Рубашка моя только по названию оставалась рубашкой. На самом деле она
давно превратилась в липкую, бесформенную, пропитанную потом тряпку.  Ноги
жгла раскаленная сталь  палубы.  Распухающую  голову  все  сильнее  сжимал
кожаный обруч белой фуражки,  неуклонно  приближавшийся  к  своей  мрачной
цели: содрать с меня скальп. Глаза слепил голубой блеск  солнечных  лучей,
отраженных  металлом,  водой  и   выбеленными   зданиями   порта.   Мучила
нестерпимая жажда. Я чувствовал себя до предела несчастным.
     Несчастным был я. Несчастным был экипаж. Несчастными были  пассажиры.
Несчастным был и капитан Буллен, и  это  последнее  обстоятельство  делало
меня несчастным  вдвойне,  ибо,  когда  обстоятельства  восставали  против
капитана Буллена, он неизменно перекладывал бремя их тягот на плечи своего
старшего помощника. Его старшим помощником был я.
     Склонившись над поручнями, я прислушивался к скрипу тросов и  следил,
как грузовая стрела с трудом поднимает с  причала  тяжеленные  контейнеры,
когда кто-то коснулся моей руки. Опять капитана принесло, подумал было  я,
но  потом  осознал,  что,  хотя  у  капитана  Буллена  и  хватало  причуд,
употребление духов "Шанель" N 5 в их число не входило.  Скорее,  это  мисс
Бересфорд.
     Так оно и оказалось. Аромат духов, изящное белое шелковое платье и та
лукавая, чуть  завлекающая  улыбка,  которая  сводила  с  ума  почти  всех
офицеров корабля, но меня лишь раздражала.  У  меня  есть  свои  слабости,
однако высокие, холодные, утонченные, язвительные светские молодые дамы  к
ним не относятся.
     - Добрый день, мистер старший помощник, - приветливо пропела  она.  У
нее был нежный, мелодичный  голос,  приобретавший  едва  уловимый  оттенок
превосходства или скорее снисходительности при беседе  с  особами  низшего
ранга вроде меня. - А мы удивлялись, куда вы  пропали.  Ведь  аперитив  вы
обычно не пропускаете.
     - Действительно. Виноват, мисс Бересфорд.
     То, что она сказала, было лишь отчасти верно: она не могла знать, что
к аперитиву с пассажирами я регулярно выхожу не по своей воле.  Инструкции
компании гласили, что развлечение пассажиров входит в обязанности офицеров
точно так же, как  и  управление  кораблем,  а  поскольку  капитан  Буллен
ненавидел всех своих пассажиров лютой ненавистью,  развлечение  это  легло
опять-таки на мои плечи. Я кивнул  на  огромный  контейнер,  зависший  над
люком пятого трюма, затем на ряд, выстроившийся на причале:
     - Боюсь, что не смогу оторваться. Часа четыре еще, по  меньшей  мере.
Сегодня и пообедать-то толком не успел, а вы об аперитиве.
     - Оставьте это "мисс Бересфорд", Сьюзен, - похоже было, что  из  моих
слов она выслушала лишь самые первые. - Сколько раз мне надо вас просить?
     "Пока в Нью-Йорк не придем", -  чертыхнулся  я  про  себя.  Вслух  же
сказал с улыбкой:
     - Не  надо  ставить  меня  в  затруднительное  положение.  Инструкции
требуют, чтобы мы обходились со всеми пассажирами  учтиво,  почтительно  и
предупредительно.
     - Вы безнадежны, - рассмеялась она. Такая ничтожная песчинка, как  я,
не могла пробить сверкающую  броню  ее  самодовольства.  -  И  без  обеда,
бедняжка. Мне показалось, что вы какой-то  угрюмый  здесь  стоите,  -  она
перевела взгляд на матросов, вручную отводивших подвешенный  контейнер  на
предназначенное ему место в трюме. - Ваши люди тоже  что-то  не  проявляют
энтузиазма. Угрюмая компания.
     Я мельком взглянул на  своих  подчиненных.  Компания,  действительно,
угрюмая.
     - Не беспокойтесь, у них будет перерыв  на  обед.  У  ребят  сплошные
неприятности. Там, в трюме, температура  за  сорок.  Существует  неписаный
закон: в тропиках днем команда в трюме не работает. И потом,  они  до  сих
пор не могут смириться с ущербом. Не забывайте, что не прошло и трое суток
после свирепого обыска, устроенного таможней на Ямайке.
     Таможня конфисковала у сорока с лишним членов экипажа  двадцать  пять
тысяч сигарет и свыше двухсот бутылок крепких напитков, которые  следовало
перед заходом в воды Ямайки занести в таможенную подписку корабля. То, что
в  нее  не  внесли  бутылки,  вполне  объяснимо:  команде  строго-настрого
запрещено провозить алкоголь. Сигареты же не попали туда  ввиду  намерения
команды по обыкновению с немалой выгодой  "толкнуть"  питье  и  курево  на
берегу. Беспошлинные "белые лошади",  "черно-белые  собаки"  и  "верблюды"
ходко шли у ямайских друзей животных, всегда  готовых  щедро  вознаградить
матросов за умеренный риск, которому  те  себя  подвергали.  А  тут  вдруг
впервые за пять лет на вест-индских линиях "Кампари" был обшарен  от  киля
до клотика с безжалостной и неумолимой тщательностью. Это был черный день.
     И нынешний не лучше. Утешения мисс  Бересфорд,  потрепавшей  меня  по
плечу и произнесшей несколько дежурных слов, которые  слабо  сочетались  с
насмешливыми огоньками в ее глазах, до меня не  доходили.  Я  уже  заметил
спускавшегося  по  трапу  с  верхней  палубы  капитана  Буллена.   Мрачное
выражение  его  лица  не  предвещало  ничего  хорошего.  Подходя  к   мисс
Бересфорд, он героическим усилием изобразил на лице некое подобие улыбки и
ухитрился даже удержать эту гримасу две секунды - пока проходил мимо  нее.
Этот шедевр мимического искусства отнял у него столько сил, что ко мне  он
обратился еще более мрачным, чем был. Человеку, одетому с ног до головы  в
ослепительно  белое,  невероятно   трудно   создать   своим   приближением
впечатление надвигающейся грозовой тучи. Но капитану Буллену это удавалось
без особых усилий.
     Он был плотным, на редкость крепко сбитым мужчиной, шести футов  двух
дюймов ростом, с соломенными шевелюрой и бровями, плоским  красным  лицом,
которое не брал никакой загар, и ясными голубыми  глазами,  не  мутневшими
при принятии любых доз виски. Буллен бросил взгляд  на  причал,  на  трюм,
потом на меня - все с тем же беспричинным неодобрением.
     - Как идут дела мистер? - угрюмо поинтересовался  он.  -  Без  помощи
мисс Бересфорд уже не справляетесь?
     Когда капитан пребывал в дурном расположении духа, то называл меня не
иначе как "мистер". В среднем настроении было принято обращение "старший",
а при хорошем настроении, которое, честно говоря, редко бывало у капитана,
я неизменно именовался "Джонни-малыш". Я был  бдителен  и  пропустил  мимо
ушей намек на мою некомпетентность. На следующий день он  поворчит  и  сам
признается, что был неправ. Всегда так бывало.
     - Не слишком плохо, сэр. Небольшая заминка на берегу, -  я  кивнул  в
сторону грузчиков, тщетно пытавшихся зацепить стропами огромный контейнер,
шесть на шесть футов в  сечении  и  футов  восемнадцать  в  длину.  -  Мне
кажется,  докеры  Карраччо  не  очень-то  привыкли  справляться  с  такими
грузами.
     Некоторое время Буллен следил за грузчиками на причале.
     - С такой сноровкой телегу толком не загрузишь, - подвел он, наконец,
безрадостный итог. - К шести вы управитесь, мистер?
     Песчаную отмель у входа в гавань мы могли пройти  только  на  вершине
прилива, в противном случае пришлось бы ожидать еще десять часов.
     - Думаю, да, сэр, - и чтобы отвлечь его от неприятностей,  я  перевел
разговор на другую тему: - Что в этих контейнерах? Автомобили?
     - Автомобили?  Вы  с  ума  сошли?  -   он   скользнул   взглядом   по
беспорядочному скоплению белых домишек  города,  по  крутым  темно-зеленым
склонам обступавших его холмов. - Да в этой дыре клетку  для  кроликов  на
экспорт не смогут сделать, не то  что  автомобиль.  Оборудование.  Так  по
накладным значится. Генераторы, электромоторы, холодильники, кондиционеры.
Все в Нью-Йорк.
     - Не хотите ли вы сказать, - деликатно  уточнил  я,  -  что  хунта  в
качестве  объявленной  компенсации  американским  компаниям   за   некогда
реквизированные предприятия отправляет теперь на Север их же оборудование?
Воровство у собственного народа?
     - Воровством называется акт  индивидуального  незаконного  присвоения
чужой собственности, - мрачно отчеканил Буллен. - Когда  мошенничеством  в
крупных масштабах занимается правительство, это называется экономикой.
     - Должно быть, у хунты неважно с деньгами?
     - А вы как думаете? - проворчал Буллен.  -  Никто  так  и  не  знает,
сколько людей было убито во время переворота. А в наше время голыми руками
не убивают. Нужно оружие, а оно стоит денег. Кредиты хунте  отпускаются  в
неограниченном количестве. Чтобы тут же вернуть их в качестве  компенсации
за национализированные предприятия и выплат по процентам. Туристов  теперь
сюда калачом не заманишь. Так что в казне у них хоть шаром покати.
     Буллен отвернулся и устремил  взор  на  гавань.  Он  стоял,  опершись
тяжелыми  руками  на  поручень,  неестественно  прямо,  будто  только  что
проглотил аршин. Я тут же уловил, в чем дело. После трех  лет  совместного
плавания это было  совсем  не  сложно.  Ему  нужно  было  что-то  сказать,
выпустить из себя некоторое количество распиравшего его пара,  и  не  было
для   этой   цели   лучшей   отдушины,   нежели    испытанный,    надежный
предохранительный клапан в лице старшего помощника Картера. Но дернуть  за
веревочку клапана следовало собеседнику капитана. Самолюбие  не  позволяло
ему начать разряжаться по собственной инициативе. Догадаться  о  том,  что
его мучило, не составляло труда, и я решился.
     Тоном непринужденного собеседника я начал:
     - Как с теми радиограммами, что мы слали в Лондон? Ответ пришел?
     - Десять минут назад, - он повернулся лениво,  будто  суть  дела  уже
вылетела у него из головы, но багровый оттенок лица  его  выдавал.  -  Они
отшили меня, мистер, вот что они сделали.  Меня  отшили.  Моя  собственная
компания.  И  министерство  транспорта.  Распорядились  забыть  об   этом,
сообщили, что  мои  протесты  выходят  за  всякие  рамки,  предупредили  о
возможных  последствиях  отказа  от  сотрудничества   с   соответствующими
властями. Какие там  еще,  к  черту,  соответствующие  власти?  Меня!  Моя
собственная компания! Тридцать пять лет я проплавал на  кораблях  "Голубой
почты", а теперь...
     Кулаки у него сжались. Его душил гнев. Повисла зловещая тишина.
     - Не иначе, на них кто-то нажал, - пробормотал я.
     - Конечно, мистер, конечно, - голубые глаза стали совсем ледяными, он
сжал поручень с такой силой, что побелели пальцы. Буллен был капитаном, но
не только капитаном. Он был коммодором флота "Голубой почты".  Даже  члены
совета директоров ходили перед ним на цыпочках. Пусть  это  преувеличение,
но во всяком случае как с мальчиком на побегушках не обращались.
     - Если мне  когда-нибудь  доведется  добраться  до  доктора  Слингсби
Кэролайна, я сверну его проклятую шею, - закончил он почти нежно.
     Капитан  Буллен  мечтал  добраться  до  персоны  со  странным  именем
Слингсби   Кэролайн.   Аналогичное   стремление   влекло   десятки   тысяч
американских полицейских и агентов ФБР, включившихся в настоящую охоту  за
упомянутым  доктором.  Та  же   мысль   владела   миллионами   обывателей,
облизывавшихся на жирный кусок  награды  в  пятьдесят  тысяч  долларов  за
сообщение  сведений,  способствующих  его  поимке.  Но  заинтересованность
капитана Буллена и команды "Кампари" была особой:  пропавший  человек  был
главным виновником всех наших неприятностей.
     Доктор  Слингсби  Кэролайн  исчез,  что  вполне  соответствовало  его
фамилии, в штате Северная Каролина. Он работал в одном  правительственном,
сверхсекретном военном исследовательском центре к югу от города  Колумбия.
Как стало известно за последнюю неделю, центр этот  занимался  разработкой
ядерного     оружия     малой     мощности,      предназначенного      для
истребителей-бомбардировщиков  и  тактических   ракет   ближнего   радиуса
действия.  В  сравнении  с  уже  испытанными  мегатонными  монстрами   эти
боеприпасы были, конечно, сущим пустяком, ибо не обладали и тысячной долей
их мощности и способны были испепелить  все  живое  лишь  на  какой-нибудь
квадратной миле. Хотя тротиловый эквивалент пять  тысяч  тонн  -  тоже  не
шутка.
     И вот в один прекрасный день, а если говорить точнее, то ночь, доктор
Слингсби Кэролайн исчез. Поскольку он  был  директором  исследовательского
центра, это уже само по  себе  достаточно  серьезно,  но  гораздо  большую
тревогу вызывало одновременное исчезновение  рабочего  прототипа  атомного
заряда, который доктор прихватил с собой. Очевидно, его пытались задержать
два ночных охранника, но он убил обоих, как предполагалось, из  бесшумного
пистолета, так как никто не заподозрил  неладное.  За  рулем  собственного
"шевроле" универсала он выехал  через  проходную  института  около  десяти
часов вечера. Охранники у ворот, хорошо знавшие машину,  владельца  и  его
привычку засиживаться  на  работе  допоздна,  пропустили  его  без  всякой
проверки. Они последние, кто видел доктора Кэролайна и "Твистера", как  по
невеселому  совпадению  назвали  ядерное  оружие.  Что  касается  голубого
"шевроле", то его нашли в окрестностях Саванны спустя десять  часов  после
преступления и менее чем через час после того, как подняли тревогу.
     А нам просто крупно не повезло: "Кампари" зашел в  Саванну  именно  в
тот день, когда все случилось.
     Через час после обнаружения тел двух убитых охранников  приостановили
движение на всех внутренних и международных, морских  и  воздушных  линиях
юго-востока  США.  Всем  самолетам  приказали  приземлиться  для  срочного
досмотра. С семи утра полиция начала задерживать и подвергать  тщательному
обыску любой грузовик, пересекающий границу штата. И  уж  конечно,  любому
судну, превышающему размером гребной ялик, был запрещен выход  в  море.  К
несчастью, грузо-пассажирский теплоход "Кампари" вышел из порта Саванна  в
шесть утра. И его автоматически зачислили в список наиболее вероятных мест
пребывания исчезнувшего преступника.
     Первая радиограмма пришла в восемь тридцать. Не затруднит ли капитана
Буллена немедленно вернуться в Саванну?  Капитан,  человек  прямолинейный,
запросил,  за  каким  чертом  это  понадобилось.   Ему   разъяснили,   что
возвратиться нужно в силу  крайней  необходимости.  Капитан  отказался  до
получения по-настоящему  убедительных  доводов.  Они  отказались  привести
таковые, и капитан Буллен  подтвердил  свой  отказ  вернуться.  Переговоры
зашли в тупик. Но выбора не было, и федеральные власти, принявшие дело  от
администрации штата, сообщили капитану факты.
     Капитан запросил подробности. Его интересовало описание  исчезнувшего
ученого и бомбы, чтобы самолично проверить, нет ли их  у  него  на  борту.
Последовала двадцатиминутная пауза, необходимая для получения  санкции  на
разглашение сверхсекретной информации. Затем описания все-таки передали.
     Между беглецами существовало любопытное сходство.  Как  оказалось,  и
"Твистер", и доктор Кэролайн имели по сто восемьдесят  восемь  сантиметров
"длины". Оба  весьма  стройные  -  диаметр  бомбы  всего  двадцать  восемь
сантиметров. Доктор весил семьдесят два килограмма, "Твистер" тянул на все
сто десять. "Твистер"  облачен  в  модерновую  цельнокроеную  оболочку  из
полированного анодированного алюминия, доктор - в более старомодный  серый
шерстяной костюм-двойку. На головке "Твистера" красовался колпак из серого
пирокерама, голову доктора покрывали  черные  волосы  с  седой  прядью  на
макушке.
     Относительно Кэролайна предписание гласило: опознать и задержать;  по
поводу "Твистера": опознать и ни под каким видом не притрагиваться. Сам по
себе ядерный заряд вроде бы был абсолютно надежен и  безопасен.  Поставить
его на боевой взвод мог лишь кто-то из двоих, достаточно  разбиравшихся  в
его устройстве, да и то не меньше, чем за десять минут. Но  никто  не  мог
представить себе, как подействует тряска при  вынужденном  путешествии  на
тонкий механизм взрывателя "Твистера".
     Спустя три часа капитан Буллен уже мог доложить,  что  ни  пропавшего
ученого, ни заряда на борту нет. Невозможно передать словами тщательность,
с  которой  был  обшарен  каждый  квадратный  фут.  Капитан  Буллен  отбил
радиограмму федеральным властям и на этом успокоился.
     А в Кингстоне нас подстерегал удар. Не успели войти в гавань,  как  к
нам пожаловала администрация  порта  и  потребовала  разрешения  на  обыск
"Кампари"  специальной  поисковой   группой   с   американского   эсминца,
дрейфовавшего неподалеку.  Команда  эта  -  около  сорока  человек  -  уже
выстроилась на палубе эсминца.
     Там  она  и  оставалась  еще  добрых  четыре  часа.  Капитан   Буллен
несколькими простыми, доходчивыми, хорошо подобранными словами,  далеко  и
отчетливо разнесшимися  над  залитыми  солнцем  водами  гавани  Кингстона,
сообщил администрации, что ежели военно-морским  силам  США  угодно  средь
бела дня, в британской гавани, вломиться на борт британского  корабля,  то
они вольны предпринять подобную попытку. Вольны они также, как он добавил,
помимо человеческих жертв,  понести  еще  и  материальный  ущерб,  который
определит  постановление  Международного  суда  по  морскому  праву.  Факт
пиратского нападения будет налицо, а  заседает  вышеупомянутый  суд  не  в
Вашингтоне, округ Колумбия, а в Гааге, страна Голландия,  многозначительно
уточнил капитан Буллен.
     Это умерило их энтузиазм. Администрация ретировалась для  переговоров
с американцами. Как  мы  узнали  позднее,  последовал  обмен  шифрованными
радиограммами  между  Лондоном   и   Вашингтоном.   Капитан   Буллен   был
непреклонен.  Наши  пассажиры,  на  девяносто  процентов   американцы,   с
энтузиазмом поддерживали его действия. От дирекции компании и министерства
транспорта  были  получены  радиограммы,  требующие  от  капитана  Буллена
сотрудничества с ВМС США. Это уже был нажим. Буллен порвал послания и  как
богом ниспосланную благодать  принял  предложение  портового  радиотехника
провести настройку судовой радиостанции,  благо  срок  очередной  проверки
давно истек. Под этим предлогом были сняты с вахты  радисты,  а  старшина,
стоявший на вахте у трапа, получил приказ не принимать никаких депеш.
     Эта комедия продолжалась тридцать часов. А поскольку беда никогда  не
приходит  одна,  в  это  же  утро  Гаррисоны  и  Кертисы,  две   связанные
родственными узами семьи, занимавшие первые каюты на палубе "А",  получили
радиограмму о том,  что  кто-то  из  их  семейств  погиб  в  автомобильной
катастрофе. И те, и другие тут же отбыли самолетом на родину. На "Кампари"
воцарилось мрачное уныние.
     Ближе к вечеру дело сдвинулось с мертвой  точки  благодаря  командиру
американского  эсминца  -  дипломатичному,  учтивому  и  очень  смущенному
молодому человеку по фамилии  Варси.  Он  был  допущен  на  "Кампари",  не
отказался  от  предложения  выпить  и,   не   переступая   рамок   строгой
почтительности, предложил свой  план  выхода  из  создавшегося  положения:
чтобы обыск провели не его люди, а британские служащие таможни  в  порядке
исполнения   прямых   служебных   обязанностей.   Американцы   же    будут
присутствовать  исключительно  в  качестве  наблюдателей.  Капитан  Буллен
довольно долго хмыкал и  мямлил  обиженно,  но  в  итоге  согласился.  Это
предложение позволяло ему сохранить достойную мину  и  не  запятнать  свою
честь. Он к тому времени оказался в  безвыходном  положении  и  знал  это.
Кингстонские власти отказывались до завершения обыска дать ему медицинскую
визу,  а  без  нее  нельзя  было  разгрузить  шестьсот  тонн  привезенного
продовольствия. У властей оставалась в запасе еще возможность отказать нам
в визе на выход из порта.
     И вот, кажется, всех таможенников Ямайки оторвали от семейного очага.
В 21.00 начался  обыск.  Продолжался  он  до  двух  ночи.  Капитан  Буллен
клокотал от злости и пыхтел, как вулкан перед извержением. Пассажиры  тоже
клокотали от злости, частично  из-за  необходимости  терпеть  унизительный
обыск в личных апартаментах, частично потому, что до поздней ночи не могли
лечь спать. А больше всех клокотали от злости  матросы,  поскольку  обычно
весьма сговорчивая таможня волей-неволей взяла на заметку обнаруженные при
обыске горячительные напитки и сигареты.
     Ничего другого, естественно,  найти  не  удалось.  Были  принесены  и
отвергнуты с негодованием  извинения.  Была  выдана  медицинская  виза,  и
началась  разгрузка.  К  утру  мы  вышли  из  Кингстона.   На   протяжении
последующих двадцати четырех часов капитан Буллен размышлял над  недавними
происшествиями. Итогом стали две радиограммы: в штаб-квартиру компании и в
министерство транспорта. В них капитан выражал свое мнение о служащих этих
почтенных организаций. А теперь, судя по всему, они в ответ сообщили  свое
мнение о  нем.  Я  вполне  мог  понять  его  чувства  к  доктору  Слингсби
Кэролайну, который к этому времени был уже, наверное, где-нибудь в Китае.
     Пронзительный крик тревоги резко вернул нас к действительности.  Один
из  двух  стропов,  державших  повисший  над  люком  трюма  номер   четыре
контейнер, неожиданно ослаб, контейнер  клюнул  в  его  сторону  так,  что
затряслась от натуги мощная грузовая стрела.
     Этот контейнер готов был выскользнуть из второго стропа и  грохнуться
на дно  трюма.  Так  бы  и  случилось,  если  бы  не  сообразительность  и
проворство двух матросов,  догадавшихся  повиснуть  с  другой  стороны  на
направляющем тросе и  не  дать  контейнеру  соскользнуть.  Но  достигнутое
равновесие  оказалось  весьма  шатким.   Контейнер   вместе   с   отчаянно
уцепившимися за  трос  матросами  качнулся  в  сторону  борта.  Совершенно
случайно я взглянул на грузчиков на причале - на лицах их был ужас.  Хунта
даровала своему народу "свободу" и  "равенство".  Равенство  всех  граждан
ответить за любое прегрешение  против  режима  перед  военным  трибуналом.
Приговоры же его оставались совершенно свободными от соблюдения требований
закона. Ужас грузчиков был вполне объясним. У трибунала разговор короткий:
саботаж -  расстрел.  Контейнер  качнулся  обратно  к  люку.  Я  прокричал
наверняка уже запоздалое приказание всем разбежаться  и  одновременно  дал
рукой сигнал аварийного спуска груза. Крановщик, к счастью, обладал помимо
большого опыта еще и отличной реакцией.  Он  точно  уловил  момент,  когда
раскачивающийся контейнер завис в мертвой точке над  люком,  лихо  спустил
его, презрев все нормы техники безопасности, и затормозил за долю  секунды
до того, как нижний угол контейнера должен был с треском врезаться  в  дно
трюма. Пару секунд спустя контейнер  осуществил  мягкую  посадку.  Капитан
Буллен достал из  кармана  платок,  сдвинул  фуражку  на  затылок  и  утер
покрытый испариной лоб. Делал это он весьма долго и сосредоточенно.
     - Вот к чему мы пришли, - подвел он наконец итог.  -  Капитан  Буллен
опозорен. Команда разобижена. Пассажиры злятся. На  два  дня  выбились  из
расписания. Корабль обшарен американцами от киля до клотика, как последняя
контрабандная  шхуна.  Впрочем,  мы  таковой  и  оказались.  Пассажиры  на
освободившиеся каюты пока не показываются. К шести надо выйти из гавани. А
теперь еще эти остолопы пытаются нас потопить. Нормальный человек все  это
вынести не может, старший, - он водрузил фуражку на место.  -  У  Шекспира
ведь есть что-то по этому поводу, старший?
     - Насчет моря бед, капитан?
     - Нет, я про другое. Но и это подходящая цитата,  -  он  вздохнул.  -
Пусть вас сменит второй помощник. Третий помощник проверяет  трюмы.  Пусть
четвертый, нет, только  не  этот  пустомеля,  лучше  боцман,  он,  кстати,
по-испански болтает, как туземец, пусть он покомандует на  причале.  Будут
протестовать - мы больше ничего не грузим. А нам  с  вами,  старший,  пора
пообедать.
     - Я уже сказал мисс Бересфорд, что не буду...
     - Если вы полагаете, - сурово прервал меня капитан, - что я собираюсь
слушать, как эта банда звенит кошельками и плачется на судьбу,  начиная  с
закуски и кончая кофе, то вы наверняка спятили.  Мы  пообедаем  у  меня  в
каюте.
     Там мы и пообедали. Трапеза для "Кампари" была совершенно обычной, то
есть такой, о которой может только мечтать любой современный последователь
Лукулла.  Капитан  Буллен  на  этот  раз,  по  вполне  понятным  причинам,
отклонился от железного на корабле правила,  что  ни  он,  ни  офицеры  за
обедом не употребляют спиртного. К  концу  обеда  он  обрел  свое  обычное
расположение духа и однажды даже назвал меня  "Джонни-малыш".  Жалко,  что
это было ненадолго, но тем не менее весьма приятно, и я с большой неохотой
вывалился, наконец, из кондиционированной прохлады  капитанской  каюты  на
солнцепек палубы, чтобы сменить второго помощника.
     Пока я подходил к трюму номер четыре, он улыбался во весь рот. С лица
Томми  Вильсона  вообще  никогда  не  сходила  улыбка.  Это  был  смуглый,
жилистый, среднего роста валлиец, поражавший своим оптимизмом и  брызжущей
через край энергией в самых тяжелых жизненных обстоятельствах.
     - Как дела?
     - Сами можете убедиться, - он самодовольно махнул  рукой  на  штабель
контейнеров на причале, уменьшившийся на добрую  треть  со  времени  моего
ухода. - Мастерство и тонкий расчет. Когда за дело берется Вильсон,  пусть
лучше никто и...
     - Фамилия боцмана до  сих  пор  была  Макдональд,  а  не  Вильсон,  -
напомнил я.
     - Так точно, - он засмеялся, взглянул на причал, где боцман, высокий,
крепко  сложенный  мастер  на  все  руки,  уроженец  Гебридских  островов,
разглагольствовал о чем-то с докерами, и  восхищенно  покачал  головой:  -
Жаль, что я ни черта не могу понять из того, что он говорит.
     - Обойдемся без перевода. Я  приму  вахту.  Старик  посылает  вас  на
берег.
     - На берег? - его лицо еще более оживилось. За каких-нибудь два  года
успехи  второго   помощника   в   береговых   похождениях   стали   просто
легендарными. - Никто никогда  не  осмеливался  заявить,  что  Вильсон  не
выполняет приказов. Двадцать минут на душ, бритье и приведение  в  порядок
формы...
     - Контора агентства прямо за воротами порта, - прервал его я. - Можно
сходить и так.  Выясните,  что  произошло  с  нашими  новыми  пассажирами.
Капитан начинает волноваться. Если они не появятся до пяти, снимаемся  без
них.
     Вильсон ушел. Солнце начало клониться к западу, но жара  не  спадала.
Благодаря опыту  Макдональда  и  его  непревзойденному  знанию  испанского
непечатного фольклора штабель на причале  быстро  уменьшался.  Вернувшийся
Вильсон сообщил, что о наших пассажирах  ничего  не  известно.  Агент  был
чрезвычайно озабочен:  "Это  очень  важные  персоны,  сеньор,  очень-очень
важные. Один из них самый важный человек в целой провинции.  На  запад  по
прибрежному шоссе за ними уже послан джип. Все  может  случиться,  сеньор,
конечно, понимает, то шина спустит, то  рессора  полетит".  Когда  Вильсон
невинно осведомился, не лежит ли причина этих достойных сожаления  явлений
в беззастенчивой коррупции  администрации,  разворовывающей  и  те  жалкие
крохи,  которые  отпускаются   на   ремонт   дорог,   агент   еще   больше
разнервничался и с негодованием объяснил, что все дело в паршивом металле,
из которого эти вероломные гринго  делают  свои  машины.  Вильсон  ушел  с
убеждением,  что  Детройт  открыл  специальную   линию   сборки   заведомо
недоброкачественных автомобилей, предназначенных исключительно  для  этого
особого района Латинской Америки.
     Вильсон удалился. Загрузка трюма  номер  четыре  упорно  продвигалась
вперед. Около четырех пополудни до меня донесся громкий металлический лязг
коробки скоростей и астматический хрип мотора какого-то на  диво  дряхлого
рыдвана. Я было подумал, что это, наконец,  пассажиры,  но  ошибся.  Из-за
угла к воротам порта подкатил ветхий грузовичок. На кузове  этого  жалкого
создания не осталось и пятнышка краски, белые лохмотья  корда  торчали  из
шин, под задранным капотом помещалось  нечто,  с  высоты  моего  положения
казавшееся сплошной глыбой ржавчины. Не иначе как одно из этих  уникальных
творений Детройта. В косом, расхлябанном кузове помещались  три  небольших
контейнера, свеженькие, обшитые железными полосами.
     Окутанный  сизыми  клубами  выхлопных  газов  непрерывно  стреляющего
мотора, трясущийся, как стакан в руке пьяницы, дребезжащий  каждым  болтом
рамы, грузовик неуклюже проехал по булыжникам и остановился в  трех  шагах
от Макдональда. Маленький человечек в кепке  и  белых  парусиновых  штанах
смело выпрыгнул сквозь проем, некогда содержавший в себе  дверцу,  постоял
пару секунд,  осваиваясь  с  незыблемостью  матери-земли,  и  похромал  по
направлению к трапу. Я узнал в нем нашего  местного  агента,  того  самого
хулителя Детройта, и подивился, какие еще свежие неприятности догадался он
подвезти.
     Выяснилось это ровно через  три  минуты,  когда  на  палубе  появился
капитан Буллен, сопровождаемый семенящим по его пятам озабоченным агентом.
Голубые глаза капитана сверкали, обычно просто красное лицо багровело,  но
усилием воли он успешно сдерживался.
     - Гробы, мистер, - скупо сообщил он. - Гробы, и все тут.
     Вероятно, существует некое  ловкое  и  удачное  продолжение  подобным
образом начатого разговора, но я его  не  нашел  и  примитивно,  но  очень
вежливо переспросил:
     - Гробы, сэр?
     - Гробы, мистер. Кстати, не пустые. Для доставки  в  Нью-Йорк,  -  он
помахал какими-то бумагами. - Разрешения,  погрузочные  документы,  все  в
полном порядке. Включая запечатанный приказ от самого посла. Трое их  там.
Два англичанина, один американский подданный. Убиты во время  столкновения
демонстрации с полицией.
     - Команде  это  не  понравится,  сэр,  -  заметил   я.   -   Особенно
индийцам-стюардам. Вы сами знаете, насколько они суеверны.
     - Все будет в порядке, сеньор, - спешно вмешался в разговор коротышка
в белом. Вильсон оказался прав насчет его  нервозности,  здесь  было  даже
нечто большее -  странное  беспокойство,  почти  отчаяние.  -  Мы  приняли
меры...
     - Заткнись, - коротко, но ясно сказал капитан Буллен. -  Команде  нет
нужды это знать, мистер. Пассажирам тоже, - было видно, что  о  пассажирах
он подумал в последнюю очередь, да и то случайно. - Гробы запакованы.  Вон
они, на грузовике.
     - Есть, сэр. Убиты во время  демонстрации  на  прошлой  неделе,  -  я
помолчал и деликатно продолжил: - При такой жаре...
     - Гробы изнутри цинковые. Так что можно грузить в трюм. Куда-нибудь в
угол, мистер. Один из... м-м... покойников приходится родственником нашему
новому  пассажиру.  Я  полагаю,   не   дело   расставлять   гробы   промеж
динамо-машин, - он тяжело вздохнул. - Вот мы, вдобавок ко всему прочему, и
похоронной колымагой заделались. Дальше, старший, пожалуй некуда.
     - И вы принимаете этот... груз, сэр?
     - Конечно же, конечно, -  опять  встрял  коротышка.  -  Один  из  них
приходится двоюродным  братом  сеньору  Каррерасу,  отплывающему  с  вами.
Сеньору Мигелю Каррерасу. Сеньор  Каррерас  убит  горем.  Сеньор  Каррерас
самый важный человек...
     - Помолчи, - устало сказал капитан Буллен и  снова  горестно  тряхнул
бумагами. - Да, принимаю. Письмо от посла. Опять давление. До  меня  через
Атлантику долетело уже достаточно  радиограмм.  Слишком  много  огорчений.
Перед вами бедный, побитый старик, просто бедный,  побитый  старик,  -  он
склонился, опершись на поручни, и  усиленно  изображал  бедного,  побитого
старика,  но  совершенно  в  этом  не  преуспел.  Через  ворота  порта  по
направлению  к  "Кампари"  проследовала  процессия  машин,  и   он   резко
выпрямился.
     - Фунт против пенса, мистер, это едут новые огорчения.
     - Хвала господу, - прошептал  маленький  агент.  Это  была  настоящая
молитва и по выбору слов, и по интонации.  -  Сам  сеньор  Каррерас!  Ваши
пассажиры, капитан!
     - О чем я и говорил, - проворчал Буллен. - Новые огорчения.
     Процессия, состоявшая из двух огромных, довоенных  "паккардов",  один
из которых тащился на буксире за джипом, подкатила к  трапу,  и  пассажиры
начали выбираться. Правда, только те, которые могли, потому  что  один  из
них, очевидно, не в силах был это сделать самостоятельно. Шофер в  зеленой
тропической военной форме и такой же панаме открыл багажник своей  машины,
достал оттуда складную инвалидную коляску с ручным приводом  и  ловко,  не
делая ни одного лишнего движения, собрал ее за каких-нибудь десять секунд.
Второй шофер с помощью высокой, тощей медсестры, одетой во все  белое,  от
кокетливой накрахмаленной шапочки до  длиннющей,  едва  не  метущей  землю
юбки, осторожно поднял согбенного старика с заднего сиденья  "паккарда"  и
деликатно усадил в коляску. Старикан - даже с такого  расстояния  я  видел
избороздившие его лицо глубокие морщины и снежную белизну все  еще  густой
шевелюры - изо всех сил старался им помочь, но сил этих у него  было  явно
немного.
     Капитан Буллен посмотрел на меня. Я посмотрел  на  капитана  Буллена.
Говорить  тут  не  было  никакого  смысла.  Нет  такого  моряка,   который
приветствовал бы появление немощного инвалида на борту  корабля.  От  него
беспокойство  и  корабельному  врачу,  который  должен  следить   за   его
здоровьем, и уборщикам, которые должны поддерживать чистоту в его каюте, и
стюардам, которые должны приносить ему еду, и тем матросам, которые должны
катать по палубе его коляску. А если этот инвалид  к  тому  же  дряхлый  и
дышит на ладан, а нам попался именно такой экземпляр, у него  всегда  есть
шанс загнуться в открытом море. А моряки такие дела ненавидят  пуще  всего
на свете. Да и на наплыве пассажиров это всегда сказывается.
     - Ладно, - набравшись духу, заявил капитан  Буллен.  -  Полагаю,  мне
надо пойти и  поприветствовать  на  борту  наших  запоздавших  пассажиров.
Заканчивайте тут поскорее, мистер.
     - Будет исполнено, сэр.
     Кивнув, Буллен удалился. Я наблюдал, как шоферы, просунув под сиденье
коляски пару длинных шестов, выпрямились и легко вознесли коляску вместе с
ее хозяином по трапу.
     За ними проследовала высокая, угловатая сиделка,  а  за  ней  другая,
одетая точно так же,  как  и  первая,  но  поприземистей  и  покоренастей.
Старикан привел с собой собственное медицинское подразделение.  Это  могло
означать, что либо ему некуда было девать деньги, либо он ипохондрик, либо
уж действительно совсем плох.
     Однако  больше  меня  заинтересовали  два  человека,  выбравшиеся  из
"паккардов" последними. Первый был приблизительно моего возраста и  роста,
но на этом сходство между нами кончалось. Он был  похож  разом  на  Рамона
Наварро  и  на  Рудольфа  Валентине,  но  красивей  их   обоих.   Высокий,
широкоплечий, смуглый от загара,  с  превосходно  очерченным  классическим
римским профилем, блестящими кудрями черных волос, узенькой полоской усов,
великолепными  ровными   зубами,   казалось,   источавшими   ту   неоновую
фосфоресценцию, которая заметна независимо оттого, полдень  или  кромешная
ночь вокруг. Он бы пропал, вероятно, окажись хоть на часок в любом женском
колледже. При всем том это был не салонный красавчик.  Мощный  подбородок,
благородная осанка, легкая, пружинистая походка боксера - все  выдавало  в
нем человека, знающего себе цену. С  прибытием  этого  молодца  хоть  мисс
Бересфорд от меня отстанет.
     Второй мужчина представлял собой слегка уменьшенную копию первого. Те
же черты лица, те же зубы, те же усы и волосы, только  уже  седеющие.  Ему
можно было дать лет  пятьдесят  пять.  В  нем  угадывались  уверенность  и
властность,  которые  придаются  человеку  либо  большими  деньгами,  либо
высоким  постом,  либо  тщательно  лелеемой  самоуверенной  глупостью.   Я
догадался, что это, должно быть, тот самый сеньор Мигель Каррерас, который
внушал такой страх нашему агенту. Почему, кстати?
     Спустя десять минут весь наш груз был на борту. Остались  только  три
ящика с гробами в кузове грузовика. Я следил, как  боцман  заводит  стропы
под первый ящик, когда позади меня на редкость противный голос сказал:
     - Это мистер Каррерас, сэр. Меня послал капитан Буллен.
     Я повернулся и смерил четвертого  помощника  Декстера  тем  взглядом,
который  приберегал  специально  для  него.  Декстер  был  исключением  из
незыблемого правила, гласившего, что коммодору флота доставались лучшие  в
компании офицеры и матросы, но капитана нельзя было корить за ошибку. Есть
люди, для которых должен делать исключение даже коммодор флота, и  Декстер
был один из них. Вполне привлекательный внешне юноша, двадцати одного года
от  роду,  с  белокурыми  волосами,  голубыми,  слегка  навыкате  глазами,
неприятным, хотя и неподдельным,  акцентом  выпускника  закрытой  школы  и
весьма ограниченным интеллектом, Декстер приходился сыном и, к  несчастью,
наследником лорду Декстеру, президенту и  председателю  совета  директоров
"Голубой почты". Лорд  Декстер,  унаследовавший  в  пятнадцать  лет  около
десяти  миллионов  и  в  дальнейшем  искренне  считавший  свое  возвышение
результатом исключительного трудолюбия, взлелеял странную  идею  заставить
собственного сына начать карьеру с самого низа и услал его лет  пять  тому
назад на  флот  кадетом.  Декстер  был  далеко  не  в  восторге  от  этого
мероприятия; все на корабле, начиная с Буллена, были так же не в  восторге
ни от мероприятия, ни от Декстера, но поделать в  данной  ситуации  ничего
было нельзя.
     - Здравствуйте сэр, - я пожал протянутую руку Каррераса и внимательно
посмотрел на него. Спокойные темные глаза, любезная улыбка не могли скрыть
того факта, что морщин у него с двух футов было  заметно  гораздо  больше,
нежели с пятидесяти. С другой стороны, они не могли  скрыть  и  того,  что
впечатление властности  и  уверенности  при  близком  рассмотрении  только
усиливалось, и я выбросил из  головы  мысль,  что  это  впечатление  может
создавать напыщенная глупость. Это было настоящее, и все тут.
     - Мистер Картер? Рад познакомиться, - пожатие было твердым, а  поклон
- больше, чем небрежным кивком.  Отличный  английский  выдавал  выпускника
одного из старейших университетов Новой Англии. - Меня интересует погрузка
этих ящиков, если вы, конечно, позволите.
     - Конечно, сеньор Каррерас, - неотесанный англосакс Картер не искушен
был в латиноамериканской учтивости. Я махнул рукой в сторону люка. -  Если
вы будете любезны встать у борта, вот тут, справа от люка.
     - Я знаю, где находится борт,  -  улыбнулся  он.  -  Мне  приходилось
командовать собственными кораблями. К  сожалению,  этот  род  деятельности
оказался мне неинтересен, - он стал наблюдать, как  Макдональд  закрепляет
стропы, а я повернулся к Декстеру, не проявлявшему  ни  малейшего  желания
сдвинуться с места. Он никогда не торопился что-нибудь  сделать.  Это  был
ужасно толстокожий субъект.
     - Чем вы в настоящее время занимаетесь, четвертый? - осведомился я.
     - Помогаю мистеру Каммингсу.
     Это  означало,  что  он   ничем   не   занят.   Каммингс,   начальник
хозяйственной службы корабля, был на редкость знающим офицером, никогда не
нуждавшимся в  чьей-либо  помощи.  У  него  был  только  один  недостаток,
воспитанный долгими годами обслуживания пассажиров. Он был слишком вежлив.
Особенно по отношению к Декстеру. Я распорядился:
     - Возьмите карты, что мы получили  в  Кингстоне.  В  них  давно  пора
внести коррекцию, не так ли?  -  предложение  это  таило  весьма  реальную
опасность, что через пару  дней  мы  выйдем  прямиком  на  рифы  Багамских
островов.
     - Но мистер Каммингс ждет.
     - Карты, Декстер.
     Он чуть не съел меня взглядом. Лицо его постепенно мрачнело, затем он
четко сделал поворот кругом и зашагал.  Я  отпустил  его  на  три  шага  и
негромко сказал:
     - Декстер!
     Он остановился и не торопясь обернулся.
     - Карты, Декстер, - повторил я. Не меньше  пяти  секунд  он  простоял
застыв, пытаясь меня переглядеть, но вынужден был опустить глаза.
     - Есть, сэр. - Слово "сэр" было произнесено с такой интонацией, что в
его чувствах по отношению ко мне  сомневаться  не  приходилось.  Он  снова
повернулся и строевым шагом двинулся дальше. Шея сзади стала пунцовой. Мне
было наплевать. К тому времени, пока он доберется до кресла  папаши,  меня
на службе уже не будет. Проводив его взглядом, я повернулся  к  Каррерасу,
смотревшему на меня внимательно и оценивающе. Старший помощник Картер  был
положен на одну чашу весов, а другая понемногу нагружалась гирями. То ли я
прервал  этот  процесс  на  середине,  то  ли   сведения   предназначались
исключительно для личной информации, но  результат  мне  сообщен  не  был.
Каррерас не спеша повернулся и направился по правому борту к  трюму  номер
четыре. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка на левом лацкане
его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой, которую он
носил в петлице, но, возможно, это странное сочетание являлось в их стране
символом траура.
     Похоже, что так оно и было, потому что,  пока  ящики  поднимались  на
борт, он застыл, вытянув руки по швам. Когда третий ящик уже  качался  над
поручнем, он небрежным жестом снял  шляпу,  как  будто  чтобы  насладиться
неожиданно налетевшим с  севера,  из  открытого  моря,  легким  прохладным
бризом,  и,  держа  шляпу  в  левой  руке,  под  ее  прикрытием   украдкой
перекрестился правой. И вдруг, при всей дикой жаре, меня бросило в  озноб,
как будто мороз прошел по коже. Не знаю уж почему - ведь с моего  места  я
не видел люка трюма номер четыре, который при  изрядной  доле  воображения
мог показаться разверстой пастью могилы. У меня одна из бабушек шотландка.
То ли я просто псих, то ли обладаю даром провидения, или как у них  там  в
горах это называется. А всего вероятнее, я просто слишком плотно пообедал.
     То, что так встревожило меня, на Каррераса ни  малейшего  влияния  не
оказало. Он снова надел шляпу, когда последний из  ящиков  мягко  коснулся
дна  трюма,  посмотрев  на  него  несколько  секунд.  Проходя  мимо  меня,
приподнял шляпу и улыбнулся ясной, безмятежной улыбкой. Я не нашел  ничего
лучшего, как улыбнуться в ответ.
     Спустя  пять  минут  ископаемый  грузовик,  два  "паккарда"  и   джип
тронулись с места. Макдональд  закреплял  баттенсы  на  люке  трюма  номер
четыре. В пять часов пополудни, за час до крайнего срока, на самом  гребне
прилива теплоход "Кампари" медленно прошел над отмелью у входа в гавань  и
взял курс норд-вест, носом в заходящее солнце, унося с собой контейнеры  с
оборудованием и покойниками,  кипящего  от  злости  капитана,  недовольную
команду и вдрызг разобиженных пассажиров.  В  этот  изумительный  июньский
вечер корабль никак нельзя было назвать счастливым.







     К восьми часам вечера контейнеры с машинами и  гробами  остались,  по
всей вероятности, в том же состоянии, что и в пять часов, но среди  живого
груза было заметно явное изменение к лучшему,  от  глубокого  и  всеобщего
недовольства к состоянию, близкому к удовлетворенности жизнью.
     Для того, естественно, были причины. Капитана Булле на  радовало  то,
что вышли, наконец, из  гнусного,  иначе  он  его  и  не  именовал,  порта
Карраччо, то, что он снова  на  мостике,  что  придумал  отличную  причину
послать вниз меня, а самому к обеду не спускаться и избежать пытки общения
с пассажирами. Что касается команды, она утешалась подарком в  виде  часов
сверхурочной работы, щедро записанных на  ее  счет  капитаном  Булленом  в
двукратном  количестве  по  сравнению  с  действительной   отработкой   за
последние три дня, частично - из чувства справедливости, частично -  чтобы
хоть как-то отомстить  главной  конторе  за  нанесенные  ему  оскорбления.
Офицеры и пассажиры "Кампари" просто следовали одному из законов  природы,
который гласил: невозможно долго оставаться несчастным на борту  теплохода
"Кампари".
     Как корабль, не ходивший  по  определенному  маршруту,  имевший  лишь
весьма  немногочисленные  пассажирские  каюты   и   вместительные,   редко
пустовавшие трюмы, теплоход "Кампари" следовало отнести к классу трамповых
судов. Таким он и числился  в  реестрах  "Голубой  почты"  и  в  рекламных
проспектах. Но, как указывали эти же проспекты  с  должной  сдержанностью,
единственно уместной в отношении высокопоставленной клиентуры, для которой
они собственно и издавались, теплоход "Кампари" был не  обычным  трамповым
кораблем. На самом деле, он ни в каком смысле не был обычным кораблем. Это
был, говоря скромными, незатейливыми и далекими от претенциозности словами
рекламного  проспекта,  "среднего  размера   грузопассажирский   теплоход,
предлагающий самые роскошные каюты и лучшую кухню из всех  кораблей,  ныне
плавающих по морям".
     Сущий пустяк мешал большим пароходным компаниям, с "Кунард" во главе,
предъявить "Голубой почте" иск за это абсурдное заявление - за  абсолютное
его несоответствие истине.
     Выдумал все это президент  "Голубой  почты",  лорд  Декстер,  в  силу
позорного эгоизма державший свои мозги при себе  и  не  передавший  своему
сыну, нашему четвертому помощнику, и малой толики. Все конкуренты,  алчным
стадом бросившиеся примазываться к великому изобретению,  признавали,  что
это - озарение гения. Лорд Декстер не спорил.
     Началось все достаточно прозаично, еще в пятидесятые годы, на  другом
корабле "Голубой почты" - пароходе "Бренди". По  некой  странной  причуде,
объяснимой разве что с помощью психоанализа, лорд Декстер, сам отъявленный
трезвенник, именовал  свои  корабли  названиями  различных  вин  и  прочих
спиртных напитков. "Бренди" был одним из двух кораблей "Голубой почты"  на
регулярной линии между Нью-Йорком и Британской Вест-Индией. Лорд  Декстер,
наблюдая роскошные пассажирские лайнеры, курсировавшие между Нью-Йорком  и
островами Карибского моря, и не найдя особой причины оставаться в  стороне
от этого прибыльного,  сулящего  доллары  рынка,  оборудовал  на  "Бренди"
несколько кают и  поместил  рекламу  в  отдельных  избранных  американских
газетах и журналах,  прозрачно  намекнув,  что  он  заинтересован  лишь  в
сливках  общества.  В  числе  достоинств  своего  корабля  привел   полное
отсутствие на его  борту  оркестров,  танцев,  концертов,  костюмированных
балов, плавательных бассейнов, лотерей, игр на палубе  и  званых  вечеров.
Только гений мог догадаться обернуть достоинством отсутствие  стандартного
набора увеселений, которого так или иначе не  имел  "Бренди".  В  качестве
компенсации предлагалась только романтика трампового корабля, плывущего  в
никому не известном направлении. Это, кстати, не значило, что у корабля не
было определенного  маршрута,  просто  капитан  держал  у  себя  в  голове
названия портов захода и оглашал то или иное название  только  перед  тем,
как  бросить  якорь.  Второй  приманкой  был  телеграфный  салон,  который
поддерживал непрерывную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.
     Успех поначалу был фантастический. Говоря биржевым языком, акции  шли
нарасхват. Лорду Декстеру это не понравилось. К нему на  корабль  попадало
слишком много не принадлежащих к сливкам общества,  а  только  пробивающих
себе дорогу в их ряды  с  низких  ступеней  лестницы,  сколачивающих  свой
первый миллион честолюбцев. Настоящим сливкам такое соседство было  не  по
нутру. Лорд удвоил цены. Потом утроил их и сделал приятное открытие, что в
мире существует множество людей, готовых отдать  практически  все  за  то,
чтобы быть исключительными и из ряда вон выходящими,  да  так,  чтобы  все
знали, что они такие исключительные и из ряда вон выходящие. Лорд  Декстер
распорядился приостановить постройку своего  нового  корабля  "Кампари"  и
велел спроектировать и оборудовать на нем дюжину кают, затмивших  роскошью
все, существовавшие до тех пор. Затем послал готовый корабль в Нью-Йорк  в
полной уверенности, что тот  скоро  окупит  перерасход  четверти  миллиона
фунтов при его создании. Как обычно, расчеты оправдались.
     Нашлись, конечно, подражатели, но  с  таким  же  успехом  можно  было
воспроизвести Букингемский дворец, Большой  Каньон  или  алмаз  "Кохинор".
Конкуренты остались далеко  позади.  Лорд  Декстер  нашел  свой  рецепт  и
придерживался его неукоснительно: комфорт, удобство, спокойствие, отличный
стол и приятное  общество.  Что  касается  комфорта,  то  неправдоподобную
роскошь кают  надо  было  видеть,  чтобы  поверить,  что  такое  возможно.
Удобство, по мнению  большинства  пассажиров  мужского  пола,  нашло  свое
идеальное воплощение в непосредственном соседстве в помещении телеграфного
салона биржевого телетайпа, печатающего последние биржевые сводки, и бара,
обладающего, наверное,  самым  исчерпывающим  запасом  спиртного  в  мире.
С