---------------------------------------------------------------
OCR -=anonimous=-.
---------------------------------------------------------------
Глава 1.
Глава 2.
Глава 3.
Глава 4.
Глава 5.
Глава 6.
Глава 7.
Глава 8.
Глава 9.
Глава 10.
Глава 11.
Глава 12.
Глава 13.
Глава 14.
Глава 15.
Глава 16.
Глава 17.
Глава 18.
Заключение.
Глава 1
-- У вас очень мило, -- говорит последняя покоренная мною
красотка, переступив порог нашего дома.
У девицы есть все, что надо. Она высокая, у нее чудесные
глаза, если рассматривать их по отдельности (левый не теряет из
виду синюю линию Вогезов, а правый внимательно наблюдает за
портом Бреста), шикарные волосы, формы, превращающие руку
мужчины в суповую ложку, и настолько чувственные губы, что, едва
завидев их, ее губная помада сама вылезает из тюбика. В общем,
представляете, да?
Ее зовут Ирэн, и она на пять лет моложе меня...
Я подцепил эту очаровательницу в поезде (что является хорошей
приметой), когда возвращался с Дордони.
Моя славная матушка Фелиси и я, ее единственный и любимый
сын, поехали туда отдохнуть пару недель у тети Розы, маминой
сводной сестры, чей муж Альфонс работает там егерем.
Вообще-то мы должны были провести там месяц, но я быстро
устал от "Зеленой нежности вечеров над Дордонью". Хлорофилл я
терплю только в ограниченных количествах. К тому же Альфонс
немного нудноват. Он уже всех заколебал рассказами о своих
подвигах в первую мировую, фотографиями того времени, которыми
забит весь чердак: Пуанкаре пожимает ему руку; Жоффр прикалывает
ему на грудь Военный крест; его рана в ногу и медсестра из
госпиталя в Шалон-сюр-Сон, с которой у него была интрижка. Я
выслушиваю это уже тысячу лет и все с одними и теми же деталями,
с одними и теми же подмигиваниями. Это становилось невыносимым,
тем более что дожди зарядили, как в Лондоне. Альфонс под дождем
-- это настоящий ад. Поэтому однажды утром я звякнул Берюрье и
попросил его срочно послать мне телеграмму, будто бы вызывающую
меня в Париж для ведения важного расследования. Думаю, Фелиси я
этим не обманул. Кто хочет провести мою маму, должен встать
спозаранку. Но она вела себя так, будто все нормально, и
присоединила свои сожаления к тем, что выражали Роза и Альфонс.
В поезде, увозившем меня в Париж, я был счастлив, как
школьник на каникулах. Настоящий отдых начинался только сейчас.
В одном купе со мной ехала Ирэн. Строгий вид, сдержанные манеры.
Me Софи Лорен, но я за ней приударил. После двух недель безделья
я был готов ухаживать хоть за козой. Двести километров я
наталкивался на сдержанность, а потом в вагоне-ресторане
метрдотеля осенила отличная идея вылить ей за корсаж баночку
беарнского соуса.
Ничто так не способствует установлению дружеских отношений,
как беарнский соус. Руководство операцией я взял на себя: моя
салфетка, графин воды, разнос первой степени, учиненный
неловкому. Если бы вы меня видели, сударыни, то уже никогда не
ели бы беарнский соус, не имея меня соседом.
Лед был растоплен. Я угостил ее своим вином, а она меня
своим. После десерта я предложил ей "Куантро". Короче, когда мы
возвращались в наше купе, поезд как нельзя более кстати заехал в
туннель и я подарил Ирэн мой фирменный поцелуй взасос в
"гармошке" между вагонами. Это был первый раз, когда ей это
делали в аккордеоне. Музыкально-железнодорожный антураж ей очень
понравился, и она не рассердилась, даже когда из-за
несвоевременно дернувшегося состава я в следующий раз поцеловал
воздух. Правда, чтобы извиниться, я сразу же начал делать ей
специальный массаж. Короче, когда поезд наконец выбрался из
туннеля, мы увидели, что зажаты между дверцей вагона и брюхом
полковника, к стэку которого Ирэн лихорадочно прижималась в
темноте, называя толстяка "дорогой".
Она ехала в Париж в первый раз и радовалась путешествию.
Поскольку никто ее не ждал, ночевать ей было негде, время было
позднее, а наш домик пустовал, я предложил приютить ее. После
недолгих жеманничаний с претензией на хорошие манеры она
согласилась.
-- У вас правда очень мило, -- повторяет она. -- Вы занимаетесь
бизнесом?
-- Почти, -- отвечаю я, не особо распространяясь. Я веду ее на
второй этаж, заново перестроенный после начавшегося у нас
пожара, и открываю дверь моей спальни. -- Вы будете спать здесь!
-- говорю.
-- А вы? -- волнуется Ирэн.
-- Я тоже, -- не моргнув глазом успокаиваю я ее.
-- Это неразумно, -- воркует она.
-- Почему? -- возмущаюсь я.-- Горячая вода тут есть, мягкий
матрас тоже.
Мисс Провинция смеется смехом из комической оперы. Именно в
это время происходит невинное на первый взгляд событие: звонит
телефон. Принимая во внимание поздний час, этот звонок меня
тревожит.
-- Вы не собираетесь снимать трубку? -- удивляется Ирэн. Именно
над этим вопросом я и ломаю себе голову, Кто это может быть?
Мама? Старик? Приятель? Я решаю, что это мама хочет убедиться,
что я хорошо доехал, и беру трубку. Не угадал: это Старик.
-- Слава богу! -- кричит он.
Строго между нами, лично я не вижу причин славить создателя.
Если бы я прислушался к моему внутреннему голосу, то выбросил
бы телефон в помойное ведро и продолжил бы увлекательный диалог
с Ирэн. Но вы же меня знаете: долг прежде всего. Вместо того
чтобы прислушиваться к своим низменным инстинктам, я слушаю
своего начальника, говорящего следующее:
-- Я позвонил вам на всякий случай, мой дорогой Сан-Антонио,
хотя прекрасно знаю, что вы в отпуске. С одним моим другом,
известным издателем месье Пти-Литтре, произошло нечто крайне
необычное. Представьте себе, что во время вечера, который он
организовал в своем особняке в Нейи, две трети гостей
onwsbqrbnb`kh себя плохо.
-- Может, лангусты попались несвежие? -- предполагаю я с
горечью, вполне понятной любому, кто не является полным идиотом.
Лысого мое замечание не веселит.
-- Это гораздо серьезнее, чем пищевое отравление, мой милый.
Пти-Литтре один из немногих присутствующих, кто не почувствовал
эти симптомы. Перепугавшись, он позвонил мне. Он крайне
расстроен.
-- Ему повезло, что это не желудочное расстройство, -- не
удерживаюсь я, чтобы не сиронизировать снова. Старик продолжает
излагать:
-- Как вы понимаете, он не захотел заявлять в полицию... Его
гости принадлежат к парижскому высшему обществу и...
Ну разумеется, разве же могут заниматься этими персонами
жалкие легавые из районного комиссариата.
-- Я прошу вас в плане чисто дружеской услуги съездить туда
посмотреть, в чем дело.
Это ж надо! Ну спасибо за подарочек! Вас бы так! Я проклинаю
Старика, его нахальных друзей и мою идиотскую привычку снимать
трубку телефона, если он звонит посреди ночи
-- Я съезжу, господин директор.
Он дает мне адрес Пти-Литтре.
-- Как только узнаете что-нибудь новое, звоните мне!
-- Ясно.
Я кладу трубку на рычаг и поворачиваюсь к Ирэн.
-- Вы уходите? -- бормочет она, сникнув от разочарования.
-- Да, нужно срочно заключить важную сделку.
-- В такое время!
-- Один наш крупный клиент вылетает утром в Рио и до отлета
хочет сделать заказ на сто двадцать миллиардов долларов. Так что
я бегу к нему с нашим каталогом.
Ирэн кивает. Она понимает.
-- А что вы продаете?
-- Аппараты для производства ветра, -- объясняю я. -- Вы пока
ложитесь баиньки, а я скоро вернусь.
Я надеваю синюю шляпу вместо помявшейся во время путешествия
кепки и бегу выводить из гаража мою "МГ".
Двадцать минут спустя с приезжаю к Пти-Литтре.
Издатель живет в домике, сильно смахивающем на Версальский
дворец. В общем, это не то жилище, где будешь делать пи-пи на
лестничной площадке! В нем три этажа, внутренний двор обсажен
полувековыми деревьями, крыльцо чуть пошире, чем сцена дворца
Шайо, а в сравнении с кованой железной решеткой его ворот Ворота
Станислава в Нанси кажутся плетеной корзинкой для бутылок.
Моего приезда ждут с нетерпением, которое мне льстит. Едва я
открываю дверцу моей тачки, как к ней подскакивает лакей в белой
куртке и с черной "бабочкой".
-- Господин комиссар Сан-Антонио? -- спрашивает он
-- Совершенно верно, -- отвечаю я, чтобы показать, что умею не
сморкаться в занавески, когда нахожусь в светском обществе.
-- Месье ждет вас в холле.
Я поднимаюсь но ступенькам из каррарского мрамора и вхожу в
холл гигантских размеров.
Месье Пти-Литтре я нахожу сидящим в кресле эпохи Луи
Тринадцатого. Его лицо мне знакомо, потому что он действительно
очень известный человек...
В нем всего около метра тридцати пяти росту, верхушка черепа
лысая, что также не делает его выше. Ему лет пятьдесят, на носу
толстые очки; у него голубые глаза навыкате и тонкий голос
ebmsu`, рассказывающего анекдоты о сексе.
Он выскакивает из кресла, как зубная паста из тюбика, когда
на него наступишь ногой, и бросается ко мне.
-- Леон Пти-Литтре, -- представляется он, протягивая мне обе
руки, перчатки для которых, судя по их размеру, покупает в
женском отделе.
Я смотрю на маленького человечка, которого в его кругу
прозвали карлик Леон.
-- Комиссар Сан-Антонио, -- отвечаю.
Я пожимаю его пальчики и жду объяснений.
-- Это невероятно! -- говорит он. -- Совершенно невероятно!
Прошу вас следовать за мной.
Мне это делать легко, потому что его шажки не превышают
двадцати пяти сантиметров.
Пти-Литтре приводит меня в большой салон. Там меня ждет
ошеломляющее зрелище. Человек двадцать в вечерних туалетах лежат
на диванах и на полу. Они слабо шевелятся, тихо вскрикивая или
посмеиваясь. Кажется, они не страдают, но все без сознания...
Дамы, изнемогая, стонут. Их вечерние платья задрались до
подбородка.
-- Просто немыслимо, да? -- говорит мне издатель. Я должен
признаться, что впервые вижу подобное. Пять или шесть гостей
избежали бойни. Они с озабоченными минами стоят в центре
огромной комнаты и тихо переговариваются.
-- Надо вызвать врача, -- говорю.
-- Я уже позвонил профессору Бальдетру. Он приедет с минуты на
минуту.
Я наклоняюсь к типу, валяющемуся под столом, раскинув крестом
руки. Он единственный в белом смокинге.
-- Это дворецкий, -- предупреждает меня Пти-Литтре.
Я ощупываю грудь лежащего. Сердце бьется равномерно, хотя и
несколько учащенно. Веки у него дрожат и иногда приподнимаются,
открывая безжизненные белые глаза.
-- Безумие, да? -- спрашивает меня Пти-Литтре.
Я соглашаюсь. Скажу честно, ребята, я уже не жалею, что меня
потревожили. Такой спектакль стоит того, чтобы на него
посмотреть.
-- Как это началось? -- спрашиваю.
Карлик вытирает свой кукольный лоб шелковым платочком.
-- Ужин прошел нормально. Атмосфера была великолепной. Мы
перешли в салон. И вдруг через некоторое время присутствующий
здесь генерал Гландю...
Он показывает мне на толстого старика с огромными ноздрями.
Ему Следовало бы скорее сказать "отсутствующий здесь"...
-- ...присутствующий здесь генерал Гландю, сидевший в кресле,
стал громко вздыхать. Мы спросили, что с ним. Он ответил
бессвязно. Когда мы собрались позвать врача, решив, что у него
случился инсульт, принцесса де ла Ротюрьер с громкими криками
рухнула на пол... За ней, один за другим, последовали остальные
лица, которых вы здесь видите... Ужасно, правда?
-- Вы сами ничего не почувствовали?
-- Нет, как, впрочем, и присутствующие здесь мои друзья.
Он показывает на группу гостей, стоящих с откровенно
неодобрительным видом. Деревянные лица, враждебная тишина.
Приключение их не забавляет. Им нужно сохранять репутацию, и они
чувствуют, что ступили на скользкую дорожку. Возможно, завтра
они станут добычей парижских газетчиков.
-- На первый взгляд, -- говорю, -- мне кажется, что те, кто
почувствовал недомогание, съели нечто такое, к чему не
прикасались вы и эти ваши гости.
Пти-Литтре пожимает плечами.
-- Послушайте, -- протестует он, -- все ели все!
-- За столом да, -- возражаю я, -- а после? Я полагаю, вы
подавали ликеры, шампанское...
Он снимает очки, и его маленькое треугольное лицо гаснет, как
витрина магазина в семь вечера.
-- Верно, об этом я не подумал...
Я продолжаю мое рассуждение:
-- Нужно установить, что пили заболевшие и что остальные...
Остальные, то есть здоровые, кивают с озабоченно-важным
видом. В этот момент входит высокий худой месье с седеющими
волосами. Чемоданчик из крокодиловой кожи в его руке сообщает
мне, кто он. Это профессор Бальдетру.
Малыш Пти-Литтре оставляет меня и подбегает к нему.
-- Ах, профессор, это невероятно! Спасибо, что пришли! Это
какое-то безумие!
Пока он объясняет, профессор Бальдетру осматривает лежащих. А
я тем временем философствую. Какая же это глупость, говорю я
себе, собираться, наряжаться, наводить красоту... и все для того,
чтобы вместе пожрать. Профессор Бальдетру распрямляется.
-- Это, без сомнения, наркотик, -- заявляет он. Пти-Литтре
начинает кричать, как если бы в его типографии напечатали книгу
из одних нечетных страниц.
-- Вы шутите, мой дорогой друг! В моем доме никогда не было и
не будет наркотиков!
-- Я знаю что говорю, -- сухо заявляет профессор. За этим
следует напряженная тишина, которую нарушаю я:
-- Вы хотите сказать, господин профессор, что все они приняли
наркотик?
-- Именно.
Я прошу у Пти-Литтре разрешения воспользоваться телефоном и
бегу звонить в контору. Я постепенно погружаюсь в рабочую
атмосферу.
-- Патрон?
-- А, Сан-Антонио! Ну что?
-- Гости вашего друга проглотили наркотик. Вы можете срочно
прислать парня из лаборатории? Фавье, например. Он не в отпуске?
-- Нет. Думаю, он сейчас у себя дома.
-- Спасибо.
Я кладу трубку, прежде чем босс начал давать мне свои обычные
наставления. Рядом стоит лакей и прислушивается. Я делаю ему
знак подойти.
-- Скажите, старина, это вы подавали ликеры?
-- Да, вместе с Жюльеном... -- И он добавляет: -- Жюльен лежит
вместе с дамами и господами!
-- Он зашибал?
Лакей, молодой брюнет с выразительным лицом, пожимает
плечами.
-- Бывало.
-- Я хочу сказать: он пил во время работы?
-- Я понял. Да, Жюльен иногда выпивает тайком стаканчик... У
него несчастье -- ушла жена.
-- И что обычно он пьет?
-- Виски.
Я киваю.
-- Месье Пти-Литтре тоже пьет виски?
Мой собеседник не понимает этого сопоставления и несколько
шокирован им.
-- Никогда. Месье выпивает немного вина за обедом, а в
остальное время пьет только фруктовые соки.
Я размышляю три секунды, потом благодарю его.
-- Прекрасно.
Вернувшись в салон, я нахожу профессора Бальдетру сидящим в
кресле со стаканом виски в руке и дающим уцелевшим урок по
наркологии. Он мне говорит, что сейчас приедут "скорые" и
отвезут всех в его клинику.
Я, соглашаясь, киваю.
-- А пока, дамы и господа, -- говорю, -- я бы хотел знать, что
вы пили после ужина. Вы, мадам?
-- Кофе, -- воркует толстуха, по мере возможностей маскирующая
зоб под бриллиантовым ожерельем.
-- И все?
-- Все.
-- Вы, мадам?
-- Шампанское с апельсиновым соком, -- отвечает мне элегантная
особа.
-- А месье?
Длинный очкарик с орденской ленточкой произносит тоном, более
холодным, чем взгляд змеи:
-- Шампанское!
-- Вы, месье?
Тип с небольшой бородкой меряет меня полным ненависти
взглядом, прежде чем ответить:
-- Виски.
Я подпрыгиваю.
-- Вы уверены?
-- Простите, -- возмущается он, -- я пока еще помню, что делаю...
Нас прерывает профессор Бальдетру. Он корчится в своем кресле
и стонет.
-- Господи, он тоже! -- хнычет Пти-Литтре.
Стакан эскулапа еще стоит на низком столике. Я беру его и
принюхиваюсь. Это скотч.
-- Кто ему налил? -- ору я.
-- Он сам, -- бормочет издатель, -- пока вы звонили... Признаюсь,
я не подумал...
Я замечаю рядом со стаканом бутылку.
-- Он налил отсюда?
-- Да.
Я поворачиваюсь к бородатому.
-- А вы, месье?
-- Нет, -- отвечает он. -- Я пью только "Хейг" с пятью
звездочками.
Скромные запросы!
Звоню лакею. Он является очень быстро, потому что стоял за
дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.
-- Скажите, -- спрашиваю я, показывая ему бутылку, -- во время
вечера вы подавали это виски?
-- Да, месье.
-- О'кей, спасибо.
Я сую палец в горлышко, переворачиваю бутылку, потом
вытаскиваю палец и осторожно касаюсь кончиком языка. В чем, в
чем, а в скотче я разбираюсь. Надеюсь, вы в этом не
сомневаетесь? У этого виски странный привкус. Ошибки быть не
может: вот источник беды. Это "Мак-Геррел". Blended and botteled
by Daphne Mac Herrel, Scotland[1] -- уточняет этикетка. Не очень
известная марка. Я говорю об этом Пти-Литтре, который розовеет
от смущения за своими иллюминаторами.
Он оправдывается в глазах еще здоровых гостей, озабоченный,
как бы не показаться в их глазах ничего не понимающим лопухом:
-- Этот скотч мне подарил один мой хороший друг, который
sonrpeaker только его. Он утверждает, что это самая лучшая
марка.
-- Сколько он вам его дал?
-- Шесть бутылок.
-- Где остальные? -- спрашиваю я слугу.
-- Одна пуста, -- сообщает он, -- эта начата, а остальные четыре
целые, еще не распечатанные.
-- Отлично, заверните. Я возьму их с собой.
Тут является еще не совсем проснувшийся Фавье. Его рыжие
волосы горят в свете люстр. Он моргает глазами и потирает щеки,
на которых выросла маисового цвета щетина. Я отвожу его в
сторону.
-- Деликатное дело, малыш: драма в высшем обществе.
Рыжий показывает мне на неподвижно лежащую публику:
-- Чего это с ними?
-- Это мне скажешь ты. Сделай анализ содержимого этой бутылки
и еще четырех, которые тебе передаст лакей. Я скоро присоединюсь
к тебе в лаборатории. Действуй быстро.
Он послушно исполняет приказ. Фавье хороший парень. Всегда
готов, никогда не выражает недовольства.
Начинается тарарам: прилетели четыре "скорые", Пти-Литтре
поплохело.
Он понимает, что замять скандал будет невероятно трудно.
Двадцать носилок -- это что-то. Светский прием превращается в
железнодорожную катастрофу. Весь квартал собирается перед его
особняком.
Мне становится его жаль.
-- Распространите слух, будто произошла утечка газа, что и
стало причиной недомогания этих людей.
Он жмет мое запястье (выше локтя ему вообще не дотянуться).
-- О, спасибо! Газ! Ну конечно, газ!
-- Назовите мне имя друга, подарившего вам те шесть бутылок
виски.
Его восторги враз исчезают.
-- Что вы себе вообразили! Этот человек вне всяких подозрений.
-- Вы тоже вне всяких подозрений, месье Пти-Литтре, однако это
удивительное происшествие случилось в вашем доме.
-- Это верно, -- соглашается карлик.
-- Итак?
Он с сожалением шепчет:
-- Это месье Шарль Оливьери, крупный промышленник...
-- И живет он?
-- Авеню Анри Мартен, дом двести двенадцать.
-- Спасибо.
Глава 2
Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то
белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными
кругами, жесты как у привидения.
Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал
мои шаги, и только шепчет:
-- Сейчас будет готово, господин комиссар.
Господин комиссар говорит "спасибо", берет стул и садится на
него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о
крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от
беспокойства в клинике профессора Бальдетру... о жизни. Забавно!
Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас
они находятся в центре моих мыслей... Я никогда прежде не видел
Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен выл встретить ее.
Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас,
когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и
некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами.
Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье
любит работать под музыку.
Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман
отходит от стола, после того как поел.
-- Героин, -- говорит он мне.
-- Рассказывай...
-- Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его
очень много.
-- В какой бутылке?
-- Во всех пяти, что я принес.
Я смотрю на него с легким удивлением.
-- Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках?
-- Во всех.
Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды
напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым
вопросом:
-- Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их
уже открывали, а потом закрывали снова?
Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он
гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой
фотографией, которая изображает горлышко бутылки "Мак-Геррел",
увеличенное минимум в четыреста раз.
-- Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то
сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все
-- Браво, Фавье.
Рыжий -- добросовестный и инициативный полицейский.
-- Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная,
ненарушенная пробка.
Я киваю.
-- Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта?
-- Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят
красивые сны, и все.
-- Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся
баиньки, парень.
Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь.
-- Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился?
-- Мне кажется, да. А вам?
Возвращаясь домой на моей маленькой "МГ", я решаю посвятить
остаток ночи счастью Ирэн.
Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит
право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко
дозировать.
Что вы скажете, например, о "Савойском трубочисте", о
"Насмешливом венгерском языке" и о "Британском пальце"? По-
моему, для первого раза неплохо.
Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям
четвертое, составившее мою славу, -- "Ронская отметина", как
вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через
площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и
авеню Анри Мартен.
Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре
виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое
шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти.
Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на
приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту:
сейчас два часа ночи.
В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки
очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим
типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень
увлекательный разговор.
Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку,
подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в
собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька.
Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю
снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи
частично открывается, и недовольный тип спрашивает:
-- Чего надо?
-- Полиция, -- просвещаю его я.
Он колеблется. В наше время полно жулья, которое
представляется полицией, а потом грабит вас.
-- Одну секунду!
Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько
надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот
массивный силуэт.
Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости
рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не
натянул, и они свисают у него по бокам...
-- У вас есть документы?
-- Вот.
Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою
пушку.
-- Что вы хотите?
-- Мне надо увидеть месье Оливьери.
-- Сейчас?
-- Это срочное дело.
Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует
упражняться в искусстве красноречия.
-- Ладно.
Он открывает.
-- Я проведу вас к себе. Я должен предупредить его слугу.
Мы входим в своего рода караульное помещение -- столовую, где
стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится
встревоженный женский голос:
-- Эктор, он действительно легавый?
-- Заткнись! -- отвечает сторож.
Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на
кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать
слышится щелчок.
-- Альбер? -- спрашивает сторож.
Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да.
-- Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.
Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает
недобрый смешок.
-- Я не знаю, -- говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на
меня и спрашивает: -- Ничего серьезного?
-- Как сказать, -- отвечаю.
Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я
замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать,
как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.
В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери,
должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной
визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать
жарко...
Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем
прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он
совершенно безупречен.
Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.
-- Это вы желаете видеть месье?
-- Я.
-- Сейчас два часа ночи.
Я смотрю на часы и поправляю его:
-- Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем
приходе.
Эта уверенность производит на него впечатление.
-- Хорошо. Прошу вас следовать за мной...
Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены
обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи,
редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд,
подлинник.
Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим
бархатом.
-- Присядьте, я разбужу месье.
И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду,
готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности
слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.
Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.
-- Месье нет в спальне, -- говорит он.
-- Он не вернулся?
-- Он не уходил.
-- Где он был, когда вы закончили работу?
-- Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня
выходной.
-- Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?
-- В своем кабинете.
-- А когда вы вернулись?
-- Света нигде не было. Я решил, что он лег...
-- Он мог выйти?
-- Сторож нам бы сказал.
-- Может, он заснул в кабинете?
Слуга с сомнением морщится, однако направляется к
двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.
Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и
молчание мне все говорят.
-- Мертв? -- спрашиваю я, подходя.
Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя,
другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой
рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его
руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я
вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к
употреблению.
Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери
протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед.
На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На
первый взгляд мне представляется, что преступление произошло
следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они
стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться,
угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он
двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.
Лакей Альберт начинает приходить в себя.
-- Вот это да, -- бормочет он.
-- Это его пистолет? -- спрашиваю я, показывая на элегантный
шпалер с перламутровой рукояткой.
Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь
продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.
-- Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем ящике стола.
Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с
qede~yhlh висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с
черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно
здорово.
-- Месье Оливьери был женат?
-- Нет, десять лет назад он развелся.
-- Он жил один?
-- Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.
-- Любовницы?
-- Думаю, были, но не здесь.
-- Сходите за сторожем и его женой.
Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные
поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне
подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни
единой бумажки. В ящиках несколько ничего не говорящих
предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом
месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой
курс.
Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно
находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На
креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом
его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как
мерзкая змея.
А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.
-- Ни к чему не прикасайтесь! -- велю я.
Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у
голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и
она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой
шины.
-- Пойдемте в холл, -- решаю я и закрываю дверь.
Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется
заржать.
-- Сколько здесь слуг?
-- Четверо, -- отвечает Альбер. -- Не хватает только моей жены.
-- Сходите за ней.
Он выходит.
-- Вы кухарка? -- спрашиваю я жену сторожа.
-- Да.
-- Я раньше был капралом жандармерии, -- шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном
облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во
внимание обстоятельства...
-- Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
-- Нет, никого не было, -- уверяет дуэт.
-- Но ведь не по телефону же его шлепнули!
Сторож упрямо мотает головой.
-- Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через
решетку, а вы заметили, какая она острая?
-- Здесь есть второй вход?
-- Черный.
-- Где он?
-- На задней стороне дома. Около кладовой.
-- Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую
дверь они вошли?
-- Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая
женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках
ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
-- Это невозможно! Я не могу в это поверить, -- говорит она. --
Где он? Я хочу его увидеть!
-- Момент! -- перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
-- Вы вышли через черный ход, -- говорю. -- Вы закрыли за собой
дверь?
-- Естественно, -- отвечает Альбер.
-- А ключ?
-- Ну...
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница,
собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
-- Да? -- приглашаю я.
-- Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь
не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он
на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла
запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это
не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее
доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души.
Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел
встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не
привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его
смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только
захлопнули.
-- Прекрасно, -- бормочет знаменитый Сан-Антонио, -- давайте
перейдем к следующей главе... Ваш хозяин был любителем виски,
насколько я знаю?
Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой
вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным.
-- Да, точно, -- отвечает наконец Альбер.
-- Откуда он получал виски?
-- Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший
ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта
марка лучше остальных.
-- Я хочу увидеть это виски.
Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с
едва начатой бутылкой "Мак-Геррела". Я снимаю пробку и нюхаю
виски. Это хорошее, без примесей.
-- Других нет?
-- Есть, в погребе... Нам привезли партию на прошлой неделе.
-- Кто?
-- Национальная компания железных дорог.
-- Ладно! Пошли в погреб.
Эти люди понимают все меньше и меньше.
В два часа ночи является полицейский, будит их, они
обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством,
расспрашивает их о виски... Согласитесь, что для лакеев этого
многовато.
Меня по-прежнему ведет длинный Альбер.
Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в
подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все
аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки
в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и
ликерами.
Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что
его хозяин отбросил копыта.
Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто
забыл орфографию своей фамилии.
-- Эй, Альбер, у вас что, головокружение?
-- Это немыслимо... -- говорит он.
-- Что?
-- Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они
исчезли!
Я хватаю его за руку:
-- Что вы говорите, барон?
-- Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда
перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли... Вот
здесь, видите?
"Здесь" пусто. На квадрате земли выделяются следы,
оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли.
-- Они были открыты?
-- Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному
своему другу.
-- Месье Пти-Литтре, издателю?
Зенки у шестерки становятся размером с тарелку.
-- Откуда вы знаете? -- бормочет он.
Я отвечаю ему загадочной улыбкой.
Глава 3
Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете
лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон
внимания.
Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях,
и он задумчив. Есть от чего.
-- В общем, -- резюмирует он, -- этот Оливьери получил бутылки
скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку
подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки
служат для контрабанды наркотиков?
-- Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем
извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с
радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также
возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что
усиливало действие наркотика.
-- Гениально, -- соглашается Лысый, гладя свой кумпол.
Наступает молчание.
-- Продолжим наши рассуждения, -- решает Старик. -- Эти ящики с
"приправленным" виски были отправлены Оливьери по ошибке.
-- Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее
исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и
завладели ящиками.
В общем, дело несложное.
-- Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, -- с
сожалением вздыхает Старик. -- Утром я позвоню старшему
инспектору Моррисону.
Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине.
Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе
состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для
горбатых.
-- Что с вами? -- удивляется Безволосый, стараясь сохранить
серьезность.
-- Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два
рельса...
-- То есть?
Лысый уже улыбается.
-- То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской
полиции довести расследование этого дела до конца и принести
парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной
ленточкой.
Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку
(не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо.
-- Мы друг друга поняли! -- говорит он. -- Итак?
-- Итак, я совершу поездку в Шотландию, -- отвечаю. -- Вы этого
unrhre?
-- Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с
крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально,
совершенно неофициально.
Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали
наши подвиги тихо и с достоинством.
-- Эта необычная контрабанда начинается с завода, где
производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин,
имеют ненарушенную оригинальную пробку.
-- Возможно...
-- Съездите туда. Разоблачите преступников, раскройте все ходы
и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком
часто насмехаются над нами.
-- Я сделаю все возможное и невозможное.
-- Я знаю...
Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно
всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной
стороны.
-- "Мак-Геррел" производит дама, -- говорит он. -- Некая Хелен-
Дафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.
Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает
расписание авиарейсов.
-- Есть самолет компании "Эр Франс" на Глазго в семь двадцать
две. Я велю забронировать вам место.
-- Два места, -- поправляю я.
Он хмурится, что составляет его единственное физическое
упражнение за день.
-- Вы собираетесь взять с собой помощника?
-- Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской
полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может
понадобиться, мне нужен напарник.
-- Вы правы. Кого вы возьмете?
Мои раздумья длятся недолго.
-- Берюрье.
Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной
улыбкой:
-- Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в
помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает
людей.
Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я
смущен.
-- Ну, -- бормочу, -- это трудно объяснить. Видите ли, босс,
Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с
тем имеет качества, которые делают из него самого ценного
помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он
добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл
не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его
поддразниваю, и это успокаивает мои нервы...
Старик поднимает руку:
-- О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой
Берюрье. Я велю забронировать два места.
-- Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, --
говорю.
-- Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.
-- Хорошо.
Пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю
контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить
собрать чемодан и заехать за Берю.
Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно
напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я
хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже
собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра
собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую
мостовую...
Так не делают.
Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном,
натянув одеяло до подбородка.
У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа
два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое
лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для
провинциалочки:
Дорогая Ирэн,
Уехал в деловую поездку. Очень сожалею.
Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.
Кратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел
сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу,
сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту
его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом
думать, иначе...
Я уезжаю. Курс -- дом Берю.
Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в
бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по
тротуару мусорный контейнер.
Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее
явно никто не хочет срывать.
Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера -- вдруг там
Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив
церберше: "Что, дышите свежим воздухом?"
-- Вы к Берюрье? -- окликает она меня.
-- Да.
-- Я вас знаю, -- уверяет она. -- Вы его начальник?
-- Точно.
-- Их здесь нет!
Я останавливаюсь в подъезда.
-- А где они?
-- Летом они живут за городом у свояченицы.
-- Где?
-- В Нантерре. Желаете адрес?
-- Еще бы!
Она закрывает глаза и декламирует:
-- Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.
-- Тысяча благодарностей.
У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить
Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.
Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся
недалеко от старого завода "Симка". Вот, оказывается, что в
семье Берюрье называется "жить за городом". Впрочем, воздух
здесь действительно отличается от парижского, потому что с
другой стороны дома находится химический завод.
Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший
резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме,
дверь от авеню). Стучу в дверь.
Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки,
whuh, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина
примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже
закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется.
Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки.
Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над
ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос
спрашивает:
-- Какого хрена вам тут нужно в такое время?
Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот,
произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду
ящерицы.
-- Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, -- говорю. -- Я его
начальник, комиссар Сан-Антонио.
-- О! -- отвечает Гигантская Ящерица. -- Я слышал о вас от этого
придурка. Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней,
потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но
посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
-- Сандр! -- вопит Динозавр.
-- Что это за бардак? -- спрашивает катафалк голосом, очевидно
принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в
действительности является ортопедическим креслом, которое может
принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное,
жирное, потное и отвратительное. Это нечто -- женщина, завернутая
в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца "Беарн".
-- Доброе утро, мадам, -- вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь
отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за
ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным
спиртом, и добавляет:
-- Феликс, подними меня, я хочу видеть!
Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает
полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается
сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь
открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище -- ББ
в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей
вываливается в вырез.
-- О! -- восклицает Толстякова корова. -- Да это же комиссар! По
какому случаю?
-- Мне нужен Бенуа, -- объясняю я с максимумом сдержанности в
словах и жестах.
-- Сандр! -- снова вопит Ящерица.
-- Н-ну! -- мычит сонный Берю.
Толстуха указывает мне на катафалк.
-- Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как
перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени,
когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным
женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой
зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной
синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За
ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и
старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров
opnhgbndhr особо сильное впечатление.
-- Эй, Берю, -- кричу я, -- ты идешь или нет?
Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о
самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
-- Зачем ты приперся в этот бордель? -- удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка,
позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и
вещам.
-- Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через
три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
-- А куда именно вы его везете? -- спрашивает Толстуха.
-- В Глазго, -- отвечаю я.
-- Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять
географические ошибки свояченицы.
-- Ты чЕ, тронулась, Берта? Это в Дании.
-- А что дальше? -- беспокоится коровища.
-- Дания, разумеется, -- просвещает ее образованный
родственник. -- Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала
бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко
возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий
грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет
Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не
имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
-- Сматываемся, -- говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает
хрипеть.
-- Твой свояк микроцефал?
-- Ничего подобного, -- говорит Берю. -- Он слесарь-сантехник.
Глава 4
Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально,
горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса
такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у
безрукого.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что,
следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного
приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и
советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро
Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира
экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так
храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале,
все ли нормально с турбинами.
-- Опусти воротник пиджака! -- говорю я ему. -- Ты похож на
замерзшего клошара.
Мастодонт подчиняется.
-- А теперь? -- спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как
помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
-- Теперь ты похож просто на клошара. -- Я замолкаю, окаменев.
-- Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
-- Опять ты хреноту порешь? -- ворчит Толстяк.
Говоря это, он проводит рукой по груди и