монахинь.  И  вот
одна из них стояла теперь перед ним. Все-таки Бог есть.
     - Садитесь, сестра.
     "На это нет времени", - подумала сестра Тереза. Ей надо было  убедить
его в том, как это срочно.
     - Нам надо спешить. Они хотят увезти меня назад в Эз.
     Полковник был несколько озадачен.
     - Кто собирается увезти вас в Эз?
     - Люди Хайме Миро.
     Он встал.
     - Сестра, вы случайно не знаете, где сейчас эти люди?
     -  Конечно,  знаю,  -  теряя  терпение,   ответила   сестра   Тереза.
Повернувшись, она показала рукой на горы.
     - Они там, прячутся от вас в этих горах.





     Элан Такер прибыл в Авилу на следующий день  после  его  разговора  с
Элен Скотт. Полет был долгим, но вместо усталости он  чувствовал  какой-то
подъем. Элен Скотт была не из тех женщин, кому  свойственны  капризы.  "За
всем этим что-то  кроется,  -  думал  Элан  Такер,  -  и,  если  я  сделаю
правильный ход, мне кажется, я смогу извлечь из этого большую выгоду".
     Остановившись в гостинице "Куатро постес", он спросил у портье:
     - Нет ли здесь поблизости редакции какой-нибудь газеты?
     - Пойдете вниз по улице, сеньор. Через два квартала налево.  Вы  сами
увидите.
     - Благодарю.
     - Не за что.
     Шагая по центральной улице и наблюдая за тем, как  город  просыпается
после полуденной сиесты, Такер думал о таинственной девочке,  которую  ему
было велено привезти. Это, должно быть, что-то важное. Но что? Он все  еще
слышал голос Элен Скотт: "Если она жива, привезите ее ко мне. Вы не должны
ни с кем об этом говорить".
     "Да, мэм. Что мне сказать ей?"
     "Просто скажите, что ее хочет повидать приятель ее отца. Она поедет".
     Такер нашел редакцию. Войдя в нее, он обратился к одному из  сидевших
за столом людей:
     - Perdone, я хотел бы видеть главного редактора.
     Мужчина указал на кабинет.
     - Это там, сеньор.
     - Gracias.
     Подойдя к открытой двери, Такер заглянул в кабинет. За  столом  сидел
человек тридцати с лишним лет, погруженный в чтение рукописи.
     - Простите, - начал Такер. - Вы не уделите мне несколько минут?
     Мужчина поднял на него глаза.
     - Чем могу быть вам полезен?
     - Я ищу одну сеньориту.
     Редактор улыбнулся.
     - Мы все ищем, сеньор.
     - Ее оставили на ферме  неподалеку  отсюда,  когда  она  была  совсем
ребенком.
     Улыбка сползла с лица редактора.
     - Так ее там бросили?
     - Да.
     - И вы пытаетесь ее найти?
     - Да.
     - Сколько лет назад это было, сеньор?
     - Двадцать восемь.
     Молодой человек пожал плечами.
     - Это было еще до меня.
     "Похоже, что это будет не так просто".
     - А не могли бы вы мне посоветовать, к  кому  я  могу  обратиться  за
помощью?
     Откинувшись на стуле, редактор задумался.
     - В принципе, да. Я бы советовал вам поговорить с отцом Беррендо.


     Отец Беррендо сидел в своем кабинете, сутана  фалдами  свешивалась  с
его тощих ног. Он внимательно слушал чужестранца.
     Когда Элан Такер закончил объяснять, зачем он приехал, отец  Беррендо
спросил его:
     - Зачем вам это надо, сеньор? Это было  так  давно.  Почему  вы  этим
интересуетесь?
     Такер помедлил с ответом, тщательно подбирая слова.
     - Я не имею права говорить. Я могу лишь заверить вас в  том,  что  не
собираюсь причинить этой женщине никакого вреда. Не могли бы вы мне просто
сказать, как найти ту ферму, где ее оставили?


     "Ферма". Воспоминания вернули его в тот день, когда чета Морас пришла
к нему после того, как они отвезли малышку в больницу.
     - Похоже, что девочка умирает, падре. Что нам делать?
     Отец  Беррендо  позвонил  своему  другу  дону  Мораго,  шефу  местной
полиции.
     - Я думаю, что ребенка  бросил  кто-нибудь  из  приезжавших  в  Авилу
туристов. Не мог бы ты проверить все гостиницы и узнать, не было ли таких,
кто приехал с ребенком, а уезжал один?
     Полиция  просмотрела  регистрационные  книги,  которые  должны   были
вестись во всех гостиницах, но это не помогло.
     - Этот ребенок словно с неба свалился, - сказал дон Мораго.
     Он даже не предполагал, насколько был близок к разгадке этой тайны.
     Когда  отец  Беррендо  принес  ребенка  в  приют,  Мерседес   Анхелес
спросила:
     - У малышки есть имя?
     - Не знаю.
     - Может быть, имя было на одеяльце или на чем-нибудь еще?
     - Нет.
     Мерседес Анхелес посмотрела на лежавшую в руках священника девочку.
     - Ну что ж, тогда нам придется самим назвать ее.
     Она недавно прочла один роман, и ей очень понравилось имя героини.
     - Миган, - сказала она. - Мы назовем ее Миган.
     А четырнадцать лет спустя отец Беррендо отвел Миган в  цистерцианский
монастырь.


     И вот по прошествии стольких лет ее  ищет  этот  незнакомец.  "Все  в
жизни возвращается на круги своя, - думал  отец  Беррендо.  -  И  каким-то
таинственным образом и Миган получается то же  самое.  Нет,  ее  звали  не
Миган. Это имя ей дали в приюте".
     - Садитесь, сеньор, - сказал отец Беррендо. - Это длинная история.
     И он рассказал все.
     Когда священник закончил, Элан Такер некоторое время  молчал,  в  его
голове стремительно проносились мысли. У Элен Скотт должны  быть  какие-то
очень веские причины интересоваться девочкой, брошенной на ферме в Испании
двадцать восемь лет  назад.  Теперь  ее  зовут  Миган,  судя  по  рассказу
священника.
     "Скажите, что с ней хочет повидаться приятель ее отца".
     "Если мне не изменяет память, - подумал Элан, - Байрон  Скотт  и  его
жена с дочерью погибли в авиакатастрофе много лет назад где-то в  Испании.
Нет ли здесь какой-то связи?"
     Он почувствовал нарастающее волнение.
     - Падре, мне бы хотелось встретиться с ней  в  монастыре.  Это  очень
важно.
     Священник покачал головой.
     - Боюсь, что вы опоздали. Два дня назад на  монастырь  напали  агенты
государственной секретной службы.
     Элан Такер вытаращил на него глаза.
     - Как напали? А что с монахинями?
     - Их арестовали и увезли в Мадрид.
     Элан Такер встал.
     - Благодарю вас, падре.
     Он вылетит в Мадрид первым же самолетом.
     Но отец Беррендо продолжал:
     - Четырем монахиням удалось сбежать. Среди них сестра Миган.
     Дело усложнялось.
     - Где она сейчас?
     - Никто не знает. Ее и  других  монахинь  ищут  полиция  и  армейские
подразделения.
     - Понятно.
     При обычных обстоятельствах Элан  Такер  позвонил  бы  Элен  Скотт  и
сообщил бы ей, что дело зашло в тупик. Но инстинкт сыщика подсказывал ему,
что нужно продолжать расследование.


     Тем не менее он позвонил Элен Скотт.
     - Здесь возникли сложности, миссис Скотт.
     Он передал ей свой разговор со священником.
     Последовала долгая пауза.
     - Никто не знает, где она?
     - Она и три другие монахини где-то скрываются, но долго прятаться  им
не удастся. Их разыскивает полиция и пол-армии  Испании.  Как  только  они
объявятся, я дам вам знать.
     Помолчав, Элен Скотт сказала:
     - Это очень важно для меня, Такер.
     - Да, миссис Скотт.


     Элан Такер вернулся в редакцию газеты.  Ему  повезло,  она  была  еще
открыта.
     - Я бы хотел посмотреть ваши архивы, если можно,  -  обратился  он  к
редактору.
     - Вам интересует какой-то определенный материал?
     - Да. Здесь произошла авиакатастрофа.
     - Когда это было, сеньор?
     - Двадцать восемь лет назад. В 1948 году.
     Элану   Такеру   понадобилось   пятнадцать   минут,    чтобы    найти
интересовавшее его сообщение. Ему в глаза бросился заголовок:



     1  октября  1948  года  Байрон  Скотт,  президент   компании   "Скотт
индастриз", его жена Сьюзен и их годовалая дочь Патриция сгорели во  время
авиакатастрофы...

     "Я попал в точку". Он чувствовал, как  сильно  забилось  его  сердце.
"Если это то, что я предполагаю, я скоро стану богатым... очень богатым".





     Она лежала голая в своей постели  и  чувствовала  между  ног  упругую
мужскую плоть Бенито Патаса. Ей было  необыкновенно  приятно  ощущать  его
тело, она прижималась к нему бедрами все  теснее,  все  сильнее  загораясь
желанием. Она начала гладить и возбуждать его. Но что-то было не  так.  "Я
ведь убила Патаса, - подумала она. - Он мертв".
     Лючия открыла глаза и  села,  дрожа  и  дико  озираясь  по  сторонам.
Никакого Бенито не было.  Она  была  в  лесу,  в  спальном  мешке.  Что-то
упиралось ей в бедро. Лючия сунула руку в спальный мешок и вытащила оттуда
завернутый в холст крест. Не веря своим глазам, она  уставилась  на  него.
"Господь решил сотворить для меня чудо", - подумала она.
     Лючия понятия не  имела,  как  крест  попал  к  ней,  но  это  ее  не
волновало. Наконец-то он был у нее. И ей лишь оставалось тихонько улизнуть
от своих попутчиков.
     Выбравшись из спального мешка, она посмотрела туда, где спала  сестра
Тереза. Ее не было. В темноте Лючия осмотрелась вокруг,  ей  едва  удалось
различить фигуру Томаса Санхуро, стоявшего к ней спиной  на  краю  опушки.
Она не знала, где Рубио. "Это не важно. Самое время сматываться отсюда", -
подумала она.
     Низко пригнувшись, чтобы ее не заметили, она было направилась к  краю
опушки в противоположную от Санхуро сторону.
     И в этот момент началось что-то невообразимое.


     Полковник Фал Состело должен был принять решение. Сам премьер-министр
приказал ему работать в тесном контакте с полковником Акокой, чтобы помочь
схватить Хайме Миро и монахинь. Но судьба сделала ему подарок, послав одну
из монахинь прямо к нему в  руки.  Зачем  делиться  славой  с  полковником
Акокой, когда можно самому поймать террористов  и  пожать  все  лавры.  "К
черту полковника Акоку, - подумал Фал Состело.  -  Этой  мой  шанс.  Может
быть, ОПУС МУНДО предпочтет меня Акоке  со  всей  его  чертовщиной  насчет
шахмат и чтения мыслей. Пора проучить этого громилу со шрамом".
     Отдавая своим подчиненным приказы, полковник Состело подчеркнул:
     - В плен никого не брать. Вы имеете  дело  с  террористами.  Стрелять
наверняка.
     - Полковник, там  вместе  с  людьми  Миро  монахини,  -  нерешительно
возразил майор Понте. - Разве мы не...
     - Не дадим террористам спрятаться за их спинами?  Нет,  мы  не  будет
рисковать.
     Отобрав для операции дюжину солдат, Состело проследил за  тем,  чтобы
все они были хорошо вооружены. Они бесшумно двинулись в темноте  вверх  по
склону  горы.   Луна   скрылась   за   облаками,   видимость   практически
отсутствовала. "Хорошо. Они не увидят, как мы подойдем".
     Когда его люди  заняли  позицию,  полковник  Состело  для  соблюдения
формальности крикнул:
     - Бросайте оружие. Вы окружены.
     И не переводя дыхания, скомандовал:
     - Огонь! Непрерывный огонь!
     Дюжина автоматов начала расстреливать опушку.
     Томас Санхуро даже не успел сообразить, в чем дело, когда  град  пуль
изрешетил ему грудь, и он был мертв еще до того, как упал на землю.  Когда
началась стрельба, Рубио Арсано был на противоположной стороне опушки.  Он
видел, как упал Санхуро. Резко  повернувшись,  он  было  поднял  винтовку,
чтобы отстреливаться, но остановился. На опушке  была  кромешная  тьма,  и
солдаты стреляли вслепую. Если он начнет стрелять, то обнаружит себя.
     К своему удивлению, в двух шагах от себя он увидел приникшую к  земле
Лючию.
     - Где сестра Тереза? - шепотом спросил он.
     - Она куда-то делась.
     - Не поднимайся, - сказал ей Рубио.
     Он схватил Лючию за руку, и они, петляя, устремились к лесу, прочь от
неприятельского  огня.  Пока  они  бежали,  пули  свистели  прямо  над  их
головами, но через несколько секунд Лючия и Рубио были уже среди деревьев.
Они не останавливались.
     - Не отставай от меня, сестра, - сказал он.
     Доносившаяся сзади стрельба постепенно стихла. В непроглядной темноте
леса было невозможно кого-либо преследовать.
     Рубио остановился, чтобы Лючия могла перевести дух.
     - Пока мы оторвались от  них,  -  сказал  он  ей.  -  Но  нам  нельзя
останавливаться.
     Лючия тяжело дышала.
     - Если хочешь передохнуть...
     - Нет, - ответила она.
     Она выбилась из сил, но у нее  не  было  ни  малейшего  желания  быть
пойманной. Особенно теперь, когда крест был у нее.
     - Я прекрасно себя чувствую, - сказала она. - Давай уходить отсюда.


     Полковник Фал Состело потерпел фиаско. Один террорист  был  убит,  но
лишь Богу известно, скольким удалось уйти. Он так и не схватил Хайме Миро,
и у него была только одна монахиня. Он знал, что обо всем случившемся  ему
придется доложить полковнику  Акоке,  и  эта  перспектива  его  совсем  не
радовала.


     Второй звонок Элана Такера взволновал  Элен  Скотт  еще  больше,  чем
первый.
     - Я наткнулся на довольно  интересную  информацию,  миссис  Скотт,  -
осторожно начал он.
     - Какую?
     - Я здесь просматривал подшивки старых  газет  в  надежде  что-нибудь
найти об этой девочке.
     - И что же?
     Она уже знала, что за этим последует,  и  собралась  с  духом,  чтобы
услышать это.
     Такер старался говорить безразличным тоном.
     - Похоже, что девочка была подброшена именно  тогда,  когда  разбился
ваш самолет.
     Последовало молчание.
     Он продолжал:
     - Когда погибли брат вашего мужа с женой и их дочь Патриция.
     "Шантаж. По-другому это не назовешь. Значит, он все узнал".
     - Да. Это так, - сказала  она  небрежно.  -  Мне  бы  надо  было  это
упомянуть. Я все объясню вам, когда вернетесь. Вы еще что-нибудь узнали  о
девочке?
     - Нет, но она не может скрываться очень долго. Ее ищет чуть ли не вся
страна.
     - Сообщите мне, как только она найдется.
     Связь прервалась.
     Элан Такер продолжал сидеть, глядя на замолчавшую телефонную  трубку,
которую он все еще держал в руке. "Вот это хладнокровие, -  с  восхищением
думал он. -  Интересно,  как  она  отнесется  к  тому,  чтобы  я  стал  ее
компаньоном?


     "Я совершила ошибку, послав его, - думала  Элен  Скотт.  -  Теперь  я
должна остановить его. А что делать  с  девочкой?  Монахиня!  Прежде,  чем
судить о ней, мне надо ее увидеть".
     По селектору позвонил ее секретарь.
     - Все уже собрались и ждут вас в зале заседаний.
     - Иду.


     Лючия и Рубио продолжали идти через лес, спотыкаясь и поскальзываясь,
продираясь сквозь ветви деревьев  и  кустов,  отбиваясь  от  насекомых.  С
каждым шагом они все дальше удалялись от своих преследователей.
     Наконец Рубио сказал:
     - Мы можем остановиться, здесь они нас не найдут.
     Они были в самой чаще леса высоко в горах.
     Лючия упала на землю, пытаясь перевести дыхание. В ее глазах все  еще
стояла жуткая сцена, которую ей пришлось наблюдать.  Томас  был  застрелен
без всякого предупреждения. "Эти мерзавцы намеревались убить нас всех",  -
думала Лючия. Она осталась жива лишь благодаря сидевшему возле нее  сейчас
человеку.
     Она наблюдала, как Рубио встал и осмотрел все вокруг.
     - Остаток ночи мы можем провести здесь, сестра.
     - Хорошо.
     Ей не терпелось идти дальше, но она понимала, что ей нужно отдохнуть.
     Словно читая ее мысли, Рубио произнес:
     - Мы продолжим свой путь на рассвете.
     Она чувствовала, что желудок ноет от голода. Не успела  она  подумать
об этом, как Рубио сказал:
     - Ты, должно быть, голодна. Я пойду и раздобуду что-нибудь поесть. Ты
побудешь здесь одна?
     - Да. Со мной будет все в порядке.
     Он присел на корточки возле нее.
     - Пожалуйста, постарайся ничего не  бояться.  Я  понимаю,  что  тебе,
наверное, трудно оказаться опять в этом мире после стольких лет монастыря.
Все, вероятно, кажется тебе таким непривычным.
     Посмотрев на него, Лючия устало сказала:
     - Я постараюсь ко всему привыкнуть.
     - Ты очень храбрая, сестра. - Он поднялся. - Я скоро вернусь.
     Она смотрела, как Рубио исчез среди деревьев. Надо было что-то решать
и делать выбор: либо она убегает, пытается добраться до ближайшего  города
и  обменивает  золотой  крест  на  паспорт  и  деньги,  чтобы  доехать  до
Швейцарии, либо она остается с этим человеком, пока они не уйдут  подальше
от солдат. "Остаюсь. Так будет безопаснее", - решила Лючия.
     Услышав какой-то шум, она резко обернулась. Это был Рубио.  Улыбаясь,
он шел к ней. В руках он держал свой берет, полный помидоров, винограда  и
яблок.
     Он уселся рядом с ней.
     -  Завтрак.  Была  еще  и  хорошенькая  жирная  курица,   но,   чтобы
приготовить  ее,  нам  бы  пришлось  развести  костер,  и  нас  могли   бы
обнаружить. Здесь неподалеку на склоне горы есть ферма.
     Лючия, не отрываясь, смотрела на содержимое берета.
     - Вот здорово! Я ужасно голодна.
     - Попробуй.
     Он протянул ей яблоко.
     Они уже поели, и Рубио о чем-то говорил, но Лючия, поглощенная своими
мыслями, едва слушала его.
     - Ты говоришь, что провела в монастыре десять лет, сестра?
     Лючия очнулась от своих грез.
     - Что?
     - Ты пробыла в монастыре десять лет?
     - А... да.
     Он покачал головой.
     - Значит, ты и понятия не имеешь, что за это время произошло.
     - Мм... Нет.
     - За последние десять лет мир здорово изменился, сестра.
     - Неужели?
     - Да, - серьезно продолжал Рубио. - Умер Франко.
     - Не может быть!
     - Да. В прошлом году.
     "И объявил дона Хуана Карлоса своим наследником", - подумала она.
     - Тебе будет трудно поверить, но на Луне впервые побывал человек.  На
самом деле.
     - Правда? "На самом деле два человека, - про себя думала Лючия. - Как
же их звали? Нейл Армстронг и Баз какой-то".
     - Да-да. Из Северной Америки. И еще теперь есть пассажирский самолет,
который летит быстрее звука.
     - Невероятно.
     "Не дождусь, когда полечу на "Конкорде", - подумала Лючия.
     Рубио был похож на ребенка,  он  так  радовался,  что  просвещал  ее,
рассказывая о последних событиях в мире.
     - В Португалии произошла революция, а в  Соединенных  Штатах  Америки
разразился большой скандал по поводу президента Никсона, и он вынужден был
уйти в отставку.
     "Рубио - просто прелесть", - отметила про себя Лючия.
     Он вытащил  пачку  "Дукадос",  крепких  сигарет  с  черным  испанским
табаком.
     - Ничего, если я закурю, сестра?
     - Конечно, - ответила Лючия. - Пожалуйста.
     Она смотрела,  как  он  зажег  сигарету,  и,  как  только  ее  ноздри
почувствовали запах дыма, ей страшно захотелось курить.
     - Вы не против, если я тоже попробую?
     Он с удивлением посмотрел на нее.
     - Ты хочешь попробовать сигарету?
     - Просто узнать, что это такое, - поспешно сказала Лючия.
     - Да, конечно.
     Он протянул ей пачку. Взяв сигарету, она зажала ее губами, и  он  дал
ей прикурить. Лючия глубоко затянулась, и, когда дым наполнил  ее  легкие,
она почувствовала невероятное удовольствие.
     Озадаченный Рубио наблюдал за ней. Она закашляла.
     - Так вот что такое сигарета.
     - Тебе понравилось?
     - В общем-то, нет, но...
     Она еще раз глубоко и с удовольствием затянулась.  Боже,  как  же  ей
этого не хватало. Но она понимала, что ей надо  быть  осторожной.  Она  не
хотела вызвать в нем подозрение. Поэтому она потушила  сигарету,  неуклюже
держа ее между пальцев. Она провела в монастыре всего несколько месяцев, и
тем не менее Рубио был прав: ей казалось непривычным  быть  снова  в  этом
мире. Она подумала, каково было  Миган  и  Грасиеле.  И  что  случилось  с
сестрой Терезой? Может быть, ее схватили солдаты?
     У Лючии начали слипаться глаза. Ночь была долгой и волнительной.
     - Я бы немного прикорнула.
     - Не беспокойся, сестра. Я покараулю.
     - Спасибо, - улыбнувшись, ответила она.
     Через несколько минут она уже спала.
     Глядя на нее, Рубио Арсано думал: "Я еще никогда  не  встречал  такой
женщины". Она была возвышенной, посвятившей свою жизнь Господу, и в то  же
время в ней было что-то очень земное. И так  храбро  она  вела  себя  этой
ночью, под стать любому мужчине.  "Ты  просто  необыкновенная  женщина,  -
думал Рубио Арсано, глядя на спящую Лючию. - Маленькая сестра Иисуса".





     Полковник Фал Состело курил уже десятую сигарету. "Дольше откладывать
нельзя, - решил  он.  -  Плохие  вести  лучше  выложить  сразу".  Стараясь
успокоиться, он несколько раз глубоко вздохнул и набрал номер.  Услышав  в
трубке голос Рамона Акоки, он сказал:
     - Полковник, прошлой ночью мы напали на лагерь террористов, где,  как
мне сообщили, должен был находиться Хайме Миро, я решил  поставить  вас  в
известность.
     Последовало угрожающее молчание.
     - Вы схватили его?
     - Нет.
     - Вы предприняли эту операцию, не доложив мне?
     - Не было времени, чтобы...
     - Зато было время, чтобы дать Миро уйти.  -  Голос  Акоки  был  полон
негодования. - Что надоумило вас на эту блестяще проделанную операцию?
     Полковник Состело проглотил издевку.
     - Мы поймали одну монахиню из монастыря. Она привела нас к Миро и его
людям. Во время нападения одного из них мы убили.
     - А все остальные ушли?
     - Да, полковник.
     - Где сейчас эта монахиня? Или  вы  и  ее  отпустили?  -  спросил  он
издевательским тоном.
     - Нет, полковник, - поспешно ответил Состело. - Она здесь, в  лагере.
Мы допрашивали ее и...
     - Не надо. Я сам допрошу ее. Я буду через час.  Позаботьтесь  о  том,
чтобы с нее не спускали глаз до моего приезда.
     Он бросил трубку.
     Ровно через час полковник  Акока  прибыл  в  лагерь,  где  находилась
сестра Тереза. С ним была дюжина его людей из ГОЕ.
     - Приведите ее ко мне, - приказал полковник Акока.
     Сестру Терезу ввели в штабную палатку, где ее  ждал  полковник  Рамон
Акока. Когда она вошла, он вежливо встал и улыбнулся.
     - Я - полковник Акока.
     "Наконец-то!"
     - Я знала, что вы придете. Господь сказал мне об этом.
     Он учтиво кивнул.
     - Правда? Хорошо. Садитесь, пожалуйста, сестра.
     Сестра Тереза слишком нервничала, чтобы сидеть.
     - Вы должны мне помочь.
     - Мы поможем друг другу, - заверил ее  полковник.  -  Вы  сбежали  из
цистерцианского монастыря в Авиле, так?
     - Да. Это было ужасно. Все эти люди. Они оскверняли святыню и...
     Ее голос дрогнул.
     "Наделали глупостей, позволив сбежать тебе и остальным".
     - Как вы сюда попали, сестра?
     - Господь  привел  меня.  Он  испытывает  меня,   как   уже   однажды
испытывал...
     - А не было ли  с  Господом  еще  кого-нибудь,  кто  помог  вам  сюда
добраться? - терпеливо спрашивал полковник Акока.
     - Да. Меня похитили. Мне пришлось сбежать от них.
     - Вы рассказали полковнику Состело, где он может найти этих людей?
     - Да. Этих злодеев. За всем этим стоит Рауль, понимаете?  Он  прислал
мне письмо, в котором...
     - Сестра, того, кого мы непосредственно ищем, зовут  Хайме  Миро.  Вы
видели его?
     Ее охватила дрожь.
     - Да. Да, конечно. Он...
     Полковник подался вперед.
     - Замечательно. А теперь вы должны рассказать мне, где его найти.
     - Он со всеми остальными направляется в Эз.
     Акока озадаченно нахмурился.
     - В Эз? Во Францию?
     Она понесла какую-то белиберду:
     - Да. Моник бросила  Рауля,  и  он  послал  своих  людей,  чтобы  они
похитили меня из-за ребенка, потому что...
     Он пытался сдерживать нарастающее раздражение.
     - Миро со своими людьми идет на север. Эз - к востоку отсюда.
     - Вы не должны допустить, чтобы они увезли меня назад к Раулю.  Я  не
хочу его больше видеть. Вы можете это понять. Я не могу его больше видеть.
     - Мне плевать на этого Рауля, - оборвал ее полковник Акока. - Я  хочу
знать, где найти Хайме Миро.
     - Я же сказала вам. Он поджидает меня в Эзе. Он хочет...
     - Ты лжешь. Похоже, ты пытаешься спасти Миро. Вот  что,  я  не  желаю
тебе ничего плохого, поэтому еще раз спрашиваю тебя, где Хайме Миро?
     Сестра Тереза беспомощно смотрела на него.
     - Я не знаю, - прошептала она, дико озираясь  по  сторонам.  -  Я  не
знаю.
     - Только что ты говорила, что он в Эзе.
     Его голос был похож на удары кнута.
     - Да. Господь сказал мне.
     Полковник Акока решил, что с  него  хватит.  Эта  женщина  была  либо
сумасшедшей, либо блестящей актрисой. Как бы там ни было, он  был  сыт  по
горло всей этой болтовней о Боге.
     Он повернулся к своему адъютанту Патрисио Арриете.
     - Сестре нужно освежить память. Отведи ее  в  интендантскую  палатку.
Может быть, ты со своими людьми поможешь ей вспомнить, где Хайме Миро.
     - Понятно, полковник.
     Патрисио Арриета со своими людьми был в числе тех, кто  участвовал  в
нападении на монастырь. Они чувствовали, что  монахини  сбежали  из-за  их
оплошности. "Ну что ж, вот мы за это и отыграемся", - подумал Арриета.
     Он повернулся к сестре Терезе.
     - Иди со мной, сестра.
     - Хорошо.
     "Слава Тебе, Боже милостивый".
     - Мы уже уезжаем? Вы не допустите того, чтобы они забрали меня в  Эз?
Нет? - продолжала она свой лепет.
     - Нет, - заверил ее Арриета. - В Эз ты не поедешь.
     "Полковник прав, - думал он. -  Она  играет  с  нами  в  игрушки.  Ну
хорошо, мы предложим ей другие игры. Интересно, она будет тихо лежать  или
закричит?"
     Когда она подошли к интендантской палатке, Арриета сказал:
     - Мы даем тебе последнюю возможность. Где Хайме Миро?
     "Разве они меня уже не спрашивали об этом? Или это был кто-то другой?
А здесь ли это было или... все как-то ужасно перемешалось".
     - Он похитил меня для Рауля, потому  что  Моник  бросила  его,  и  он
думал...
     - Bueno. Если ты этого хочешь, - сказал Арриета. - Посмотрим,  сможем
ли мы освежить твою память.
     - Да. Пожалуйста. Все так запутано.
     С полдюжины людей Акоки и несколько солдат Состело в  форме  вошли  в
палатку.
     Сестра Тереза подняла на них глаза и изумленно заморгала.
     - Сейчас эти люди отведут меня в монастырь?
     - Они сделают тебе нечто более приятное, - Арриета ухмыльнулся. - Они
проводят тебя на небеса, сестра.
     Подойдя ближе, они окружили ее.
     - Какой на тебе прелестный наряд, -  сказал  один  из  солдат.  -  Ты
уверена, что ты монахиня, милая?
     - Да, конечно, - ответила она.
     Рауль тоже называл ее "милой". Может, это Рауль?
     - Понимаете, нам пришлось переодеться, чтобы скрыться от солдат.
     "Но это и есть солдаты. Все смешалось".
     Кто-то толкнул Терезу на раскладушку.
     - Ты не красавица, но посмотрим, что там у тебя под платьем.
     - Что вы делаете?
     Протянув руку, он сорвал с нее блузку, кто-то другой стаскивал с  нее
юбку.
     - Неплохое тело для старушки, а, мужики?
     Тереза закричала. Она смотрела  на  окруживших  ее  мужчин.  "Господь
покарает их всех смертью. Он не позволит им дотронуться до  меня,  я  ведь
Его избранница. Я едина с Господом, напоенная Его источником чистоты".
     Один  из  солдат  уже  расстегнул   ремень.   Через   мгновение   она
почувствовала, как чьи-то грубые руки раздвинули ей ноги, солдат навалился
на нее, и она опять закричала, ощутив, как его плоть проникает в нее.
     - Господи! Покарай же их!
     Она ждала раската  грома  и  яркой  вспышки  молнии,  которая  должна
поразить их всех.
     На нее улегся уже другой солдат. Красная пелена  застлала  ей  глаза.
Тереза лежала в ожидании Божьей кары, почти  не  замечая  насиловавших  ее
мужчин. Она уже не чувствовала боли.
     Лейтенант Арриета стоял возле раскладушки. Каждый раз после того, как
очередной солдат вставал с нее, он спрашивал Терезу:
     - Ну что, хватит, сестра? Ты можешь прекратить это  в  любой  момент.
Тебе нужно лишь сказать мне, где Хайме Миро.
     Сестра Тереза не слышала его. Она мысленно взывала к Господу: "Порази
их, Боже Всемогущий. Сотри их с лица земли, как Ты  уничтожил  нечестивцев
Содома и Гоморры".
     К ее удивлению, он не отвечал. В это трудно было поверить, потому что
Бог вездесущ. И тут она поняла. Когда на ней был  уже  шестой  мужчина,  к
Терезе неожиданно пришло прозрение. Господь не слушал ее, потому  что  Его
вообще не было. Все эти годы она  обманывала  себя  верой  во  всемогущего
Всевышнего и преданно служила Ему. Но  на  самом  деле  не  было  никакого
всемогущества. "Если бы Господь существовал, он бы спас меня".
     Красная пелена, застилавшая глаза Терезы, рассеялась, и  она  впервые
отчетливо увидела, что творилось вокруг. Не менее дюжины солдат  толпились
в  палатке  в  ожидании  своей  очереди.  Лейтенант  Арриета  стоял  возле
раскладушки,   наблюдая   за   происходящим.   Солдаты   были   в   полном
обмундировании и даже  не  трудились  раздеться.  Когда  очередной  солдат
поднимался с Терезы, другой тут же занимал его место и через мгновение уже
насиловал ее.
     "Бога нет, а есть Сатана, и это -  его  помощники,  -  думала  сестра
Тереза. - Они должны умереть. Все до одного".
     Когда на ней был уже следующий солдат, сестра Тереза выхватила из его
кобуры пистолет. Никто еще не успел ничего сообразить, как она  выстрелила
в Арриету. Пуля попала ему в горло.  Направляя  пистолет  на  других,  она
продолжала стрелять. Четверо упали замертво, прежде чем остальные, придя в
себя, начали стрелять в нее. Из-за лежавшего на ней солдата им было трудно
целиться.
     Сестра Тереза погибла одновременно со своим последним насильником.





     Разбуженный звуком какого-то движения  на  краю  опушки,  Хайме  Миро
неожиданно проснулся. Он бесшумно вылез из спального мешка и встал,  держа
в руке пистолет. Подкравшись, он увидел Миган, которая молилась,  стоя  на
коленях. Остановившись, он рассматривал ее. В образе  этой  очаровательной
женщины, молившейся в лесу среди ночи, была какая-то неземная красота. Это
вдруг вызвало у него негодование. "Если бы Феликс Карпио  не  проболтался,
что мы  направляемся  в  Сан-Себастьян,  я  бы  сейчас  не  был  обременен
присутствием этой сестры".
     Ему было  необходимо  попасть  в  Сан-Себастьян  как  можно  быстрее.
Полковник Акока и его головорезы обложили их  со  всех  сторон.  Им  будет
непросто миновать расставленные сети, а с дополнительной  обузой,  с  этой
женщиной, тормозившей их продвижение, опасность возрастала раз в десять.
     Сердитый, он подошел к Миган и резко сказал ей:
     - Я велел вам спать. Я не собираюсь завтра  из-за  вас  тащиться  как
черепаха. - Его голос прозвучал грубее, чем он сам ожидал.
     Подняв на него глаза, Миган тихо ответила:
     - Простите, если я разозлила вас.
     - Сестра, свою злость я поберегу на более важные дела. Такие, как вы,
просто действуют мне на нервы. Вы живете, прячась за каменными стенами,  и
ждете, пока вас  бесплатно  доставят  в  другой  мир.  Меня  от  всех  вас
откровенно воротит.
     - Из-за того, что мы верим в другой мир?
     - Нет, сестра. Из-за того, что вы верите в этот. Вы убежали от него.
     - Чтобы молиться за вас. Мы проводим свою жизнь в молитвах за вас.
     - И вы считаете, что это решит все проблемы на земле?
     - Со временем, да.
     - У нас нет времени. Ваш Бог не слышит  ваших  молитв  из-за  грохота
пушек и криков гибнущих под бомбами детей.
     - Когда веришь...
     - О, я верю во многое, сестра. Я верю в то, за что борюсь. Я  верю  в
своих товарищей и в свое оружие. А вот в кого я не верю, так это в святош.
Если ты считаешь, что ваш Бог нас сейчас слушает, попроси его  помочь  нам
скорее добраться до монастыря в Мендавии, чтобы я от тебя отделался.
     Он был зол на себя за то, что не сдержался. Она была  не  виновата  в
том, что Церковь бездействовала, в то время как фалангисты Франко  мучили,
насиловали и убивали басков и  каталонцев.  "Она  не  виновата  в  том,  -
сказала себе Хайме Миро, - что моя семья оказалась среди этих жертв".
     Хайме был тогда еще совсем мальчишкой, но это навсегда врезалось  ему
в память...


     Он проснулся среди ночи от грохота рвущихся бомб. Точно  смертоносные
цветы, они  сыпались  со  зловещим  звуком  с  неба,  сея  повсюду  семена
разрушения.
     - Вставай, Хайме! Скорее!
     Страх  в  голосе  отца  испугал  мальчика  сильнее,  чем  жуткий  рев
бомбежки.
     Цитаделью басков была Герника, и генерал Франко  решил  преподать  им
урок: "Уничтожьте ее".
     Наводивший ужас нацистский легион "Кондор" и с полдюжины  итальянских
самолетов предприняли массированную атаку,  они  были  беспощадны.  Жители
города пытались бегством спастись от смертоносного дождя, обрушившегося на
них с небес, но от него не было спасения.
     Хайме с матерью, отцом и двумя старшими  сестрами  бежали  вместе  со
всеми.
     - В церковь, - крикнул отец Хайме. - Церковь они не будут бомбить.
     Он был прав. Все знали, что церковь поддерживала  каудильо  и  сквозь
пальцы смотрела на жестокость по отношению к его противникам.
     С трудом пробиваясь сквозь толпу бегущих в панике людей,  семья  Миро
устремилась к церкви.
     Мальчик судорожно вцепился в руку отца, стараясь не  слышать  жуткого
грохота вокруг. Он помнил то время, когда отец не  боялся  и  не  спасался
бегством.
     - Папа, будет война? - спросил он как-то отца.
     -  Нет,  Хайме.  Все  это  газетная  болтовня.  Мы  лишь   просим   у
правительства  предоставить  нам  чуть  больше  независимости.   Баски   и
каталонцы имеют право на свой язык, свой флаг и  свои  праздники.  Мы  все
одна нация. И испанцы никогда не будут воевать с испанцами.
     Хайме был слишком молод и не понимал, что на  карту  было  поставлено
нечто большее,  чем  спор  с  басками  и  каталонцами.  Это  был  глубокий
идеологический   конфликт   между   республиканским    правительством    и
националистами правого крыла, и из  искры  разногласий  быстро  разгорелся
огромный пожар войны, вовлекший в нее с десяток иностранных государств.
     Когда превосходившие силы Франко разгромили республиканцев и у власти
в Испании утвердились националисты, Франко сосредоточил свое  внимание  на
непокоренных басках: "Их надо наказать".
     Продолжала литься кровь. Группа баскских  лидеров  сформировала  ЕТА,
движение за свободное государство басков, и  отцу  Хайме  было  предложено
вступить в эту организацию.
     - Нет. Я против этого. Мы должны получить то, что принадлежит нам  по
праву, мирным путем. Войной мы ничего не добьемся.
     Но ястребы  войны  оказались  сильнее  голубей  мира,  и  ЕТА  быстро
превратилась в грозную силу.
     У Хайме были  друзья,  чьи  отцы  принимали  участие  в  ЕТА,  и  они
рассказывали об их героических подвигах.
     - Мой  отец  и  его  друзья  взорвали  штаб  гражданской  гвардии,  -
рассказывал один из приятелей Хайме.
     Или:
     - Ты слышал об ограблении банка в Барселоне? Это мой отец. Теперь они
смогут купить оружие, чтобы драться с фашистами.
     А отец Хайме говорил:
     - Насилие бессмысленно, нужно идти путем переговоров.
     - Наши взорвали в Мадриде один из их заводов. Почему твой отец  не  с
нами? Он что, трус?
     - Не слушай своих приятелей, Хайме, - говорил ему отец. - То, что они
делают, - преступление.
     - Франко приказал казнить без суда и следствия нескольких басков.  Мы
начинаем всеобщую забастовку. Твой отец присоединится к нам?
     - Папа?...
     -  Мы  все  испанцы,  Хайме.  Мы  не  должны  допустить,  чтобы   нас
разъединяли.
     И мальчик терзался сомнениями. "Неужели друзья правы? Мой отец трус?"
Хайме верил отцу.
     И вот - Армагеддон. Мир  рушился  вокруг  него.  Улицы  Герники  были
заполнены толпами кричащих людей, пытавшихся спастись  от  падавших  бомб.
Повсюду взрывались здания,  монументы  и  тротуары,  разлетаясь  осколками
бетона и брызгами крови.
     Хайме,  его  мать,  отец  и  сестры  добежали  до  большой  церкви  -
единственного уцелевшего здания на площади. С десяток людей  барабанили  в
дверь.
     - Впустите нас! Во имя Христа, откройте!
     - Что происходит? - крикнул отец Хайме.
     - Священники заперлись в церкви. Они нас не пускают.
     - Давайте выломаем дверь!
     - Нет!
     Хайме с удивлением посмотрел на отца.
     - Мы не будет вламываться в Божий храм, - сказал отец. -  Он  защитит
нас, где бы мы ни были.
     Когда они увидели появившийся из-за угла отряд фалангистов, открывший
по ним пулеметный огонь, было слишком поздно. Безоружные мужчины,  женщины
и дети падали на  площади,  сраженные  пулеметными  очередями.  Смертельно
раненый отец Хайме схватил сына и прижал его к земле, укрывая своим  телом
от смертоносного града пуль.
     После атаки землю окутала зловещая тишина.  Как  по  волшебству  стих
грохот орудий, топот бегущих ног и крики. Открыв глаза,  Хайме  еще  долго
лежал, чувствуя на себе тяжесть тела  отца,  заботливо  укрывшего  его  от
смерти. Отец, мать и его сестры были мертвы, как и сотни других  людей.  И
над их телами возвышались запертые двери церкви.


     Той же ночью Хайме выбрался из города и, добравшись через два дня  до
Бильбао, вступил в ЕТА.
     Принимавший его офицер взглянул на него и сказал:
     - Ты слишком молод, чтобы вступать в наши  ряды,  сынок.  Тебе  бы  в
школу.
     - Вы и будете моей школой, - тихо сказал Хайме.  -  Вы  научите  меня
драться, чтобы я мог отомстить за смерть своих близких.
     Он никогда не сомневался в правильности своего выбора. Он сражался за
себя и за свою семью, его подвиги стали легендарными.
     Хайме продумывал и совершал  отчаянные  налеты  на  заводы  и  банки,
казнил тиранов. Когда кто-то из его людей попадал в плен,  он  осуществлял
дерзкие вылазки, чтобы их спасти.
     Услышав о том, что для подавления баскского движения формируется ГОЕ,
он с улыбкой сказал: "Хорошо. Значит, нас заметили".
     Он никогда не задавался вопросом, ради чего идет на риск. Было ли это
связано с не раз услышанным в детстве: "Твой отец трус", или же он пытался
что-то доказать себе и другим. Он просто вновь и  вновь  подтверждал  свою
храбрость и не боялся рисковать жизнью ради того, во что верил.


     Теперь из-за  того,  что  один  из  его  людей  проявил  в  разговоре
некоторую неосторожность, на Хайме свалилась эта монахиня. "Есть  какая-то
ирония в том, что ее церковь теперь на нашей  стороне.  Но  она  опоздала,
разве что ей удастся устроить второе пришествие и  воскресить  моих  мать,
отца, сестер", - с горечью думал он.


     Они шли по ночному лесу, пестревшему вокруг бледными пятнами  лунного
света. Они держались  подальше  от  городов  и  крупных  дорог,  постоянно
настороже, готовые  к  малейшей  опасности.  Хайме  не  обращал  на  Миган
никакого внимания. Они шли вместе с Феликсом и делились  воспоминаниями  о
своих приключениях. Миган с интересом прислушивалась к  их  разговору.  Ей
никогда не доводилось  встречать  таких  людей,  как  Хайме  Миро.  В  нем
чувствовалась твердая уверенность в своих силах.
     "Если кто и поможет мне добраться до Мендавии, - думала Миган, -  так
это он".


     Временами Хайме было жалко эту сестру и он даже  испытывал  невольное
восхищение тем, как она держалась во время этого нелегкого путешествия.  И
он думал о том, как приходится остальным с их подопечными от Господа.
     У него, по крайней мере, есть Ампаро Хирон, и по ночам ему было с ней
очень хорошо.
     "Она так же предана нашему делу, как и я, - думал Хайме. -  И  у  нее
даже больше оснований ненавидеть правительство".
     Все родные и близкие Ампаро погибли от рук  националистов.  Она  была
крайне независима и очень темпераментна.


     На рассвете они подошли к Саламанке, расположенной  на  берегах  реки
Тормес.
     - Здесь в университете учатся студенты со всей  Испании,  -  объяснил
Миган Феликс. - Это, пожалуй, лучший университет в стране.
     Хайме не слушал, он сосредоточенно обдумывал, что им  делать  дальше.
"Где бы я устроил засаду на месте преследователей?"
     Он повернулся к Феликсу.
     - Мы  обойдем  Саламанку.  Сразу  за  городом  есть  parador.  Там  и
остановимся.


     Это  был  маленький  постоялый  двор,  находившийся  в   стороне   от
туристских маршрутов. Каменные ступени вели в холл, где  стоял  деревянный
рыцарь в латах.
     - Подождите здесь, - сказал Хайме  женщинам,  когда  они  подошли  ко
входу.
     Он кивнул Феликсу Карпио, и они скрылись за дверью.
     - Куда они? - спросила Миган.
     Ампаро Хирон одарила ее презрительным взглядом.
     - Наверное, твоего Бога искать.
     - Надеюсь, они найдут его, - в тон ей ответила Миган.
     Через десять минут мужчины вернулись.
     - Все чисто, - сказал Хайме Ампаро. - Вы с  сестрой  будете  в  одной
комнате, мы с Феликсом - в другой.
     Он протянул ей ключ.
     Ампаро недовольно возразила:
     - Querido, я хочу остаться с тобой, а не...
     - Делай, что я тебе говорю. Смотри за ней.
     Ампаро повернулась к Миган.
     - Bueno. Пойдем, сестра.
     Миган  последовала  за  Ампаро  в  гостиницу  и  поднялась  вверх  по
лестнице.
     Они подошли к одной из  дюжины  комнат,  расположенных  в  ряд  вдоль
серого обшарпанного коридора.  Ампаро  открыла  дверь,  и  женщины  вошли.
Комната была  тесной  и  убогой,  с  деревянным  полом  и  оштукатуренными
стенами. Из  мебели  были  только  кровать,  маленькая  кушетка,  разбитая
тумбочка да два стула.
     - Как здесь здорово, - воскликнула Миган, обведя глазами комнату.
     Приняв это за насмешку, Ампаро гневно повернулась.
     - Кто ты, черт побери, такая, чтобы еще выказывать недовольство...
     - Здесь так просторно, - продолжала Миган.
     Посмотрев на нее, Ампаро рассмеялась. Конечно, эта комната  покажется
просторной после тех келий, в которых жили сестры.
     Ампаро начала  раздеваться.  Миган  не  могла  удержаться,  чтобы  не
смотреть на нее. Она впервые видела Ампаро при дневном свете. Женщина была
красива земной красотой. У нее были рыжие волосы, белая кожа, полная грудь
и тонкая талия, ее бедра покачивались в такт ее движениям.
     Поймав на себе ее взгляд, Ампаро сказала:
     - Скажи-ка мне, сестра, почему люди уходят в монастырь?
     На этот вопрос было просто ответить.
     - Что может быть прекраснее, чем посвятить себя красоте Господней?
     - А я-то по простоте душевной чего только не думала!
     Ампаро подошла к кровати и села.
     - Ты  можешь  лечь  на  кушетку.  Судя  по  тому,  что  я  слышала  о
монастырях, Бог не хочет, чтобы вам было слишком удобно.
     - Не беспокойтесь, - улыбнулась Миган. - Мое удобство - во мне.


     В комнате в дальнем конце коридора Хайме Миро растянулся на  кровати.
Феликс  Карпио  пытался  устроиться  на  маленькой  кушетке.  Мужчины   не
раздевались. Хайме положил пистолет под подушку. Пистолет Феликса лежал на
маленьком обшарпанном столике возле кушетки.
     - Как по-твоему, зачем они это делают? - размышлял вслух Феликс.
     - Что делают?
     - Заточают себя на всю жизнь в монастырь, как в тюрьму.
     Хайме Миро пожал плечами.
     - Спроси нашу сестру. Как бы я, черт побери, хотел, чтобы мы шли  без
нее. Не нравится мне все это.
     - Хайме, Господь отблагодарит нас за это доброе дело.
     - Ты действительно в это веришь? Не смеши меня.
     Феликс не стал продолжать эту тему. Было бестактно говорить с Хайме о
католической  церкви.  Они  оба  молчали,  каждый  погрузившись   в   свои
собственные мысли.
     "Господь передал сестер в наши руки. Мы должны  благополучно  довести
их до монастыря", - думал Феликс Карпио.
     Хайме думал об Ампаро. Ему жутко хотелось ее.  "Проклятая  монахиня".
Он уже начал натягивать на себя простыню, как вдруг вспомнил, что ему надо
бы сделать еще кое-что.
     Сидевший внизу в маленьком темном холле коридорный тихо  ждал,  когда
новые постояльцы наверняка улягутся спать. С колотящимся сердцем он поднял
трубку и набрал номер.
     - Полицейское управление, - лениво ответил голос в трубке.
     - Флориан, - зашептал своему племяннику коридорный. -  У  меня  здесь
Хайме Миро и с ним еще трое. Ты бы мог отличиться, если бы схватил их.





     В  девяноста  девяти  милях  к  востоку,  в  лесу  вдоль  дороги   на
Пеньяфиель, спала Лючия Кармине.
     Рубио Арсано сидел и смотрел на нее, ему очень не хотелось ее будить.
"Она похожа на спящего ангела", - подумал он.
     Но близился рассвет, и нужно было двигаться дальше.
     Рубио наклонился и нежно прошептал ей на ухо:
     - Сестра Лючия...
     Лючия открыла глаза.
     - Нам пора идти.
     Зевнув,  она  лениво  потянулась.  Ее  блузка  расстегнулась,  слегка
обнажив грудь. Рубио поспешно отвел глаза.
     "Я должен контролировать свои мысли. Она ведь невеста Христа".
     - Сестра...
     - Да?
     - Я... я могу попросить  тебя  об  одном  одолжении?  -  спросил  он,
краснея.
     - О каком?
     - Я уже давно не молился. Но меня воспитывали в католической вере. Не
могла бы ты прочесть молитву?
     Этого Лючия ожидала меньше всего.
     "Когда же я в последний раз читала  молитву?"  -  пыталась  вспомнить
она. Монастырь был не в счет. В то время как другие  молились,  ее  голова
была занята мыслями о побеге.
     - Я... я не...
     - Я уверен, что нам обоим от этого будет лучше.
     Как она могла объяснить ему, что не помнит ни одной молитвы?
     - Я...
     Вот. Одну вспомнила. Когда она была еще совсем маленькой, она  стояла
на коленях возле своей  кровати  рядом  с  отцом,  который  после  молитвы
укладывал ее спать. Ей медленно стали вспоминаться слова двадцать третьего
псалма.
     - "Господь - Пастырь мой; я ни в чем не  буду  нуждаться.  Он  покоит
меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.  Он  подкрепляет  душу
мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего..."
     На нее нахлынули воспоминания.
     Ей с отцом принадлежал весь мир. И он так гордился ею.
     "Ты родилась под счастливой звездой", - любил повторять отец.
     И, слыша это, Лючия чувствовала себя счастливой и красивой. Ничто  не
могло омрачить ее  жизнь.  Она  же  была  прекрасной  дочерью  всесильного
Анджело Кармине.
     - Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла...
     Воплощением зла были враги ее отца и  братьев.  И  она  заставила  их
поплатиться.
     - ...потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох - они  успокаивают
меня.
     "Где был Бог, когда я нуждалась в успокоении?"
     - Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил  елеем
голову мою; чаша моя преисполнена...
     Она  говорила  все  медленнее,  ее  голос  переходил  на  шепот.  Что
случилось с той маленькой  девочкой  в  белом  воздушном  платье?  Будущее
представлялось ей таким лучезарным. И все почему-то пошло  кувырком.  Все.
"Я потеряла отца, братьев и саму себя".
     В монастыре она не думала о Боге, а теперь,  здесь,  с  этим  простым
крестьянином...
     "Не могла бы ты помолиться за нас?"
     Лючия продолжала:
     - Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей,
и я пребуду в доме Господнем многие дни.
     Рубио, не отрываясь, смотрел на нее, он был искренне тронут.
     - Спасибо, сестра.
     Лючия склонила голову, она была не в состоянии ничего  сказать.  "Что
это со мной?" - думала она.
     - Ты готова, сестра?
     - Да, готова, - ответила она, посмотрев на Рубио Арсано.
     Через пять минут они уже были в пути.


     Застигнутые неожиданным ливнем, они укрылись  в  заброшенной  хижине.
Дождь яростно барабанил по ее крыше и стенам.
     - Как ты думаешь, эта буря когда-нибудь стихнет?
     Рубио улыбнулся.
     - Это не буря, сестра. Это то, что мы,  баски,  называем  "sirimiri".
Дождь кончится так же быстро, как и начался.  Земля  сейчас  иссушена.  Ей
нужен этот дождь.
     - На самом деле?
     - Да. Я же крестьянин.
     "Это заметно", - подумала Лючия.
     - Прости мне мою откровенность,  сестра,  но  у  нас  с  тобой  много
общего.
     Взглянув на этого доверчивого простофилю, Лючия  подумала:  "Вот  это
здорово".
     - Серьезно?
     - Да.  Мне  действительно  кажется,  что  жизнь  на  ферме  во  много
напоминает жизнь в монастыре.
     Она не улавливала связи.
     - Я не понимаю.
     -  Видишь  ли,  сестра,  в  монастыре  ты  много  думаешь  о  Боге  и
сотворенных Им чудесах. Разве не так?
     - Так.
     -  Ферма  в  каком-то  смысле  похожа  на  Бога,  окруженного  своими
творениями. Все, что вырастает из земли Господней, будь  то  пшеница,  или
маслины, или виноград, - все идет от Бога, так ведь? Это все - чудо, и  ты
видишь его изо дня в день. Ты  помогаешь  ему  расти,  и  сам  становишься
частью этого чуда.
     В его голосе  слышалось  такое  воодушевление,  что  Лючия  не  могла
сдержать улыбки.
     Дождь неожиданно перестал.
     - Теперь мы можем идти дальше, сестра.
     - Мы скоро подойдем к реке Дуэро, - сказал  Рубио.  -  Прямо  впереди
будет Пеньяфиельский водопад. Мы дойдем до Арандаде-де-Дуэро, а там  -  до
Логроньо, где и встретимся с остальными.
     "Ты и пойдешь туда, - подумала Лючия. - И желаю удачи. А  я,  дружок,
буду в Швейцарии".
     За полчаса до того, как они добрались до водопада,  они  уже  слышали
его шум. Низвергавшийся в быструю  реку  Пеньяфиельский  водопад  предстал
перед ними во всей своей красе. Вода падала вниз с оглушительным ревом.
     - Я хочу искупаться, - сказала Лючия.
     Ей казалось, что прошло уже много лет с тех пор, как она в  последний
раз принимала ванну.
     Рубио Арсано удивленно посмотрел на нее.
     - Здесь?
     "Нет, идиот, в Риме".
     - Да.
     - Будь осторожна. Из-за дождя вода в реке поднялась.
     - Не беспокойся.
     Лючия терпеливо стояла в ожидании.
     - О... Я отойду, пока ты будешь раздеваться.
     - Будь поблизости, -  поспешно  сказала  она.  -  В  лесу,  наверное,
водятся дикие звери.
     Когда Лючия начала раздеваться, Рубио торопливо отошел  на  несколько
метров в сторону и отвернулся.
     - Не заплывай слишком далеко, сестра, - крикнул он. - Река коварна.
     Лючия положила сверток с крестом так, чтобы он был в поле зрения.  Ей
было  необыкновенно  приятно  ощущать  прохладный  утренний  воздух  своим
обнаженным телом. Полностью раздевшись, она  вошла  в  холодную,  бодрящую
воду. Обернувшись, она увидела, что  Рубио  продолжал  упорно  смотреть  в
другую сторону, повернувшись к ней  спиной.  Она  улыбнулась.  Все  другие
мужчины, которых она знала, с удовольствием смотрели бы на нее.
     Она зашла  глубже,  стараясь  обходить  торчавшие  повсюду  камни,  и
окунулась в воду, чувствуя ногами стремительное течение реки.
     Неподалеку от нее потоком несло маленькое деревце. Наблюдая  за  ним,
она  повернулась  и,  неожиданно   потеряв   равновесие,   поскользнулась.
Вскрикнув, она неловко упала, ударившись головой о валун.
     Оглянувшись, Рубио с  ужасом  увидел,  как  Лючия  исчезла  в  потоке
бушующих вод.





     Когда дежурный  полицейского  участка  в  Саламанке  сержант  Флориан
Сантьяго положил трубку, его руки дрожали.
     "У меня здесь Хайме Миро и с ним еще трое. Ты бы мог отличиться, если
бы схватил их".
     Правительство назначило за голову Хайме Миро крупную награду,  и  вот
теперь этот баскский преступник  был  в  его  руках.  Деньги,  которые  он
получит в награду за его поимку, изменят всю его жизнь. Он сможет устроить
детей в лучшую школу, сможет купить жене стиральную машину, а любовнице  -
украшения. Конечно, ему придется поделиться наградой с дядей. "Я  дам  ему
двадцать процентов, - думал Сантьяго. - Или, может, десять".
     Репутация Хайме  Миро  была  ему  хорошо  известна,  и  он  вовсе  не
собирался рисковать своей жизнью  ради  поимки  этого  террориста.  "Пусть
другие рискуют, а я получу награду".
     Сидя за своим столом, он  думал,  как  ему  лучше  поступить  в  этой
ситуации. В памяти тут же возникло имя полковника Акоки. Все знали о  том,
что полковник горит желанием свести с этим разбойником счеты. Кроме  того,
под командованием полковника находилась вся ГОЕ. Да,  именно  так  и  надо
действовать.
     Он  поднял  трубку  и  через  десять  минут  уже  говорил   с   самим
полковником.
     - С вами говорит сержант Флориан Сантьяго из полицейского  участка  в
Саламанке. Я выследил Хайме Миро.
     Акока старался говорить спокойным голосом.
     - Вы в этом уверены?
     -  Да,  полковник.  Он  сейчас  в  гостинице  "Раймундо  де  Боргон",
неподалеку от города. Он  остановился  на  ночь.  Мой  дядя  работает  там
коридорным. Он сам звонил мне. С Миро еще один мужчина и две женщины.
     - Ваш дядя уверен, что это Миро?
     - Да, полковник. Он и его спутники занимают  два  крайних  номера  на
втором этаже.
     - Слушайте меня очень внимательно, сержант, - сказал Акока. - Я хочу,
чтобы вы немедленно отправились в гостиницу и следили за тем, чтобы  никто
из них не ушел. Я смогу добраться туда через час. В гостиницу не  входить.
И оставаться незамеченным. Вам ясно?
     - Да, полковник. Я отправляюсь немедленно. - Он немного  помедлил.  -
Полковник, как насчет награды за...
     - Когда мы схватим Миро, она - ваша.
     - Благодарю вас, полковник. Я очень...
     - Идите.
     - Слушаюсь.
     Флориан Сантьяго положил трубку. Ему очень хотелось  позвонить  своей
любовнице и  сообщить  ей  потрясающую  новость,  но  с  этим  можно  было
обождать. Он удивит ее позже. А сейчас он должен был идти на задание.
     Он позвал одного из дежуривших наверху полицейских.
     - Подежурь за моим столом. Мне  нужно  выполнить  одно  поручение.  Я
вернусь через несколько часов. "И я вернусь богатым, - думал он. -  Прежде
всего, я куплю себе новую машину -  "сеат".  Голубого  цвета.  Нет,  лучше
белого".


     Положив  трубку,  полковник  Рамон  Акока   некоторое   время   сидел
неподвижно, ему надо было хорошенько все обдумать. На этот раз  не  должно
быть никаких промашек. Это был последний ход в  их  шахматной  партии.  Он
должен действовать крайне осторожно. Расставленная Миро  охрана  наверняка
сообщит ему об опасности.
     Акока позвал своего адъютанта.
     - Слушаю, полковник.
     - Отбери дюжины две лучших стрелков. Проследи, чтобы они все  были  с
автоматами. Через пятнадцать минут мы выезжаем в Саламанку.
     - Слушаюсь, сеньор.
     На этот раз Миро не уйти. Полковник уже  прокручивал  в  голове  план
операции. Они окружат гостиницу со всех сторон,  подойдут  к  ней  тихо  и
быстро. "Нападение будет внезапным,  и  этот  головорез  не  успеет  убить
никого из моих людей. Мы их всех перестреляем, пока они будут спать".


     Через пятнадцать минут адъютант вернулся.
     - Все готово, полковник.


     Не теряя времени, сержант  Сантьяго  добрался  до  гостиницы.  Он  не
собирался ловить террористов  даже  и  без  предупреждения  полковника.  А
теперь, выполняя приказ Акоки, он  стоял  в  тени  метрах  в  двадцати  от
гостиницы,  откуда  ему  был  хорошо  виден   вход.   В   ночном   воздухе
чувствовалась прохлада, но мысли о награде согревали Сантьяго. Он думал  о
двух спутницах Миро:  красивы  ли  они  и  спят  ли  они  сейчас  с  этими
разбойниками? Сантьяго был уверен в одном: через несколько часов  им  всем
придет конец.


     Военный фургон тихо въехал в город и направился в сторону гостиницы.
     Включив карманный фонарик, полковник Акока посмотрел на карту.  Когда
до гостиницы оставалось около мили, он сказал:
     - Остановимся здесь. Дальше пойдем пешком. Соблюдать тишину.
     Не заметивший их приближения  Сантьяго  вздрогнул,  когда  услышал  у
самого уха чей-то голос:
     - Кто такой?
     Повернувшись, он увидел перед собой полковника Рамона  Акоку.  "Боже,
от одного его вида становится страшно", - подумал Сантьяго.
     - Сержант Сантьяго, сеньор.
     - Кто-нибудь выходил из гостиницы?
     - Нет. Они все там. Наверное, уже спят.
     Полковник повернулся к своему адъютанту.
     - Расставьте  половину  людей  по  периметру  вокруг  гостиницы.  При
попытке к бегству стрелять наверняка. Остальные пойдут со мной. Террористы
в двух крайних спальнях наверху. Двинулись.
     Сантьяго смотрел,  как  полковник  со  своими  людьми  тихо  вошли  в
гостиницу. "Интересно, много ли будет стрельбы", - думал  он.  Если  будут
стрелять, то его дядя может погибнуть в перестрелке. Вот будет жалко.  Но,
с другой стороны, ни с кем не надо будет делить награду.
     Когда люди полковника поднялись по лестнице, Акока прошептал:
     - Действуйте наверняка. Стреляйте, как только их увидите.
     - Хотите, я пойду впереди вас? - спросил адъютант.
     - Нет.
     Он хотел получить удовольствие от того, что убьет Хайме Миро сам.
     Комнаты, где со своими сообщниками остановился Хайме Миро, находились
в конце коридора. Акока жестом показал, чтобы половина людей прикрыла одну
дверь, а остальные шесть человек - другую.
     - Вперед! - крикнул он.
     Он долго ждал этого момента.  По  его  сигналу  солдаты  одновременно
вышибли обе двери и ворвались в комнаты, держа оружие наготове. Они стояли
посреди пустых комнат, глядя на смятые постели.
     - Рассредоточиться! Быстро! Вниз! - заорал Акока.
     Солдаты бросились  обыскивать  гостиницу,  врываясь  во  все  номера,
вышибая двери  и  поднимая  ошарашенных  постояльцев.  Хайме  Миро  и  его
спутников нигде не было. Полковник ринулся вниз разыскивать коридорного. В
холле никого не было.
     - Эй, - окликнул он. - Есть здесь кто?
     Ответа не последовало. Трус куда-то спрятался.
     Один из солдат заглянул через стойку, где сидел коридорный.
     - Полковник...
     Подойдя  к  нему,  Акока  посмотрел  вниз.  На  полу  у  стены  лежал
коридорный с кляпом во рту. На его шее  болталась  табличка:  "Просьба  не
беспокоить".





     Рубио Арсано в ужасе  смотрел,  как  Лючия  исчезла  в  стремительном
потоке и ее понесло течением. Не теряя  ни  секунды,  он  бросился  бежать
берегом реки, перепрыгивая через бревна и кусты. На первом изгибе реки  он
увидел, что тело Лючии несло в его направлении. Нырнув, он поплыл  к  ней,
отчаянно борясь с сильным  течением.  Он  чувствовал,  как  его  сносит  в
сторону.  Лючия  была  метрах  в  трех  от  него,  но  они  казались   ему
километрами. Он сделал последний яростный рывок и схватил ее за руку,  она
чуть не выскользнула из его пальцев. Вцепившись в нее изо всех сил,  он  с
трудом поплыл к спасительному берегу.
     Добравшись наконец до берега, он вытащил Лючию на траву и упал  рядом
с ней, не в силах отдышаться. Она была без сознания  и  не  дышала.  Рубио
перевернул ее на живот, сел на не верхом и начал толчками  надавливать  ей
на легкие. Прошла минута, другая, и он уже был близок к отчаянию, как вода
хлынула  у  нее  изо  рта,  и  она  застонала.  У  Рубио  вырвались  слова
благодарности Господу.
     Он продолжал массировать ей грудную клетку, но уже  более  аккуратно,
пока не почувствовал, что ее сердце бьется ровно. Когда она начала дрожать
от  холода,  Рубио  кинулся  к  деревьям,  нарвал  пригоршни  листьев   и,
вернувшись к ней, начал растирать ими ее тело. Он сам промок и  замерз,  с
его одежды стекала вода, но он этого не замечал. Он  страшно  боялся,  что
сестра Лючия может умереть. Теперь, когда он нежно растирал ее тело сухими
листьями, его начали одолевать недостойные мысли.
     "У нее тело богини. Прости мне, Господи, она принадлежит  Тебе,  и  у
меня не должно быть никаких низких помыслов".
     Ощущая на своем теле нежное поглаживание, Лючия постепенно  приходила
в себя. Она была на пляже с Иво и чувствовала, как он ласково водит языком
по ее телу. "Вот так... Хорошо, - думала она. - Не останавливайся,  caro".
Она загорелась желанием еще до того, как открыла глаза.
     Когда Лючия упала в реку,  ее  последней  мыслью  было  то,  что  она
умирает.  Но  она  была  жива  и  видела  перед  собой  своего  спасителя.
Непроизвольно она обняла Рубио  и  притянула  его  к  себе.  На  его  лице
отразилось изумление.
     - Сестра... - пытался возразить он. - Нам нельзя...
     - Шш!
     Она закрыла ему рот жадным горячим поцелуем, он  чувствовал  движение
ее языка. Рубио был потрясен.
     - Давай же, - прошептала Лючия. - Скорее.
     Она смотрела, как Рубио нервно стаскивал с себя  мокрую  одежду.  "Он
заслужил награду, - подумала она. - И я тоже".
     Нерешительно подойдя к ней, Рубио сказал:
     - Сестра, мы не должны...
     Лючия  не  была  расположена   терять   время   на   разговоры.   Она
почувствовала, как их тела сливаются в неподвластном времени  безрассудном
ритуале, и дала волю переполнявшим ее восхитительным чувствам. Ее недавнее
соприкосновение со смертью придавало ощущениям еще большую остроту.
     Рубио оказался на удивление хорошим любовником, он был одновременно и
ласков и порывист. Его чувствительность поразила Лючию. В его глазах  было
столько нежности, что она почувствовала комок в горле.
     "Уж не влюбился ли в меня этот лопух? Так ему хочется  доставить  мне
удовольствие! Я уже и забыла, когда в последний раз  мужчина  заботился  о
моем удовольствии",  -  думала  Лючия.  И  она  вспомнила  о  своем  отце.
Интересно, понравился  бы  ему  Рубио  Арсано.  "Странно,  а  почему  меня
интересует, понравился бы Рубио Арсано моему отцу? Я, должно быть, схожу с
ума. Он ведь крестьянин, а я - Лючия Кармине, дочь  Анджело  Кармине.  Что
может быть общего между его жизнью и моей? Нас свела глупая случайность".
     Рубио обнимал ее.
     - Лючия. Моя Лючия... - продолжал повторять он.
     Выражение его сияющих глаз было красноречивее всяких слов. "Он  такой
славный", - думала она. И тут же: "Что это со мной? Почему я так  думаю  о
нем? Я убегаю от полиции и..." Тут она вспомнила про золотой крест и  чуть
не ахнула. "О, Боже! Как я вдруг могла забыть о нем?"
     Она резко села.
     - Рубио,  я  оставила  сверток  там,  на  берегу.  Принеси  мне  его,
пожалуйста. И одежду.
     - Конечно. Я сейчас вернусь.
     Лючия сидела в ожидании, с ужасом думая, что с крестом  могло  что-то
случиться. А вдруг его нет? Вдруг кто-то проходил и подобрал его?
     С  чувством  невероятного  облегчения  Лючия  смотрела,   как   Рубио
возвращается, неся под мышкой сверток.  "Я  не  должна  выпускать  его  из
виду", - думала она.
     - Спасибо, Рубио.
     Рубио протянул Лючии ее одежду. Посмотрев на нее, она нежно сказала:
     - Она пока мне не понадобится.


     Лючии было необыкновенно уютно лежать в объятиях Рубио,  чувствуя  на
своем разморенном теле теплые лучи солнца. Они словно очутились в каком-то
тихом  оазисе.  Преследовавшая  их  опасность,   казалось,   была   где-то
далеко-далеко.
     - Расскажи мне про свою ферму, - лениво сказала Лючия.
     Его глаза засветились, и в голосе послышалась гордость.
     - Наша  ферма  была  маленькой,  она  находилась  рядом  с  небольшой
деревушкой  неподалеку  от  Бильбао.  Она  переходила  в  нашей  семье  из
поколения в поколение.
     - А что с ней теперь?
     Он помрачнел.
     - Правительство в Мадриде наказало меня дополнительными  налогами  за
то, что я - баск. Когда я отказался платить, они отобрали ферму. Тогда я и
встретил Хайме  Миро.  Я  присоединился  к  нему,  чтобы  бороться  против
правительства за свои права. У меня есть мать и двое сестер,  когда-нибудь
мы вернем себе нашу ферму, и я снова буду на ней работать.
     Лючия подумала о своем отце и братьях, заточенных в тюрьму навсегда.
     - Ты привязан к своей семье?
     Рубио добродушно улыбнулся.
     - Конечно. Ведь семья для нас - это самое дорогое, разве не так?
     "Да, - подумала Лючия. - А я свою не увижу больше никогда".
     - Расскажи мне о своих близких, Лючия, - попросил он. - Ты любила  их
до того, как ушла в монастырь?
     Разговор принимал опасный оборот. "Что я могу сказать  ему?  Что  мой
отец - мафиозо? Что он и два моих брата сидят в тюрьме за убийство?"
     - Да, мы были очень привязаны друг к другу.
     - Чем занимается твой отец?
     - Он... он бизнесмен.
     - А у тебя есть братья или сестры?
     - У меня два брата. Они работают с отцом.
     - Лючия, почему ты ушла в монастырь?
     "Потому что меня разыскивает полиция за убийство двух  человек.  Надо
прекращать эту беседу", - подумала Лючия, а вслух сказала:
     - Мне надо было куда-то деться.
     "Это близко к истине".
     - Тебе казалось, что ты... ты устала от мира?
     - Что-то вроде этого.
     - Я не вправе тебе об этом говорить, Лючия, но я люблю тебя.
     - Рубио...
     - Я хочу на тебе жениться. Я в жизни не говорил этого  еще  ни  одной
женщине.
     В нем было что-то трогательное и проникновенное.
     "Он совсем не умеет притворяться, - думала Лючия. -  Мне  нужно  быть
осторожной, чтобы не обидеть его. Подумать только!  Дочь  Анджело  Кармине
станет женой фермера!" Лючия чуть не рассмеялась.
     Рубио неправильно истолковал появившуюся на ее лице улыбку.
     - Я  же  не  собираюсь  всю  жизнь  скрываться.  Правительство  будет
вынуждено пойти с нами на мир. И я вернусь на свою ферму. Querida, я  хочу
посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать  тебя  счастливой.  У  нас  будет
много детей, и девочки будут похожи на тебя...
     "Он слишком увлекся, - решила Лючия. - Пора его остановить".  Но  она
почему-то не могла себя заставить сделать  это.  Она  слушала,  как  Рубио
описывал романтические картины их совместной жизни, и поймала себя на том,
что чуть ли не сама хочет этого. Она так устала от погони. Было бы чудесно
найти пристанище, где она будет в безопасности,  где  ее  будут  любить  и
заботиться о ней. "Похоже, я теряю голову".
     - Давай не будем сейчас об этом говорить, - сказала Лючия. - Нам надо
идти дальше.


     Они шли на северо-восток по извилистым берегам реки Дуэро, окруженным
горами и густой зеленью деревьев.  Остановившись  у  живописной  деревушки
Вильяльба-де-Дуэро, они купили там  хлеба,  сыра,  вина  и  устроили  себе
идиллический пикник на зеленой лужайке.
     Рядом с Рубио Лючия чувствовала себя счастливой. В нем была  какая-то
спокойная уверенность, которая придавала ей силы.  "Он  мне  не  пара,  но
какой-то женщине с ним очень повезет, он сделает ее счастливой", -  думала
она.
     Когда они поели, Рубио сказал:
     - Следующим  городом  на  нашем  пути  будет  Аранда-де-Дуэро.  Город
довольно большой,  и  нам  лучше  всего  обойти  его  стороной,  чтобы  не
наткнуться на ГОЕ и солдат.
     Пришло время откровения, время уйти от него.  Она  ждала,  когда  они
доберутся до крупного города. Рубио Арсано и его ферма  были  иллюзией,  а
побег в Швейцарию - реальность. Лючия осознавала, какую боль причинит  она
ему, и не могла смотреть ему в глаза, когда произнесла:
     - Рубио, мне бы хотелось пойти в город.
     Он нахмурился.
     - Это опасно, querida. Солдаты...
     - Они не будут нас там искать. - Она быстро соображала. - Кроме того,
мне... мне нужно переодеться. Я не могу больше идти в этом.
     Идея зайти в город тревожила Рубио, но он лишь сказал:
     - Хорошо, если ты так хочешь.
     Перед ними замаячили очертания стен и домов Аранда-де-Дуэро,  который
издали казался горой, воздвигнутой человеком.
     Рубио вновь попытался отговорить ее:
     - Лючия, ты уверена, что тебе нужно в город?
     - Да, уверена.


     Они перешли длинный мост, который вел на центральную  улицу,  Авенида
Кастилья, и, направились к центру города. Они шли мимо  сахарного  завода,
церквей и мясных лавок. Воздух был насыщен разнообразием запахов. По обеим
сторонам улицы тянулись магазины и жилые дома. Они шли медленно,  стараясь
не привлекать к себе внимания. Наконец Лючия, к своему облегчению, увидела
то, что искала. На вывеске она прочла: CASA  DE  EMPENOS  -  ломбард.  Она
ничего не сказала.
     Они дошли до городской площади со  множеством  магазинов  и  баров  и
проходили мимо "Таберна Куэва". За деревянными столиками виднелась длинная
стойка бара. Возле нее стоял музыкальный автомат,  а  с  дубового  потолка
свешивались куски окорока и косицы чеснока.
     Лючия вдруг придумала.
     - Я хочу пить, Рубио, - сказала она. - Может, мы зайдем сюда?
     - Конечно.
     Он взял ее за руку, и они вошли в таверну.
     Возле стойки толпилось с полдюжины мужчин.  Лючия  и  Рубио  сели  за
столик в углу.
     - Что бы ты хотела, querida?
     - Закажи мне, пожалуйста, бокал вина.  Я  сейчас  вернусь.  Мне  надо
кое-что сделать.
     Она встала и вышла на улицу, оставив озадаченно смотревшего ей  вслед
Рубио.
     Оказавшись на улице,  Лючия  быстро  направилась  назад  к  ломбарду,
прижимая к себе сверток. На  противоположной  стороне  улицы  она  увидела
дверь с  черной  табличкой,  на  которой  белыми  буквами  было  написано:
"Полиция". Сердце екнуло, она на секунду оторопела, потом быстро нырнула в
дверь ломбарда.
     За прилавком стоял маленький сморщенный человек с большой головой.
     - Buenos dias, senorita.
     - Buenos dias, senor. У меня есть кое-что на продажу.
     Она так нервничала, что ей пришлось сжать ноги, чтобы унять  дрожь  в
коленях.
     - Si?
     Развернув крест, Лючия протянула его ростовщику.
     - Вы не хотели бы это купить?
     Тот взял его в руки, и Лючия заметила, как загорелись его глаза.
     - Позвольте вас спросить, где вы это взяли?
     - Мне оставил его мой дядя, он недавно умер.
     У нее настолько пересохло в горле, что она едва могла говорить.
     Медленно поворачивая в руках крест, хозяин ощупывал его.
     - Сколько вы за него хотите?
     Ее мечта становилась реальностью.
     - Я хочу двести пятьдесят тысяч песет.
     Он нахмурился и покачал головой.
     - Нет. Он стоит не больше ста тысяч песет.
     - Скорее я себя продам.
     - Пожалуй, я дал бы вам за него сто пятьдесят тысяч.
     - Я лучше расплавлю его и вылью золото на улицу.
     - Двести тысяч песет. Это мое последнее предложение.
     Лючия взяла у него золотой крест.
     - Вы просто безбожно грабите меня, но я согласна.
     Она видела волнение на его лице.
     - Bueno, senorita.
     Он протянул руку за крестом. Лючия подвинула его к себе.
     - При одном условии.
     - Что это за условие, сеньорита?
     - У меня украли паспорт. Мне нужен новый,  чтобы  выехать  из  страны
навестить больную тетю.
     Он внимательно посмотрел на нее умными глазами, затем кивнул.
     - Понимаю.
     - Если вы поможете мне с этим, крест - ваш.
     Он вздохнул.
     - Паспорт трудно достать, сеньорита. Власти строго следят за этим.
     Лючия молча смотрела на него.
     - Я не знаю, как вам помочь.
     - Ну что ж, и на том спасибо, сеньор.
     Она направилась к двери и уже дошла до нее, когда он окликнул ее.
     - Momentito.
     Лючия остановилась.
     - Мне только что пришла в голову мысль. Один  из  моих  родственников
иногда  занимается  подобными  деликатными  вопросами.  Он   мой   дальний
родственник, понимаете?
     - Я понимаю.
     - Я мог бы с ним поговорить. Когда вам нужен паспорт?
     - Сегодня.
     Он медленно кивнул своей большой головой.
     - И если я это сделаю для вас, мы с вами договоримся?
     - Когда у меня будет паспорт.
     - Отлично. Приходите  в  восемь,  мой  родственник  будет  здесь.  Он
договорится, чтобы вас сфотографировали, и вклеит фотографию в паспорт.
     Лючия чувствовала, как сильно бьется ее сердце.
     - Благодарю вас, сеньор.
     - Может быть, вы в целях безопасности оставите крест здесь?
     - Он будет в безопасности со мной.
     - Тогда в восемь.
     Она вышла из магазина.  Осторожно  обойдя  полицейский  участок,  она
направилась назад к таверне, где ее ждал Рубио.
     Лючия замедлила шаг.  Наконец-то  ей  повезло.  Полученные  за  крест
деньги помогут ей выехать в Швейцарию, где ее ждала  свобода.  Она  должна
была  радоваться,  но  вместо  этого   чувствовала   какую-то   непонятную
подавленность.
     "Что со мной? Все идет  своим  чередом.  Рубио  скоро  забудет  меня.
Найдет себе кого-нибудь еще".
     И тут она вспомнила его взгляд, когда он говорил:  "Я  хочу  на  тебе
жениться. Я в жизни не говорил этого еще ни одной женщине".
     "Черт с ним, - подумала она. - Это не должно меня волновать".





     Средства информации захлебывались сногсшибательными новостями. Газеты
пестрели сенсационными заголовками: нападение на монастырь, массовый арест
монахинь за укрывательство террористов, побег четырех  монахинь,  убийство
пятерых солдат  одной  из  монахинь  перед  своей  гибелью.  Международные
агентства новостей лихорадило.
     В Мадрид съехались корреспонденты со всего мира. Пытаясь хоть  как-то
разрядить обстановку, премьер-министр  Леопольдо  Мартинес  согласился  на
пресс-конференцию. Около пятидесяти репортеров из разных стран собрались у
него в кабинете. Там  же  были  полковники  Рамон  Акока  и  Фал  Состело.
Премьер-министр  уже  видел  заголовок  в   свежей   лондонской   "Таймс":
"Террористам и монахиням удается ускользнуть от полиции и армии Испании".
     Корреспондент "Пари матч" задал вопрос:
     - Господин премьер-министр, имеете ли вы  представление  о  том,  где
сейчас могут быть сбежавшие монахини?
     - Поисковую операцию возглавляет полковник Акока. Я предоставляю  ему
ответить на этот вопрос.
     Заговорил полковник Акока:
     - У нас есть основания считать, что они находятся  в  руках  баскских
террористов. К сожалению, имеющиеся у нас сведения указывают  на  то,  что
они сотрудничают с террористами.
     Журналисты быстро записывали каждое его слово.
     - Что вы можете сказать по поводу убийства сестры  Терезы  и  пятерых
солдат?
     - По  нашим  данным,  сестра  Тереза  работала  на  Хайме  Миро.  Под
предлогом того, что хочет помочь нам найти Миро, она  проникла  в  военный
лагерь и застрелила пятерых солдат, прежде чем ее успели нейтрализовать. Я
могу вас заверить в том, что армия и  ГОЕ  сделают  все  возможное,  чтобы
отдать преступников в руки правосудия.
     - Что с теми монахинями,  которые  были  арестованы  и  отправлены  в
Мадрид?
     - Их допрашивают, - сказал Акока.
     Премьер-министр  стремился  поскорее  закончить  встречу.   Он   едва
сдерживал свой гнев. Неспособность найти монахинь и  схватить  террористов
ставила правительство и его лично в дурацкое положение. И пресса в  полной
мере воспользовалась этой ситуацией.
     - Господин премьер-министр, не могли бы  вы  рассказать  подробнее  о
том, кто эти четыре сбежавшие монахини? - спросил корреспондент "Оджи".
     - Сожалею, но больше не могу дать вам никакой информации. Я повторяю,
леди и джентльмены, правительство делает все, что в его силах, чтобы найти
этих монахинь.
     - Господин премьер-министр, в  печати  сообщалось  об  имевшей  место
жестокости при нападении на монастырь в Авиле. Что вы на это скажете?
     Это  был  для  Мартинеса  больной  вопрос,  потому   что   жестокость
действительно имела место. Полковник Акока  грубо  нарушил  пределы  своих
полномочий. Но с полковником он разберется позже. В данный же момент нужно
было продемонстрировать единство.
     Он повернулся к полковнику и спокойно сказал:
     - На этот вопрос ответит полковник Акока.
     - Я тоже об  этом  слышал,  -  сказал  Акока.  -  Подобные  сообщения
безосновательны. Обратимся к фактам. Мы получили достоверную информацию  о
том, что террорист Хайме Миро с дюжиной своих, вооруженных до зубов  людей
скрывается в цистерцианском монастыре. К тому времени, когда  мы  устроили
там облаву, они сбежали.
     - Полковник, мы слышали, что ваши люди надругались...
     - Вы оскорбляете нас подобными обвинениями.
     Вступил премьер-министр Мартинес:
     - Благодарю вас, леди и  джентльмены.  Это  все.  О  дальнейшем  ходе
событий вас будут информировать.
     Когда журналисты ушли, премьер-министр обратился к полковникам  Акоке
и Состело:
     - Нас выставляют варварами в глазах всего мира.
     Акоку абсолютно не интересовало мнение премьер-министра.
     Его волновал раздавшийся среди ночи телефонный звонок.


     - Полковник Акока?
     Он слишком хорошо знал этот голос и тут же проснулся.
     - Да, сеньор.
     - Вы  нас  разочаровываете.  Мы  уже  надеялись  услышать  от  вас  о
каких-нибудь результатах.
     - Сеньор, я уже стягиваю кольцо вокруг них. -  Он  почувствовал,  как
взмок от пота. - Прошу вас подождать еще немного. Я оправдаю ваше доверие.
     Затаив дыхание, он ждал ответа.
     - У вас мало времени.
     Связь прервалась.
     Положив трубку, полковник Акока был близок к отчаянию.
     "Где же этот мерзавец Миро?"





     "Я убью ее, - думал Рикардо Мельядо. - Я задушил бы ее голыми руками,
сбросил с горы или просто пристрелил бы.  Нет,  наверное,  приятнее  всего
было бы задушить ее".
     Его еще никто не выводил из себя так, как сестра Грасиела.  Она  была
невыносима. Сначала, когда Хайме Миро поручил ему сопровождать ее, Рикардо
Мельядо  обрадовался.  Да,  она  была  монахиней,  но  такой   потрясающей
красавицы  Рикардо  Мельядо  видеть  еще  не  доводилось.  Он  определенно
собирался познакомиться с ней поближе, узнать, почему она решила  спрятать
на всю жизнь  такую  необыкновенную  красоту  за  стенами  монастыря.  Под
надетыми на ней юбкой и блузкой он различал очертания прекрасного женского
тела. "Путешествие будет очень увлекательным", - решил Рикардо.
     Но все приняло совершенно неожиданный оборот. Трудность заключалась в
том, что сестра Грасиела отказывалась с ним говорить. С самого  начала  их
пути она не произнесла ни единого слова, и, что приводило Рикардо в полное
недоумение, она не выглядела ни сердитой, ни испуганной, ни удрученной. Ни
в малейшей степени. Она  просто  ушла  глубоко  в  себя  и,  казалось,  не
проявляла абсолютно никакого интереса ни к нему, ни к тому, что  творилось
вокруг. Они шли довольно быстрым шагом по  жарким  и  пыльным  проселочным
дорогам мимо пшеничных, ячменных и овсяных полей,  переливавшихся  золотом
под лучами солнца, мимо виноградников. Они  огибали  маленькие  деревушки,
встречавшиеся на пути, проходили через  поля  подсолнухов,  поворачивавших
свои желтые головы вслед за солнцем.
     Когда они перешли реку Морос, Рикардо спросил:
     - Ты не хочешь немного отдохнуть, сестра?
     Молчание.
     Они приближались к Сеговии, за которой их путь лежал на северо-восток
в  сторону  заснеженных  вершин  Гуадаррамских  гор.  Рикардо  по-прежнему
пытался завязать с ней вежливую беседу, но это было совершенно безнадежно.
     - Мы скоро будем в Сеговии, сестра.
     Никакой реакции.
     "Чем же я мог ее обидеть?"
     - Ты проголодалась сестра?
     Ни звука.
     Словно его и не было. Он еще никогда так не отчаивался. "Может  быть,
эта женщина умственно отсталая, - думал он. - Должно  быть,  так  и  есть.
Господь наградил ее неземной красотой, а потом наказал слабоумием". Но ему
было трудно в это поверить.
     Когда они добрались до окрестностей Сеговии, Рикардо заметил,  что  в
городе было многолюдно, а  следовательно,  гражданская  гвардия  проявляла
большую, чем обычно, бдительность.
     Неподалеку от Конде-де-Честе он увидел направлявшихся  в  их  сторону
солдат.
     - Возьми меня за руку, сестра, - прошептал он. - Мы должны  выглядеть
прогуливающейся влюбленной парочкой.
     Она словно не слышала его.
     "Господи, - подумал Рикардо. - Да что она, глухонемая?" Он  сам  взял
ее за руку и  был  поражен  ее  неожиданно  яростному  сопротивлению:  она
отдернула руку, будто ужаленная.
     Гвардейцы приближались.
     Рикардо наклонился к Грасиеле.
     - Не злись, - громко сказал он. - То же самое и с моей сестрой. Вчера
после ужина, когда она уложила детей спать, она говорила, что  мужчины  не
должны где-то рассиживать за  пустой  болтовней,  покуривая  свои  вонючие
сигареты, в то время как вы,  женщины,  мечетесь,  оставаясь  одни.  Готов
поклясться...
     Гвардейцы прошли. Повернувшись, Рикардо  посмотрел  на  Грасиелу.  Ее
лицо ничего не выражало. Рикардо мысленно проклинал Хайме за то,  что  ему
досталась именно эта монахиня. Она была словно  каменная,  и  ее  холодная
неприступность казалась непрошибаемой.
     При всей своей скромности  Рикардо  Мельядо  знал,  что  он  нравится
женщинам. Он уже от многих это слышал. Он был высок  и  хорошо  сложен,  у
него была светлая  кожа,  аристократический  нос,  интеллигентное  лицо  и
красивые белые зубы.  Он  родился  в  богатой  баскской  семье,  жившей  в
северной части Испании. Его отец был банкиром, и  он  позаботился  о  том,
чтобы сын получил хорошее образование. Рикардо  учился  в  университете  в
Саламанке, и его отец с нетерпением ждал, когда сын приобщится к семейному
бизнесу.
     Вернувшись домой по окончании университета,  Рикардо  послушно  начал
работать в банке, но очень скоро  оказался  вовлеченным  в  борьбу  своего
народа за независимость. Он ходил на собрания и митинги, принимал  участие
в выступлениях против правительства и вскоре стал одним  из  лидеров  ЕТА.
Узнав о деятельности своего  сына,  отец  вызвал  его  в  свой  просторный
кабинет и отчитал его.
     - Я тоже баск, Рикардо, но я к тому же и бизнесмен. Нельзя  гадить  в
собственном  доме  и  вовлекать  страну,  в  которой  ты  живешь,  в  хаос
переворота.
     - Никто не собирается свергать правительство, отец. Мы  лишь  требует
свободы.  Угнетение  басков   и   каталонцев   правительством   становится
невыносимым.
     Откинувшись на стуле, Мельядо-старший внимательно посмотрел на своего
сына.
     - Мэр, мой хороший друг, сказал мне вчера по секрету, что тебе  лучше
не ходить больше на митинги, а направить свою энергию на банковское дело.
     - Отец...
     - Послушай меня, Рикардо. Когда я  был  молод,  во  мне  тоже  кипела
кровь. Но ее можно остудить и по-другому.  Ты  помолвлен  с  замечательной
девушкой. Надеюсь, у вас будет много детей. - Он взмахнул рукой, показывая
вокруг. - Тебя ждет большое будущее.
     - Но разве ты не видишь?
     - Я вижу лучше тебя, сын. Твоего будущего тестя тоже не  радует  твое
увлечение. Я бы не хотел, чтобы что-то помешало вашей свадьбе. Надеюсь, ты
меня хорошо понимаешь?
     - Да, папа.
     В следующую субботу Рикардо Мельядо  был  арестован  в  Барселоне  во
время проведения баскского  митинга.  Он  отказался  от  предложения  отца
освободить его под залог, если отец не внесет залог и за других участников
демонстрации, арестованных вместе с Рикардо. Отец не пошел на это. Карьера
Рикардо закончилась. Свадьбу пришлось отменить. Это было пять  лет  назад.
Пять лет, полных опасности и смертельного риска. Пять тревожных лет борьбы
за дело, в которое он горячо верил.  Теперь  он,  убегая  и  скрываясь  от
полиции, сопровождал через всю Испанию слабоумную и немую монахиню.
     - Нам сюда, - сказал он Грасиеле, предусмотрительно  не  дотрагиваясь
до ее руки.
     Свернув с центральной улицы, они пошли по  Калье-де-Сан-Валентин.  На
углу был магазин, в котором продавались музыкальные инструменты.
     - У меня есть идея, - сказал Рикардо.  -  Подожди  здесь,  сестра.  Я
сейчас вернусь.
     Войдя в  магазин,  он  подошел  к  стоявшему  за  прилавком  молодому
продавцу.
     - Buenos dias. Чем могу быть полезен?
     - Я бы хотел купить две гитары.
     - Вам повезло,  -  улыбнулся  продавец.  -  Мы  только  что  получили
несколько гитар Рамирес. Они считаются лучшими.
     - Может быть, у вас есть что-нибудь попроще? Я и мой приятель - всего
лишь любители.
     - Как хотите, сеньор. А что вы скажете об этих?
     Продавец подошел к секции магазина, где было выставлено около  дюжины
гитар.
     - Я могу уступить вам две гитары Коно по пять тысяч песет.
     - Пожалуй, нет.
     Рикардо выбрал две недорогие гитары.
     - Вот это то, что мне надо, - сказал он.
     Через минуту Рикардо вышел на улицу, держа в руках две гитары.  Он  в
глубине души надеялся, что сестра Грасиела  куда-нибудь  денется,  но  она
стояла и терпеливо ждала его. Расстегнув ремень  на  одной  из  гитар,  он
протянул ее сестре.
     - Вот, возьми. Повесь ее на плечо.
     Он молча уставилась на него.
     - Тебе не обязательно на ней играть, - терпеливо пояснил  Рикардо.  -
Это только для виду.
     Он всучил ей гитару, и она неохотно взяла ее. Они шли  по  извилистым
улицам Сеговии под громадным виадуком, построенным римлянами  много  веков
назад.
     Рикардо решил сделать еще одну попытку завязать беседу.
     - Посмотри на  этот  виадук,  сестра.  Легенда  гласит,  что  он  был
построен самим дьяволом две тысячи  лет  назад.  Этот  виадук  сделан  без
цемента из одних камней, которые скреплены между  собой  лишь  дьявольской
силой.
     Он взглянул на нее в ожидании реакции.
     Никаких эмоций.
     "Ну ее к черту, - решил про себя Рикардо Мельядо. - Я сдаюсь".
     Жандармы гражданской гвардии были повсюду, и каждый  раз,  когда  они
проходили  мимо  них,  Рикардо  делал  вид,  что  он  о  чем-то   серьезно
разговаривает с Грасиелой, стараясь при этом не прикасаться к ней.
     Казалось, жандармов с солдатами становилось все  больше,  но  Рикардо
чувствовал себя в относительной безопасности. Они будут искать монахинь  с
группой людей Хайме Миро, и у них не  должно  быть  оснований  подозревать
двух молодых туристов с гитарами.
     Рикардо чувствовал, что проголодался, и, хоть сестра Грасиела  ничего
не говорила, он был уверен, что она тоже голодна. Они подошли к маленькому
кафе.
     - Мы остановимся здесь и перекусим, сестра.
     Она стояла и смотрела на него.
     - Хорошо. Делай как знаешь, - со вздохом сказал он и  зашел  в  кафе.
Через минуту Грасиела вошла за ним. Когда  они  сели  за  столик,  Рикардо
спросил:
     - Что бы ты хотела заказать, сестра?
     Молчание. Она выводила его из себя. Рикардо сказал официанту:
     - Две окрошки и две порции черисос.
     Когда принесли суп и сосиски, Грасиела ела то,  что  поставили  перед
ней. Он заметил, что она ела машинально,  не  получая  от  этого  никакого
удовольствия, словно выполняла какую-то обязанность. Сидевшие за соседними
столиками мужчины смотрели на нее во все глаза, и Рикардо не осуждал их за
это. "Ее красота достойна кисти молодого Гойи", - думал он.
     Несмотря на то, что Грасиела раздражала его своим мрачным поведением,
каждый раз, когда Рикардо смотрел на нее, у него перехватывало дыхание,  и
он проклинал себя за романтические глупости. Она была загадкой, скрытой за
непробиваемой стеной. Рикардо Мельядо знал десятки красивых женщин, но  ни
одна из них так не волновала его. В ее красоте было  что-то  таинственное.
Нелепо, но он не имел ни малейшего представления о том, что скрывается  за
этой поразительной  внешностью.  Умная  она  или  глупая?  Интересная  или
скучная? Холодная или страстная? "Лучше бы  она  была  глупой,  скучной  и
холодной, - думал Рикардо. - Иначе я не перенесу,  если  потеряю  ее.  Как
будто она когда-либо была моей. Она принадлежит Господу".  Он  отвернулся,
опасаясь, что она почувствует, о чем он думает.
     Пора было уходить, Рикардо расплатился, и они встали.  По  дороге  он
заметил, что сестра Грасиела слегка  прихрамывает.  "Нужно  подыскать  нам
какой-нибудь транспорт, - подумал он. - Впереди у нас длинная дорога".
     Они пошли по улице и на  окраине  города,  на  Мансанарес  Эль  Реал,
наткнулись  на  цыганский  табор.  Караван   состоял   из   четырех   ярко
раскрашенных повозок с запряженными в  них  лошадьми.  Сзади  на  повозках
сидели женщины с детьми, одетые в цыганские наряды.
     -  Подожди  здесь,  сестра,  -  сказал   Рикардо.   -   Я   попытаюсь
договориться, чтобы нас подвезли.
     Он подошел к цыгану, управлявшему головной повозкой. Это был  крепкий
мужчина с полным набором цыганских регалий, включая серьги в ушах.
     - Buenas tardes,  senor.  Я  буду  вам  очень  признателен,  если  вы
подвезете меня и мою невесту.
     Цыган посмотрел на стоявшую поодаль Грасиелу.
     - Можно. Куда вы направляетесь?
     - В сторону Гуадаррамских гор.
     - Я могу довезти вас до Сересо-де-Абахо.
     - Вы бы нам очень помогли, спасибо.
     Рикардо пожал цыгану руку и вложил в нее деньги.
     - Садитесь в последнюю повозку.
     - Gracias.
     Рикардо вернулся к стоявшей в ожидании Грасиеле.
     - Цыгане подвезут нас до Сересо-де-Абахо, - сказал он ей. - Мы поедем
в последней повозке.
     В ней сидело с полдюжины цыган. Они освободили место  для  Рикардо  и
Грасиелы. Когда они стали забираться наверх, Рикардо хотел было  подсадить
сестру, но стояло ему дотронуться до ее руки,  как  она  неожиданно  резко
оттолкнула его. "Ну и черт с тобой". Когда Грасиела забиралась в  повозку,
его взгляд упал на ее обнажившуюся ногу, и  он  невольно  подумал:  "Таких
красивых ног, как у нее, я еще никогда не видел".
     Устроившись поудобнее, насколько это было возможно на деревянном полу
повозки, они двинулись в свой долгий путь.  Грасиела  сидела  в  углу,  ее
глаза были закрыты, губы шевелились в молитве. Рикардо не мог оторвать  от
нее глаз.


     Время тянулось медленно, нещадно палившее солнце, словно  раскаленная
печь, поджаривало землю, на ярко-синем небе не было ни облачка.  Время  от
времени над пересекавшей равнины повозкой парили огромные  птицы.  "Buitre
leonado", - подумал Рикардо. Рыжий стервятник.
     На закате для цыганский караван остановился, и  к  последней  повозке
подошел вожак.
     - Дальше мы вас не повезем, - сказал он Рикардо. - Мы направляемся  в
Винвелас.
     "Это не по пути".
     - Мы вам очень благодарны, - сказал ему Рикардо. - Спасибо.
     Он протянул было руку Грасиеле, но вовремя спохватился.
     - Не могли бы вы продать нам  с  невестой  немного  еды?  -  попросил
Рикардо, обращаясь к вожаку табора.
     Повернувшись к одной из женщин, тот сказал ей  что-то  на  незнакомом
языке. Через несколько минут Рикардо протянули два свертка.
     -  Muchas  gracias,  -  поблагодарил  он,  вытаскивая  деньги.  Вожак
внимательно посмотрел на него.
     - Вы с сестрой уже заплатили за еду.
     "Вы с сестрой". Значит,  он  понял.  Но  это  не  вызвало  у  Рикардо
опасений.  Правительство  притесняло  цыган  не  меньше,  чем   басков   и
каталонцев.
     - Идите с Богом.
     Рикардо стоял, глядя вслед уходящему  каравану,  затем  повернулся  к
Грасиеле. Она наблюдала за ним с молчаливым безразличием.
     - Тебе осталось недолго терпеть меня, - заверил ее Рикардо.  -  Скоро
мы будем в  Логроньо.  Ты  встретишься  там  со  своими  подругами,  и  вы
отправитесь в монастырь в Мендавии.
     Никакой реакции. С таким же успехом можно  было  бы  разговаривать  с
каменной стеной. "Я и разговариваю с каменной стеной".
     Их высадили  в  тихой  долине  среди  яблонь,  груш  и  смоковниц.  В
нескольких шагах от них текла река Дуратон, в которой было полно форели. В
прошлом Рикардо часто приезжал  сюда  на  рыбалку.  Здесь  можно  было  бы
остановиться и прекрасно отдохнуть, но впереди у них был долгий путь.
     Повернувшись, он посмотрел на Гуадаррамские горы,  грядой  тянувшиеся
перед ними. Рикардо  хорошо  знал  эту  местность.  Через  горы  пролегало
несколько тропинок. По этим тропкам бродили дикие горные козы и волки,  и,
если бы Рикардо был один, он пошел бы самой короткой дорогой. Но  учитывая
то, что с ним была сестра Грасиела, он решил идти по самой безопасной.
     - Нам лучше поторопиться, - сказал Рикардо. - У нас  впереди  длинный
подъем.
     Он вовсе не собирался опаздывать на встречу в Логроньо. Пусть об этой
безмолвной сестре беспокоится кто-нибудь другой.
     Сестра  Грасиела   молча   ждала,   пока   Рикардо   пойдет   вперед.
Повернувшись, он начал подниматься в  гору.  Ступив  на  крутую  тропинку,
Грасиела поскользнулась на мелких камнях, и Рикардо инстинктивно  протянул
ей  руку,  чтобы  помочь.  Отпрянув  от   его   руки,   она   выпрямилась.
"Замечательно, - с раздражением подумал он. - Ну и ломай себе шею".
     Они продолжали подниматься к возвышавшейся  над  ними  величественной
вершине. Уходя все выше в  горы,  крутая  тропинка  сужалась,  а  холодный
воздух становился разряженнее. Они пробирались на  восток  через  сосновый
лес. Впереди были  деревня,  где  останавливались  лыжники  и  альпинисты.
Рикардо знал, что там можно найти горячую еду и  отдохнуть  в  тепле.  Это
было заманчиво. "Слишком опасно, - решил он.  -  Лучше  места  для  засады
Акоке не найти". Он повернулся к сестре Грасиеле.
     - Мы обойдем деревню стороной.  Ты  еще  можешь  немного  пройти  без
отдыха?
     Посмотрев на него, она вместо ответа пошла дальше.
     Эта незаслуженная грубость обидела его, и он  подумал:  "Слава  Богу,
что в Логроньо я отвяжусь от нее. Боже, но почему же мне  так  не  хочется
расставаться с ней?"


     Они обогнули деревню по кромке леса и  вскоре,  вновь  оказавшись  на
тропе, продолжили подъем. Дышать было все  труднее,  тропинка  становилась
круче. За поворотом они наткнулись на пустое орлиное  гнездо.  Обойдя  еще
одну горную деревушку, тихо  и  мирно  купавшуюся  в  лучах  предзакатного
солнца, они остановились передохнуть у горного ручья  и  напились  ледяной
воды.
     К сумеркам они добрались до  скалистой  местности,  известной  своими
пещерами. Дальше начинался спуск. "Теперь будет проще, - подумал  Рикардо.
- Худшее позади".
     Сверху донесся слабый гул. Подняв голову, он посмотрел, что это могло
быть. Из-за вершины горы внезапно вынырнул военный самолет, он летел прямо
к ним.
     - Ложись! - крикнул Рикардо. - Ложись!
     Грасиела  продолжала  идти.  Развернувшись,   самолет   начал   резко
снижаться.
     - Ложись! - вновь крикнул Рикардо.
     Бросившись к ней, он повалил ее и прижал к земле своим телом. То, что
произошло дальше, совершенно ошеломило  его.  Без  всякого  предупреждения
Грасиела начала истерично кричать и отбиваться от него. Она била его в пах
и, вцепившись ногтями ему в лицо, пыталась  выцарапать  глаза.  Но  больше
всего его поразили ее слова. Она выкрикивала отвратительные  ругательства,
чем просто ошарашила Рикардо. На него обрушился поток грязной брани. Он не
мог поверить, что все это вылетало из столь прекрасного невинного ротика.
     Он пытался схватить ее за руки, чтобы защититься  от  острых  ногтей.
Она извивалась под ним как дикая кошка.
     - Перестань! - закричал он. - Я не собираюсь ничего с  тобой  делать.
Это - военный самолет-разведчик. Они могли нас увидеть. Нам  нужно  отсюда
уходить.
     Он продолжал держать ее до тех пор, пока  она  наконец  не  перестала
отбиваться. Грасиела издавала  сдавленные  звуки,  и  он  понял,  что  она
рыдает. Несмотря на весь свой опыт  обращения  с  женщинами,  Рикардо  был
окончательно сбит с толку. Он восседал на истеричной монахине со словарным
запасом шофера грузовика и не представлял, что ему делать дальше.
     Он старался говорить как можно спокойнее и убедительнее:
     - Сестра, нам нужно поскорее найти, куда бы спрятаться.  Самолет  мог
нас заметить, и через несколько часов здесь будет много  солдат.  Если  ты
хочешь добраться до монастыря, ты сейчас поднимешься и пойдешь со мной.
     Немного подождав, он осторожно встал и, сев рядом, ждал, пока стихнут
ее рыдания. Наконец Грасиела поднялась. Ее  лицо  было  испачкано  грязью,
волосы растрепаны, глаза красные от слез, и все же от ее  красоты  у  него
заныло в груди.
     - Прости, я испугал тебя, - тихо сказал он. -  Я  не  знаю,  как  мне
вести себя  с  тобой.  Обещаю  тебе,  что  впредь  постараюсь  быть  более
осторожным.
     Она посмотрела на  него  своими  блестящими,  черными,  полными  слез
глазами, и Рикардо не мог себе представить, о чем она думает.
     Вздохнув, он встал. Она последовала за ним.
     - Здесь повсюду множество пещер, - сказал ей Рикардо. - Мы  спрячемся
и заночуем в одной из них. На рассвете мы сможем пойти дальше.
     Его лицо было исцарапано, ранки, оставленные ее ногтями, кровоточили.
Несмотря на случившееся,  он  чувствовал  в  ней  какую-то  беззащитность,
трогательную  хрупкость,  и  от  этого  у  него  возникло  желание  как-то
успокоить ее. Но теперь молчал он.  Рикардо  абсолютно  не  знал,  что  ей
сказать.
     Пещеры веками образовывались  под  воздействием  ветра,  бесчисленных
ливней и землетрясений; они поражали  своим  беспредельным  разнообразием.
Одни были лишь углублениями в скалах, другие -  бесконечными  лабиринтами,
куда еще не ступала нога человека.
     В  миле  от  того  места,  где  они  видели  самолет,  Рикардо  нашел
подходящую пещеру. Низкий вход был почти полностью закрыт кустарником.
     - Оставайся здесь, - сказал он.
     Пригнувшись, он вошел в пещеру. Внутри было темно,  лишь  через  вход
проникал слабый свет. Трудно было судить о  ее  длине,  но  это  не  имело
значения, исследовать ее было незачем.
     Он вернулся к Грасиеле.
     - Там, похоже, безопасно, - сказал Рикардо.  -  Подожди,  пожалуйста,
внутри. Я соберу веток, чтобы замаскировать вход. Через несколько минут  я
вернусь.
     Он посмотрел, как Грасиела молча вошла в пещеру, и не знал, увидит ли
ее, когда вернется. Он вдруг понял, что очень хочет, чтобы она там была.


     Грасиела вошла в  пещеру  и,  посмотрев  вслед  Рикардо,  в  отчаянии
опустилась на холодный камень. "Я больше так не могу, - думала она. -  Где
же Ты, Господи? Прошу Тебя, избавь меня от этих мук".
     Это действительно были адские муки. С самого начала Грасиела боролась
со своим влечением, которое она чувствовала по отношению  к  Рикардо.  Она
вспомнила Мавра. "Я боюсь самой себя. Того зла, которое во мне. Меня тянет
к этому человеку, и я борюсь с этим".
     Она поэтому и  окружила  себя  стеной  молчания  -  безмолвия,  среди
которого она жила в монастыре. Но  теперь,  без  монастырского  бича,  без
молитв, выбитая из колеи суровой  обыденности,  Грасиела  оказалась  не  в
состоянии изгнать из своей души  мрак  низменных  желаний.  На  протяжении
многих лет она боролась с дьявольскими побуждениями своего  тела,  пытаясь
отгородиться от воспоминаний о звуках, стонах и вздохах,  доносившихся  из
постели матери.
     На ее обнаженное тело смотрел Мавр.
     "Ты еще совсем ребенок. Одевайся и уходи..."
     "Я - женщина".
     Столько лет она пыталась забыть те ощущения, которые она  испытала  с
Мавром, стереть в  памяти  ритмичное  движение  их  тел,  захватившее  ее,
подарившее ей наконец радость жизни.
     Крик матери: "Сука!"
     И слова врача: "Наш главный хирург решил сам наложить  тебе  швы.  Он
сказал, ты слишком красива, чтобы ходить со шрамами".
     Все эти годы она молилась, чтобы очиститься от вины. И все  это  было
напрасно.
     Когда Грасиела впервые взглянула на Рикардо  Мельядо,  на  нее  вновь
нахлынули воспоминания о прошлом. Он был красивым, нежным  и  добрым.  Еще
девочкой Грасиела мечтала о таком человеке, как Рикардо. И  когда  он  был
рядом, когда он  прикасался  к  ней,  ее  тело  тут  же  загоралось  и  ее
переполняло чувство глубокого стыда. "Я  -  Христова  невеста  и  в  своих
мыслях и предаю Господа. Я принадлежу Тебе, Иисус. Прошу Тебя, помоги мне.
Избавь меня от нечестивых помыслов".
     Грасиела отчаянно пыталась сохранить разделявшую их  стену  молчания,
неприступную для всех, кроме Господа, ограждавшую ее от дьявола. Но хотела
ли она оградить себя от дьявола? Когда Рикардо, бросившись на нее,  прижал
ее к земле, это был Мавр в  постели  с  ней,  это  был  монах,  пытавшийся
овладеть ею. Это от  них  отбивалась  она,  охваченная  паникой.  "Нет,  -
признавалась  она  себе.  -  Это  неправда".  Она   боролась   со   своими
собственными желаниями.  Она  разрывалась  между  чистыми  побуждениями  и
вожделением  своей  плоти.  "Нельзя  поддаваться.  Я  должна  вернуться  в
монастырь. Он будет здесь с минуты на минуту. Как мне быть?"
     Услышав  сзади   какое-то   тихое   поскуливание,   Грасиела   быстро
повернулась. Из темноты,  приближаясь,  на  нее  смотрели  четыре  зеленых
глаза. Сердце Грасиелы часто забилось.
     Неслышно ступая  мягкими  лапками,  к  ней  подбежали  два  волчонка.
Улыбнувшись, она протянула  к  ним  руку.  У  входа  в  пещеру  неожиданно
раздался шорох. "Рикардо вернулся", - подумала она.
     В следующее мгновение огромный серый волк  бросился  на  нее,  целясь
прямо в горло.





     В Аранда-де-Дуэро Лючия Кармине  задержалась  у  входа  в  таверну  и
сделала глубокий вдох. В окно она видела сидевшего  в  ожидании  ее  Рубио
Арсано.
     "Я не должна вызвать у него подозрений, - подумала она.  -  В  восемь
часов у меня будет новый паспорт, и я отправлюсь в Швейцарию".
     Изобразив на лице улыбку, она  вошла  в  таверну.  Увидев  ее,  Рубио
радостно улыбнулся,  и  от  выражения  его  глаз,  когда  он  поднялся  ей
навстречу, ее сердце мучительно сжалось.
     - Я очень волновался, querida. Тебя так долго не было,  что  я  начал
бояться, не случилось ли с тобой что-нибудь ужасное.
     Лючия взяла его за руку.
     - Ничего не случилось.
     "Кроме того, что я купила себе билет на свободу. Завтра меня  уже  не
будет в этой стране".
     Держа  ее  за  руку,  Рубио  сидел  и  смотрел  ей  в  глаза,  в  нем
чувствовалось столько любви, что Лючии стало не по себе.  "Неужели  он  не
понимает, что это невозможно? А все потому, что мне  не  хватает  смелости
сказать ему. Он любит не меня, а ту женщину, за  которую  меня  принимает.
Без меня ему будет гораздо лучше".
     Повернувшись, Лючия впервые  оглядела  таверну.  Она  была  заполнена
местными  жителями.  Многие  из  них   с   интересом   разглядывали   двух
незнакомцев.
     Какой-то парень запел, и другие стали ему подпевать. Один  из  мужчин
подошел к столику, за которым сидели Лючия и Рубио.
     - Почему вы не поете, сеньор? Присоединяйтесь к нам.
     - Нет, - покачал головой Рубио.
     - А в чем дело, amigo?
     - Это ваша песня, - и, увидев недоумение на лице Лючии, он  объяснил:
- Это одна из старых песен, восхваляющих Франко.
     Вокруг их столика начали собираться другие  мужчины.  Они  были  явно
навеселе.
     - Вы против Франко, сеньор?
     Лючия видела, как у Рубио сжались кулаки. "О, Боже! Только не это. Он
не должен связываться с ними, чтобы не привлекать внимания".
     - Рубио... - предостерегающе начала она.
     И он, слава Богу, понял.
     Посмотрев на молодых парней, он вежливо сказал:
     - Я ничего не имею против Франко. Просто не знаю слов.
     - А, ну тогда мы вместе споем без слов.
     Они стояли и ждали, что Рубио откажется.
     - Bueno, - сказал он, взглянув на Лючию.
     Они вновь запели, и Рубио стал громко подпевать.  Лючия  чувствовала,
как он напрягся, стараясь держать себя в руках. "Он делает это ради меня".
     - Неплохо, старина. Совсем неплохо, -  воскликнул  какой-то  мужчина,
похлопав его по спине, когда песня закончилась.
     Рубио молча сидел, дожидаясь, когда они отойдут.
     Один из мужчин обратил внимание  на  сверток,  лежавший  у  Лючии  на
коленях.
     - Что ты там прячешь, querido?
     - Уверен,  что  под  юбкой  она  прячет  нечто  более  интересное,  -
отозвался его приятель.
     Мужчины расхохотались.
     - Может, снимешь свои трусики и покажешь нам, что у тебя там?
     Вскочив с места, Рубио схватил одного из них за горло. Он ударил  его
с такой силой, что тот, перелетев через весь зал, врезался в стол.
     - Не надо! - закричала Лючия.
     Но было слишком поздно. Уже  в  следующий  момент  началась  всеобщая
свалка, которую словно  все  только  и  ждали.  Брошенная  кем-то  бутылка
разбила стекло за стойкой бара.  С  громкими  проклятиями  люди  летали  и
падали на опрокидывавшиеся стулья и столы. Рубио свалил с  ног  двоих,  но
третий, налетев на него, ударил его в живот. У него вырвался глухой стон.
     - Рубио! Давай сматываться отсюда! - крикнула Лючия.
     Он кивнул и, держась руками за живот, стал проталкиваться  к  выходу.
Выбравшись из таверны, они очутились на улице.
     - Нам нужно уходить отсюда, - сказала Лючия.
     "Вы получите паспорт сегодня вечером. Приходите в восемь часов".
     Ей надо было найти место, где можно было укрыться до  этого  времени.
"Черт бы его побрал! И что он не сдержался?!"
     Они свернули на  улицу  Санта-Марии,  доносившийся  сзади  шум  драки
постепенно стихал. Через два квартала они подошли к большой церкви Иглесиа
Санта-Мария. Вбежав по ступенькам, Лючия открыла дверь и заглянула внутрь.
В церкви было пусто.
     - Здесь мы будем в безопасности, - сказала она.
     Они вошли в полумрак церкви, Рубио по-прежнему держался за живот.
     - Мы передохнем здесь немного.
     - Хорошо.
     Рубио убрал руку с живота, и оттуда струей полилась кровь.
     Лючии стало нехорошо.
     - Боже мой! Что случилось?
     - Нож... Он ударил меня ножом, - прошептал Рубио и упал на пол.
     В панике Лючия опустилась возле него на колени.
     - Не двигайся.
     Сняв  с  него  рубашку,  она  зажала  ею  рану,  пытаясь   остановить
кровотечение. Лицо Рубио было белым как мел.
     - Зачем ты полез в драку, идиот? - раздраженно сказала она.
     - Я не мог допустить, чтобы они так  с  тобой  разговаривали,  -  еле
слышно прошептал он.
     "Не мог допустить, чтобы они так с тобой разговаривали".
     Еще никогда в жизни Лючия не была так сильно тронута.  Она  стояла  и
думала, глядя на него: "Сколько же раз этот человек рисковал своей  жизнью
из-за меня?"
     - Я не дам тебе умереть, - горячо сказала она. - Я не допущу этого. -
Она резко встала. - Я сейчас вернусь.
     В комнате священника за ризницей она нашла воду, полотенца и  промыла
рану. Прикоснувшись к его лицу, она почувствовала, что  у  него  жар,  все
тело было в испарине. Лючия положила мокрое холодное полотенце ему на лоб.
Глаза Рубио были закрыты, и казалось, что он спит. Положив  его  голову  к
себе на колени, она что-то говорила ему, не думая о смысле своих слов. Она
говорила,  чтобы  сохранить  в  нем  жизнь,  заставляя  его  держаться  за
тоненькую нить, которая  связывала  его  с  этим  миром.  Она  говорила  и
говорила, боясь остановиться даже на секунду.
     -  Мы  будем  вместе  работать  на  твоей  ферме,   Рубио.   Я   хочу
познакомиться с твоей мамой и  твоими  сестрами.  Как  ты  думаешь,  я  им
понравлюсь? Я очень хочу, чтобы это было  так.  Я  умею  хорошо  работать,
caro. Ты увидишь. Я еще никогда не работала на ферме, но я научусь. У  нас
будет самая лучшая ферма во всей Испании.
     Она проговорила с ним весь день, обтирая  его  пылавшее  тело,  меняя
повязку. Кровотечение почти прекратилось.
     - Ты видишь, caro? Тебе уже лучше. С тобой будет все в порядке. Я  же
говорила тебе. У нас впереди такая  прекрасная  жизнь,  Рубио.  Только  не
умирай, прошу тебя. Пожалуйста!
     Незаметно для себя она начала рыдать.


     Лючия смотрела, как, окрасив  стены  сквозь  цветные  стекла  церкви,
медленно исчезали предзакатные тени. На сумеречном небе погасли  последние
лучи заходящего солнца, и  наступила  темнота.  Она  вновь  сменила  Рубио
повязку и вдруг услышала звон колокола, раздавшийся так  близко,  что  она
вздрогнула. Она считала, затаив дыхание: один...  три...  пять...  семь...
восемь... Восемь часов. Он звал ее, напоминая ей, что пора идти в ломбард.
Пора бежать от этого кошмара, спасаться.
     Склонившись над Рубио, она вновь пощупала его  лоб.  Он  весь  горел.
Тело было влажным от испарины, а дыхание - частым и прерывистым. Кровь  из
раны не текла, но у него могло быть внутреннее кровотечение.
     "Проклятье. Спасайся, Лючия".
     - Рубио, милый...
     В полубессознательном состоянии он открыл глаза.
     - Мне нужно ненадолго уйти, - сказала Лючия.
     Он сжал ее руку.
     - Прошу тебя...
     - Все хорошо. Я вернусь, - прошептала она.
     Она поднялась и долго смотрела на него  прощальным  взглядом.  "Я  не
могу ему помочь", - подумала она.
     Взяв золотой крест, она повернулась и поспешно вышла  из  церкви.  Ее
глаза были полны слез. Нетвердой походкой она вышла на улицу, затем быстро
зашагала  в  сторону  ломбарда.  Ростовщик  со  своим  родственником  уже,
наверное, ждут ее там с паспортом - ее пропуском на свободу. "Утром, когда
в церкви начнется служба, Рубио найдут и отправят в  больницу.  Его  будут
лечить, и он выздоровеет. Если только он доживет до утра, - думала  Лючия.
- Но это уже не моя забота".
     Впереди показался ломбард. Она опаздывала на несколько минут. Ей  уже
был виден горевший в окнах свет. Ее ждут.
     Она ускорила шаг, затем побежала. Бросившись через улицу, она влетела
в открытую дверь полицейского участка.
     За столом сидел офицер в форме. Он поднял глаза на вбежавшую Лючию.
     - Вы мне нужны, - воскликнула Лючия.  -  Мужчину  ударили  ножом.  Он
может умереть.
     Не задавая вопросов, полицейский поднял трубку и что-то проговорил.
     - К вам сейчас подойдут, - сказал он Лючии, положив трубку.
     Почти в тот же момент появились два детектива.
     - Кто-то ранен, сеньорита?
     - Да. Пожалуйста, идемте со мной. Скорее!
     - По пути мы захватим врача, - сказал один  из  детективов.  -  И  вы
отведете нас к вашему приятелю.
     Они зашли за врачом, и Лючия быстро привела их в церковь.
     Когда они вошли туда, врач поспешил к неподвижно  лежавшему  на  полу
Рубио и склонился над ним. Через минуту он поднял голову.
     - Он жив, но едва дышит. Я вызову "скорую помощь".
     Лючия опустилась на колени. "Благодарю Тебя, Господи, -  сказала  она
про себя. - Я сделала все,  что  могла.  А  теперь  дай  мне  благополучно
выбраться отсюда, и я больше никогда тебя не потревожу".
     По дороге в церковь один из детективов все время внимательно  смотрел
на Лючию. Ее лицо казалось ему очень знакомым. И тут он понял почему.  Она
была невероятно похожа не фотографию женщины, разыскиваемой Интерполом как
"особо опасная преступница".
     Детектив сказал что-то шепотом своему напарнику, и, повернувшись, они
оба пристально посмотрели на Лючию, затем вдвоем подошли к ней.
     - Простите, сеньорита. Вы не могли бы пройти  с  нами  в  полицейский
участок? Мы бы хотели задать вас несколько вопросов.





     Рикардо Мельядо был неподалеку от пещеры, когда увидел подбежавшего к
ее входу крупного серого волка.  На  какое-то  мгновение  Рикардо  застыл,
затем, не помня себя, бросился к  пещере.  Добежав  до  нее,  он  ворвался
внутрь.
     - Сестра!
     В тусклом свете он  увидел,  как  огромная  серая  тень  метнулась  к
Грасиеле. Инстинктивно выхватив пистолет, он выстрелил. Взвыв от боли волк
кинулся на него. Рикардо почувствовал, как  острые  клыки  раненого  зверя
рвут на нем одежду, ощутил его зловонное  дыхание.  Мощный  и  мускулистый
волк оказался сильнее, чем он думал. Рикардо  пытался  вырваться,  но  это
было непросто.
     Он чувствовал, что теряет сознание. Он смутно видел, что Грасиела шла
к нему, и крикнул:
     - Уходи!
     Затем он увидел, как сестра занесла над его головой  руку,  и,  когда
рука стала опускаться, он заметил, что в ней был здоровенный камень.  "Она
убьет меня", - мелькнуло у него в голове.
     Через мгновение этот камень, пролетев мимо него, с силой  ударился  в
волчий череп. Испустив последний  страшный  вздох,  зверь  замер.  Рикардо
бессильно лежал на земле, пытаясь отдышаться.  Грасиела  опустилась  возле
него на колени.
     - С тобой все в порядке? - спросила она дрожащим от волнения голосом.
     Он кивнул. Услышав позади себя какое-то поскуливание, он повернулся и
увидел жавшихся в углу  волчат.  Какое-то  время  он  лежал,  собираясь  с
силами, затем с трудом поднялся.
     Еще не опомнившись от потрясения, они, пошатываясь, вышли  на  чистый
горный воздух. Рикардо  стоял  и  глубоко  дышал,  набирая  полные  легкие
воздуха, пока у него в голове не прояснилось. Физический  и  эмоциональный
шок от соприкосновения со смертью сильно подействовал на них обоих.
     - Давай уйдем от этого места подальше. Нас могут здесь искать.
     Грасиела  содрогнулась,  вспомнив  о  том,  в  какой  опасности   они
по-прежнему находились.


     Около часа они шли  по  крутой  горной  тропинке,  и,  когда  наконец
добрались до маленького ручейка, Рикардо сказал:
     - Остановимся здесь.
     У них не было ни бинтов, ни лекарств, и они, как могли, промыли  свои
ссадины в чистой холодной ключевой воде. Рука Рикардо  настолько  онемела,
что он едва мог ею пошевелить. К его удивлению, Грасиела предложила:
     - Дай я помогу тебе.
     Его еще больше удивила та нежность, с которой она все делала.
     Затем  Грасиелу  неожиданно  охватила  сильная  дрожь  -  последствие
пережитого шока.
     - Все хорошо, - успокаивал ее Рикардо. - Все позади.
     Но она продолжала дрожать.
     Обняв ее, он ласково говорил:
     - Бояться больше нечего. Он мертв.
     Обнимая ее, он  ощущал  ее  бедра,  прикосновение  ее  нежных  губ  и
чувствовал, как  она  прижимается  к  нему  все  теснее  и  шепчет  что-то
непонятное.
     Ему казалось, что он знал Грасиелу всю жизнь. И вместе с  тем  он  не
знал о ней ничего. "Кроме того, что она - сотворенное Богом чудо", - думал
он.
     Грасиела тоже  думала  о  Боге.  "Благодарю  Тебя,  Господи,  за  эту
радость.  Как  я  Тебе  благодарна  за  то,  что  Ты   наконец   дал   мне
почувствовать, что такое любовь".
     Она испытывала чувства, которые  трудно  передать  словами,  чувства,
выходившие за пределы ее воображения.
     Рикардо смотрел на нее, и у него по-прежнему  захватывал  дух  от  ее
красоты. "Теперь она моя, - думал он. - Она не вернется  в  монастырь.  Мы
поженимся, и у нас будут замечательные дети - крепкие мальчики".
     - Я люблю тебя и ни за что не расстанусь с тобой, Грасиела.
     - Рикардо...
     - Любимая, я хочу, чтобы ты стала моей  женой.  Ты  выйдешь  за  меня
замуж?
     Даже не раздумывая, Грасиела ответила:
     - Да. Конечно.
     И она вновь была в его объятиях. "Это то, о чем я мечтала  и  считала
несбыточным", - думала она.
     - Мы немного поживем во Франции, - говорил Рикардо. - Там мы будем  в
безопасности. Скоро эта борьба закончится, и мы вернемся в Испанию.
     Она была уверена, что поедет с этим человека куда  угодно  и  захочет
разделить с ним любую опасность.
     Они говорили не переставая.  Рикардо  рассказал  ей  о  том,  как  он
впервые встретился с  Хайме  Миро,  о  своей  расторгнутой  помолвке  и  о
недовольстве своего отца. Рикардо знал, что  Грасиела  расскажет  о  своем
прошлом, но она молчала.
     "Я не могу рассказать ему. Он возненавидит меня", - думала она, глядя
на него.
     - Обними меня, - попросила Грасиела.


     Они уснули. Проснувшись на заре, они смотрели, как  солнце,  медленно
поднимаясь над  горным  хребтом,  окрашивает  склоны  гор  теплым  красным
светом.
     - Нам будет безопаснее сегодня переждать здесь. Мы отправимся в путь,
когда стемнеет, - сказал Рикардо.
     Они достали кое-какую еду  из  сумки,  которую  им  дали  цыгане,  и,
перекусив, стали строить планы на будущее.
     - Испания - страна богатейших возможностей, - говорил Рикардо. -  Или
она будет такой, когда наступит мир. У меня десятки  разных  идей.  У  нас
будет свое собственное дело. Мы купим прекрасный дом и  будем  воспитывать
красивых сыновей.
     - И прелестных дочерей.
     - И прелестных дочерей, - улыбнулся он. - Я  никогда  не  думал,  что
могу быть так счастлив.
     - Я тоже, Рикардо.
     - Через два дня мы доберемся до Логроньо и встретимся с остальными, -
сказал Рикардо, взяв ее за руку. - Мы скажем им, что  ты  не  вернешься  в
монастырь.
     - Интересно, как они к  этому  отнесутся.  -  И  она  рассмеялась.  -
Впрочем, мне все равно. Господь понимает. Я люблю свою монастырскую жизнь,
- тихо сказала она, - но...
     Прильнув к нему, она поцеловала его.
     - Мне еще нужно во многом разобраться, чтобы получше узнать  тебя,  -
сказал Рикардо.
     - Я не понимаю, о чем ты? - с недоумением спросила она.
     - Те годы, что ты провела в монастыре в отрыве от мира... Скажи  мне,
милая, тебе не жалко, что ты потеряла столько лет?
     Как ей было объяснить ему?
     - Рикардо, я ничего не потеряла. Неужели мне действительно есть о чем
жалеть?
     Он думал обо всем этом и не знал, с  чего  начать.  Он  понимал,  что
события, казавшиеся ему столь важными, ничего не значили для монахинь. Что
могли  значить  для  них  войны,   вроде   арабо-израильского   конфликта,
берлинская стена, убийства политических лидеров, таких, как Джон Кеннеди и
его брат Роберт Кеннеди,  убийство  Мартина  Лютера  Кинга  -  выдающегося
негритянского  лидера  мирного  движения  за  равноправие  негров,  голод,
наводнения,  землетрясения,  забастовки  и  демонстрации  протеста  против
жестокости по отношению к человеку?
     В конце концов, насколько хоть что-то из этого могло бы  повлиять  на
ее личную жизнь? Или на жизнь большинства людей на земле?
     Наконец Рикардо сказал:
     - С одной стороны, ты не много потеряла, но, с другой  стороны,  тебе
есть о чем жалеть. Все эти годы происходило  что-то  значительное.  Это  -
жизнь. За то время, что ты провела  в  заточении,  рождались  и  вырастали
дети, женились возлюбленные, люди страдали, радовались, умирали, и мы  все
были частью этого, частью жизни.
     - А ты думаешь, я не была? - спросила Грасиела.
     И тут ее словно прорвало. Она рассказала ему все, прежде  чем  смогла
остановиться.
     - Когда-то и я была частью этой жизни, о которой ты говоришь,  и  это
был сущий ад. Моя мать была шлюхой, и каждую ночь у меня  появлялся  новый
"дядя". Когда мне было четырнадцать лет, я отдалась  мужчине,  потому  что
меня к нему влекло, и я ревновала свою мать к  нему  и  к  тому,  чем  они
занимались. - Слова лились из нее непрерывным потоком. - Я бы  тоже  стала
шлюхой, если бы оставалась частью той жизни,  которую  ты  считаешь  такой
драгоценной. Нет, я не думаю, что я чего-то лишилась. Я приобрела. Я нашла
настоящий мир, полный покоя и добра.
     Потрясенный Рикардо смотрел на нее.
     - Прости. Я не хотел...
     Она разрыдалась. Обняв ее, он пытался ее успокоить:
     - Все хорошо. Все уже позади. Ты была маленькой. Я люблю тебя.
     Рикардо словно отпустил ей грехи. Она рассказала ему о своем  ужасном
прошлом, а он все-таки простил ее. И, что было чудом из  чудес,  продолжал
любить ее.
     Он крепко прижал ее к  себе.  У  Федерико  Гарсиа  Лорки  есть  такое
стихотворение:

                      Не опускается мгла,
                      чтоб не смог я прийти,
                      и чтоб ты не смогла...
                      Все равно ты придешь,
                      хоть бы губы сжигал тебе дождь соляной.
                      Не поднимается мгла,
                      чтоб не смог я прийти
                      и чтоб ты не смогла...
                      Ты придешь
                      лабиринтами ночи, где выхода нет.
                      Не опускается мгла, не поднимается мгла,
                      чтобы я без тебя умирал,
                      чтобы ты без меня умерла.

     И вдруг она вспомнила о том, что их ищут солдаты, и подумала, суждено
ли ей и ее возлюбленному Рикардо дожить до их счастливого будущего.





     Отсутствовало какое-то связующее звено - ключ к разгадке прошлого,  и
Элан Такер был твердо  намерен  найти  его.  В  газете  не  упоминалось  о
брошенном ребенке, но будет несложно выяснить дату, когда девочка попала в
приют. Если эта дата  совпадает  с  днем  авиакатастрофы,  то  Элен  Скотт
предстоит объяснить это интересное совпадение.  "Она  не  могла  оказаться
такой глупой, - размышлял Элан Такер. - Было бы слишком рискованно заявить
о том, что наследница Скоттов погибла,  и  затем  оставить  ее  на  пороге
фермы. Рискованно. Очень рискованно. Но, с другой стороны, было ради  чего
рисковать: "Скотт индастриз". Да, она могла  пойти  на  это.  Если  это  -
семейная тайна, то она стоит больших денег, и ей придется дорого заплатить
за нее".
     Такер понимал, что он должен быть очень осторожен.  От  отдавал  себе
отчет, с кем имеет дело. Ему противостояла грозная  сила.  Он  знал,  что,
прежде чем действовать, он должен иметь все неопровержимые доказательства.
     Повторный визит к отцу Беррендо оказался его первой неудачей на  этом
пути.
     - Падре, я бы хотел  поговорить  с  хозяевами  той  фермы,  где  была
найдена Патриция... Миган.
     Старый священник улыбнулся.
     - Надеюсь, вам еще долго не удастся с ними поговорить.
     Такер непонимающе смотрел на него.
     - Вы хотите сказать?..
     - Они уже давно умерли.
     "Проклятье". Тогда нужно искать какие-то другие пути.
     - Вы говорили, что ребенок попал в больницу с воспалением легких?
     - Да.
     "Там должны остаться записи".
     - Что это за больница?
     - Она сгорела в 1961 году. На ее месте построили новую.
     Отец  Беррендо  увидел,  как  на  лице  его  собеседника   отразилось
замешательство.
     -   Не   забывайте,   сеньор,   что   сведения,   интересующие   вас,
двадцативосьмилетней давности. Многое изменилось за это время.
     "Ничто меня не остановит, - думал Такер. - Особенно теперь,  когда  я
так близок к разгадке. Должны же были сохраниться на нее какие-то бумаги".
     Оставалось еще одно место, где он мог что-то узнать, - приют.


     Он ежедневно отчитывался перед Элен Скотт.
     - Постоянно держите меня в курсе того, как развиваются  события.  Как
только девочка найдется, я должна немедленно знать об этом.
     И Элана Такера удивляла настойчивость, звучавшая в ее голосе.
     "Похоже, что она в  жуткой  спешке  по  поводу  того,  что  случилось
столько лет назад. Почему? Ну  не  все  сразу.  Сначала  мне  нужно  найти
интересующие меня доказательства".


     Тем же утром Элан Такер побывал в приюте.  Он  посмотрел  на  мрачную
комнату, где шумно галдели игравшие дети, и подумал:  "Вот  здесь  выросла
наследница династии Скоттов, а эта тварь в Нью-Йорке  распоряжалась  всеми
деньгами и полнотой власти. Ну  теперь  ей  придется  поделиться  с  вашим
покорным слугой. Да, мы с ней составим мощным альянс, Элен Скотт и я".
     - Чем я могу  вам  помочь,  сеньор?  -  спросила  подошедшая  к  нему
девушка.
     Он улыбнулся. "Ты можешь помочь мне заработать миллиард долларов".
     - Я бы хотел поговорить с тем, кто здесь за все отвечает.
     - Это сеньора Анхелес.
     - Она здесь?
     - Si, сеньор. Я провожу вас к ней.
     Девушка провела его через зал к маленькому кабинету в глубине здания.
     - Сюда, пожалуйста.
     Элан Такер вошел в  кабинет.  Сидевшей  за  столом  женщине  было  за
восемьдесят. Когда-то она была очень полной, но теперь  совсем  усохла.  У
нее были седые редкие волосы, но глаза оставались ясными и чистыми.
     - Доброе утро, сеньор. Чем могу  вам  помочь?  Вы,  наверное,  пришли
усыновить кого-нибудь из наших очаровательных детишек?  Они  у  нас  такие
замечательные. Выбирайте любого.
     - Нет, сеньора. Я пришел навести справки о ребенке, которого оставили
здесь много лет назад.
     Мерседес Анхелес нахмурилась.
     - Я что-то не понимаю.
     - К вам принесли маленькую девочку... - Он сделал вид, что смотрит  в
свои записи. - В октябре 1947 года.
     - Это было так давно. Она не  могла  до  сих  пор  оставаться  здесь.
Понимаете сеньор, по нашим правилам в возрасте пятнадцати лет...
     - Нет, сеньора. Я знаю, что ее здесь нет. Но я хотел бы знать  точную
дату, когда ее сюда принесли.
     - Боюсь, что не смогу вам помочь, сеньор.
     У него упало сердце.
     - Видите ли, сюда приносят так много детей, что если вы не знаете  ее
имени...
     "Патриция Скотт", - подумал он, а вслух сказал:
     - Миган. Ее звали Миган.
     Лицо Мерседес Анхелес просияло.
     - Эту девочку трудно забыть. Она была сущим дьяволенком, и все души в
ней не чаяли. Знаете, однажды она...
     У Элана Такера не было  времени  выслушивать  забавные  истории.  Его
чутье подсказывало ему, что он вот-вот получит часть богатства Скоттов.  И
в этом ему должна была помочь эта словоохотливая старушка. "Я должен  быть
с ней терпелив".
     - Сеньора Анхелес, у меня не так много времени.  А  нет  ли  в  ваших
записях точной даты?
     -  Конечно  есть,  сеньор.  Государство  требует  от   нас   точности
регистрации.
     Сердце Такера запрыгало от радости. "Мне надо было взять  фотоаппарат
и сфотографировать документы. Ничего. Я сделаю фотокопию".
     - Не могли бы вы мне показать эти документы, сеньора?
     Она нахмурилась.
     - Даже не знаю. Эти документы только для служебного пользования и...
     - Разумеется, - спокойно сказал Такер. - Я все понимаю. Вы  говорили,
что любили малышку Миган, и я  думаю,  вы  хотели  бы  ей  помочь.  Именно
поэтому я и пришел сюда. У меня есть для нее хорошие новости.
     - И для этого вам необходимо знать дату, когда она к нам поступила?
     - Это для того, чтобы я смог доказать, что она  именно  тот  человек,
кого я ищу. Ее отец умер и оставил ей  небольшое  наследство.  И  я  хочу,
чтобы она его получила, - сказал он не моргнув глазом.
     - Да-да, - понимающе кивнула женщина.
     Такер вытащил из кармана пачку денег.
     - И в качестве моей признательности за доставленные вам хлопоты я  бы
хотел пожертвовать на нужды приюта сто долларов.
     С выражением некоторого колебания  на  лице  она  смотрела  на  пачку
денег.
     Он вытащил из пачки еще одну банкноту.
     - Двести долларов.
     Она сдвинула брови.
     - Хорошо, пятьсот.
     Мерседес Анхелес просияла.
     -  Это  очень  благородно  с  вашей  стороны,  сеньор.  Я  схожу   за
документами.
     "Наконец-то! - торжествующе подумал он. - Боже мой, я добился своего!
Она  украла  "Скотт  индастриз".  И  если  бы  не  я,  она   бы   осталась
безнаказанной".
     Когда он представит Элен Скотт все собранные им  доказательства,  она
ничего не сможет отрицать. Самолет разбился 1  октября.  Миган  пробыла  в
больнице десять дней. Значит, она попала в приют примерно 11 октября.
     Мерседес Анхелес вернулась в кабинет с папкой в руках.
     - Я нашла, - гордо сказала она.
     Элан Такер с трудом удержался, чтобы не вырвать папку у нее из рук.
     - Я могу взглянуть на записи? - вежливо спросил он.
     - Конечно, вы были так великодушны. - И  тут  она  нахмурилась.  -  Я
надеюсь, вы никому об этом не скажете. Я не имею права этого делать.
     - Это будет нашей тайной, сеньора.
     Она протянула ему папку. Сделав глубокий вдох, он открыл  ее.  Сверху
было написано: "Миган. Девочка. Родители неизвестны".  И  далее  следовала
дата. Но там была какая-то ошибка.
     - Здесь сказано, что Миган попала сюда 14 июня 1947 года.
     - Si, сеньор.
     - Этого не может быть! - чуть не закричал  он.  "Самолет  разбился  1
октября, четырьмя месяцами позже".
     На ее лице появилось недоумение.
     - Что значит "не может быть", сеньор? Я вас не понимаю.
     - Кто... кто ведет эти записи?
     - Я сама. Когда к нам поступает  ребенок,  я  записываю  дату  и  все
имеющиеся сведения о нем.
     Его мечты рушились.
     - А вы не могли ошибиться? Я имею в виду дату. Не могло ли  это  быть
10 или 11 октября?
     - Сеньор, я могу отличить 14 июня от 11 октября, - возмущенно сказала
она.
     Все  было  кончено.  Он  построил  свою  мечту  на  слишком   хрупком
фундаменте. Значит, Патриция Скотт действительно погибла в авиакатастрофе.
И то, что Элен Скотт разыскивала девочку, родившуюся примерно в это время,
было просто совпадением.
     - Благодарю Вас, сеньора, - сказал Элан Такер, тяжело поднявшись.
     - Не за что, сеньор.
     Она посмотрела ему вслед. Он был так добр. И так великодушен. На  его
пятьсот долларов можно будет многое приобрести для приюта. Так же,  как  и
на чек в сто тысяч долларов, присланный этой  доброй  леди,  звонившей  из
Нью-Йорка. "Одиннадцатое  октября  оказался  для  нашего  приюта  поистине
счастливым днем. Спасибо Тебе, Господи".
     Элан Такер звонил в Нью-Йорк.
     -  По-прежнему  ничего  существенного,  миссис  Скотт.  Говорят,  они
направляются на север. Насколько мне известно, с девочкой все в порядке.
     "Он говорит уже совсем другим тоном, - думала Элен Скотт. - Опасность
миновала.  Значит,  он  побывал  в  приюте.  Он  вернулся  на  свое  место
служащего. Но его еще ждут перемены после того, как он найдет Патрицию".
     - Позвоните мне завтра.
     - Хорошо, миссис Скотт.





     - Храни меня, Боже, ибо я на Тебя уповаю. Ты - Господь мой. Только  в
Тебе успокаивается душа моя. Возлюблю Тебя, Господи, твердыня моя. Господь
скала моя, крепость моя и избавитель мой...
     Подняв глаза, сестра Миган увидела, что Феликс Карпио смотрит на  нее
с тревогой на лице.
     "Она здорово напугана", - подумал он.
     С самого начала их путешествия он замечал  в  сестре  Миган  глубокое
душевное волнение. "Конечно,  это  вполне  естественно.  Она  просидела  в
монастыре Бог знает сколько лет и сейчас вдруг очутилась  в  этом  ужасном
чужом мире. Нам нужно быть помягче с этой несчастной девушкой".
     Сестра Миган была действительно напугана. С  того  времени,  как  она
покинула монастырь, она усердно молилась.
     "Прости меня, Господи, за то, что мне  нравится  мое  приключение.  Я
понимаю, что это грешно".
     Но как бы сестра Миган  ни  молилась,  она  не  могла  отделаться  от
мыслей: "Я не помню, когда мне еще было так  хорошо".  Для  нее  это  было
самое удивительное приключение в жизни. В приюте она часто  строила  планы
дерзких побегов, но это были детские игры. Теперь все  происходило  наяву.
Она оказалась в руках террористов, преследуемых полицией и  солдатами.  Но
вместо страха она почему-то испытывала радость.


     Они шли всю ночь и сделали остановку  на  рассвете.  Миган  и  Ампаро
Хирон стояли возле склонившихся над картой Хайме Миро и Феликса Карпио.
     - До Медины-дель-Кампо шесть километров, - сказал  Хайме.  -  Давайте
обойдем ее. Там располагается армейский  гарнизон.  Мы  пойдем  дальше  на
северо-восток к Вальядолиду. К полудню мы будем там.
     "Запросто", - радостно подумала сестра  Миган.  Позади  была  длинная
изнурительная ночь без сна и отдыха,  но  сестра  Миган  чувствовала  себя
прекрасно. Хайме постоянно подгонял своих спутников,  но  Миган  понимала,
для чего он это делал. Он проверял ее и ждал, что она не выдержит. "Ладно,
он будет удивлен", - думала она.
     И действительно, Хайме Миро был заинтригован. Он совсем не ожидал  от
монахини такого  поведения.  Она  была  вдалеке  от  своего  монастыря,  в
незнакомых местах, ее преследовали, а она,  казалось,  получала  от  этого
удовольствие. "Что же это за монахиня?" - удивлялся Хайме Миро.
     Ампаро Хирон была в меньшем восторге.  "Я  буду  рада  отделаться  от
нее", - думала она и старалась быть поближе к Хайме, чтобы монахиня шла  с
Феликсом Карпио.
     Природа вокруг была буйной и прекрасной, дул ласковый летний ветерок.
Они проходили мимо старых деревушек, некоторые из них  были  пустынными  и
заброшенными; мимо горы, на которой стоял древний покинутый замок.
     Ампаро напоминала Миган дикую кошку,  легко  скользящую  по  горам  и
долинам и не знающую усталости.
     Через несколько часов, когда вдали появился Вальядолид, Хайме наконец
сделал привал.
     - Все готово? - спросил он, повернувшись к Феликсу.
     - Да.
     Миган не поняла, что  именно  должно  быть  готово,  но  очень  скоро
узнала.
     - Томасу дано указание ждать нас возле арены.
     - Когда закрывается банк?
     - В пять часов. У нас будет масса времени.
     - И богатый улов, - кивнул Хайме.
     "Боже милостивый, они собираются грабить банк",  -  с  ужасом  поняла
Миган.
     - А как насчет машины? - спросила Ампаро.
     - Ерунда, - успокоил ее Хайме.
     "Они собираются  угнать  машину",  -  ужаснулась  Миган.  Приключение
становилось несколько более волнующим, чем она ожидала. "Богу это вряд  ли
понравится".


     Когда они подошли к окрестностям Вальядолида, Хайме предупредил:
     - Старайтесь держаться в толпе.  Сегодня  бой  быков  и  будет  много
народу. Не надо терять друг друга из виду.
     Хайме Миро оказался прав, когда говорил о тысячных толпах. Миган  еще
не доводилось видеть столько народу. Улицы были заполнены людьми, машинами
и мотоциклами, потому что на бой быков съехались не только туристы,  но  и
жители соседних городов. Даже дети на улицах играли в корриду.
     Миган была ошеломлена окружавшими ее толпами, шумом и толкотней.  Она
заглядывала в лица прохожих и пыталась представить себе, как  складывалась
их жизнь. "Уже скоро я опять вернусь в монастырь, где мне вновь  не  будет
дозволено смотреть на лица людей. Я  вполне  могу  сейчас  воспользоваться
этим, пока можно".
     На тротуарах было полно торговцев всякими безделушками, они торговали
религиозной  атрибутикой  и  крестами.  Повсюду  стоял   запах   пончиков,
жарившихся в кипящем масле.
     Миган вдруг почувствовала, как была голодна.
     Феликс словно прочел ее мысли.
     - Хайме, мы все голодны. Давай попробуем этих пончиков.
     Купив четыре пончика, он протянул один Миган.
     - Попробуй, сестра. Тебе понравится.
     Пончик был необыкновенно вкусным. В течение стольких лет ее жизни еда
не должна была служить источником удовольствия, а предназначалась лишь для
поддержания сил во имя служения Господу.
     - Арена в той стороне, - сказал Хайме.
     Они пошли с толпой мимо парка  в  центре  города  к  Пласа  Поиненте,
которая выходила из Пласа де  Торос.  Арена  находилась  внутри  огромного
глинобитного сооружения высотой в  три  этажа.  Возле  входа  было  четыре
окошка билетных касс. Слева висела табличка:  "SOL",  справа  -  "SOMBRA".
Солнечная или теневая сторона. В очередях за билетами стояли сотни людей.
     - Ждите здесь, - приказал Хайме.
     Они смотрели, как он  подошел  к  месту,  где  билетами  торговали  с
полдюжины спекулянтов.
     - Мы будем смотреть бой быков? - спросила Миган Феликса.
     - Да, но не волнуйся, сестра,  -  успокоил  ее  Феликс.  -  Тебе  это
покажется увлекательным.
     "Не волнуйся?" Миган затрепетала  от  одной  только  мысли.  В  своих
детских фантазиях, в приюте,  Миган  представляла  своего  отца  известным
тореадором, она перечитала о корриде все книги, которые ей только  удалось
достать.
     - Настоящая коррида проводится в Мадриде  и  Барселоне.  Здесь  же  в
корриде участвуют любители, а не профессионалы. Это любители. Они не  были
удостоены alternativa.
     Миган  знала,  что  alternativa  присваивалась   лишь   первоклассным
матадорам.
     - Те, кто сегодня  будут  участвовать  в  боях,  выйдут  на  арену  в
потрепанных  костюмах  вместо  блестящих,  отделанных   золотом   костюмов
матадоров. И сражаться они будут с быками, у которых опасно наточены рога.
Профессионалы отказываются от таких боев.
     - Почему же эти соглашаются?
     Феликс пожал плечами.
     - Hambre hace mas dano que las cuernas. Голод еще страшнее рогов.
     Хайме вернулся, держа четыре билета.
     - Все в порядке, - сказал он. - Пойдемте внутрь.
     Миган чувствовала, как ее волнение усиливалось.
     Возле входа на громадную арену они прошли  мимо  висевшего  на  стене
плаката. Остановившись, Миган уставилась на него.
     - Смотрите!
     На плакате была фотография Хайме, а под ней написано:

                        Разыскивается за убийство
                                ХАЙМЕ МИРО
                          Тому, кто доставит его
                            живым или мертвым,
                         награда - миллион песет.

     Миган вдруг ясно осознала, что ее спутником, от которого зависела  ее
жизнь, был террорист.
     Хайме внимательно смотрел на свою фотографию.  Затем,  демонстративно
сняв шляпу и темные очки, он подошел к плакату.
     - Неплохое сходство.
     Он сорвал плакат со стены, сложил и сунул себе в карман.
     - Что в этом толку? - сказала Ампаро. - Они наверняка расклеили сотни
таких плакатов.
     Хайме улыбнулся.
     - Но именно этот принесет нам удачу.
     Он вновь надел шляпу и очки.
     "Что он хочет  этим  сказать?"  -  думала  Миган.  Она  не  могла  не
восхищаться его хладнокровием. В Хайме  Миро  чувствовалась  непоколебимая
уверенность в своих  силах,  и  это  действовало  на  Миган  успокаивающе.
"Солдатам никогда не поймать его", - подумала она.
     - Пошли.
     Здание имело двенадцать подъездов, расположенных  друг  от  друга  на
значительном расстоянии. Красные железные  двери,  на  каждой  из  которых
стоял номер, были настежь распахнуты.  Внутри  возле  входа  располагались
ларьки, где продавали кока-колу и пиво, рядом находились маленькие кабинки
туалетов. Все  сектора  и  места  на  трибунах  были  пронумерованы.  Ряды
каменных скамеек образовывали круг, в центре которого находилась  большая,
посыпанная  песком,  арена.  Повсюду  висела  реклама:  BANCO   CENTRAL...
BOUTIQUE CALZADOS... SCHWEPPES... RADIO POPULAR...
     Хайме купил билеты на теневую сторону, и, когда они заняли  места  на
каменных скамейках, Миган стала озираться по сторонам. Все было совершенно
не так, как  она  себе  представляла.  Девочкой  она  видела  впечатляющие
цветные фотографии арены в Мадриде, огромной, построенной  специально  для
корриды. Эта же была приспособлена для боя быков временно. Трибуны  быстро
заполнялись зрителями.
     Зазвучала труба. Коррида началась.
     Подавшись вперед, Миган смотрела во  все  глаза.  На  арену  выскочил
огромный бык, и вышедший сбоку  из-за  маленького  деревянного  ограждения
матадор начал его раздразнивать.
     - Сейчас появятся пикадоры, - взволнованно сказала Миган.
     Хайме с удивлением посмотрел на нее. Он боялся,  что  ей  на  корриде
станет дурно и она привлечет к ним внимание. Но она,  казалось,  напротив,
была необычайно увлечена зрелищем. "Странно".
     К быку приближался пикадор,  он  ехал  на  лошади,  покрытой  тяжелой
попоной. Наклонив голову, бык ринулся к лошади, и, когда его рога ткнулись
в попону, пикадор вонзил ему в шею двухметровую пику.
     Миган смотрела как завороженная.
     - Это для того, чтобы  ослабить  мышцы  шеи  быка,  -  пояснила  она,
вспоминая прочитанные много лет назад столь любимые ею книги.
     - Правильно, сестра, - подтвердил  Феликс  Карпио,  удивленно  моргая
глазами.
     Миган наблюдала за тем, как в шею быка одна за другой вонзались  ярко
раскрашенные бандерильи.
     Наступил черед матадора. Он вышел на арену,  держа  в  руках  красную
накидку со спрятанной под ней шпагой. Развернувшись, бык бросился к нему.
     Волнение все сильнее охватывало Миган.
     - Сейчас он начнет свои приемы, - комментировала она. - Сначала  pase
veronica, затем - media-veronica и наконец - rebolera.
     Хайме уже не мог сдержать своего любопытства.
     - Откуда ты все это знаешь, сестра?
     - Мой отец  был  тореадором,  -  не  задумываясь  ответила  Миган.  -
Смотрите! - воскликнула она.
     Все происходило настолько быстро, что Миган едва  успевала  уследить.
Разъяренный бык кидался на матадора, но каждый раз, когда он  приближался,
матадор резко убирал накидку в сторону и бык бросался за ней.
     - А что будет, если  бык  ранит  матадора?  -  взволнованно  спросила
Миган.
     Хайме пожал плечами.
     - В такой дыре, как эта, местный цирюльник отведет его к себе в сарай
и заштопает.
     Бык вновь бросился на матадора, но тот и  на  этот  раз  отпрыгнул  в
сторону. Толпа неодобрительно загудела.
     - К сожалению, это далеко не лучший бой, сестра, - словно  извиняясь,
сказал Феликс Карпио. - Тебе бы посмотреть настоящую корриду. Мне довелось
видеть  Манолете,  Эль  Кордобеса  и  Ордоньеса.  Они  делали  из  корриды
незабываемое зрелище.
     - Я читала о них, - сказала Миган.
     - А ты не слышала эту замечательную историю  о  Манолете?  -  спросил
Феликс.
     - Какую историю?
     - Говорят,  когда-то  Манолете  был  обыкновенным  тореро,  ничем  не
выделявшимся из сотни других. Они был помолвлен с  красивой  девушкой.  Но
однажды, когда он участвовал в корриде, бык боднул его в пах. Залатав его,
врач сказал, что он уже не сможет иметь детей.  Манолете  так  любил  свою
невесту, что не рассказал ей об этом,  испугавшись,  что  она  не  захочет
выйти за него замуж. Они поженились, и несколько месяцев спустя она  гордо
сообщила Манолете, что у нее будет ребенок. Ну, он, разумеется, понял, что
это не его ребенок, и бросил ее. Несчастная девушка покончила с  собой.  И
Манолете словно обезумел. Он больше не хотел жить, и, выходя на арену,  он
вытворял там такое, на что не отваживался ни  один  матадор.  Он  рисковал
жизнью в надежде найти смерть и стал величайшим матадором в  мире.  Спустя
два года он вновь влюбился в молодую девушку и  женился.  Через  несколько
месяцев после свадьбы она радостно сообщила  ему  о  том,  что  беременна.
Тогда-то Манолете и понял, что врач ошибся.
     - Как это ужасно, - сказала Миган.
     Хайме расхохотался.
     - Забавная история. Интересно, есть ли в ней хоть доля правды.
     - Хотелось бы верить.
     Ампаро слушала с безучастным лицом. Она с раздражением смотрела,  как
Хайме проявлял к монахине все больший интерес. "Ну берегись, сестра".


     Вверх и вниз по проходам сновали, выкрикивая свой товар, лоточники  в
фартуках. Один из них был неподалеку от того места, где сидели Хайме и его
спутники.
     - Пирожки! - кричал он. - Горячие пирожки!
     Хайме поднял руку.
     - Aqui.
     Продавец ловко кинул сверток прямо Хайме в  руки.  Хайме  дал  десять
песет сидевшему возле него мужчине, чтобы тот передал их  продавцу.  Миган
смотрела, как Хайме, положив сверток к себе на колени, осторожно развернул
его. Там оказался клочок бумаги. Он прочел его, затем  еще  раз,  и  Миган
увидела, как напряглось его лицо. Хайме сунул бумажку в карман.
     - Мы уходим, - коротко сказал он. - По  одному.  -  Он  повернулся  к
Ампаро. - Сначала ты. Встретимся у выхода.
     Не сказав ни слова, Ампаро встала и начала пробираться к проходу.
     Затем Хайме кивнул Феликсу. Поднявшись, Феликс последовал за Ампаро.
     - В чем дело? - спросила Миган. - Что-нибудь случилось?
     - Мы отправляемся в Логроньо. - Он встал. - Следи  за  мной,  сестра.
Если меня не остановят, иди к выходу.
     Миган  напряженно  смотрела,  как  Хайме,  добравшись   до   прохода,
направился к выходу. Казалось, никто не обращал на него никакого внимания.
Когда Хайме скрылся из виду, Миган поднялась  с  места  и  тоже  собралась
уходить. Тут раздался рев толпы, и она  обернулась,  чтобы  посмотреть  на
арену. Молодой матадор лежал на земле, и его  бодал  разъяренный  бык.  На
песок  лилась  кровь.  Закрыв  глаза,  Миган   начала   молиться:   "Иисус
всемилостивый, сжалься над этим человеком. Не дай ему умереть, сохрани ему
жизнь. Господь сурово покарал его, но не предал его смерти. Аминь". Открыв
глаза, она повернулась и поспешила к выходу.
     Там ее ждали Хайме, Ампаро и Феликс.
     - Пошли, - сказал Хайме.
     Они последовали за ним.
     - Что случилось? - спросил Феликс.
     - Солдаты застрелили Томаса, - отрывисто сказал он. - Он погиб. Рубио
в полиции. Его ранили ножом в драке в баре.
     Миган перекрестилась.
     - А что с сестрой Терезой и сестрой Лючией?  -  с  тревогой  спросила
она.
     - Про сестру Терезу я ничего не знаю. Сестра Лючия тоже арестована. -
Хайме повернулся к остальным. - Нам надо спешить. - Он взглянул на часы. -
Банк уже работает.
     - Хайме, может быть, нам стоит подождать? - пытался возразить Феликс.
- Вдвоем будет опасно брать банк.
     Слушая этот разговор, Миган подумала: "Это его не остановит".  И  она
была права.
     Втроем они направились к большой стоянке машин за ареной. Когда Миган
догнала их, Феликс присматривался к голубому "сеату-седану".
     - Этот подойдет, - сказал он.
     Немного повозившись с замком, он открыл дверцу и заглянул  в  машину.
Затем он залез под руль, и через минуту мотор завелся.
     - Залезайте, - сказал им Хайме.
     Миган стояла в нерешительности.
     - Вы хотите угнать машину?
     - Ради Бога, - прошипела Ампаро. - Оставь свои монашеские  замашки  и
полезай в машину.
     Мужчины сели впереди, за рулем был Хайме. Ампаро забралась на  заднее
сиденье.
     - Так ты едешь или нет? - нетерпеливо спросил Хайме.
     Глубоко  вздохнув,  Миган  села  в  машину  рядом  с  Ампаро.  Машина
тронулась. Она закрыла глаза. "Боже милостивый, что Ты уготовил мне?"
     - Если тебя это успокоит, сестра, - сказал Хайме, - мы не угоняем эту
машину, она конфискована баскской армией.
     Миган хотела что-то ответить, но раздумала. Что бы она  ни  говорила,
он не изменит своего решения. Она молча  сидела,  а  Хайме  вел  машину  к
центру города.
     "Он собирается ограбить банк, - думала Миган, - и в глазах Господа  я
буду виновата  с  ним  в  равной  степени".  Перекрестившись,  она  начала
беззвучно молиться.


     "Банко-де-Бильбао" располагался на первом этаже девятиэтажного жилого
дома на улице Сервантеса, рядом с Пласа де Сиркулар.
     Когда машина остановилась перед зданием, Хайме сказал Феликсу:
     - Не глуши мотор. В случае  чего  уезжай  в  Логроньо  на  встречу  с
остальными.
     Феликс с удивлением уставился на него.
     - О чем ты говоришь? Уж не собираешься  ли  ты  идти  туда  один?  Не
вздумай. Риск слишком велик, Хайме. Очень опасно.
     Хайме похлопал его по плечу.
     - Чему быть, того не миновать, - с  улыбкой  сказал  он  и  вышел  из
машины.
     Они смотрели, как Хайме зашел в находившийся в этом же здании магазин
кожаной галантереи. Через несколько минут он появился с дипломатом в руке.
Кивнув своим друзьям, сидевшим в машине, он вошел в банк.
     Миган затаила дыхание и начала молиться.
     Молитва - это возношение ума и сердца к Богу.
     Молитва - это смиренная беседа с Господом.
     Молитва - это отрешение от всего земного.
     Молитва - это ощущение присутствия Бога.
     Молитва - это свет, воссиявший от Иисуса.
     "Я спокойна и в душе моей умиротворение".
     Однако она не была спокойна и тем более не чувствовала умиротворения.


     Пройдя  сквозь  двойные  двери,  Хайме  Миро  оказался  в  отделанном
мрамором вестибюле банка. Впереди  он  заметил  телекамеру,  установленную
высоко на стене. Мельком посмотрев на нее, он оглядел  зал.  За  кабинками
контролеров была видна лестница, которая  вела  на  второй  этаж,  где  за
столами работали банковские служащие. Банк скоро закрывался, и в нем  было
много клиентов, которые стремились завершить  свои  денежные  операции.  К
трем кассам стояли очереди, и Хайме заметил, что некоторые из  посетителей
держали в руках пакеты. Встав в одну из них, он терпеливо дожидался  своей
очереди. Подойдя к окошку кассы, он мило улыбнулся.
     - Buenas tardes.
     - Buenas tardes, сеньор. Чем можем быть вам полезны?
     Наклонившись к окошку, он вытащил из  кармана  свернутый  полицейский
плакат и протянул его кассиру.
     - Взгляните, пожалуйста, на это.
     - Хорошо, сеньор, - с улыбкой ответил кассир.
     Он  развернул  плакат,  и,  когда  увидел,  что  это  такое,  у  него
округлились глаза. Он посмотрел на Хайме, его лицо выражало смятение.
     - Здорово похож, правда? - тихо сказал Хайме. - Судя по тому, что там
написано, я уже многих убил, и мне не составит труда убить еще одного.  Вы
хорошо меня поняли?
     - А-абсолютно, сеньор. У меня семья. Я умоляю вас...
     - Семья - это хорошо, поэтому я  скажу,  что  вам  надо  сделать  для
спасения отца ваших детей.
     Хайме всучил кассиру дипломат.
     - Я хочу, чтобы вы мне его  наполнили.  И  пожалуйста,  сделайте  это
быстро и тихо. Если вы искренне думаете, что деньги  важнее  вашей  жизни,
тогда давайте поднимайте тревогу.
     Кассир затряс головой.
     - Нет-нет-нет.
     Дрожащими руками  он  начал  вытаскивать  деньги  из  ящика  кассы  и
запихивать их в дипломат. Набив его, кассир сказал:
     - Вот, пожалуйста, сеньор.  Я  обещаю  вам,  что  не  буду  поднимать
тревоги.
     - Очень разумно с вашей стороны, - ответил Хайме. - И я  объясню  вам
почему.
     Повернувшись, он показал на женщину средних лет с коричневым бумажным
свертком в руках, стоявшую в конце очереди.
     - Видите эту женщину? Это наш человек. У нее в  свертке  бомба.  Если
раздастся тревога, она тут же взорвет эту бомбу.
     Кассир побледнел еще больше.
     - Не надо, прошу вас.
     - Вы выждете  десять  минут  после  ее  ухода,  прежде  чем  что-либо
предпримите.
     - Клянусь жизнью своих детей, - прошептал кассир.
     - Buenas tardes.
     Взяв дипломат, Хайме направился к дверям. Он чувствовал,  как  кассир
не отрываясь смотрел ему вслед. Он остановился возле женщины со свертком.
     - Должен сделать вам комплимент, - сказал Хайме.  -  Это  платье  вам
очень идет.
     Она зарделась.
     - О, спасибо, сеньор.
     - Не за что.
     Оглянувшись, Хайме кивнул  кассиру  и  вышел  из  банка.  Пройдет  по
крайней мере пятнадцать минут, прежде  чем  эту  женщину  обслужат  и  она
уйдет. К тому времени они уже будут далеко.
     С облегчением увидев, как Хайме вышел из банка и направился к машине,
Миган чуть не лишилась чувств.
     Феликс Карпио расплылся в улыбке.
     - Этот мерзавец свое дело сделал, -  сказал  он.  И  тут  же  добавил
извиняющимся тоном: - Прости, сестра.
     Миган еще никогда никого не была так рада  видеть.  "Ему  удалось,  -
думала она. - Удалось все сделать одному. Вот я расскажу об этом сестрам".
И вдруг она вспомнила.  Она  никому  не  сможет  об  этом  рассказать.  По
возвращении в монастырь ее ждет безмолвие до конца жизни. И  от  этого  ей
стало как-то не по себе.
     - Подвинься, amigo. Я сяду за руль, - сказал  Хайме  Феликсу,  бросив
дипломат на заднее сиденье.
     - Все прошло удачно? - спросила Ампаро.
     -  Лучше  не  придумаешь,  -  рассмеялся  Хайме.  -  Надо  не  забыть
поблагодарить Акоку за этот плакат.
     Машина покатила  по  улице.  На  первом  перекрестке  Хайме  повернул
налево. Вдруг перед машиной, откуда  ни  возьмись,  возник  полицейский  и
взмахом  руки  потребовал  остановиться.   Хайме   затормозил.   У   Миган
заколотилось сердце.
     Полицейский подошел к машине.
     - В чем дело, капитан? - спокойно спросил Хайме.
     - Дело в том, сеньор, что вы  едете  не  в  ту  сторону  по  улице  с
односторонним движением. И если вы не докажете, что вы  слепой,  вас  ждут
неприятности. - С этими словами он показал на знак в начале улицы.  -  Там
достаточно ясно указано.  Предполагается,  что  водители  должны  обращать
внимание на подобный знак. Для этого он там и установлен.
     - Тысяча извинений, - виноватым  тоном  ответил  Хайме.  -  У  нас  с
друзьями был настолько серьезный разговор, что я не заметил знака.
     Полицейский наклонился к окошку машины.  Он  внимательно  смотрел  на
Хайме, и на его лице появилось озадаченное выражение.
     - Будьте добры, позвольте мне взглянуть на ваши документы.
     - Да, конечно, - ответил Хайме.
     Он потянулся за револьвером, который был у него под  курткой.  Феликс
приготовился действовать. Миган затаила дыхание.
     Хайме сделал вид, что роется в карманах.
     - Я знаю, что документы где-то здесь.
     В этот момент с площади донесся громкий крик и полицейский обернулся.
На углу какой-то человек избивал женщину, он бил ее кулаками по  голове  и
плечам.
     - Помогите! - кричала она. - Помогите! Он убьет меня!
     На какое-то мгновение полицейский замешкался и затем приказал:
     - Стойте здесь.
     Он бросился по улице к дерущейся паре.
     Хайме завел машину и нажал на акселератор. Машина понеслась по  улице
с односторонним движением навстречу  машинам,  которые  злобно  сигналили,
уступая им дорогу. Доехав до угла, Хайме еще раз свернул в сторону  моста,
ведущего за город на шоссе Санчес де Архона.
     Взглянув на Хайме, Миган перекрестилась. Она едва дышала.
     - Неужели вы бы убили полицейского, если бы тот человек не набросился
на женщину?
     Хайме не удостоил ее ответом.
     - Никто не избивал эту женщину, сестра, - объяснил Феликс. - Это были
наши люди. Мы не одни. У нас много друзей.
     Хайме сидел с мрачным лицом.
     - Нам придется бросить эту машину.
     Они миновали окрестности Вальядолида. Хайме свернул на шоссе, ведущее
к Бургосу и Логроньо. Он старался ехать, не превышая скорости.
     - Мы бросим машину, как только проедем Бургос, - сказал он.
     "Не могу поверить в то, что происходит со мной, - думала Миган.  -  Я
сбежала из монастыря, меня преследует полиция, я еду в угнанной  машине  с
террористами, которые только что ограбили банк. Господи,  что  же  еще  Ты
уготовил мне?"





     Собрав  с  полдюжины  членов  ГОЕ,  полковник  Рамон  Акока  проводил
оперативное совещание. Они изучали большую карту.
     - Миро несомненно идет на север, в Страну Басков, - произнес  великан
со шрамом.
     - Это могут быть  города  Бургос,  Витория,  Логроньо,  Памплона  или
Сан-Себастьян.
     "Да, Сан-Себастьян, - думал Акока. - Но  мне  надо  схватить  его  до
того, как он туда доберется".
     Он все еще слышал тот голос в телефонной трубке: "У вас остается мало
времени".
     Он не мог допустить провала.
     Они  ехали  по  холмистой  местности,  что  свидетельствовало  об  их
приближении к Бургосу.
     Сидевший за рулем Хайме молчал. Наконец он сказал:
     -  Феликс,  когда  мы  доберемся   до   Сан-Себастьяна,   я   займусь
организацией побега Рубио из полиции.
     Феликс кивнул.
     - Вот будет здорово! Они обалдеют.
     - А что будет с сестрой Лючией? - спросила Миган.
     - Что?
     - Вы, кажется, сказали, что ее тоже схватили?
     - Да, но твоя сестра Лючия оказалась  преступницей,  которую  полиция
разыскивает за убийство, - с усмешкой ответил он.
     Новость потрясла Миган. Она вспомнила, как Лючия повела их за собой и
убедила спрятаться в горах. Ей нравилась сестра Лючия.
     - Раз вы собираетесь освобождать Рубио, значит, вы должны  спасти  их
обоих, - упрямо сказала она.
     "Черт побери, что же это за монахиня?" - удивлялся Хайме. Но она была
права. Побег Рубио и Лючии из-под  самого  носа  полиции  был  бы  хорошей
рекламой, об этом будут писать все газеты.
     Ампаро угрюмо молчала.
     Неожиданно впереди на  дороге  показались  три  военных  грузовика  с
солдатами.
     - Нам лучше куда-нибудь свернуть, - решил Хайме.
     На ближайшем перекрестке он съехал с шоссе и повернул на восток.
     - Впереди - Санто-Доминго-де-ла-Калсада. Там есть старый  заброшенный
замок, где мы сможем переночевать.
     Вскоре они увидели вдалеке его очертания высоко на горе. Хайме  решил
объехать город по проселочной дороге, ведущей к замку, который по мере  их
приближения рос на глазах. В нескольких сотнях метров от замка было озеро.
Хайме остановил машину.
     - Прошу всех выйти.
     Когда все вылезли из машины, Хайме развернул ее вниз по склону  холма
в сторону озера, нажал на педаль акселератора, отпустил  ручной  тормоз  и
отпрыгнул в сторону. Они стояли и смотрели, как машина исчезла под водой.
     Миган чуть  было  не  спросила  его,  как  они  теперь  доберутся  до
Логроньо, но сдержалась. "Глупый вопрос. Он,  конечно  же,  угонит  другую
машину".
     Они начали осматривать заброшенный  замок.  Он  был  окружен  высокой
каменной стеной с полуразрушенными башенками по углам.
     - В старину,  -  рассказывал  Феликс  Миган,  -  принцы  использовали
подобные замки в качестве тюрем для своих врагов.
     "А Хайме - враг государства, и, если его поймают, его ждет не тюрьма,
а только смерть, - думала Миган. - Он не испытывает страха". Она вспомнила
его слова: "Я верю в то, за что борюсь.  Я  верю  в  своих  людей  и  свое
оружие".
     По каменным ступенькам они поднялись к железным воротам замка. Ворота
настолько проржавели, что им едва удалось их приоткрыть и  протиснуться  в
мощенный булыжником двор.
     Внутри замок показался Миган громадным. Повсюду  были  узкие  длинные
коридоры, множество помещений и выходившие на улицу  бойницы,  из  которых
защитники замка могли отражать атаки.
     Каменная лестница вела на второй этаж, где  был  еще  один  claustro,
внутренний дворик. По более узкой лестнице, они поднялись выше, на  третий
этаж, а затем - на четвертый. Замок был пуст.
     - Ну что ж, по крайней мере, здесь много места для ночлега, -  сказал
Хайме. - Мы  с  Феликсом  попробуем  раздобыть  что-нибудь  поесть.  А  вы
выбирайте себе комнаты.
     Мужчины стали спускаться по лестнице.
     - Пошли, сестра, - сказала Ампаро Миган.
     Они пошли по коридору, и все комнаты казались похожими друг на друга.
Это были пустые каменные ячейки, одни побольше, другие поменьше,  холодные
и неуютные.
     Ампаро выбрала самую просторную.
     - Мы с Хайме будем спать здесь.
     Затем она взглянула на Миган и ехидно спросила:
     - Может, ты хочешь спать с Феликсом?
     Посмотрев на нее, Миган ничего не ответила.
     - Или, может быть, ты бы предпочла Хайме?
     С этими словами она подошла вплотную к Миган.
     - И не мечтай об этом, сестра. Такой мужчина,  как  он,  тебе  не  по
зубам.


     Хайме и Феликс  вернулись  в  замок  через  час.  Хайме  держал  двух
кроликов, а Феликс нес охапку дров. Войдя, они  заперли  за  собой  дверь.
Миган наблюдала, как мужчины развели в  большом  камине  огонь,  и  Хайме,
освежевав кроликов, зажарил их на вертеле.
     - К сожалению, дамы, мы не можем побаловать вас  ничем  особенным,  -
извинялся Феликс. - Мы вкусно поедим в Логроньо. А  пока  угощайтесь  тем,
что есть.
     Когда они закончили свой нехитрый ужин, Хайме сказал:
     - Давайте спать. Я хочу, чтобы завтра  мы  отправились  в  путь  рано
утром.
     - Идем, querido. Я уже  приготовила  нам  спальню,  -  с  готовностью
подхватила Ампаро.
     - Bueno. Пошли.
     Миган смотрела, как они,  взявшись  за  руки,  стали  подниматься  по
лестнице.
     Феликс повернулся к Миган.
     - Ты выбрала себе спальню?
     - Да, спасибо.
     - Вот и хорошо.
     Миган и Феликс вместе поднялись по лестнице.
     - Спокойной ночи, - сказала Миган.
     Он протянул Миган спальный мешок.
     - Спокойной ночи, сестра.
     Миган хотела расспросить Феликса о Хайме, но не решилась.  Хайме  мог
бы подумать, что она слишком любопытна, а Миган  почему-то  очень  хотела,
чтобы у него сложилось о ней хорошее мнение. "Вот странно, - думала Миган.
- Он - террорист, убийца, грабитель и бог весть, кто еще, а меня  волнует,
хорошо ли он обо мне подумает".
     Но наряду с этим она понимала, что на это  можно  было  посмотреть  с
другой стороны. "Он - борец за свободу.  Он  грабит  банки,  чтобы  добыть
деньги на осуществление своей цели. Он рискует своей жизнью во  имя  того,
во что верит. Он - храбрый человек".
     Когда Миган проходила мимо их спальни, до нее донесся  смех  Хайме  и
Ампаро. Войдя в маленькую голую комнату, где она собиралась  спать,  Миган
опустилась на колени на холодный каменный пол.
     - Боже милостивый, прости меня за...
     "За что меня прощать? Что я такого сделала?"
     Впервые в жизни Миган не  могла  молиться.  Слушал  ли  ее  Бог  там,
наверху?
     Она забралась в спальный мешок, но ей было не до сна. Она смотрела на
далекие холодные звезды, видневшиеся сквозь узкое окошко.
     "Что я здесь делаю?" - удивлялась Миган. Мыслями она уносилась  назад
в монастырь... в приют. А до приюта? "Почему я там оказалась? Ведь я же не
верю, что мой отец был храбрым солдатом или знаменитым тореадором.  А  как
было бы интересно узнать".
     Уже почти рассвело, когда Миган заснула.


     В тюрьме в Аранда-де-Дуэро Лючия Кармине была знаменитой личностью.
     - Ты - крупная рыбка в нашем маленьком прудике, - заявил ей охранник.
- Итальянское правительство собирается кого-то прислать,  чтобы  проводить
тебя домой. А я бы с  удовольствием  проводил  тебя  к  себе  домой,  puta
bonita. Что же ты такого натворила?
     - Я кое-что отрезала одному типу за  то,  что  он  назвал  меня  puta
bonita. Лучше скажи, что с моим приятелем?
     - Он будет жить.
     Лючия молча поблагодарила Господа. Она  смотрела  на  каменные  стены
своей мрачной камеры  и  думала:  "Как  же,  черт  возьми,  мне  выбраться
отсюда?"





     Сообщение об ограблении банка было передано по обычным каналам связи,
и только через два часа лейтенант полиции уведомил о нем полковника Акоку.
Час спустя полковник был в Вальядолиде. Он был в ярости.
     - Почему мне не сообщили сразу же?
     - Простите, полковник, но нам не приходило в голову, что...
     - Он был у вас в руках и вы дали ему уйти!
     - Мы не...
     - Приведите этого кассира.
     Кассир всем своим видом подчеркивал свою значимость.
     - Он подошел именно к моему окошку. По его глазам я сразу  догадался,
что это убийца. Он...
     - У вас нет сомнений в том, что грабителем был Хайме Миро?
     - Никаких. Он даже показал  мне  плакат  со  своей  фотографией.  Это
был...
     - Он пришел в банк один?
     - Да. Он показал на женщину в очереди и сказал, что она из его банды.
Но когда он ушел, я узнал ее. Она работает секретаршей, она наш постоянный
клиент и...
     - Вы видели, в какую сторону он направился? - нетерпеливо перебил его
полковник Акока.
     - Он вышел из дверей...
     Из разговора с дорожным полицейским также не удалось выяснить  ничего
существенного.
     - В машине их было четверо, полковник: Хайме Миро, еще один мужчина и
две женщины на заднем сиденье.
     - В какую сторону они поехали?
     Полицейский заколебался.
     - Проехав улицу с односторонним движением, они  могли  направиться  в
любую сторону. - Тут его лицо просияло. - Я могу описать машину.
     Полковник Акока с презрением покачал головой.
     - Не утруждайте себя.


     Во сне она слышала голоса людей, толпой они шли за ней,  чтобы  сжечь
ее на костре за ограбление банка. "Я не  для  себя.  Это  было  нужно  для
общего дела". Голоса становились громче.
     Миган открыла глаза и села, уставившись на незнакомые  стены.  Голоса
не приснились ей. Они доносились с улицы.
     Миган встала и подбежала к узкому окошку. Внизу  прямо  перед  замком
расположились солдаты. Ее охватила внезапная паника. "Нас  поймали.  Нужно
найти Хайме".
     Она поспешила к комнате, где они спали с Ампаро, и заглянула туда.  В
комнате никого не было. Она сбежала по ступенькам в большой зал на  первом
этаже.  Хайме  и  Ампаро  стояли  возле  запертой   на   засов   двери   и
перешептывались.
     К ним подбежал Феликс.
     - Я там все осмотрел. Отсюда нет другого выхода.
     - А задние окна?
     - Они слишком малы. Выйти можно только через эту дверь.
     "А здесь солдаты, - подумала Миган. - Мы в ловушке".
     - Проклятье! Какого дьявола они сюда приперлись? - чертыхался Хайме.
     - Что же нам делать? - шепотом спросила Ампаро.
     - Нам ничего не остается делать, кроме как  ждать,  пока  они  отсюда
уйдут. Если...
     В  этот  момент  раздался  громки   стук   в   дверь   и   послышался
требовательный голос.
     - Эй, там, откройте!
     Хайме и Феликс быстро переглянулись и, ни слова не говоря, взялись за
пистолеты.
     Вновь раздался голос:
     - Мы знаем, что там кто-то есть. Открывайте!
     - Отойдите в сторону, - сказал Хайме Ампаро и Миган.
     Ампаро быстро спряталась за спины Хайме  и  Феликса.  "Безнадежно,  -
подумала Миган. - Там дюжины две вооруженных солдат.  У  нас  нет  никаких
шансов".
     И прежде чем кто-либо смог ее  остановить,  Миган  быстро  шагнула  к
двери и открыла ее.
     - Слава Богу, что вы пришли! - воскликнула она. -  Вы  должны  помочь
мне.





     Офицер уставился на Миган.
     - Кто вы такая? Что вы  здесь  делаете?  Я  капитан  Родригес,  и  мы
ищем...
     Она схватила его за руку.
     - Как хорошо, что вы пришли, капитан. У двух моих  маленьких  сыновей
тиф, мне срочно нужно отвезти их в больницу. Пойдемте, вы поможете мне.
     - Тиф?
     - Да, - Миган тащила его внутрь. - Это ужасно. У них жар. Они  все  в
язвах, и им очень плохо. Позовите своих людей, чтобы они  помогли  мне  их
вынести...
     - Сеньора, вы что, с ума сошли? Тиф же очень заразен.
     - Все равно. Им нужна помощь. Они могут умереть.
     Она продолжала тащить его за руку.
     - Отпустите меня.
     - Вы не бросите меня. Что же я буду делать?
     - Идите в замок и ждите там. Мы сообщим в полицию, чтобы вам прислали
врача или "скорую помощь".
     - Но...
     - Это приказ, сеньора. Идите.
     - Сержант, - крикнул он. - Мы уходим отсюда.
     Закрыв дверь, Миган в изнеможении прислонилась к ней.
     Хайме в изумлении смотрел на нее.
     - Боже мой! Потрясающе! Где ты этому научилась?
     Повернувшись к нему, Миган со вздохом ответила:
     - Когда я была в приюте, нам приходилось учиться  постоять  за  себя.
Надеюсь, Бог меня простит.
     - Жаль, что я не видел, как вытянулась физиономия к этого капитана. -
Хайме расхохотался. - Надо же! Тиф! Черт возьми! - Посмотрев на  выражение
лица Миган, он добавил: - Прости, сестра.
     Они слышали, как на улице солдаты сворачивали палатки и  снимались  с
места.
     Когда отряд ушел, Хайме сказал:
     - Полиция скоро будет здесь. Но нам все равно нужно в Логроньо.


     Через пятнадцать минут после ухода солдат Хайме обратился к Феликсу:
     - Сейчас уже  можно  спокойно  идти.  Подыщи  в  городе  какую-нибудь
машину, лучше "седан".
     - Это можно, - улыбнулся Феликс.
     Полчаса спустя они уже ехали на восток в побитом  сером  "седане".  К
своему удивлению, Миган сидела рядом с Хайме, Феликс и Ампаро - на  заднем
сиденье.
     Хайме с улыбкой взглянул на Миган.
     - Тиф, - снова повторил он и расхохотался.
     - Кажется, он здорово заторопился, да? - улыбнулась в ответ Миган.
     - Ты говорила, что была в приюте, сестра?
     - Да.
     - И где же?
     - В Авиле.
     - Ты не похожа на испанку.
     - Мне так и говорили.
     - Тебе, наверное, было не сладко в приюте.
     - Могло бы быть, - ответила Миган, - но  не  было.  "Я  бы  этого  не
допустила", - подумала она.
     - И ты не знаешь, кто были твои родители?
     Миган вспомнились ее приютские фантазии.
     "Знаю. Мой отец был англичанином, он был храбрым человеком. Во  время
гражданской войны  в  Испании  он  ездил  на  "скорой  помощи"  и  помогал
патриотам. Моя мать погибла, и меня оставили на пороге фермы".
     Миган пожала плечами.
     Хайме смотрел на нее и молчал.
     - Я... - Она тут же осеклась. - Я не знаю, кто были мои родители.
     Некоторое время они ехали в молчании.
     - Сколько времени ты провела в стенах монастыря?
     - Около пятнадцати лет.
     - Черт возьми! - поразился Хайме и тут же поспешно добавил:  -  Прошу
прощения, сестра. Но ты как с другой планеты. Ты же понятия не имеешь, что
произошло в мире за последние пятнадцать лет.
     - Я уверена, что все перемены временны. И все опять изменится.
     - И ты по-прежнему хочешь вернуться в монастырь?
     Этот вопрос застал Миган врасплох.
     - Разумеется.
     - Но почему? - Хайме взмахнул рукой. - Я хочу  сказать,  что  ты  так
много теряешь за этими стенами. Мы живем в мире музыки и  поэзии.  Испания
подарила миру Сервантеса и Пикассо, Лорку, Писарро, де Сото, Кортеса.  Это
чудесная страна.
     В этом  человеке  чувствовалась  удивительная  романтичность,  пылкая
нежность.
     Неожиданно Хайме сказал:
     - Прости меня, сестра, за то, что я раньше хотел отделаться от  тебя.
Это не личная неприязнь к тебе, а к твоей церкви, с которой у меня связаны
горькие воспоминания.
     - В это трудно поверить.
     - Но это так, - с болью в голосе сказал он.
     Он все еще  видел  памятники,  дома  и  улицы  Герники,  взрывавшиеся
фонтанами смерти. Он все еще слышал пронзительный визг бомб, смешивавшийся
с криками  беспомощных  жертв,  разрываемых  ими  на  части.  Единственным
убежищем была церковь.
     "Священники заперлись в церкви. Они не впустят нас".
     Он помнил смертоносный град пуль, от которых погибли его отец, мать и
сестры. "Нет, - думал Хайме. - Не от пуль. Из-за церкви".
     - Ваша церковь поддерживала Франко и допускала, чтобы по отношению  к
невинным жителям творились чудовищные вещи.
     - Я уверена, что церковь протестовала, - возразила Миган.
     - Нет. Только после того, как фалангисты начали насиловать  монахинь,
убивать священников и сжигать храмы, папа римский наконец порвал с Франко.
Но это не воскресило ни мою мать, ни отца, ни сестер.
     В его голосе слышалась гневная страсть.
     - Я искренне сожалею, но это было давно. Война закончилась.
     -  Нет.  Для  нас  она  не  закончилась.  Правительство   по-прежнему
запрещает  нам  поднимать  баскский  флаг,  отмечать   наши   национальные
праздники  и  говорить  на  нашем  языке.  Нет,  сестра,  нас  по-прежнему
притесняют.  И  мы  будем  бороться  до  тех   пор,   пока   не   добьемся
независимости. В Испании полмиллиона басков и еще сто пятьдесят  тысяч  во
Франции. Мы хотим независимости, но  ваш  Бог  слишком  занят,  чтобы  нам
помочь.
     - Бог не может встать на чью-либо сторону, потому что Он во всех нас,
- серьезно сказала Миган. - Мы  все  являемся  частью  Его,  и,  когда  мы
пытаемся уничтожить Его, мы уничтожаем себя.
     К удивлению Миган, Хайме улыбнулся.
     - Мы с тобой во многом похожи, сестра.
     - Похожи?
     - Мы можем верить каждый в свое, но мы  верим  страстно.  Большинство
людей так и живет всю  жизнь,  ни  во  что  не  вкладывая  свою  душу.  Ты
посвятила свою жизнь Богу, я свою - делу, в которое верю. И мы  вкладываем
в это душу.
     "Так ли это на самом деле? - подумала Миган. - И если я всей душой  с
Богом, то почему мне тогда так хорошо с  этим  человеком?  Ведь  я  должна
думать лишь о том, как бы поскорее вернуться в монастырь".  В  Хайме  Миро
была какая-то притягательная сила. "Может быть, он такой же, как Манолете?
Отчаянно рискует своей жизнью из-за того, что ему нечего терять?"
     - Что вас ждет, если вас схватят солдаты? - спросила Миган.
     - Меня казнят.
     Это  было  сказано  так  буднично,  и  на  какое-то  мгновение  Миган
показалось, что она его не поняла.
     - И вам не страшно?
     - Страшно, конечно. Мы все боимся. Никому из нас не хочется  умирать,
сестра. Мы и так скоро встретимся с вашим Богом, но торопиться не хотелось
бы.
     - Вы действительно совершили такие страшные преступления.
     - С какой стороны на это посмотреть. Все зависит от того, кто стоит у
власти, и тогда  меня  можно  назвать  либо  патриотом,  либо  мятежником.
Нынешнее правительство считает  нас  террористами.  Мы  же  называем  себя
борцами за свободу. Жан-Жак Руссо говорил, что свободен тот, кто волен сам
выбирать себе цепи. Я хочу такой свободы.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Но тебе не стоит забивать всем этим голову. Как только ты вернешься
в монастырь, тебя  перестанет  волновать  все  то,  что  творится  за  его
стенами.
     "Неужели он прав?" Эта встреча с внешним  миром  перевернула  всю  ее
жизнь. Неужели она отреклась от свободы? Она так много хотела узнать,  так
многому научиться. Она чувствовала себя как художник, который стоит  перед
чистым холстом, собираясь делать  наброски  новой  картины,  новой  жизни.
"Если я вернусь в монастырь, - думала она, - я снова буду отгорожена в  от
жизни". И тут же испугалась своих собственных мыслей, в которых  мелькнуло
слово "если". "Когда я вернусь, - поспешно поправилась она. - Конечно  же,
я вернусь. Мне больше некуда идти".


     В ту ночь они расположились на ночлег в лесу.
     - Мы километрах в пятидесяти  от  Логроньо,  -  сказал  Хайме.  -  Мы
встретимся с остальными не раньше, чем через два дня. До этого времени нам
лучше не стоять на месте.  Завтра  мы  направимся  в  сторону  Витории,  а
послезавтра пойдем в Логроньо. И уже через  несколько  часов  ты,  сестра,
будешь в монастыре в Мендавии.
     "Навсегда".
     - А что будет с вами? - спросила Миган.
     - Ты беспокоишься о моей душе, сестра, или о моем теле?
     Миган почувствовала, что краснеет.
     - Со мной ничего не случится. Я перейду границу  и  поживу  некоторое
время во Франции.
     - Я буду молиться за вас, - сказала ему Миган. -  Благодарю  тебя,  -
серьезно проговорил он. - Я буду думать о том, что ты молишься за меня,  и
мне будет спокойнее. А теперь тебе нужно поспать.
     Повернувшись, Миган увидела, что  на  нее  с  противоположного  конца
опушки пристально смотрит Ампаро. В ее взгляде была неприкрытая ненависть.
     "Я никому не отдам его. Никому".





     Ранним утром они добрались  до  Нанклареса  -  маленького  городка  к
западу от Витории. Они  остановились  возле  заправочной  станции,  где  в
гараже механик возился с машиной. Хайме въехал в гараж.
     - Buenos dias, - поздоровался механик. - Что у вас с машиной?
     - Если бы я знал, - ответил Хайме, - я бы сам починил ее и продал. От
этой машины проку, как от осла. Она пыхтит, как старуха, и никакого толку.
     - Прямо как моя жена, - усмехнулся механик. -  Я  думаю,  что  у  вас
что-то с карбюратором, сеньор.
     Хайме пожал плечами.
     - Я ничего не понимаю в машинах. Я знаю  только  то,  что  у  меня  в
Мадриде завтра важная встреча. Вы не могли бы починить ее сегодня днем?
     - У меня еще две машины до вашей, сеньор, но...  -  он  намеренно  не
стал договаривать.
     - Я с удовольствием заплачу вам вдвойне.
     Лицо механика просияло.
     - В два часа вас устроит?
     - Замечательно. Мы  что-нибудь  перекусим  и  к  двум  вернемся.  Нам
повезло,  -  воскликнул  Хайме,  повернувшись  к  остальным,   которые   с
удивлением слушали всю эту беседу. - Он починит нам машину. Пойдем поедим.
     Они вылезли из машины и последовали за Хайме.
     - Значит, в два, - крикнул им вслед механик.
     - В два.
     Когда они отошли подальше, Феликс спросил:
     - Зачем это тебе? Ведь машина в порядке.
     "Если не считать, что ее ищет полиция, - думала Миган. - Но они  ищут
на дорогах, а не в гараже. Он правильно сделал, что отделался от нее".
     - А к двум часам мы уже будем далеко отсюда, да? - спросила Миган.
     Взглянув на нее, Хайме улыбнулся.
     - Мне нужно позвонить. Подождите здесь.
     Ампаро взяла Хайме за руку.
     - Я пойду с тобой.
     Миган и Феликс посмотрели им вслед.
     - Похоже, вы подружились с Хайме, - сказал Феликс.
     - Да.
     Она вдруг почувствовала смущение.
     - С ним трудно сойтись, но он очень благородный и храбрый человек.  И
он очень преданный. Таких, как он, больше нет. Я не рассказывал тебе,  как
он спас мне жизнь, сестра?
     - Нет. Мне было бы интересно послушать.
     - Несколько месяцев назад правительство казнило  шестерых  борцов  за
свободу. В отместку Хайме решил взорвать плотину около Пуенте ла Рейна,  к
югу от Памплоны. Там в городе располагался штаб армии. Мы пошли ночью,  но
кто-то донес ГОЕ, и люди Акоки схватили троих из нас. Мы были  приговорены
к смерти. Чтобы напасть на тюрьму, понадобилась бы целая армия,  но  Хайме
нашел выход. Он выпустил быков в Памплоне и в общей неразберихе  освободил
из тюрьмы двоих из нас. Третьего люди Акоки забили насмерть.  Да,  сестра,
Хайме Миро - редкий человек.
     Когда Хайме и Ампаро вернулись, Феликс спросил:
     - Все в порядке?
     - Да. Друзья нас подвезут. Мы поедем в Виторию.
     Полчаса спустя появился крытый брезентом грузовик.
     - К вашим услугам, - весело сказал шофер. - Залезайте.
     - Спасибо, amigo.
     - Рад вам помочь, сеньор.  Хорошо,  что  вы  позвонили.  Эти  чертовы
солдаты расползлись повсюду как блохи. Вам с  друзьями  будет  небезопасно
разгуливать у всех на виду.
     Они  залезли  в  кузов  грузовика,  и  большой   фургон   поехал   на
северо-восток.
     - Где вы остановитесь? - спросил шофер.
     - У друзей, - ответил Хайме.
     И Миган подумала: "Он не доверяет никому. Даже тем, кто ему помогает.
А как же иначе? Ведь его жизнь в опасности". Она продолжала  размышлять  о
том, как это, должно быть, ужасно  -  постоянно  находиться  в  тени  этой
опасности, скрываясь от полиции и солдат. И все потому, что  он  настолько
верил в свои идеалы, что готов был за это умереть.  Как  это  он  говорил?
"Патриот ты или мятежник - зависит от того, кто стоит у власти".


     Поездка была приятной. Под тонким брезентом они были в  безопасности,
и Миган поняла, какой страх она испытывала, когда  они  шли  по  открытому
полю, сознавая, что за ними охотятся. "А Хайме  постоянно  живет  в  таком
напряжении. Какой же он стойкий".
     Они с Хайме разговаривали, и им было легко,  словно  они  знали  друг
друга всю жизнь. Ампаро Хирон слушала их  беседу  с  безучастным  видом  и
молчала.
     - В детстве я хотел стать астрономом, - рассказывал Хайме.
     Миган заинтересовалась.
     - Почему же тогда вы?..
     - На моих глазах застрелили моего отца, мать и сестер,  убивали  моих
друзей. И я больше не мог смотреть на то, что творится на  этой  проклятой
земле. Звезды казались мне убежищем. Но они были в миллионах световых  лет
от меня, и я мечтал о том, что когда-нибудь полечу к ним и навсегда покину
эту ужасную планету.
     Она молча смотрела на него.
     - Но бежать некуда, так ведь? В конечном  итоге  каждый  должен  быть
готов выполнить свое предназначение. Вот я и спустился на землю. Раньше  я
считал, что один человек не в силах изменить что-либо. Теперь я знаю,  что
это не так. Это доказали и Иисус, и  Мохаммед,  и  Ганди,  и  Эйнштейн,  и
Черчилль. - Он криво усмехнулся. - Не подумай,  сестра,  что  я  сравниваю
себя с кем-нибудь из них. Но на своем скромном  месте  я  делаю  все,  что
могу. И думаю, что каждый должен делать то, что может.
     Миган спрашивала себя, был ли в его  словах  какой-то  особый  смысл,
имевший отношение к ней.
     - Когда я перестал мечтать о звездах, я пошел учиться на инженера.  Я
учился строить здания, а теперь я их взрываю. И  вся  ирония  в  том,  что
некоторые из уничтоженных мной домов я сам когда-то и строил.
     Были сумерки, когда они добрались до Витории.
     - Куда вас отвезти? - спросил шофер.
     - Можешь высадить нас здесь на углу.
     - Хорошо, - кивнул шофер. - Удачи вам в борьбе.
     Хайме помог Миган вылезти из фургона.  Ампаро  наблюдала  за  ними  с
горящими злобой глазами. Она не позволяла  своему  мужчине  прикасаться  к
другой женщине. "Она шлюха, - думала Ампаро. - И Хайме польстился  на  эту
монахиню, на эту суку. Ну ничего, это скоро кончится. Скоро он поймет, что
от нее мало толку. Ему нужна настоящая женщина".
     Они  шли  переулками,  настороженно  поглядывая  по  сторонам.  Через
двадцать минут они были на узкой улочке возле одноэтажного каменного дома,
окруженного высоким забором.
     - Пришли, - сказал Хайме. - Мы здесь переночуем и уйдем завтра, когда
стемнеет.
     Пройдя  через  калитку,  они  подошли  к  двери.  Хайме  понадобилось
несколько секунд, чтобы открыть замок, и они все вошли в дом.
     - Чей это дом? - спросила Миган.
     - Ты задаешь слишком  много  вопросов,  -  сказала  Ампаро.  -  Скажи
спасибо, что ты еще жива.
     Хайме бросил взгляд на Ампаро.
     - Она имеет право задавать вопросы. - Он повернулся к  Миган.  -  Это
дом друга.  Теперь  ты  в  Стране  Басков.  Здесь  много  друзей,  которые
позаботятся и укроют нас. Послезавтра ты будешь в монастыре.
     И Миган почувствовала какую-то грусть, почти сожаление. "Что  это  со
мной? - удивлялась она. - Конечно  же,  я  хочу  вернуться.  Прости  меня,
Господи. Я просила, чтобы Ты помог мне вернуться домой под Твою защиту,  и
Ты услышал меня".
     - Я проголодался, - сказал Феликс. - Пойдем посмотрим, что на кухне.
     Там был полный запас продовольствия.
     - Он оставил нам много  еды,  -  воскликнул  Хайме.  -  Я  приготовлю
замечательный ужин. Мне кажется, мы его заслужили, - улыбнулся он Миган.
     - Я не знала, что мужчины умеют готовить, - сказала она.
     Феликс засмеялся.
     - Баскские мужчины отличные кулинары. Тебя ждет хорошее угощение. Вот
посмотришь.
     Подавая Хайме необходимые продукты,  они  смотрели,  как  он  готовил
piperade, смешав и слегка обжарив зеленый перец, репчатый  лук,  помидоры,
яйца и ветчину.
     - Как вкусно пахнет! - воскликнула Миган, когда он начал жарить.
     - Это только закуска. Я хочу приготовить для тебя знаменитое баскское
блюдо - pollo al chilindron.
     "Он сказал не "для нас", - отметила Ампаро. - Он сказал  "для  тебя".
Для этой твари".
     Хайме порезал курицу на мелкие куски, посыпал их  солью  и  перцем  и
подрумянил в кипящем масле, а на отдельной сковороде приготовил смесь лука
с чесноком и помидорами.
     - Пусть покипит полчасика на медленном огне.
     Феликс нашел бутылку вина и достал бокалы.
     - Красное вино "Ла Риоха". Вам понравится.
     Он предложил бокал Миган.
     - Спасибо, - поблагодарила она.
     Последний раз Миган  пробовала  вино  во  время  причастия.  Медленно
поднеся бокал к губам, она сделала маленький глоток. Вино  было  чудесным.
Она сделала еще глоток и почувствовала, как по ее телу разливается  тепло.
Это  было  замечательно.  "Нужно  наслаждаться  всем   этим,   пока   есть
возможность, - думала Миган. - Скоро ничего этого не будет".
     Во время ужина Хайме казался поглощенным своими мыслями.
     - Чем ты обеспокоен, amigo? - поинтересовался Феликс.
     Хайме ответил не сразу.
     - Среди нас есть предатель.
     Наступило напряженное молчание.
     - Почему... почему ты так думаешь? - спросил Феликс.
     - Потому что Акоке  все  время  удается  подобраться  к  нам  слишком
близко.
     Феликс пожал плечами.
     - Он - лиса, а мы - зайцы.
     - Тут что-то еще.
     - Что ты имеешь в виду? - спросила Ампаро.
     - Когда мы собирались взорвать  плотину  у  Пуенте  ла  Рейна,  Акоку
известили заранее. - Он посмотрел на Феликса. - Он устроил ловушку, и  ему
удалось схватить тебя, Рикардо и Самору. Если бы я не задержался, меня  бы
тоже схватили вместе с вами. И вспомни, что произошло в гостинице.
     - Ты же слышал, как коридорный звонил в полицию, - возразила Ампаро.
     - Правильно, - согласился Хайме. - Потому  что  у  меня  было  дурное
предчувствие.
     - Ну и, как ты думаешь, кто это? - хмуро спросила Ампаро.
     Хайме покачал головой.
     - Я еще точно не знаю, но это кто-то, кому известны все наши планы.
     -  Тогда  давай  изменим  наши  планы,  -  предложила  Ампаро.  -  Мы
встретимся в Логроньо с остальными, но в Мендавию не пойдем.
     Хайме взглянул на Миган.
     - Мы не можем так сделать. Мы  должны  помочь  сестрам  добраться  до
монастыря.
     "Он и так для меня много сделал, - думала Миган, глядя на него.  -  Я
не должна подвергать его еще большей опасности".
     - Хайме. Я вполне...
     Он уже знал, что она собиралась сказать.
     - Не беспокойся, Миган. Мы все благополучно туда доберемся.
     "Он изменился, - думала Ампаро. - Сначала он вообще не хотел  с  ними
связываться. А теперь он готов рисковать из-за нее своей жизнью. И он  уже
зовет ее "Миган", а не "сестрой".
     Хайме продолжал:
     - О наших планах знают, по меньшей мере, человек пятнадцать.
     - Нам нужно выяснить, кто из них, - горячилась Ампаро.
     - Как мы это сделаем? - спросил Феликс.
     Он нервно теребил край скатерти.
     - Я попросил Пако в Мадриде кое-что проверить, - сказал  Хайме.  -  Я
договорился с ним, чтобы он мне сюда позвонил.
     Взглянув на Феликса, он отвел глаза.
     Он не сказал, что точные  маршруты  трех  групп  были  известны  лишь
шестерым.  Да,  Феликс  Карпио  был  посажен  Акокой  в  тюрьму.   И   это
действительно служило Феликсу превосходным алиби. Но в  подходящий  момент
ему могли устроить побег. "Просто я освободил его раньше, - думал Хайме. -
Пако его проверяет. Надеюсь, он скоро позвонит".
     Поднявшись, Ампаро повернулась к Миган.
     - Помоги мне убрать посуду.
     Женщины начали убирать со стола, мужчины перешли в гостиную.
     - Эта монахиня хорошо держится, - сказал Феликс.
     - Да.
     - Тебе ведь она нравится?
     Хайме избегал смотреть на Феликса.
     - Да. Она мне нравится. "А ты бы предал ее, как и всех остальных".
     - А как у тебя с Ампаро?
     - Мы с ней одним миром мазаны. Она так же предана делу, как и я.  Вся
ее семья погибла от рук фалангистов Франко. - Хайме встал и  потянулся.  -
Пора ложиться спать.
     - Боюсь, что я сегодня не смогу уснуть.  Ты  уверен,  что  среди  нас
шпион?
     - Уверен, - сказал Хайме, посмотрев на него.


     Когда утром Хайме спустился к завтраку, Миган его не узнала. Его лицо
потемнело, он был в парике,  с  усами  и  одет  в  какие-то  лохмотья.  Он
выглядел лет на десять старше.
     - Доброе утро, - сказал он.
     Она вздрогнула, когда услышала его голос, такой изменившийся,  словно
принадлежал незнакомцу.
     - Где вы взяли?..
     - Время от времени я бываю в этом доме. И у меня здесь  много  вещей,
которые мне могут понадобиться.
     Он сказал это обыденным тоном, но Миган вдруг поняла, какой жизнью он
жил. Сколько же ему нужно домов и масок, чтобы остаться в живых? Она  даже
не знает,  сколько  раз  он  был  на  волосок  от  смерти.  Она  вспомнила
безжалостную  жестокость  тех  людей,  которые  напали  на  монастырь,   и
подумала: "Если они схватят Хайме, они не пощадят его. Знать бы,  как  его
защитить".
     Голова Миган была полна мыслей, на которые она не имела права.
     Ампаро приготовила завтрак: bacalao - соленая треска,  козье  молоко,
сыр и густой горячий шоколад с churros.
     За завтраком Феликс спросил:
     - Сколько мы еще здесь пробудем?
     - Мы пойдем, когда стемнеет, - небрежно ответил Хайме.
     Но он не собирался  дать  Феликсу  возможность  воспользоваться  этой
информацией.
     - У меня есть кое-какие дела, - сказал он Феликсу. - Мне  понадобится
твоя помощь.
     - Хорошо.
     Хайме отозвал Ампаро в сторону.
     - Когда позвонит Пако, скажи ему, что я скоро вернусь. Пусть  он  все
передаст тебе.
     Она кивнула:
     - Будь осторожен.
     - Не беспокойся. - Он повернулся к Миган. - Ты с нами последний день.
Завтра ты будешь в монастыре. Ты, наверное, с нетерпением ждешь этого.
     Она посмотрела на него долгим взглядом.
     - Да.
     "Только не с нетерпением, а с тревогой, - думала Миган. -  Как  бы  я
хотела избавиться от этой тревоги. Я буду далека от  всего  этого,  но  до
конца жизни меня не оставят мысли о Хайме, Феликсе и остальных".
     Миган стояла и смотрела вслед Хайме и Феликсу. Она чувствовала, что в
их отношениях появилась какая-то натянутость, и не понимала почему.
     Ампаро внимательно смотрела на нее, и  Миган  вспомнились  ее  слова:
"Такой мужчина, как Хайме, тебе не по зубам".
     - Убери постели, - резко сказала Ампаро. - А я займусь обедом.
     - Хорошо.
     Миган направилась к спальням. Проводив ее  глазами,  Ампаро  ушла  на
кухню.
     Целый час Миган старалась сосредоточиться на том, что она делала. Она
убирала, вытирала пыль, подметала,  стараясь  не  думать  о  том,  что  ее
тревожило.
     "Я должна выбросить его из головы", - думала она.
     Это было невозможно. Он, словно природная сила,  все  подчинял  своей
воле.
     Она все терла до блеска.
     Когда Хайме и Феликс вернулись, Ампаро встретила их у  двери.  Феликс
выглядел бледным.
     - Я себя не очень хорошо чувствую. Пожалуй, немного полежу.
     Они подождали, пока он скрылся в спальне.
     - Звонил Пако, - взволнованно сказала Ампаро.
     - Что он сказал?
     - У него что-то есть для тебя, но он не хотел  говорить  об  этом  по
телефону. Он послал кого-то на встречу  с  тобой.  Этот  человек  будет  в
полдень на городской площади.
     Хайме задумчиво сдвинул брови.
     - Он не сказал, кто это?
     - Нет. Сказал только, что это срочно.
     - Проклятье. Я... Впрочем, ладно. Хорошо. Я  пойду  на  эту  встречу.
Хочу, чтобы ты присмотрела за Феликсом.
     Она озадаченно взглянула на него.
     - Я не по...
     - Я не хочу, чтобы он куда-то звонил.
     В ее глазах мелькнула догадка.
     - Ту думаешь, что Феликс?..
     - Пожалуйста, сделай то, о чем я тебя прошу. - Он взглянул на часы. -
Уже почти полдень. Я ухожу. Вернусь через час. Будь осторожна, querida.
     - Не волнуйся.
     Миган слышала их разговор.
     "Я не хочу, чтобы он куда-то звонил".
     "Ты думаешь, что Феликс?.."
     "Пожалуйста, сделай то, о чем я тебя прошу".
     "Значит, Феликс и есть предатель", - думала Миган. Она видела, как он
удалился в спальню и закрыл за собой дверь. Она слышала, как ушел Хайме.
     Миган вошла в гостиную.
     - Ты закончила? - повернулась к ней Ампаро.
     - Не совсем. Я...
     Она хотела спросить, куда ушел Хайме, что  они  собираются  делать  с
Феликсом и что будет дальше,  но  ей  не  хотелось  разговаривать  с  этой
женщиной. "Я подожду, пока вернется Хайме".
     - Так заканчивай, - сказала Ампаро.
     Повернувшись, Миган пошла назад в спальню. Она думала о  Феликсе.  Он
казался таким приветливым и заботливым. Он о многом  расспрашивал  ее,  но
теперь это кажущееся дружелюбие приобретало  другой  смысл.  Этот  бородач
старался выведать все, что он мог бы передать полковнику Акоке.  Жизнь  их
была в опасности.
     "Ампаро может  понадобиться  помощь",  -  подумала  Миган.  Она  было
направилась в гостиную, но остановилась, услышав голос:
     - Хайме только что ушел. Он будет один  на  скамейке  на  центральной
площади. Он в парике и с усами. Ваши люди без труда возьмут его.
     Миган остолбенела.
     - Он пошел пешком и доберется туда минут за пятнадцать.
     Миган слушала, и ее все сильнее охватывал ужас.
     - Не забудьте про наш уговор, полковник, - говорила Ампаро в  трубку.
- Вы обещали не убивать его.
     Миган  попятилась  в  коридор.  У  нее  в  голове  творилось   что-то
невообразимое. Значит, предателем была  Ампаро.  И  она  послала  Хайме  в
ловушку.
     Стараясь не шуметь, чтобы Ампаро ее не услышала, Миган повернулась  и
выбежала через заднюю дверь. Она не представляла, как сможет помочь Хайме.
Она знала  только  одно:  нужно  что-то  делать.  Выйдя  за  калитку,  она
устремилась по улице к центру города, стараясь идти как можно быстрее и не
привлекать при этом внимания.
     "Господи, прошу Тебя. Сделай так, чтобы я не  опоздала",  -  молилась
Миган.


     К городской площади можно было пройти по  маленьким  улочкам  в  тени
высоких деревьев, и это было бы приятной прогулкой, но Хайме ничего  этого
не замечал. Он думал о Феликсе. Он  относился  к  нему,  как  к  брату,  и
полностью доверял ему. Почему он стал предателем, зачем  ему  понадобилось
ставить под угрозу жизнь своих товарищей? Может, на это даст ответ человек
Пако? "Почему же Пако не мог сказать об этом по  телефону?"  -  недоумевал
Хайме.
     Он подходил к городской площади. В центре ее был фонтан, вокруг  него
в тени раскидистых деревьев  стояли  скамейки.  Дети  играли  в  пятнашки.
Парочка  стариков  увлеченно  играла  в  шары.  На  скамейках  сидели  еще
несколько человек. Одни грелись на солнышке, другие  читали,  дремали  или
кормили голубей. Перейдя улицу, Хайме, не спеша, прошел по дорожке  и  сел
на одну из скамеек.
     Он взглянул на часы как раз в тот момент, когда  на  городской  башне
пробило полдень. "Сейчас должен прийти человека Пако".
     Краем глаза Хайме заметил, как  на  противоположной  стороне  площади
остановилась полицейская машина. Он посмотрел в другую сторону.  Подъехала
еще одна машина. Вышедшие из нее полицейские направились к скверу.  Сердце
отчаянно забилось. Это была ловушка. Но кто ее устроил?  Пако,  передавший
информацию, или сообщившая ему об этом Ампаро? Это она  отправила  его  на
площадь. Но почему? Зачем?
     Однако сейчас уже не было времени думать об это. Надо было бежать. Но
Хайме понимал, что, как только он попытается бежать, его застрелят.  Можно
было попробовать обмануть, но они знали, что он там.
     "Придумай же что-нибудь. Скорее!"


     Миган  спешила  к  скверу,  от  площади  ее  отделял  один   квартал.
Оказавшись  на  площади,  она  сразу  же  оценила  ситуацию.  Она  увидела
сидевшего на скамейке  Хайме  и  полицейских,  окружавших  сквер  с  обеих
сторон.
     Миган лихорадочно соображала. Хайме было некуда бежать. Она шла  мимо
бакалеи.  Впереди,  загораживая  ей  путь,   шла   женщина   с   коляской.
Остановившись, женщина поставила коляску к стене  и  зашла  в  магазин  за
продуктами. Не раздумывая ни секунды, Миган схватилась за коляску и быстро
пошла с ней через дорогу в сквер.
     Полицейские уже ходили вдоль скамеек, расспрашивая  сидевших  на  них
людей. Отстранив локтем полицейского, Миган прошла  мимо  него  и,  толкая
перед собой коляску, подошла к Хайме.
     - Madre de dios, - вскричала она. - Вот ты где, Мануэль! А я  повсюду
ищу тебя. С меня хватит! Ты обещал покрасить  сегодня  утром  дом,  а  сам
рассиживаешь здесь в сквере, как миллионер. Мать  была  права.  Ты  просто
никчемный бездельник. Черт меня дернул выйти за тебя замуж!
     Хайме понадобилось одно мгновение, чтобы сообразить. Он поднялся.
     - Твоя мать - большой специалист по бездельникам. То-то она  и  вышла
замуж за такого. Если она...
     - Как ты смеешь так говорить?! Если бы не моя мать, наш ребенок  умер
бы с голоду. Ведь ты же не приносишь в дом ни куска хлеба...
     Полицейские остановились, прислушиваясь к их спору.
     - Если бы у меня была такая жена, - пробормотал один из них, -  я  бы
отправил ее назад к матери.
     -  Мне  осточертели  твои  скандалы,  -  прорычал  Хайме.  -  Я   уже
предупреждал тебя. Вот вернемся домой, я тебе покажу.
     - И правильно сделает, - сказал полицейский.
     Продолжая шумно ссориться, Хайме и Миган выходили из  сквера,  толкая
перед  собой  коляску  с  ребенком.  Полицейские  вновь  переключили  свое
внимание на сидевших на скамейках людей.
     - Ваши документы, пожалуйста.
     - В чем дело, капитан?
     - Ничего особенного. Просто покажите мне ваши документы.
     По  всему  скверу  мужчины  вытаскивали  из   бумажников   документы,
подтверждающие их  личность.  И  вдруг  раздался  плач  ребенка.  Один  из
полицейских поднял глаза. Коляска с ребенком одиноко  стояла  на  углу,  а
скандалившая пара исчезла.


     Тридцать минут  спустя  Миган  вошла  в  дверь  дома.  Ампаро  нервно
расхаживала по комнате.
     - Где ты была? - резко спросила Ампаро. - Ты не должна  была  уходить
из дому, не спросив у меня.
     - Мне нужно было выйти, чтобы кое-что сделать.
     - Что же? - подозрительно спросила  Ампаро.  -  Ты  здесь  никого  не
знаешь. Если ты...
     Тут вошел Хайме, и кровь отхлынула от ее лица. Но  она  быстро  взяла
себя в руки.
     - Что... что случилось? - спросила она. - Разве ты не был в сквере?
     - Но почему, Ампаро?.. - тихо произнес Хайме.
     Она взглянула ему в глаза и поняла, что все кончено.
     - Как ты могла? Почему ты так изменилась?
     Она покачала головой.
     - Я не изменилась. Изменился ты. Я потеряла всех, кого любила, в этой
твоей бессмысленной войне. Я устала от всего этого  кровопролития.  Хочешь
узнать о себе правду, Хайме?  Ты  ничем  не  лучше  правительства,  против
которого ты борешься. Ты хуже, потому что они хотят мира, а ты -  нет.  Ты
думаешь, что помогаешь нашей стране? Ты разрушаешь ее. Ты  грабишь  банки,
взрываешь машины, убиваешь невинных людей и считаешь себя героем. Я любила
тебя и когда-то верила  в  тебя,  но...  -  Ее  голос  сорвался.  -  Этому
кровопролитию должен прийти конец.
     Хайме подошел к ней и посмотрел на нее ледяным взглядом.
     - Мне бы следовало убить тебя.
     - Нет, - задыхаясь от волнения, воскликнула Миган. -  Пожалуйста,  не
надо.
     Вошедший в комнату Феликс все слышал.
     - Боже мой! Значит, это она. Что нам делать с этой тварью?
     - Нам придется взять ее с собой и не спускать с нее глаз,  -  ответил
Хайме и, взяв Ампаро за плечи, тихо сказал:  -  Если  ты  попытаешься  еще
что-нибудь выкинуть, ты умрешь, я обещаю это.
     Оттолкнув ее, он повернулся к Миган и Феликсу.
     - Уходим отсюда, пока не пожаловали ее друзья.





     - Миро был в ваших руках и вы позволили ему уйти?
     - Полковник... при всем уважении... мои люди...
     - Ваши люди - кретины. И  вы  еще  называете  себя  полицейскими?  Вы
позорите форму.
     Шеф полиции стоял съежившись  под  испепеляющим  взглядом  полковника
Акоки. Ему ничего не оставалось  делать,  потому  что  у  полковника  было
достаточно влияния, чтобы снести ему голову. И Акока еще не закончил.
     - Вы понесете за это личную  ответственность.  Я  позабочусь  о  том,
чтобы вас освободили от занимаемой должности.
     - Полковник...
     - Убирайтесь. Меня тошнит от одного вашего вида.
     Полковник Акока кипел от негодования. Он не успевал  сам  приехать  в
Виторию и схватить Хайме Миро. Ему пришлось поручить это местной  полиции.
А они все провалили. Теперь одному Богу известно, куда девался Миро.
     Полковник Акока подошел к столу с разложенной  на  нем  картой.  "Они
наверняка останутся в  Стране  Басков.  Значит,  это  могут  быть  Бургос,
Логроньо, Бильбао  или  Сан-Себастьян.  Нужно  сосредоточить  внимание  на
северо-востоке. Где-нибудь они должны объявиться".
     Он вспомнил свой утренний разговор с премьер-министром.
     - У вас не остается времени, полковник. Вы читали сегодняшние газеты?
Мировая пресса выставляет нас шутами. Миро и эти монахини превратили нас в
посмешище.
     - Господин премьер-министр, смею вас заверить...
     -  Король  Хуан  Карлос   поручил   мне   создать   по   этому   делу
государственную следственную комиссию. Я не могу больше тянуть с этим.
     - Продлите расследование еще на несколько дней. К этому времени  Миро
и монахини будут в моих руках.
     Последовала пауза.
     - Даю вам сорок восемь часов.
     Полковник Акока боялся разочаровать не  премьер-министра  и  даже  не
короля. Он думал об ОПУС МУНДО. Когда его вызвали  в  роскошно  отделанный
кабинет одного из ведущих промышленников, ему было недвусмысленно сказано:
"Хайме Миро создает вредную для нашей организации  обстановку.  Остановите
его. Вас ждет щедрое вознаграждение".
     Полковник Акока понимал,  что  оставалось  недосказанным:  "В  случае
провала вы будете наказаны". Теперь его карьера была под  угрозой.  И  все
потому, что какие-то бестолковые полицейские упустили Миро прямо  из  рук.
Хайме Миро мог бы спрятаться где угодно. Но  монахини...  Полковник  Акока
почувствовал внезапное волнение. Монахини! Они помогут ему. Хайме Миро мог
прятаться где угодно, но сестры могут найти пристанище только  в  каком-то
монастыре. И это наверняка должен быть монастырь того же ордена.
     Полковник Акока стал вновь изучать карту. Так оно и есть -  Мендавия.
Цистерцианский монастырь был в Мендавии. "Туда-то они  и  направляются,  -
торжествующе думал Акока. - Ну что же, и я тоже. Только я буду там  раньше
и подожду их".


     Для Рикардо и Грасиелы путешествие подходило к концу.
     Последние несколько дней были самыми счастливыми в жизни Рикардо.  За
ним охотились солдаты и полиция, его арест означал верную смерть,  но  все
это, казалось, не имело значения. Словно они  с  Грасиелой  выкроили  себе
кусочек времени, райский островок,  где  они  были  вне  досягаемости.  Их
рискованный поход превратился в  чудесное  путешествие,  которым  они  оба
наслаждались.
     Они все говорили и говорили, стремясь как можно больше  рассказать  и
узнать друг о друге. Слова, словно невидимые нити,  еще  теснее  связывали
их. Они говорили о прошлом, настоящем и будущем. Особенно о будущем.
     - Мы обвенчаемся в церкви,  -  сказал  Рикардо.  -  Ты  будешь  самой
красивой в мире невестой...
     И Грасиела, представляя, как это будет, трепетала от волнения.
     - Мы будем жить в самом красивом доме...
     И она думала: "У меня никогда не  было  собственного  дома  или  даже
своей комнаты". Она жила в маленькой квартирке со своей матерью и  всякими
"дядями", а потом среди сестер-монахинь в монастырской келье.
     - У нас будут прекрасные сыновья и очаровательные дочери...
     "И я дам им все то, чего никогда не имела сама.  Они  будут  окружены
любовью".
     И сердце Грасиелы переполнялось радостью.
     Но  ее  беспокоило  то,  что  Рикардо  был  фанатиком  своего   дела.
Согласится ли он жить во Франции, устранившись от  борьбы?  Она  понимала,
что это ей нужно с ним обсудить.
     - Рикардо,  как  ты  думаешь,  сколько  еще  будет  продолжаться  это
восстание?
     "Оно и так слишком затянулось", - думал  Рикардо.  Правительство  уже
предпринимало попытки примирения, однако ЕТА не только отвергла их,  но  и
ответила на них еще  более  жестокими  террористическими  актами.  Рикардо
пытался поговорить об этом с Хайме.
     - Они стремятся найти компромисс, Хайме. Почему бы нам  не  пойти  им
навстречу?
     - Их предложение - хитроумная ловушка. Они хотят расправиться с нами.
Они вынуждают нас продолжать борьбу.
     И из любви к Хайме Рикардо верил в него и продолжал его поддерживать.
Но сомнения не оставляли его. Чем больше проливалось  крови,  тем  сильнее
становились его колебания. Вот теперь и Грасиела спрашивала его: "Сколько,
ты думаешь, будет продолжаться это восстание?"
     - Не знаю, - ответил ей Рикардо. - Мне бы очень хотелось,  чтобы  оно
уже закончилось. Но вот что я тебе скажу, милая. Никто  не  разлучит  нас,
даже война. Нет таких слов, которые могли бы выразить, как сильно я  люблю
тебя.
     И они продолжали мечтать.


     Они шли всю ночь,  пробираясь  по  плодородным  зеленым  окрестностям
Эль-Бурго и  Сории.  На  рассвете  с  вершины  горы  они  вдалеке  увидели
Логроньо. Слева от дороги кучкой стояли сосны, а за ними тянулся лес линий
электропередачи. Грасиела и Рикардо  спустились  по  извилистой  дороге  к
окраине шумного города.
     - Где мы должны встретиться с остальными? - спросила Грасиела.
     Рикардо показал на афишу, висевшую на стене дома, мимо  которого  они
проходили. На ней было написано:

                               Японский цирк
                        Захватывающее представление
                      самого знаменитого в мире цирка!
                  Только что из Японии и только одну неделю!
                        Гастроли начинаются 24 июля
                           AVENIDA CLUB DEPORTIVO

     - Вот здесь, - ответил ей Рикардо. - Мы встретимся с ними на  дневном
представлении.


     В другой части города Миган, Хайме, Ампаро и Феликс тоже смотрели  на
такую  же  афишу.  В  группе  чувствовалось   невероятное   напряжение   и
натянутость. С Ампаро не  спускали  глаз.  После  происшествия  в  Витории
мужчины относились к Ампаро как к отщепенке, избегали разговаривать с ней,
обращаясь к ней только по необходимости.
     Хайме взглянул на часы.
     - Цирк открывается. Пойдемте.


     В главном  полицейском  управлении  Логроньо  полковник  Рамон  Акока
заканчивал обсуждение плана действий.
     - Расставили людей вокруг монастыря?
     - Да, полковник. Все на месте.
     - Отлично.
     Акока был в приподнятом настроении. Устроенная им  ловушка  сработает
наверняка, и на этот раз он обойдется без тупых полицейских, которые могли
бы сорвать его план. Он лично руководил операцией.  ОПУС  МУНДО  будет  им
довольна. Он вновь уточнял детали со своими офицерами.
     - Монахини идут с Миро и его людьми. Нам важно  схватить  их  прежде,
чем они войдут в монастырь. Мы рассредоточимся  в  лесу  вокруг  него.  До
моего сигнала не предпринимать никаких шагов.
     -  Каковы  наши  действия  в   случае,   если   Хайме   Миро   окажет
сопротивление?
     - Я очень надеюсь, что он попытается оказать сопротивление,  -  мягко
ответил полковник.
     В комнату вошел дежурный.
     - Простите, полковник, там какой-то американец, который хочет с  вами
поговорить.
     - У меня сейчас нет времени.
     - Но... - Дежурный был в некоторой нерешительности. - Он сказал,  что
это по поводу одной из монахинь.
     - Да? Вы сказали, американец?
     - Так точно, полковник.
     - Пусть войдет.
     В следующую минуту Элан Такер уже входил в комнату.
     - Извините за беспокойство,  полковник.  Меня  зовут  Элан  Такер.  Я
надеюсь, вы сможете мне помочь.
     - Да? И как же, мистер Такер?
     -  Насколько  я  понимаю,  вы  ищете  монахиню   из   цистерцианского
монастыря, некую сестру Миган.
     Полковник откинулся на стуле, изучая американца.
     - А какое она имеет к вам отношение?
     - Я тоже ищу ее. Мне очень важно ее найти.
     "Интересно, - думал полковник Акока, - почему  этому  американцу  так
важно найти какую-то монахиню?"
     - Вы не знаете, где она?
     - Нет. В газетах...
     "Опять эти чертовы газеты".
     - Может, вы расскажете мне, зачем вы ее ищете?
     - Боюсь, что не смогу вам этого рассказать.
     - А я боюсь, что тогда не смогу вам помочь.
     - Полковник, не могли бы вы дать мне знать, если ее найдете?
     Акока изобразил некое подобие улыбки.
     - Вы узнаете.


     За поисками монахинь следила вся страна. Газеты писали, как одной  из
них едва удалось уйти от полиции в Витории вместе с Хайме Миро.
     "Значит, они идут на  север,  -  размышлял  Элан  Такер.  -  Для  них
наиболее верный путь покинуть страну,  вероятно,  через  Сан-Себастьян.  Я
должен разыскать ее". Он чувствовал, что попал в немилость к  Элен  Скотт.
"Я тут себе здорово подпортил, - думал он. - И могу поправить  дело,  если
привезу ей Миган".
     Он решил позвонить Элен Скотт.


     Японский цирк-шапито выступал в одном из отдаленных районов Логроньо.
За десять минут до начала представления шатер был заполнен до  отказа.  По
тесному проходу Миган, Хайме, Ампаро и Феликс пробрались к  своим  местам.
Два места возле Хайме оставались свободными.
     - Что-то случилось, - посмотрев на них, сказал  Хайме.  -  Рикардо  с
сестрой Грасиелой должны были быть здесь.
     Он повернулся к Ампаро.
     - Ты?
     - Нет. Клянусь. Я ничего не знаю.
     Свет погас, представление началось.  Раздался  рев  зрителей,  и  они
посмотрели на арену. По ней ездил велосипедист, и на всем ходу к  нему  на
плечо  прыгнул  акробат.  Затем  один  за  другим  к  нему  присоединилось
множество других участников номера. Они запрыгивали  на  велосипед  сзади,
спереди, с боков, и его уже не было видно. Зрители зааплодировали.
     Следующим номером был дрессированный медведь,  потом  -  канатоходец.
Зрители были в восторге, но Хайме и его спутники слишком нервничали, чтобы
смотреть представление. Время шло.
     - Подождем еще пятнадцать минут, - решил Хайме. - Если  они  сюда  не
придут...
     - Извините, эти места не заняты? - произнес чей-то голос.
     Хайме поднял глаза и, увидев Рикардо и Грасиелу, расплылся в улыбке.
     - Нет. Садитесь, пожалуйста.
     Затем он с облегчением прошептал:
     - Я чертовски рад вас видеть.
     Кивнув Миган, Ампаро и Феликсу, Рикардо огляделся.
     - А где остальные?
     - Ты что, не читал газет?
     - Нет. Какие газеты? Мы же были в горах.
     - Плохие новости, - сказал Хайме. - Рубио в тюремном госпитале.
     - Как? - Рикардо удивленно посмотрел на него.
     - Во время драки в баре его ранили ножом. Его забрала полиция.
     - Mierda! - Рикардо немного помолчал,  затем  со  вздохом  сказал:  -
Придется его как-то выручать, да?
     - Я уже думал об этом, - согласился Хайме.
     - Где сестра Лючия? - спросила Грасиела. - И сестра Тереза?
     В разговор вступила Миган:
     - Сестра Лючия арестована. Ее разыскивали за убийство. Сестра  Тереза
погибла.
     - О Господи! - Грасиела перекрестилась.
     На арене клоун ходил по канату, держа под мышками двух пуделей, в его
широких карманах сидело по сиамскому коту. Собаки  пытались  добраться  до
котов, канат раскачивался из стороны в сторону, и клоун делал вид, что  он
изо всех сил пытается сохранить равновесие. Публика  ревела  от  восторга.
Сквозь шум  толпы  было  трудно  что-либо  расслышать.  Миган  и  Грасиеле
хотелось многое рассказать  друг  другу.  Они  почти  одновременно  начали
объясняться между собой на монастырском языке жестов. Остальные  изумленно
наблюдали за ними.
     "Мы с Рикардо собираемся пожениться..."
     "Это замечательно..."
     "А что было с тобой?"
     Миган начала было отвечать, но поняла, что нет  таких  знаков,  чтобы
передать то, что она хочет сказать. Свой рассказ придется отложить.
     - Пошли, - сказал Хайме. - На улице ждет фургон, который довезет  нас
до Мендавии. Там мы высадим сестер и продолжим свой путь.
     Они двинулись по проходу. Хайме держал Ампаро за руку.
     Когда они были на стоянке, Рикардо сказал:
     - Хайме, мы с Грасиелой решили пожениться.
     Лицо Хайме осветилось улыбкой.
     - Вот здорово! Поздравляю. - Он повернулся к Грасиеле. - Лучшего мужа
тебе и не найти.
     Миган обняла Грасиелу.
     - Я очень рада за вас обоих.
     И при этом подумала: "Легко ли ей было решиться уйти из монастыря?  А
вообще-то, чья судьба меня больше волнует, моя собственная или Грасиелы?"


     Полковник Акока выслушивал взволнованное донесение своего адъютанта.
     - Меньше часа назад их видели в цирке.  Но  к  тому  времени  как  мы
смогли  подтянуть  туда  подкрепление,  они   скрылись.   Они   уехали   в
бело-голубом  фургоне.  Вы  были  правы,  полковник,  они  направляются  в
Мендавию.
     "Ну  вот,  наконец-то  и  все",  -   подумал   Акока.   Погоня   была
увлекательной, и он вынужден был признать, что Хайме  Миро  был  достойным
противником.   "Теперь   ОПУС   МУНДО   поручит   мне   что-нибудь   более
ответственное".
     В мощный цейсовский бинокль Акока наблюдал за тем,  как  бело-голубой
фургон появился  на  вершине  горы,  направляясь  к  расположенному  у  ее
подножия монастырю. Вооруженные до зубов солдаты спрятались  за  деревьями
по обеим  сторонам  дороги  и  вокруг  самого  монастыря,  исключив  любую
возможность побега.
     Когда фургон, подъехав к воротам монастыря, затормозил, Акока рявкнул
в свою рацию:
     - Вперед! Окружай!
     Операция была выполнена блестяще.
     Две  группы  солдат  с  автоматами  наперевес  заняли  свои  позиции,
блокировав дорогу и окружив фургон.  Акока  некоторое  время  наблюдал  за
происходившим, смакуя минуты  триумфа.  Затем  он,  не  спеша,  подошел  к
фургону с пистолетом наготове.
     - Вы окружены, - крикнул он. - Сопротивление бесполезно. Руки  вверх.
Выходите по одному. При попытке к бегству вы будете расстреляны.
     Последовало долгое затишье, потом дверь фургона медленно открылась  и
из-за нее, дрожа, с поднятыми вверх руками показались три женщины  и  трое
мужчин.
     Это были какие-то незнакомцы.





     С возвышавшейся над монастырем горы Хайме и его спутники наблюдали за
тем, как Акока со своими людьми окружили фургон. Они видели вылезавших  из
него с поднятыми руками испуганных  пассажиров  и  последовавшую  за  этим
немую сцену.
     Хайме словно слышал их разговор.
     "Кто вы такие?"
     "Мы работаем в гостинице неподалеку от Логроньо".
     "Что вы здесь делаете?"
     "Какой-то человек попросил нас отвезти  этот  фургон  в  монастырь  и
заплатил нам за это пять тысяч песет".
     "Что за человек?"
     "Не знаю. Я никогда его раньше не видел".
     "Это его фотография?"
     "Да. Это он".
     - Пошли отсюда, - сказал Хайме.


     Они возвращались в Логроньо  в  белом  почтовом  фургоне.  Удивленная
Миган смотрела на Хайме.
     - Как ты узнал?
     - О том, что полковник Акока будет поджидать нас возле монастыря?  Он
сам сказал мне.
     - Что?
     - Лиса должна понимать охотника, Миган. Вот  я  и  поставил  себя  на
место Акоки. Где бы он расставил для меня ловушки? Он сделал все так,  как
сделал бы я.
     - А если бы он так и не появился?
     - Тогда можно было бы спокойно отвести тебя в монастырь.
     - А что же теперь? - спросил Феликс.
     Этот вопрос волновал всех.
     - Какое-то время в Испании  нам  всем  будет  небезопасно,  -  твердо
сказал Хайме. - Сейчас мы отправимся прямо в Сан-Себастьян, а оттуда -  во
Францию.
     Он взглянул на Миган.
     - Цистерцианские монастыри есть и во Франции.
     Ампаро больше не могла сдерживаться.
     - Почему ты не бросишь все это? Если ты  не  остановишься,  прольется
еще больше крови, будут новые жертвы...
     - У тебя уже нет права голоса, - резко  оборвал  ее  Хайме.  -  Скажи
спасибо, что ты еще жива. - Он повернулся к  Миган.  -  Через  Пиренеи  во
Францию можно перейти в десяти местах.  Мы  воспользуемся  одной  из  этих
лазеек.
     - Это слишком опасно, - возразил Феликс. - Акока будет искать  нас  в
Сан-Себастьяне. Он наверняка предполагает, что мы пойдем через границу  во
Францию.
     - Если это настолько опасно... - начала Грасиела.
     - Не беспокойтесь, - заверил ее Хайме. -  Сан-Себастьян  находится  в
Стране Басков.
     Почтовый фургон приближался к окрестностям Логроньо.
     - Они будут держать под наблюдением все дороги  на  Сан-Себастьян,  -
предостерегал Феликс. - Как же, ты рассчитываешь, мы туда доберемся?
     Хайме уже все обдумал.
     - Мы поедем поездом.
     - Солдаты будут обыскивать поезда, - возразил Рикардо.
     Хайме внимательно посмотрел на Ампаро.
     - Нет, не думаю. И в этом нам поможет наша подруга.  Ты  знаешь,  как
связаться с полковником Акокой?
     - Да, - нерешительно ответила Ампаро.
     - Вот и хорошо. Ты позвонишь ему.
     Они остановились возле  одной  из  стоявших  вдоль  шоссе  телефонных
будок. Зайдя в нее вместе с Ампаро, Хайме закрыл дверцу.
     - Ты поняла, что должна  сказать?  -  спросил  он,  направив  на  нее
пистолет.
     - Да.
     Он следил, как она набрала номер и, когда на другом  конце  ответили,
сказала:
     - Это Ампаро Хирон. Полковник Акока ждет  моего  звонка...  Благодарю
вас. - Она взглянула на Хайме. - Соединяют. - Дуло пистолета  упиралось  в
нее. - Неужели необходимо?..
     - Делай то, что тебе говорят, - оборвал он ледяным голосом.
     Через мгновение Хайме услышал, как в трубке раздался голос Акоки:
     - Где ты?
     Она почувствовала, как дуло пистолета уперлось в нее сильнее.
     - Я... Мы выезжаем из Логроньо.
     - Тебе известно, куда направляются наши общие друзья?
     - Да.
     Лицо Хайме было совсем близко, он не отрываясь смотрел на нее.
     - Чтобы избавиться от преследования, они  решили  повернуть  назад  и
направляются в  Барселону.  На  белом  "сеате".  Он  собирается  ехать  по
главному шоссе.
     Хайме кивнул.
     - Я... Мне нужно идти. Машина уже здесь.
     Хайме нажал на рычаг телефона.
     - Прекрасно. Пошли. Дадим ему полчаса на то, чтобы  он  убрал  отсюда
своих людей.


     Полчаса спустя они были уже на железнодорожной станции.


     От  Логроньо  до  Сан-Себастьяна  курсировали  поезда  трех  классов:
"TALGO" считался классом "люкс", "TER" был поездом второго  класса,  самые
плохие и дешевые поезда, грязные, без  всяких  удобств,  по  недоразумению
назывались "экспрессами".  На  пути  от  Логроньо  до  Сан-Себастьяна  они
останавливались у каждого полустанка.
     - Мы поедем на экспрессе, - сказал Хайме. - Сейчас люди Акоки  заняты
тем, что останавливают все белые "сеаты" на дороге в Барселону. Каждый  из
нас купит себе по билету, и мы встретимся в  последнем  вагоне  поезда.  -
Хайме повернулся к Ампаро. - Ты пойдешь первой, а я - следом за тобой.
     Она понимала почему и ненавидела его за это. Она послужит приманкой в
случае ловушки. Но она же - Ампаро Хирон. И она не дрогнет.
     Под взглядами Хайме и остальных она вошла в здание станции. Солдат не
было.
     "Они старательно проверяют шоссе на Барселону.  Там  будет  твориться
черт знает что, - с усмешкой думал Хайме. - Каждая вторая машина  -  белый
"сеат".
     Купив один за другим билеты, все направились к поезду. Посадка прошла
без приключений. Хайме занял место рядом с Миган, Ампаро -  напротив  них,
возле Феликса. Рикардо и Грасиела сели вместе через проход от них.
     - Мы будет с Сан-Себастьяне через три часа, - сказал Хайме  Миган.  -
Там мы переночуем и рано утром перейдем границу.
     - А что мы будем делать дальше?
     Она думала о том, что будет с Хайме, но он ответил:
     - Не волнуйся. В нескольких часах пути от  французской  границы  есть
цистерцианский монастырь. - И, помедлив, добавил: - Если ты все еще хочешь
туда.
     Значит,  он  чувствовал  ее  колебания.  "Хочу  ли  я   этого?"   Они
приближались к чему-то более значительному,  нежели  граница,  разделяющая
две страны. Эта граница разделит ее жизнь, отделит прошлое от  будущего...
то есть... что?  Она  стремилась  вернуться  в  монастырь,  но  теперь  ее
переполняли сомнения. Она забыла, каким увлекательным  был  мир  за  этими
стенами. "Я еще никогда  не  испытывала  столько  радости  от  жизни".  И,
посмотрев на Хайме, Миган призналась себе: "И Хайме Миро  является  частью
этого".
     Поймав на себе ее  взгляд,  Хайме  посмотрел  ей  в  глаза,  и  Миган
подумала: "Он это знает".
     Экспресс  делал   остановки   на   всех   станциях   и   полустанках,
встречавшихся на его пути. В поезде было полно крестьян с женами и  разных
торговцев, которые шумно входили и выходили на остановках.
     Экспресс медленно полз по горам, преодолевая крутые подъемы.
     Когда наконец поезд прибыл на  вокзал  Сан-Себастьяна,  Хайме  сказал
Миган:
     - Опасность позади. Это - наш город. Я договорился, чтобы  нас  здесь
ждала машина.
     Возле вокзала стоял  большой  "седан".  Водитель  был  в  широкополом
баскском берете. Он тепло, по-дружески обнял Хайме, и  затем  все  сели  в
машину.
     Миган обратила внимание, что Хайме старался держаться  возле  Ампаро,
готовый  схватить  ее  в  любую  минуту,  если  она  попытается   что-либо
предпринять. "Что он намерен с ней сделать?" - думала Миган.
     - Мы волновались за  тебя,  Хайме,  -  сказал  водитель.  -  Судя  по
газетам, полковник Акока устроил на тебя настоящую охоту.
     - Пусть охотится, Жиль, - рассмеялся Хайме. - Сезон прошел.
     Они ехали по проспекту Санчо-эль-Савио в  сторону  пляжа.  Был  ясный
летний день, и улицы были полны гулявших в свое  удовольствие  парочек.  В
гавани покачивалось множество яхт  и  лодок.  Возвышавшиеся  вдалеке  горы
создавали городу живописный фон. Повсюду, казалось, царило спокойствие.
     - Где мы остановимся? - спросил Хайме водителя.
     - В гостинице "Ницца". Ларго Кортес ждет вас.
     - Приятно будет вновь повидать старого пирата.


     "Ницца" была гостиницей среднего разряда и находилась на  Пласа  Хуан
де Олесабаль, неподалеку от улицы Сан-Мартин, на углу шумной площади.  Это
было белое здание с коричневыми ставнями и большой синей вывеской наверху.
Сразу за гостиницей начинался пляж.
     Когда машина подъехала к входу, все вышли и последовали  за  Хайме  в
вестибюль.
     Им навстречу поспешил  Ларго  Кортес,  владелец  гостиницы.  Это  был
рослый  мужчина,  оставшийся  без  руки  в  результате  одной  из  дерзких
операций.  Он  двигался  несколько  неуклюже,  словно  с  трудом  сохраняя
равновесие.
     - Рад вас видеть, - сказал он, расплывшись в улыбке. - Вот уже неделю
я жду вас.
     - У нас были кое-какие проблемы,  amigo,  -  пожав  плечами,  ответил
Хайме.
     - Читал-читал. - Ларго Кортес продолжал улыбаться. - В газетах только
об этом и пишут. - Повернувшись, он посмотрел на Миган и Грасиелу.  -  Все
"болеют" за вас, сестры. Я приготовил вам номера.
     - Мы только переночуем, - сказал ему Хайме, - и рано утром отправимся
во Францию. Мне нужен хороший  проводник,  который  знает  все  пути:  или
Кабрера Инфанте, или Хосе Себриан.
     - Я договорюсь, - заверил хозяин гостиницы. - Вы пойдете вшестером?
     Хайме бросил взгляд на Ампаро.
     - Впятером.
     Ампаро отвернулась.
     - Советую вам не регистрироваться, -  сказал  Кортес.  -  Полицию  не
волнует то, что ей неизвестно. Давайте же я покажу вам ваши номера,  чтобы
вы передохнули с дороги. А потом мы вкусно поужинаем.
     - Мы с Ампаро зайдем в бар что-нибудь выпить и догоним вас, -  сказал
Хайме.
     - Как хочешь, - кивнул Ларго Кортес.
     Миган озадаченно смотрела на Хайме. Она недоумевала, что он собирался
делать  с  Ампаро.  "Неужели  он  хладнокровно?.."  Ей  было  трудно  даже
представить, что могло произойти.
     Ампаро тоже интересовало это, но гордость не позволяла ей задать этот
вопрос.
     Хайме повел ее в бар, находившийся в дальнем конце вестибюля, и занял
столик в углу.
     - Пожалуйста, бокал вина, - сказал он подошедшему с ним официанту.
     - Один?
     - Один.
     Ампаро смотрела, как Хайме вытащил маленький пакетик и открыл его.  В
нем был какой-то порошок.
     - Хайме. - В голосе Ампаро звучало отчаяние. - Выслушай меня,  прошу!
Постарайся понять, почему я так поступила. Ты раздираешь страну на  части.
То, что ты делаешь, бессмысленно. Ты должен остановить это безумие.
     Вновь появившийся официант поставил на  стол  бокал  вина.  Когда  он
отошел, Хайме аккуратно высыпал в него  содержимое  пакетика  и  размешал.
Затем он поставил бокал перед Ампаро.
     - Пей.
     - Нет!
     - Не многим из нас дано выбирать, какой  смертью  мы  умрем,  -  тихо
сказал Хайме. - Это будет быстро и безболезненно. Если же я  передам  тебя
своим товарищам, я уже не смогу тебе обещать ничего такого.
     - Хайме... ведь я любила тебя. Ты должен мне верить. Прошу тебя...
     - Пей. - Его голос был неумолим.
     Перед тем как поднять бокал, Ампаро долго смотрела на него.
     - Пью за твою смерть.
     Он наблюдал, как Ампаро поднесла бокал к губам и залпом выпила вино.
     - Ну и что теперь? - содрогнувшись, спросила она.
     - Я провожу тебя наверх, уложу в постель. И ты уснешь.
     Глаза Ампаро наполнились слезами.
     - Глупец, - прошептала она. - Хайме... Я умираю и хочу сказать, что я
так любила тебя...
     Ее речь становилась невнятной.
     Поднявшись, Хайме помог Ампаро встать на ноги. Она пошатывалась.  Зал
словно раскачивался перед ней.
     - Хайме...
     Поддерживая ее, он вышел с ней в вестибюль. Ларго Кортес ждал  его  с
ключом в руках.
     - Я отведу ее в номер, - сказал Хайме. - Позаботься о том,  чтобы  ее
не беспокоили.
     - Хорошо.
     Кортес смотрел, как Хайме почти нес Ампаро по лестнице.


     В своем номере Миган думала о том, насколько это  было  необычно  для
нее оказаться вдруг в гостинице курортного города. Сан-Себастьян был полон
отдыхающих, здесь было много молодоженов  и  просто  влюбленных.  Все  они
весело проводили время. Неожиданно  Миган  захотелось,  чтобы  с  ней  был
Хайме, и она пыталась  представить  себе,  как  он  заключает  ее  в  свои
объятия. Все чувства, подавляемые ею на протяжении столь долгого  времени,
нахлынули на нее и закружили ее в яростном вихре.
     "Но что же Хайме сделал с Ампаро? Неужели он... нет, он ни за что  не
смог бы этого сделать. Или же смог? Я хочу его, - думала она.  -  Господи,
что со мной происходит? Что же мне делать?"


     Рикардо, посвистывая, одевался. Настроение у него было  превосходное.
"Я самый счастливый человек  на  свете,  -  думал  он.  -  Во  Франции  мы
поженимся. За границей в Байонне есть красивая церковь. Завтра..."


     Грасиела в своем номере принимала ванну, нежась в теплой воде и думая
о Рикардо. "Он будет со мной так счастлив", - улыбалась она своим мыслям.


     Феликс Карпио думал о Хайме и Миган.  "Даже  слепой  увидел  бы,  что
происходит между  ними.  От  этого  добра  не  жди.  Монахини  принадлежат
Господу. Хватит того, что Рикардо сбил Грасиелу с уготованного ей пути.  А
уж Хайме всегда был безрассуден. Что же он теперь намерен делать?"


     Все пятеро встретились за ужином  в  ресторане  гостиницы.  Никто  не
упоминал имени Ампаро.
     Посмотрев  на  Хайме,  Миган  неожиданно  смутилась,  словно  он  мог
прочесть ее мысли.
     "Лучше ни о чем не спрашивать, - решила она. - Я знаю, он не способен
на жестокость".
     Они  увидели,  что  Ларго  Кортес  не  хвастался,  когда  обещал   им
великолепный ужин. Сначала  подали  gazpacho  -  густой  холодный  суп  из
помидоров, огурцов и хлеба,  затем  последовал  салат  из  свежей  зелени,
большое блюдо с пловом, приготовленным из риса, креветок,  куриного  мяса,
овощей и политым чудесным  соусом.  Завершал  ужин  необыкновенно  вкусный
пирог с фруктами. Рикардо и Грасиела впервые за долгое время ели горячее.
     Когда ужин был закончен, Миган поднялась.
     - Я должна идти спать.
     - Подожди, - сказал Хайме. - Мне надо с тобой поговорить.
     Он отошел с ней в безлюдный уголок вестибюля.
     - Я насчет завтра...
     - Я слушаю.
     Она знала, о чем  он  собирается  спросить,  но  не  знала,  что  ему
ответить. "Да, я изменилась, - подумала Миган. - Я была настолько  уверена
в правильности своей прежней жизни. Я искренне верила в  то,  что  у  меня
было все, что мне нужно".
     - Ты ведь не хочешь на самом деле возвращаться  в  монастырь,  да?  -
спросил Хайме.
     "Хочу ли я?"
     Он ждал ответа.
     "Я должна быть с ним откровенна", - думала  Миган.  Посмотрев  ему  в
глаза, она ответила:
     - Я сама не знаю, чего я хочу, Хайме. Я запуталась.
     Хайме улыбнулся.  Он  некоторое  время  молчал,  подбирая  правильные
слова.
     - Миган, эта борьба скоро закончится. Мы добьемся своего, потому  что
нас поддерживает народ. Я не вправе просить тебя рисковать вместе со мной,
но я бы очень хотел, чтобы ты дождалась меня. Во Франции живет моя тетя. У
нее ты будешь в безопасности.
     Миган долго смотрела на него, прежде чем ответить.
     - Хайме, дай мне время подумать.
     - Значит, ты не говоришь мне "нет"?
     - Я не говорю "нет", - тихо ответила Миган.


     В ту ночь никто из них не спал: многое нужно было обдумать, во многом
разобраться.
     Миган не могла уснуть, в  голову  лезли  воспоминания  о  прошлом,  о
годах, прожитых в приюте и в лоне монастыря. И вдруг - неожиданный  скачок
в мир, от которого она отреклась навсегда. Хайме  рисковал  своей  жизнью,
сражаясь за то, во что верил. "Во что же верю я? - спрашивала себя  Миган.
- Как я собираюсь провести остаток своей жизни?"
     Однажды она уже сделала выбор. И вот ей вновь приходилось выбирать. К
утру она должна знать, что ответить.


     Грасиела тоже вспоминала монастырь. "Счастливые безмятежные  годы.  Я
чувствовала единение с Господом. Будет ли мне этого не хватать?"
     Хайме думал о Миган. "Она не должна возвращаться. Я хочу,  чтобы  она
была со мной. Что же она ответит?"


     Рикардо был слишком взволнован, чтобы уснуть. Он думал о подготовке к
свадьбе. Церковь в Байонне...


     Феликс обдумывал, как быть с телом Ампаро. "Пусть этим займется Ларго
Кортес".


     Ранним утром все встретились в вестибюле. Хайме подошел к Миган.
     - Доброе утро.
     - Доброе утро.
     - Ты думала о нашем разговоре?
     Всю ночь она только об этом и думала.
     - Да, Хайме.
     Он смотрел ей в глаза, пытаясь прочесть в них ответ.
     - Так ты будешь ждать меня?
     - Хайме...
     В этот момент к ним поспешно подошел Ларго Кортес. С ним был  мужчина
лет пятидесяти с обветренным лицом.
     - Боюсь, что позавтракать вы  не  успеете,  -  сказал  Хосе  Себриан,
обращаясь ко всем. - Я договорился, чтобы по ту сторону границы нас  ждали
машины. Нам надо торопиться. Пойдемте.
     Все вышли на улицу, окрашенную яркими лучами солнца.
     Ларго Кортес вышел из гостиницы проводить их.
     - Удачи вам, - сказал он.
     - Спасибо за все, - ответил Хайме. - Мы вернемся. Даже скорее, чем ты
думаешь.
     - Нам сюда, - показал Хосе Себриан.
     Они повернули в сторону площади. И в этот момент,  блокируя  улицу  с
обоих сторон, неожиданно появились солдаты и  люди  из  ГОЕ.  Их  было  по
меньшей мере около дюжины, все они были вооружены до  зубов.  Впереди  шли
полковник Рамон Акока и полковник Фал Состело.
     В надежде найти путь к отступлению, Хайме  бросил  взгляд  в  сторону
пляжа. Но оттуда к ним приближалась  другая  дюжина  солдат.  Бежать  было
некуда. Схватка была неминуемой. Хайме инстинктивно схватился за пистолет.
     - И не  думай  об  этом,  Миро,  -  крикнул  полковник  Акока.  -  Мы
пристрелим тебя на месте.
     Хайме отчаянно пытался найти выход. Как Акока узнал, что  они  здесь?
Повернувшись, Хайме увидел стоявшую в дверях Ампаро с выражением  глубокой
печали на лице.
     - Какого черта! - выругался Феликс. - Я думал, ты...
     - Я дал ей снотворное. Она не должна была прийти в себя, пока  мы  не
перейдем границу.
     - Тварь!
     Полковник Акока направлялся к Хайме.
     - Все кончено. - Он повернулся  к  одному  из  своих  подчиненных.  -
Разоружите их.
     Феликс и Рикардо смотрели на  Хайме  в  ожидании  какого-либо  знака,
готовые действовать. Хайме покачал головой. Он нехотя отдал свое оружие, и
Феликс с Рикардо последовали его примеру.
     - Что вы намерены с нами делать? - спросил Хайме.
     Несколько прохожих, остановившись, наблюдали за происходящим.
     - Я отвезу тебя с  шайкой  твоих  убийц  в  Мадрид,  -  резко  сказал
полковник Акока. - Ты предстанешь перед трибуналом и затем будешь повешен.
Была бы моя воля, я повесил бы тебя прямо сейчас.
     - Отпусти сестер, - сказал Хайме. - Они здесь ни при чем.
     - Они - соучастницы. И виноваты так же, как и вы.
     Повернувшись, полковник Акока подал  знак.  Солдаты  стали  оттеснять
растущую толпу, чтобы пропустить три военных грузовика.
     - Ты со своими головорезами поедешь в  среднем  грузовике,  -  заявил
полковник. - Мои люди будут впереди и позади вас. Одно лишнее движение - и
они будут стрелять. Понял?
     Хайме кивнул.
     Полковник Акока плюнул Хайме в лицо.
     - Вот и хорошо. Полезай в грузовик.
     По толпе прокатился гневный гул.
     Стоявшая в дверях Ампаро безучастно  наблюдала  за  тем,  как  Хайме,
Миган,  Рикардо,  Грасиела  и  Феликс  забирались  в  машину,   окруженную
солдатами с автоматами.
     К водителю головного грузовика подошел полковник Состело.
     - Мы едем прямо в Мадрид. В пути никаких остановок.
     - Слушаюсь, полковник.
     К этому времени в обоих концах  улицы  скопилось  большое  количество
людей, следивших за происходящим. Полковник Акока стал забираться в первый
грузовик.
     - Освободите дорогу, - крикнул он толпившимся  перед  машиной  людям.
Народу прибывало, люди подтягивались из боковых улочек и переулков.
     - Вперед, - приказал Акока. - С дороги!
     Но толпа становилась все больше, на мужчинах  были  широкие  баскские
береты. Словно им подали какой-то невидимый знак: "Хайме в опасности". Они
шли из домов и магазинов. Женщины, бросив свои домашние дела, выходили  на
улицу.  Торговцы,  собиравшиеся   открывать   свои   магазины,   узнав   о
случившемся, спешили к гостинице. Они все шли и шли - художники, рабочие и
врачи, механики, коммерсанты и студенты, - в руках у многих  из  них  были
ружья и винтовки, топоры и косы. Все они были баски, и это была их страна.
Теперь их было не меньше тысячи. Толпа продолжала расти, заполняя тротуары
и проезжую часть, окружая военные грузовики. Царило зловещее молчание.
     Полковник Акока с отчаянием смотрел на запруженную людьми улицу.
     - Прочь с дороги, или мы откроем огонь, - завопил он.
     - Я бы не советовал, - отозвался Хайме. - Эти люди ненавидят  вас  за
то, что вы пытаетесь с нами сделать. Одного моего слова достаточно,  чтобы
они разорвали тебя и твоих людей на куски. Ты не учел  одного,  полковник.
Сан-Себастьян - город басков. Это - мой город.
     Он повернулся к своим товарищам.
     - Пойдем отсюда.
     Хайме  помог  Миган  спуститься  с  грузовика,  за  ними  последовали
остальные. С застывшей  на  лице  яростью  Акока  беспомощно  наблюдал  за
происходящим.
     Толпа стояла во  враждебном  безмолвном  ожидании.  Хайме  подошел  к
полковнику.
     - Забирай свои грузовики и убирайся назад в Мадрид.
     Акока обвел глазами все увеличивавшуюся толпу.
     - Я... тебе это так не пройдет, Миро.
     - Уже прошло. Катись отсюда.
     И плюнул Акоке в лицо.
     Полковник  долго  смотрел  на  него  испепеляющим  взглядом.  "Нельзя
допустить, чтобы все так кончилось, - в отчаянии думал он.  -  Я  был  так
близок к цели. Уже был "мат". Но он понимал, что  для  него  это  означало
нечто худшее, чем поражение. Это был смертный приговор. В Мадриде его ждет
ОПУС МУНДО. Он посмотрел на окружавшее его людское море. У  него  не  было
выбора.
     - Мы уезжаем, - задыхаясь от  ярости,  произнес  он,  повернувшись  к
шоферу.
     Отступив, толпа смотрела, как солдаты  садились  в  грузовики.  Через
минуту машины уже ехали по улице  под  ликующие  крики  толпы.  Радостными
возгласами люди  все  громче  и  громче  приветствовали  Хайме  Миро.  Они
торжествовали. Улицы гудели от шума ликования.
     Двое подростков вопили до хрипоты.
     - Давай вступим в ЕТА, - сказал один, повернувшись к другому.
     Радостно обнималась пожилая пара, и женщина говорила:
     - Может, теперь они вернут нам нашу ферму.
     Одиноко стоящий  в  толпе  старик  молча  смотрел  вслед  удалявшимся
военным грузовикам.
     - Они еще вернутся, - произнес он.
     - Все кончено, - сказал Хайме Миган, взяв ее за руку. - Мы  свободны.
Через час мы будем по ту сторону границы. Я отвезу тебя к своей тетке.
     - Хайме... - Она посмотрела ему в глаза.
     Какой-то человек, пробравшись сквозь толпу, подбежал к Миган.
     - Простите, - запыхавшись, проговорил он. - Вы - сестра Миган?
     - Да, - ответила она, повернувшись к нему.
     Он облегченно вздохнул.
     - Долго же я искал вас. Меня  зовут  Элан  Такер.  Мы  можем  с  вами
поговорить?
     - Да.
     - Наедине.
     - Простите. Я сейчас уезжаю...
     -  Прошу  вас,  это  очень  важно.  Я  проделал  путь  от   Нью-Йорка
специально, чтобы разыскать вас.
     Она непонимающе смотрела на него.
     - Меня? Я не понимаю. Зачем?..
     - Я вам все объясню, если вы дадите мне возможность.
     Незнакомец взял ее за руку и, что-то  возбужденно  говоря,  повел  по
улице. Обернувшись, она посмотрела туда, где ее ждал Хайме Миро.


     Разговор с Эланом Такером совершенно ошеломил Миган.
     - Женщина, интересы которой я представляю, хочет встретиться с вами.
     - Не понимаю. Какая женщина? Что она хочет от меня?
     "Я бы сам хотел это знать", - подумал Элан Такер.
     - Я не уполномочен обсуждать это. Она ждет вас в Нью-Йорке.
     Это  было  лишено  всякого  смысла.  "Здесь,  должно  быть,  какая-то
ошибка".
     - Вы уверены, что я - сестра Миган - тот самый человек,  который  вам
нужен?
     - Да. Но ваше имя не Миган. Вас зовут Патриция.
     И внезапно ее словно осенило. После стольких лет ее мечты,  казалось,
сбывались. Они наконец-то узнает, кто она. Одна мысль  об  этом  волновала
и... ужасала ее.
     - Когда... когда я должна ехать?
     У нее вдруг настолько пересохло в горле, что она едва могла говорить.
     "Я хочу, чтобы вы нашли ее и привезли как можно скорее".
     - Прямо сейчас. Я позабочусь о вашем паспорте.
     Обернувшись, она увидела Хайме, стоявшего в ожидании возле гостиницы.
     - Извините, я сейчас...
     Словно в тумане, Миган  вернулась  к  Хайме.  Ей  казалось,  что  все
происходит во сне.
     - С тобой все в порядке? - спросил Хайме. - Этот человек тебя  чем-то
обидел?
     - Нет. Он... нет.
     Хайме взял Миган за руку.
     - Я хочу, чтобы ты сейчас пошла  со  мной.  Мы  должны  быть  вместе,
Миган.
     "Ваше имя не Миган. Вас зовут Патриция".
     Она смотрела на мужественное красивое лицо Хайме и думала:  "Я  хочу,
чтобы мы были вместе. Но придется подождать. Сначала я должна узнать,  кто
я".
     - Хайме, я хочу быть  с  тобой.  Но  прежде  мне  необходимо  кое-что
сделать.
     Он внимательно смотрел на нее, его лицо выражало беспокойство.
     - Ты хочешь уехать?
     - На некоторое время. Но я вернусь.
     Он долго смотрел на нее, затем медленно кивнул.
     - Хорошо. Ты сможешь найти меня через Ларго Кортеса.
     - Я вернусь к тебе. Обещаю.
     Она говорила искренне. Но это было до встречи с Элен Скотт.





     - Deus Israel conjungat vos; et ipse sit vobiscum, qui, misertus  est
duobus unicis... plenius benedicere te... - Бог Израилев сочетает  вас,  и
да прибудет Он с вами... Господи, Боже наш, да будут они достойны  славить
Имя Твое Святое. Ниспошли благословение  всем  любящим  Тебя  и  следующим
заповедям Твоим. Тебе славу воссылаем...
     Рикардо перевел взгляд со священника на стоявшую рядом  Грасиелу.  "Я
был прав. Она - самая прекрасная невеста на свете".
     Грасиела   стояла   неподвижно,   слушая   речь   священника,    эхом
раздававшуюся  под   высокими   сводами   церкви.   Здесь   царило   такое
умиротворение. Ей казалось, что ее окружали призраки  прошлого  -  все  те
тысячи людей, которые из поколения в поколение приходили  сюда  в  поисках
прощения, покоя и радости. Это так напоминало ей монастырь.  "Я  чувствую,
будто я вновь вернулась домой, - думала Грасиела. - Словно я никуда  и  не
уходила".
     - Exaudi  nos,  omnipotents  et  misericors  Deus;  ut,  quod  nostro
ministratur officio, tua benedictione potius impleatur  Per  Dominum...  -
Услышь нас, Всемогущий и Всемилостивый Господь, обряд,  совершаемый  нами,
да будет исполнен с Твоего благословения...
     "Я уже получила Его благословение, большее, чем заслуживаю. Так  буду
же я достойна Его".
     - In te speravi, Domine: didi: Tu  es  Deus  meus;  in  manibus  tuis
tempora mea... - На Тебя, Господи, уповаю; ибо Ты создатель и Бог  мой;  в
Твоих руках участь моя...
     "Я дала торжественный обет посвятить остаток своей жизни Господу".
     - Suscipe,  quaesumus,  Domine,  pro  sacra   connubii   leqe   munus
oblatum... - К Тебе взываем,  Господи,  внемли  молению  нашему  от  имени
священного брачного союза...
     Слова гулко звучали в голове Грасиелы. Время будто  остановилось  для
нее.
     - Deus qui  potestate  virtutis  tuae  de  ninilo  cuncta  fecisti...
Господь, могуществом своим сотворивший все  сущее...  Господь,  осветивший
узы брачного союза в  ознаменование  союза  Иисуса  Христа  с  Церковью...
Призри, Милосердный, оком Твоей благодати рабу Твою, вступающую в  брачный
союз и молящую о защите и покровительстве Твоем...
     "Но как же Он может быть милосерден, если я предаю Его?"
     Грасиела вдруг почувствовала, что  ей  трудно  дышать.  Стены  словно
смыкались и давили на нее.
     - Ninil in ea ex actibus suis ille auctor praevaricationis usurpet...
- Огради ее от всякого зла...
     И именно в этот момент Грасиела поняла. Чувство  было  такое,  словно
гора свалилась с плеч.  Ее  переполнило  чувство  восторга  и  невыразимой
радости.
     - Да удостоится она Царства небесного. Благослови, Господи, этот брак
и...
     - Я уже состою в браке, - громко сказала Грасиела.
     Воцарилась мертвая тишина. Рикардо и священник ошеломленно уставились
на Грасиелу. Рикардо побледнел.
     - Грасиела, что ты такое?..
     Взяв его руку, она нежно сказала:
     - Прости, Рикардо.
     - Я... я не понимаю. Ты больше не любишь меня?
     Она покачала головой.
     - Я люблю тебя больше жизни. Но моя жизнь больше не принадлежит  мне.
Я уже давно посвятила ее Господу.
     - Нет! Я не допущу, чтобы ты жертвовала своей...
     - Рикардо, милый... Это не жертва. Это благословение. В  монастыре  я
впервые в жизни обрела умиротворение, никогда прежде не  испытанное  мной.
Ты являешься частью мира, от которого я отреклась, - лучшей частью.  Но  я
отреклась от него. Я должна вернуться в свой мир.
     Стоявший рядом священник молча слушал.
     - Прошу тебя, прости меня за ту боль, которую я тебе причиняю,  но  я
не могу нарушить свой обет. Иначе я предам все,  во  что  верю.  Теперь  я
понимаю. Я бы не смогла сделать тебя счастливым, потому что сама не смогла
бы быть счастлива. Пойми, прошу тебя.
     Рикардо смотрел на нее  потрясенный,  не  в  состоянии  вымолвить  ни
слова. В нем словно что-то умерло.
     Глядя на его ошеломленное лицо, Грасиела чувствовала, как от  жалости
к нему у нее сжимается сердце. Она поцеловала его в щеку.
     - Я люблю тебя, - нежно прошептала она.
     Ее глаза наполнились слезами.
     - Я буду молиться за тебя. Я буду молиться за нас обоих.





     Ближе  к  вечеру  в   пятницу   к   приемному   покою   госпиталя   в
Аранда-де-Дуэро подъехал военный санитарный фургон. Приехавший в нем  врач
в сопровождении двух полицейских в форме прошел через вращающиеся двери  и
подошел к сидевшему за столом дежурному.
     - У нас есть приказ забрать некоего Рубио Арсано, -  сказал  один  из
полицейских, протягивая документ.
     Дежурный посмотрел на него и нахмурился.
     - Боюсь, я не вправе выписать его. Этот вопрос нужно решить с главным
врачом.
     - Хорошо. Вызовите его.
     Дежурный замялся.
     - Видите ли, он уехал на выходные.
     - Это уже не наше дело. У нас есть  приказ,  подписанный  полковником
Акокой.  Хотите  -  позвоните  ему  сами  и  скажите,  что  для  вас   его
распоряжение ничего не значит.
     - Нет,  -  поспешно  ответил  он.  -  В  этом  нет  необходимости.  Я
распоряжусь, чтобы привели заключенного.
     В километре от госпиталя  два  полицейских  агента,  выйдя  из  своей
машины, вошли в здание городской тюрьмы. Они подошли к дежурному сержанту.
Один из них показал свой значок.
     - Мы приехали за Лючией Кармине.
     Сержант посмотрел на стоявших перед ним сыщиков и сказал:
     - Мне никто ничего не говорил об этом.
     - Проклятая бюрократия, - произнес со вздохом один из  детективов.  -
Левая рука не знает, что делает правая.
     - Покажите мне приказ о ее переводе.
     Они протянули ему бумагу.
     - Подписано полковником Акокой?
     - Совершенно верно.
     - Куда вы намерены ее отвезти?
     - В Мадрид. Полковник собирается допросить ее сам.
     - Да? Ну что ж, думаю, мне лучше выяснить это у него самого.
     - В этом нет никакой необходимости, - возразил детектив.
     - Видите ли, нам приказано не спускать с нее глаз. Итальянские власти
сгорают  от  нетерпения  заполучить  ее  назад.  Если   она   понадобилась
полковнику Акоке, ему придется сказать мне об этом самому.
     - Вы зря теряете время и...
     - У меня полно времени, amigo. А вот другой задницы, на случай,  если
я из-за этого лишусь своей, у меня нет.
     Подняв трубку, он сказал:
     - Соедините меня в Мадриде с полковником Акокой.
     - Боже мой! - воскликнул детектив. - Жена убьет меня,  если  я  опять
опоздаю к ужину. Кроме всего прочего, полковника, вероятно, нет  на  месте
и...
     Зазвонил телефон. Сержант взял трубку, и в ней послышался голос:
     - Кабинет полковника Акоки.
     Сержант торжествующе посмотрел на детективов.
     - Алло. Это дежурный сержант полицейского участка в  Аранда-де-Дуэро.
Мне необходимо поговорить с полковником Акокой.
     Один из детективов нервно посмотрел на часы.
     - Mierda! У меня есть более  интересное  занятие,  чем  околачиваться
здесь и...
     - Алло! Полковник Акока?
     - Да. В чем дело? - прогремел голос в трубке.
     - Ко мне тут пришли два детектива  и  хотят,  чтобы  я  передал  одну
заключенную в ваше ведение.
     - Лючию Кармине?
     - Да, полковник.
     - А они показали вам подписанный мной приказ?
     - Да. Они...
     - Тогда какого черта вы мне звоните? Отправляйте ее.
     - Я просто подумал...
     - Не надо думать. Выполняйте приказы.
     Связь прервалась.
     Сержант сглотнул.
     - Он... э-э...
     - Он заводится с полоборота, да? - усмехнулся один из детективов.
     Сержант встал, стараясь сохранять достоинство.
     - Я распоряжусь, чтобы ее привели.
     В переулке за полицейским участком мальчонка наблюдал,  как  какой-то
человек, забравшись на телеграфный столб, отсоединил  провод  и  спустился
вниз.
     - А что ты делаешь? - спросил мальчик.
     Мужчина взъерошил ему волосы.
     - Выручаю друга, muchacho. Выручаю друга.


     Три часа спустя на одиноко стоявшей ферме к северу  от  города  Лючия
Кармине и Рубио Арсано вновь увидели друг друга.


     В три часа ночи Акоку разбудил телефонный  звонок  и  знакомый  голос
произнес:
     - Наше руководство хотело бы встретиться с вами.
     - Я готов. Когда?
     - Сейчас, полковник. Машина заедет за вами через час.
     - Да, сеньор.
     Положив трубку, он сел на край кровати, закурил сигарету  и,  глубоко
затянувшись, почувствовал, как дым наполнил его легкие.
     "Машина заедет за вами через час. Я прошу вас быть готовым".
     Он будет готов.
     Он вошел в ванную и внимательно посмотрел на себя в зеркало. На  него
смотрели глаза обреченного человека.
     "Я был так близок, - с горечью думал он. - Так близок".
     Полковник Акока начал бриться, очень тщательно и аккуратно. Закончив,
он долго стоял под горячим душем, затем выбрал себе одежду.
     Ровно через час он вышел из передней двери и бросил прощальный взгляд
на дом, который, он знал, никогда больше не  увидит.  Никакого  совещания,
конечно, не будет. Им больше нечего с ним обсуждать.
     Перед  домом  стоял  длинный  черный  лимузин.  Когда  он  подошел  к
автомобилю, дверца открылась. На переднем и заднем сиденьях сидело по двое
мужчин.
     - Садитесь, полковник.
     Глубоко вздохнув, он сел в машину.  И  в  следующую  минуту  она  уже
мчалась в ночную темноту.


     "Это похоже на сон, -  думала  Лючия.  -  Я  смотрю  в  окно  и  вижу
швейцарские Альпы. Я действительно здесь".
     Хайме Миро нашел проводника, чтобы помочь ей добраться до Цюриха. Она
была там поздно ночью.
     "Утром я пойду в банк "Лей".
     Эта мысль взволновала ее. А вдруг что-то не так? Вдруг  там  уже  нет
денег? Вдруг?..
     Из-за гор показался первый луч солнца; Лючия в  эту  ночь  так  и  не
сомкнула глаз.


     Около девяти часов утра она,  выйдя  из  гостиницы  "Бор-о-Лак",  уже
стояла перед банком в ожидании его открытия.
     Вежливый мужчина средних лет открыл дверь.
     - Входите, пожалуйста. Надеюсь, вам не пришлось долго ждать?
     "Всего лишь несколько месяцев", - подумала Лючия.
     - Нет-нет, абсолютно.
     Он провел ее внутрь.
     - Чем бы мы могли быть вам полезны?
     "Тем, что сделали бы меня богатой".
     - У моего отца здесь счет. Он попросил перевести его на меня.
     - Это номерной счет?
     - Да.
     - Скажите мне, пожалуйста, номер.
     - Б2А149207.
     Он кивнул.
     - Подождите минутку.
     Она смотрела, как он направился в сторону  расположенного  в  глубине
хранилища. Банк начал заполняться клиентами. "Все должно  быть  хорошо,  -
думала Лючия. - Ничто не может..."
     Служащий уже возвращался. Она ничего не могла прочесть по его лицу.
     - Вы сказали, этот счет на имя вашего отца?
     У нее екнуло сердце.
     - Да. Анджело Кармине.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Этот счет на два имени.
     Значило ли это то, что она не сможет им воспользоваться?
     - Какое?.. - Она едва могла выдавить из себя слова.  -  Какое  другое
имя?
     - Лючия Кармине.
     И в это мгновение мир был у ее ног.
     На счету было тринадцать с лишним миллионов долларов.
     - Как бы вы хотели им распорядиться? - спросил банкир.
     - Вы не могли бы перевести его в один из  ваших  банков  в  Бразилии?
Например, в Рио?
     - Конечно. Сегодня днем мы пришлем вам с посыльным бумаги.
     Все было так просто.
     Из банка Лючия отправилась в находившееся  рядом  с  гостиницей  бюро
путешествий. За стеклом витрины висел большой плакат с видами Бразилии.
     "Это - судьба", - радостно подумала Лючия. Она вошла в бюро.
     - Чем могу быть вам полезен?
     - Я бы хотела заказать два билета в Бразилию.
     "Там не действует договор о выдаче преступников".
     Ей не терпелось рассказать Рубио о том, как все хорошо  складывается.
Он ждал ее звонка в "Биарице". Они вместе поедут в Бразилию.
     - Там мы сможем спокойно прожить всю жизнь, - говорила она ему.
     Теперь наконец все было сделано. После всех приключений и передряг...
ареста отца и братьев, ее мести  Бенито  Патасу  и  судье  Бускетте...  ее
бегства от полиции и солдат  Акоки,  фальшивого  монаха...  приключений  с
Хайме Миро, Терезой, золотым крестом... и Рубио  Арсано.  Рубио,  дорогой,
милый Рубио. Сколько же раз он рисковал ради нее своей жизнью? Он спас  ее
от солдат в лесу... вытащил ее из бурных вод  водопада...  защитил  ее  от
этих негодяев в баре в  Аранда-де-Дуэро.  Сама  мысль  о  Рубио  согревала
Лючию.
     Вернувшись в гостиницу, она набрала номер телефона и ждала, когда  ей
ответит оператор.
     "Он найдет, чем ему заняться в Рио. А чем? Что он сможет делать?  Он,
наверное, захочет купить ферму где-нибудь в деревне. Но что же тогда  буду
делать я?"
     - Номер, пожалуйста, - раздался в трубке голос оператора.
     Лючия сидела и не отрываясь смотрела в окно на заснеженные Альпы.  "У
нас совершенно разные жизни - у меня и у Рубио. Мир, в котором живу я,  не
похож на его мир. Я же - дочь Анджело Кармине".
     - Назовите номер, пожалуйста.
     "Он - крестьянин. И он любит такую жизнь. Как же  я  могу  его  этого
лишить?"
     - Чем могу быть полезен? - теряя терпение, спросил оператор.
     - Нет, ничем, благодарю вас, - медленно произнесла Лючия  и  положила
трубку.
     На  следующий  день  рано  утром  она  села  на  самолет   "Свиссэр",
вылетавший в Рио.
     Она была одна.





     Встреча  должна  была  состояться  в  роскошной  гостиной   городской
квартиры Элен Скотт. Она нетерпеливо расхаживала взад и вперед в  ожидании
Элана Такера и девушки. Нет. Не девушки.  Женщины.  Монахини.  Какая  она?
Какой ее сделала жизнь? "Что с ней сделала я?"
     В комнату вошел слуга.
     - Ваши гости прибыли, мадам.
     Она сделала глубокий вдох.
     - Просите.
     И через минуту вошли Миган и Элан Такер.


     "Она красивая", - подумала Элен.
     - Миссис Скотт, это - Миган, - с улыбкой представил Такер.
     Посмотрев на него, Элен тихо сказала:
     - Я больше в вас не нуждаюсь.
     Эти слова прозвучали окончательным приговором.
     Улыбка сползла с его лица.
     - Прощайте, Такер.
     Задержавшись на какое-то мгновение в  нерешительности,  он  кивнул  и
вышел. Он никак не мог отделаться  от  чувства,  что  он  что-то  упустил.
Что-то важное. "Поздно, - думал он. - Черт возьми, слишком поздно".
     Элен Скотт внимательно смотрела на Миган.
     - Садитесь, пожалуйста.
     Миган подвинула стул, и две женщины сели,  с  интересом  изучая  друг
друга.
     "Она похожа на свою  мать,  -  думала  Элен.  -  Она  стала  красивой
женщиной". Ей вспомнилась  жуткая  ночь  авиакатастрофы,  буря  и  горящий
самолет.
     "Ты же сказал, что она погибла... Еще  можно  что-то  сделать.  Пилот
говорил, что мы недалеко от Авилы. Там должно быть много туристов.  Никому
не придет в  голову,  что  между  катастрофой  и  ребенком  есть  какая-то
связь... Мы оставим  ее  за  городом  возле  какой-нибудь  хорошей  фермы.
Кто-нибудь удочерит ее, она вырастет и будет прекрасно жить здесь...  Тебе
надо решать, Майло. Или  ты  остаешься  со  мной,  или  всю  жизнь  будешь
работать на ребенка своего брата".
     И вот теперь она вновь столкнулась с прошлым. С чего же начать?
     - Я - Элен Скотт, президент компании "Скотт индастриз". Вы что-нибудь
слышали о ней?
     - Нет.
     "Конечно, она не могла о ней слышать", - упрекнула себя Элен.
     Все оказалось сложнее, чем она ожидала. Она сочинила историю о старом
друге семьи, который уже умер и которому она обещала  позаботиться  о  его
дочери. Но как только Элен увидела Миган, она поняла, что это не  пройдет.
У нее не было выбора. Она вынуждена была довериться Патриции-Миган,  чтобы
не погубить все. Она думала о том, как она обошлась с сидевшей здесь перед
ней женщиной, и ее глаза наполнились слезами. "Но сейчас не время плакать.
Настало время искупить вину. Надо рассказать всю правду".
     Наклонившись к Миган, Элен Скотт взяла ее руку.
     - Мне нужно многое рассказать тебе, - тихо сказала она.


     Это было три года назад. В течение  первого  года,  пока  болезнь  не
одолела ее, Элен Скотт взяла Миган под свою опеку. Миган работала в "Скотт
индастриз", радуя наставницу своими  способностями  и  сообразительностью,
вселяя в нее новые надежды и жизненные силы.
     - Тебе придется много работать, - говорила ей Элен Скотт,  -  многому
учиться, как и мне в свое время. Сначала будет трудно, но потом это станет
твоей жизнью.
     Так оно и было.
     Миган работала столько, сколько не работал никто из служащих.
     "Вы приходите на работу в четыре часа утра и  целый  день  работаете.
Как у вас это получается?"
     "Если бы я спала до четырех утра в монастыре, мне бы от сестры Бетины
не поздоровилось", - улыбаясь, думала про себя Миган.


     Уже не было Элен Скотт, а Миган все продолжала учиться и  следить  за
процветанием компании. Ее компании. Элен Скотт удочерила ее.
     - Так нам не придется объяснять, почему ты носишь  фамилию  Скотт,  -
сказала она, и в ее голосе слышались нотки гордости.
     "Интересно, - думала Миган. - Столько лет я  провела  в  приюте,  где
никто не хотел удочерить меня. И вот теперь меня удочерила моя  же  семья.
Бог обладает необыкновенным чувством юмора".





     За рулем машины, в которой они ехали, сидел новый  человек,  и  Хайме
Миро нервничал.
     - Он мне не внушает доверия, - сказал он Феликсу Карпио. -  Вдруг  он
возьмет и уедет без нас?
     - Успокойся. Он - зять моего двоюродного брата. Все будет хорошо.  Он
очень просил, чтобы мы хоть раз взяли его с собой.
     - У меня дурное предчувствие, - сказал Хайме.
     Они приехали в Севилью вскоре после полудня  и  осмотрели  с  десяток
банков, прежде чем выбрать один из них. Он находился в маленьком переулке,
где  движение  было  не   очень   оживленным,   неподалеку   от   фабрики,
пользовавшейся его  услугами.  Казалось,  все  складывалось  замечательно,
беспокоил лишь новый шофер.
     - И это все, что тебя тревожит? - спросил Феликс.
     - Нет.
     - Что же еще?
     На это было трудно ответить.
     - Считай, это предчувствие, - он попытался произнести  это  небрежно,
словно подтрунивая над собой.
     Феликс воспринял это всерьез.
     - Может, тогда лучше отменить?
     - Только из-за того, что я сегодня дергаюсь, как старая прачка?  Нет,
amigo. Все пойдет как по маслу.
     Вначале так оно и было.
     В банке находилось с полдюжины  клиентов,  и  Феликс  держал  их  под
прицелом, пока Хайме выгребал из касс деньги. Как по маслу.
     Когда они уже уходили, направляясь к машине, Хайме крикнул:
     - Помните, amigos, эти деньги пойдут на правое дело.
     А на улице все пошло кувырком. Повсюду была полиция. Шофер  стоял  на
коленях на тротуаре, у его виска полицейский держал пистолет.
     - Бросайте оружие, - крикнул один из сыщиков, увидев Хайме и Феликса.
     Застыв на какую-то долю секунды, Хайме поднял свой пистолет.





     Переоборудованный "Боинг-727" пролетал над Гранд-Каньоном  на  высоте
тридцать пять тысяч футов. День был долгим и изнурительным. "И это еще  не
все", - подумала Миган.
     Она летела в Калифорнию, чтобы подписать  бумаги,  в  соответствии  с
которыми "Скотт  индастриз"  получала  миллион  акров  леса  к  северу  от
Сан-Франциско. Ей удалось заключить очень выгодную сделку.
     "Сами виноваты, - думала Миган. - Не надо было пытаться надуть  меня.
Держу  пари,  им  впервые   пришлось   иметь   дело   с   бухгалтером   из
цистерцианского монастыря". Она вслух рассмеялась.
     К ней подошел стюард.
     - Вам что-нибудь нужно, мисс Скотт?
     На полке она увидела пачку газет и  журналов.  Она  была  так  занята
работой, что у нее не оставалось времени на чтение.
     - Дайте мне, пожалуйста, посмотреть "Нью-Йорк таймс".
     Ей сразу же бросилась в глаза помещенная на первой полосе статья. Тут
же была напечатана фотография Хайме Миро. Ниже было написано:
     "Вчера днем в Севилье во время попытки ограбления банка был  ранен  и
схвачен полицией Хайме Миро, один из лидеров ЕТА - радикального  баскского
сепаратистского движения в Испании. При  захвате  был  убит  еще  один  из
террористов, Феликс Карпио. Миро разыскивался испанскими властями..."
     Прочитав статью до  конца,  Миган  долгое  время  сидела  неподвижно,
вспоминая прошлое. Оно представало перед ней как давний  сон,  туманный  и
реальный, заснятый сквозь пелену времени.
     "Борьба  скоро  закончится.  Мы  добьемся  своего,  потому  что   нас
поддерживает народ... Но я бы очень хотел, чтобы ты дождалась меня..."
     Давным-давно она читала о народе, верившем в то, что человек, однажды
спасший чью-то жизнь, был за нее в ответе.  Она  спасла  Хайме  дважды:  в
замке и в сквере. "Черта с два я допущу, чтобы они сейчас убили его".
     Подняв трубку стоявшего рядом с ней телефона, она сказала пилоту:
     - Поворачивайте самолет. Мы возвращаемся в Нью-Йорк.


     В аэропорту "Ла Гуардия" ее ждал лимузин. В два  часа  ночи  она  уже
была в своем офисе. Там ее встретил Лоуренс Грэй-младший. Его отец,  много
лет проработавший адвокатом компании, ушел на пенсию. Сын был так же  умен
и честолюбив.
     - Что вы знаете о Хайме Миро? - без предисловий начала Миган.
     Ответ последовал незамедлительно:
     - Это - баскский террорист, главарь ЕТА. Кажется,  день-два  назад  я
читал, что его поймали.
     - Совершенно верно. Правительство  собирается  предать  его  суду.  Я
хочу, чтобы там был наш человек. Кто считается лучшим  в  стране  судебным
адвокатом?
     - Кэртис Хэйман, на мой взгляд.
     - Нет. Он слишком порядочен. Нам нужен какой-нибудь "громила".
     Она на минуту задумалась.
     - Свяжитесь с Майком Роузеном.
     - Он задействован на сто лет вперед, Миган.
     - Так освободите его. Мне надо, чтобы он был на суде в Мадриде.
     Он нахмурился.
     - Мы не имеем права вмешиваться во внутреннюю политику Испании.
     - Нет, имеем. Подзащитный - наш друг.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Можно задать вам личный вопрос?
     - Нет. Займитесь делом.
     - Я сделаю все возможное.
     - Ларри...
     - Да?
     - И невозможное тоже.
     В ее голосе прозвучала твердость.


     Через двадцать минут  Лоуренс  Грэй-младший  вновь  вошел  в  кабинет
Миган.
     - Я дозвонился до Майка Роузена. Кажется, я разбудил  его.  Он  хочет
поговорить с вами.
     Миган взяла трубку.
     - Мистер  Роузен?  Рада  вас  слышать.  У  нас  еще  не  было  случая
познакомиться, но мне кажется, мы сможем стать  очень  хорошими  друзьями.
Многие подают в суд на "Скотт индастриз" в  надежде  что-то  выгадать  для
себя, и мне нужен человек, который бы занялся всеми этими исками. Ваше имя
звучит чаще других. Разумеется, я готова заплатить вам солидный гонорар...
     - Мисс Скотт..
     - Да?
     - Я ничего не имею против маленьких сюрпризов, но вы просто ошарашили
меня.
     - Не понимаю.
     - Тогда позвольте, я объясню вам юридическим языком. Не  вешайте  мне
лапшу на уши. Сейчас два часа ночи. А в два часа ночи не звонят  лишь  для
того, чтобы предложить работу.
     - Мистер Роузен...
     - Майк. Мы же собирались стать хорошими  друзьями.  А  друзья  должны
доверять друг другу. Ларри сказал, вы хотите, чтобы я отправился в Испанию
выручать какого-то баскского террориста, попавшего в лапы полиции.
     - Он не террорист... - начала было Миган, но тут же осеклась. - Да.
     - А почему вас это волнует? Он что, подал в суд на "Скотт  индастриз"
за то, что его пистолет дал осечку?
     - Он...
     - Извините, мой друг, но я не смогу  вам  помочь.  У  меня  настолько
плотный график, что уже полгода нет  времени  принять  ванну.  Но  я  могу
порекомендовать вам нескольких адвокатов...
     "Нет, - подумала Миган. - Хайме Миро нуждается в тебе". Ее неожиданно
охватило чувство безнадежности.  Испания  представлялась  каким-то  другим
миром в другом времени.
     - Не надо, - устало произнесла она. - Это - сугубо  личное.  Простите
меня за такую навязчивость.
     - Что ж! Это свойственно людям вашего ранга. Однако сугубо  личное  -
это  совсем  другое  дело,  Миган.  Честно  говоря,  я  просто  сгораю  от
любопытства узнать, почему  глава  "Скотт  индастриз"  так  заинтересована
спасти какого-то испанского террориста. Может, пообедаем завтра вместе?  У
вас есть время?
     Она твердо решила добиться своего во что бы то ни стало.
     - Конечно.
     - Тогда в "Ле Сирк" в час дня?
     Миган воспрянула духом.
     - Отлично.
     - Заказывайте столик, но должен вас кое о чем предупредить.
     - О чем же?
     - У меня очень любопытная жена.


     Они встретились в "Ле Сирк", и, когда Сирио усадил их за столик, Майк
Роузен сказал:
     - Вы в жизни лучше, чем на фотографиях. Наверняка  все  вам  об  этом
говорят.
     Он был маленького  роста  и  одет  весьма  небрежно,  но  его  голова
работала очень четко, а взгляд отличался необыкновенной проницательностью.
     - Вы возбудили во мне любопытство, - сказал Майк Роузен. - Так  зачем
вам нужен этот Хайме Миро?
     Много можно было рассказать. Очень многое. Но Миган лишь ответила:
     - Он - мой друг. И я не хочу, чтобы он умер.
     Роузен подался вперед.
     -  Сегодня  утром  я  просмотрел,  что  пишут  о   нем   в   газетах.
Правительству Хуана Карлоса  мало  его  просто  казнить.  Ему  предъявлено
столько обвинений, что можно охрипнуть от одного из перечисления.
     Он следил за выражением лица Миган.
     - Простите, но я должен  быть  с  вами  откровенен.  Миро  был  очень
занятой человек. Он грабил банки, взрывал машины, убивал людей...
     - Он не убийца, он - патриот. Он борется за свои права.
     - Хорошо-хорошо. Я тоже люблю таких героев. Что вы хотите от меня?
     - Спасите его.
     - Миган, мы такие хорошие друзья, что я скажу  вам  всю  правду.  Сам
Иисус Христос не смог бы спасти его. Вы ждете чуда, которое...
     - Я верю в чудеса. Вы мне поможете?
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Чем черт не шутит. Друзья для  этого  и  существуют.  Вы  пробовали
паштет? Я слышал, его здесь делают по-еврейски.
     В полученном из Мадрида по факсу сообщении говорилось:
     "Переговорил  с  полудюжиной  ведущих  европейских   адвокатов.   Они
отказываются защищать Миро. Пытался добиться разрешения выступать в  суде.
Суд отклонил мою просьбу. Был бы рад сотворить для вас чудо, но Иисус  еще
не воскрес. Возвращаюсь домой. За вами обед. Майк".


     Суд был назначен на семнадцатое сентября.
     - Отмените все мои встречи, - сказала Миган  своему  секретарю.  -  Я
вылетаю по делам в Мадрид.
     - Сколько вы там пробудете?
     - Не знаю.


     Миган обдумывала свой  план  в  самолете,  летевшем  над  Атлантикой.
"Должен же быть какой-то выход, - думала она.  -  У  меня  есть  деньги  и
власть. Надо действовать через премьер-министра. Я  должна  встретиться  с
ним до начала суда. Потом будет слишком поздно".
     Встреча Миган с  премьер-министром  Леопольдо  Мартинесом  состоялась
через двадцать четыре часа после ее прибытия в Мадрид. Он пригласил ее  на
обед во дворец Монклоа.
     - Благодарю вас, что вы так быстро нашли время встретиться со мной, -
сказала Миган. - Я понимаю, что вы очень заняты.
     Он сделал протестующий жест.
     - Ну что вы, мисс Скотт. Для меня большая честь,  когда  глава  такой
крупной компании, как "Скотт  индастриз",  прилетает  в  нашу  страну  для
встречи со мной. Скажите, чем я могу быть вам полезен.
     - Это я приехала сюда, чтобы быть полезной вам, - ответила Миган. - Я
подумала о том, что, имея в Испании всего несколько предприятий, мы далеко
не в полной мере используем потенциал вашей страны.
     Он уже слушал внимательнее, в его глазах светился интерес.
     - Продолжайте.
     - "Скотт индастриз" рассматривает перспективу строительства  крупного
электронного завода. Там будет занято около полутора тысяч  человек.  Если
он оправдает наши надежды, мы откроем филиалы.
     - Но вы еще не приняли решение, в какой  стране  будет  построен  ваш
завод?
     - Именно так. Лично я склоняюсь к  Испании,  но,  откровенно  говоря,
ваше превосходительство, некоторые мои эксперты недовольны тем, как у  вас
обстоят дела с соблюдением гражданских прав.
     - Правда?
     - Да. Они считают, что вы слишком жестоки по  отношению  к  тем,  кто
выступает против внутренней политики государства.
     - Вы можете назвать какие-нибудь конкретные примеры?
     - Да, могу. Например, Хайме Миро.
     Он уставился на нее.
     -  Понятно.  То  есть,   если   бы   мы   проявили   к   Хайме   Миро
снисходительность, то за это получили бы электронный завод и...
     - И многое другое, - заверила его Миган. - Везде,  где  мы  открываем
наши заводы, повышается уровень жизни.
     - Боюсь, здесь  есть  небольшая  загвоздка,  -  нахмурившись,  сказал
премьер-министр.
     - Какая же? Мы можем обо всем договориться.
     - Есть вещи, не подлежащие обсуждению,  мисс  Скотт.  Мы  не  торгуем
честью Испании. Не пытайтесь купить нас или угрожать нам.
     - Поверьте, я не...
     - Вы приехали облагодетельствовать нас и рассчитываете, что мы  будем
манипулировать правосудием в угоду вам? Подумайте хорошенько, мисс  Скотт.
Мы не нуждаемся в ваших заводах.
     "Я все испортила", - с отчаянием подумала Миган.


     Суд,  длившийся  шесть  недель,  проходил  в  закрытом  для  публики,
тщательно охраняемом помещении.
     Все это время Миган была в Мадриде, следя за ежедневными  сообщениями
в газетах. Время от времени ей звонил Майк Роузен.
     - Я понимаю, каково  вам  там,  мой  друг.  Мне  кажется,  вам  лучше
вернуться домой.
     - Не могу, Майк.
     Она попыталась увидеться с Хайме.
     "Никаких посетителей".


     В последний день процесса Миган стояла в толпе возле здания суда.  На
улицу высыпали репортеры, и Миган остановила одного из них.
     - Что случилось?
     - Его признали виновным по всем пунктам. Он приговорен к гарроте.





     В день казни Хайме Миро уже в пять  часов  утра  у  стен  центральной
мадридской  тюрьмы  начали  собираться  люди.  Установленные   гражданской
гвардией заграждения не давали растущей  толпе  перейти  широкую  улицу  и
приблизиться  к  главному  входу  тюрьмы.  Железные  ворота  тюрьмы   были
блокированы вооруженными солдатами и танками.
     В тюрьме, в  кабинете  начальника  Гомеса  де  ла  Фуенте,  проходило
экстренное совещание.  На  нем  присутствовали  премьер-министр  Леопольдо
Мартинес, новый глава ГОЕ Алонсо Себастьян, заместители начальника  тюрьмы
Хуанито Молинас и Педрос Арранго.
     Гомес де ла Фуенте был крепкий мужчина средних лет с  мрачным  лицом,
самоотверженно посвятивший свою  жизнь  перевоспитанию  негодяев,  которых
правительство передавало на его попечение. Молинас и Арранго,  его  верные
помощники, прослужили с де ла Фуенте вот уже двадцать лет.
     Говорил премьер-министр Мартинес:
     - Я бы хотел знать, какие вами приняты меры для  обеспечения  порядка
во время казни Хайме Миро.
     - Мы готовы к любой неожиданности, ваше превосходительство, - ответил
начальник тюрьмы де ла Фуенте. - Как вы уже успели заметить  по  прибытии,
вокруг  тюрьмы  расположена  целая  рота  вооруженных  солдат.   И   чтобы
прорваться в здание, понадобится армия.
     - А в самой тюрьме?
     -  Приняты  еще  более  строгие  меры  предосторожности.  Хайме  Миро
содержится в камере в двойной системой безопасности на втором этаже.  Всех
остальных заключенных с этого этажа временно убрали. Двое охранников стоят
перед  камерой  и  еще  двое  -  в  разных  концах  тюремного   блока.   Я
распорядился, чтобы все заключенные  оставались  в  камерах  до  окончания
казни.
     - Во сколько она состоится?
     - В полдень, ваше превосходительство. Я  перенес  обед  на  час  дня,
чтобы у нас было достаточно времени убрать тело Миро.
     - Куда вы планируете его отвезти?
     -  Я  полностью   согласен   с   тем,   что   вы   предложили,   ваше
превосходительство.   Его   захоронение   в   Испании   может    поставить
правительство в неловкое положение, если  баски  превратят  его  могилу  в
нечто вроде святыни. Мы связались с его теткой во  Франции.  Она  живет  в
небольшой деревушке, неподалеку от Байонны. Она  согласна  похоронить  его
там.
     Премьер-министр встал.
     - Замечательно. - И со вздохом добавил: - Все же  я  думаю,  что  его
лучше было бы повесить на площади у всех на виду.
     - Конечно, ваше превосходительство. Но в этом случае я бы уже не  мог
гарантировать вам порядок.
     - Возможно, вы правы. Не стоит создавать лишний повод  для  волнений.
Казнь  с  помощью  гарроты  медленнее  и  мучительнее.  И  если  кто-то  и
заслуживает гарроты, так это Хайме Миро.
     - Простите, ваше превосходительство, - сказал начальник тюрьмы. - Но,
насколько я понимаю, судейская коллегия собирается  рассмотреть  последнюю
апелляцию, представленную защитниками Миро. Если она пройдет, как мне?..
     - Не пройдет, - прервал его  премьер-министр.  -  Казнь  состоится  в
назначенное время.
     Совещание было окончено.


     В половине восьмого утра к воротам тюрьмы подъехал фургон с хлебом.
     - Хлеб привезли.
     Один из дежуривших у ворот охранников, заглянув в  машину,  посмотрел
на шофера.
     - Ты что, новенький?
     - Да.
     - А где Хулио?
     - Он заболел и слег.
     - Отдыхал бы и ты, amigo.
     - Что?
     - Сегодня утром никаких поставок. Приезжай днем.
     - Но ведь каждое утро...
     - Никого и ничего не пропускаем, пока кое-что не отправим. А теперь -
задний  ход,  разворачивайся  и  катись  отсюда,  пока   мои   ребята   не
рассердились.
     Шофер обвел глазами уставившихся на него вооруженных солдат.
     - Ну что ж. Понятно.
     Они наблюдали, как грузовик развернулся и укатил по  улице.  Командир
поста доложил о  случившемся  начальнику  тюрьмы.  Когда  навели  справки,
выяснилось, что прежний водитель был  в  больнице,  пострадав  в  дорожной
аварии.


     В  восемь  утра  на  улице  напротив  тюрьмы  взорвалась  машина,   в
результате чего было  ранено  с  полдюжины  человек.  В  обычной  ситуации
охранники, оставив свои посты, попытались бы разобраться в происшествии  и
помочь раненым. Но у них был строжайший приказ. Они  оставались  на  своих
местах, а случившимся занялась гражданская гвардия.
     Об инциденте было немедленно доложено начальнику тюрьмы.
     - Они могут пойти на что угодно, - ответил он.  -  Будьте  готовы  ко
всему.


     В 9.15 утра над территорией тюрьмы появился вертолет. С обеих  сторон
на нем было написано "Ла Пренса" -  название  самой  известной  ежедневной
испанской газеты.
     На крыше  тюрьмы  были  установлены  два  зенитных  орудия.  Дежурный
лейтенант, взмахнув флажком, дал пилоту предупредительный  знак.  Вертолет
продолжал кружить. Офицер взял полевую рацию.
     - Господин начальник, над нами вертолет.
     - Есть какие-нибудь опознавательные знаки?
     - Нам нем написано "Ла Пренса", но краска выглядит свежей.
     - Сделайте предупредительный залп. Если не подействует - сбивайте.
     - Слушаюсь.
     Он кивнул стрелку.
     - Пальни рядом.
     Снаряд пролетел в пяти ярдах от вертолета. Им было  видно  испуганное
лицо пилота. Артиллерист перезарядил орудие. Вертолет резко взмыл ввысь  и
исчез в мадридском небе.
     "Какого черта они еще придумают?" - подумал лейтенант.
     В одиннадцать часов утра в комнату для посетителей тюрьмы вошла Миган
Скотт. Она выглядела бледной и осунувшейся.
     - Мне нужно встретиться с начальником тюрьмы Гомесом де ла Фуенте.
     - У вас назначена встреча?
     - Нет, но...
     - Простите, но сегодня утром начальник никого не принимает.  Если  вы
позвоните ему днем...
     - Скажите ему, что это Миган Скотт.
     Он посмотрел  на  нее  внимательнее.  "Так  это  и  есть  та  богатая
американка, которая пытается освободить Хайме Миро.  Я  был  бы  не  прочь
позабавиться с ней пару ночей".
     - Я сообщу о вас начальнику.
     Через пять минут Миган уже сидела в кабинете де ла Фуенте. С ним было
еще с полдюжины человек из тюремного начальства.
     - Чем могу быть вам полезен, мисс Скотт?
     - Я бы хотела встретиться с Хайме Миро.
     Начальник тюрьмы вздохнул.
     - Боюсь, что это невозможно.
     - Но я...
     - Мисс Скотт, нам всем хорошо известно, кто вы. Уверяю  вас,  мы  все
были бы рады помочь вам, если бы могли, -  с  улыбкой  сказал  он.  -  Мы,
испанцы, очень отзывчивый народ. К тому же мы сентиментальны, и  время  от
времени мы не против закрыть глаза на некоторые правила и установки. Но, -
тут улыбка исчезла с его  лица,  -  не  сегодня,  мисс  Скотт.  Сегодня  -
особенный день. У нас ушли годы, чтобы  поймать  человека,  с  которым  вы
хотите встретиться. Так что сегодня - день,  когда  мы  обязаны  следовать
всем правилам. Хайме Миро теперь встретится только с Богом, если у него он
есть.
     Миган подавленно смотрела на начальника тюрьмы.
     - Но можно... можно мне хоть взглянуть на него?
     Один из заместителей, тронутый страданием,  написанным  на  ее  лице,
хотел было что-то сказать, но сдержался.
     - К сожалению, нет, - ответил де ла Фуенте.
     - Можно я напишу ему несколько  слов?  -  произнесла  она  сдавленным
голосом.
     - Стоит ли вам писать покойнику?  -  Он  посмотрел  на  часы.  -  Ему
осталось жить меньше часа.
     - Но  ведь  он  подал  апелляцию.  Разве  она  не  будет  рассмотрена
судейской коллегией?
     - Они проголосовали против. Мне сообщили  об  их  решении  пятнадцать
минут назад. Миро отказано в обжаловании  приговора.  Казнь  состоится.  А
теперь, с вашего позволения...
     Он поднялся, все встали. Обведя глазами комнату, Миган посмотрела  на
холодные беспощадные лица и содрогнулась.
     - Да простит вас Господь, - сказала она.
     Они молча смотрели, как она поспешно вышла из комнаты.


     За десять минут до полудня дверь камеры Хайме Миро открылась, и в нее
вошли начальник тюрьмы Гомес де  ла  Фуенте  в  сопровождении  двух  своих
помощников Молинаса, Арранго и врача Мигель Анунсьон.  В  коридоре  стояли
четыре вооруженных охранника.
     - Пора, - сказал начальник тюрьмы.
     Хайме поднялся со своей койки. Он был в  наручниках,  его  ноги  были
закованы в кандалы.
     - Я надеялся, вы задержитесь.
     Он  держался  с  таким  достоинством,  что  де  ла  Фуенте   невольно
восхищался им.
     "В другое время и  при  других  обстоятельствах  мы  могли  бы  стать
друзьями", - подумал он.
     Тяжело переставляя закованные в кандалы ноги, Хайме вышел в пустынный
коридор. По обе стороны от него встали охранники и Молинас с Арранго.
     - Меня ждет гаррота? - спросил Хайме.
     Начальник тюрьмы кивнул.
     - Гаррота.
     Невероятно мучительная, бесчеловечно  жестокая  смерть.  Хорошо,  что
казнь состоится в изолированном помещении, а не на виду у людей и прессы.
     Процессия двинулась по коридору. Было  слышно,  как  на  улице  толпа
скандировала: "Хайме!.. Хайме!.. Хайме!.." Тысячный хор голосов звучал все
громче и громче.
     - Они взывают к тебе, - сказал Педрос Арранго.
     - Нет. Они взывают к себе. Они взывают  к  свободе.  Завтра  появится
другое имя. Пусть я умру, но неизбежно придет кто-то другой.
     Миновав  две  автоматические  системы  безопасности,  они  подошли  к
расположенному в конце коридора небольшому помещению  с  зеленой  железной
дверью. Из-за угла появился священник в черной сутане.
     - Слава Богу, успел. Я пришел совершить последний обряд.
     Когда он направился к Миро, два охранника преградили ему путь.
     - Простите, отец, - сказал начальник тюрьмы. - Никому не  разрешается
приближаться к нему.
     - Но я...
     - Если вы хотите отпустить ему грехи, вам придется сделать это  через
закрытую дверь. Отойдите, пожалуйста.
     Один из охранников открыл зеленую дверь. Внутри, возле  привинченного
к полу стула с толстыми ремнями для рук, стоял человек огромного роста,  с
лицом, наполовину скрытым под маской. В руках он держал гарроту.
     Начальник тюрьмы кивнул Молинасу,  Арранго,  врачу,  и  они  зашли  в
комнату вслед за Хайме.  Охранники  остались  в  коридоре.  Зеленую  дверь
закрыли на засовы.
     Молинас и Арранго подвели Хайме к стулу. Они сняли с него наручники и
пристегнули его к сиденью, затянув на  его  руках  толстые  ремни.  Доктор
Анунсьон и начальник  тюрьмы  де  ла  Фуенте  наблюдали  за  этим.  Сквозь
запертую тяжелую дверь было едва слышно монотонное бормотание священника.
     Посмотрев на Хайме, де ла Фуенте пожал плечами.
     - Это не столь важно. Бог все равно поймет, что он говорит.
     Сзади к Хайме подошел великан с гарротой в руках.
     - Хотите, чтобы вам закрыли лицо? - спросил Гомес де ла Фуенте.
     - Нет.
     Взглянув на великана, начальник тюрьмы кивнул. Подняв гарроту,  палач
наклонился над Хайме.
     Стоявшим за дверью охранникам были слышны крики толпы на улице.
     - Знаешь, - тихо сказал один из них, - я бы очень хотел  сейчас  быть
там на улице с ними.
     Через пять минут зеленая дверь открылась.
     - Принесите мешок для тела, - сказал доктор Анунсьон.
     В соответствии с инструкцией тело Хайме Миро было  тайно  вынесено  с
черного хода тюрьмы. Мешок бросили в кузов ничем не приметного фургона. Но
как только он выехал за территорию  тюрьмы,  толпа,  словно  притягиваемая
каким-то волшебным магнитом, подалась вперед.
     - Хайме!.. Хайме!..
     Но крики стали уже приглушеннее. Мужчины и женщины плакали, а их дети
с удивлением смотрели, не понимая, что происходит. Проехав  сквозь  толпу,
фургон наконец выехал на шоссе.
     - Боже мой, - проговорил шофер. - Просто какое-то наваждение. В  этом
парне, должно быть, что-то было.
     - М-да. И тысячи людей это тоже понимали.


     В два часа пополудни того же дня начальник тюрьмы Гомес де ла  Фуенте
и два его помощника Хуанито Молинас  и  Педрос  Арранго  вошли  в  кабинет
премьер-министра Мартинеса.
     - Хочу поздравить вас,  -  сказал  премьер-министр.  -  Казнь  прошла
удачно.
     - Господин премьер-министр, мы пришли не для  того,  чтобы  принимать
ваши поздравления, - сказал начальник тюрьмы. - Мы подаем в отставку.
     Мартинес в изумлении уставился на них.
     - Я... Я не понимаю. В чем?..
     - Это вопрос  гуманности,  ваше  превосходительство.  Мы  только  что
смотрели, как умирал человек. Возможно, он и заслужил смерть. Но не такую.
Это... это бесчеловечно. Я больше не хочу принимать в этом участие. И  мои
коллеги испытывают те же чувства.
     - Может, вам стоит еще подумать? Ваши пенсии...
     - Мы должны считаться с нашей совестью.
     Начальник тюрьмы де ла Фуенте протянул  премьер-министру  три  листка
бумаги.
     - Вот наши заявления об отставке.


     Поздно вечером того же  дня  фургон  пересек  французскую  границу  и
направился к деревушке Бидаш неподалеку от Байонны. Он  остановился  возле
опрятного деревенского домика.
     - Приехали. Давай выгружать тело, пока оно не начало смердеть.
     Дверь открыла женщина лет пятидесяти.
     - Привезли?
     - Да, мадам. Куда вам это... его положить?
     - В гостиную, пожалуйста.
     - Хорошо, мадам. Я бы не стал долго тянуть с захоронением. Понимаете,
о чем я?
     Она смотрела, как двое мужчин внесли мешок и положили на пол.
     - Спасибо.
     - Не за что.
     Она немного постояла, глядя на отъезжавший фургон.
     Из соседней комнаты вышла еще одна женщина.  Подбежав  к  мешку,  она
торопливо расстегнула его.
     На них с улыбкой смотрел Хайме Миро.
     - А знаете, - сказал он, - от этой гарроты моей шее действительно  не
поздоровилось бы.
     - Что будем пить, красное вино или белое? - спросила Миган.





     Бывший начальник тюрьмы Гомес де  ла  Фуенте,  его  бывшие  помощники
Молинас и Арранго, доктор Анунсьон, великан-палач, уже без маски, сидели в
зале ожидания мадридского аэропорта "Барахас".
     - Я все же думаю, что вы зря не хотите лететь со мной в Коста-Рику, -
сказал де ла Фуенте. - С этими  пятью  миллионами  долларов  вы  могли  бы
купить целый остров.
     Молинас покачал головой.
     - Мы с Арранго хотим в Швейцарию. Мне надоело солнце. Там мы займемся
молоденькими лыжницами.
     - И я тоже, - отозвался великан.
     Они посмотрели на Мигеля Анунсьона.
     - Ну а вы, доктор?
     - Я - в Бангладеш.
     - Куда?
     - Да-да. На эти деньги я открою там больницу. Знаете, я  давно  думал
об этом, еще до того, как принял предложение Миган  Скотт.  И  я  рассудил
так: если я могу спасти жизнь  многим  невинным  людям,  оставив  в  живых
одного террориста, то  это  -  хорошая  сделка.  Кроме  того,  должен  вам
признаться, мне нравился Хайме Миро.





     Все лето во Франции стояла замечательная погода и  фермеры  не  могли
нарадоваться богатому урожаю. "Было бы  так  каждый  год,  -  думал  Рубио
Арсано. - Но год был удачным не только поэтому".
     Сначала - свадьба, а затем - год назад -  у  них  родились  близнецы.
"Трудно даже представить, что можно быть таким счастливым".
     Начинался дождь. Развернув трактор, Рубио поехал к сараю. Он думал  о
своих близнецах. Мальчик рос здоровым  и  крепким.  А  его  сестренка!  Ну
просто маленькая разбойница. "Ох и доставит же она своему парню хлопот,  -
Рубио улыбнулся своим мыслям. - Вся в мать".
     Поставив трактор в сарай, он направился  к  дому,  чувствуя  на  лице
холодные капли дождя. Открыв дверь, он вошел в дом.
     - Ты как раз вовремя, - улыбнулась ему Лючия. - Обед готов.


     Преподобная мать Бетина проснулась с предчувствием того,  что  должно
произойти какое-то чудо.
     "Конечно, - думала  она,  -  произошло  уже  довольно  много  хороших
событий".
     Цистерцианский монастырь был уже давно открыт вновь и  находился  под
покровительством короля Хуана Карлоса.
     Сестра Грасиела и все  монахини,  увезенные  в  Мадрид,  благополучно
вернулись в  монастырь,  где  ничто  не  мешало  им  вновь  погрузиться  в
блаженное одиночество и безмолвие.
     Вскоре после завтрака мать-настоятельница  вошла  в  свой  кабинет  и
застыла в изумлении. На ее столе ослепительно сверкал золотой крест.
     Это было воспринято как чудо.





     Мадрид попытался выторговать мир в  обмен  на  предоставление  баскам
частичной автономии, официально разрешив им иметь свой флаг, свой  язык  и
баскское управление полиции. ЕТА  ответила  убийством  Константина  Ортина
Хиля, военного коменданта Мадрида,  и  позже  -  убийством  Луиса  Карреро
Бланко - человека, избранного Франко своим преемником.
     Волна насилия нарастает.
     За трехлетний период от рук террористов ЕТА  погибло  более  шестисот
человек. Кровопролитие продолжается,  и  полиция  отвечает  на  это  с  не
меньшей жестокостью.
     Не так давно ЕТА пользовалась поддержкой двух с  половиной  миллионов
басков, но нескончаемый терроризм лишил этой поддержки. В Бильбао, в самом
сердце Страны Басков, сто тысяч человек  приняли  участие  в  демонстрации
против ЕТА. Испанцы  чувствуют,  что  пришло  время  жить  в  мире,  время
залечивать раны.
     ОПУС МУНДО стала еще более могущественной, чем  прежде,  но  вряд  ли
найдутся желающие обсуждать это.


     Что же касается цистерцианских  монастырей  строгого  послушания,  то
они существуют и по сей день. Всего их в мире пятьдесят  четыре,  семь  из
них находятся в Испании.
     Соблюдавшийся  на  протяжении  веков  ритуал  вечного   безмолвия   и
уединения остается неизменным.


Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 05:54:33 GmT