Я  остановился  на набережной, у самой воды, и  смотрел  в  ее
залитое огнями мрачное зеркало. У меня возникло знакомое  многим
желание  прыгнуть  в этот бесконечный поток,  волнение  которого
передавалось  и  мне, влекло к себе. Желание,  окрашенное  одной
особенностью:   я  хотел  броситься  туда  с  чугунным   грузом,
привязанным к шее.
  Вот  только еще одно обстоятельство было: в детстве я едва  не
утонул однажды в большом, глубоком бассейне, куда нырнул,  чтобы
восхитить друзей.
  Я   напряженно  вспоминал  о  том  ужасном  чувстве,   которое
охватило  меня,  когда я тонул... Мысли мои стали тогда  мелькать,
как  кадры  в  старом кино... Я почувствовал во рту,  захлебываясь
водой,  сладковатый вкус смерти и, что еще хуже, в конце  концов
смирился со смертью... Воспоминание это было таким неприятным, что
теперь я колебался.



  Я  выплюнул в воду окурок, который сосал минут уже двадцать... И
он закачался на волне... Нет, конечно, нет, только не сегодня! Мне
не хватало смелости для этого шага.
  Я  отошел от искушавшей меня воды. Ночь была тихая и нежная. В
небе дымящейся речкой проплывали облака.
  Я покинул порт и вышел на белую дорогу на берегу моря.
  По одной ее стороне росли лавры, по другой начинался пляж.
  Я  шел  неуверенной  походкой, руки  в  карманах,  мучаясь  от
переполнявшей  меня безысходности. Мне казалось,  что  ничто  не
может  хоть когда-нибудь остановить мое угрюмое шествие  в  тени
высоких  деревьев. Путь мой будет также вечен,  как  неотступный
шум моря.
  Внезапно  дорогу  осветили  две фары.  Я  отступил  в  сторону
лавров, чтобы дать проехать машине по этой узкой дороге, но  она
eu`k`  так  тихо,  будто  сопровождала похоронную  процессию.  Я
подумал, что водитель заблудился и спросит сейчас у меня дорогу.
А  я  ведь  не  имел  никакого представления о  том  месте,  где
находился.
  Автомобиль остановился возле меня, открылась дверца. За  рулем
была женщина. Я услышал тонкий запах духов.
  -- Куда вы идете?
  Голос  был  спокойный, немного холодный. Вопрос меня ошеломил.
Женщина  должна  была видеть мое лицо, и я улыбнулся,  чтобы  не
выглядеть глупо.
  -- Я гуляю. Ночь такая лунная.
  --  А  не  хотите  прокатиться со мной? Жесткий тон  насторожил
меня.  Могу  вас  уверить, что никогда еще я не чувствовал  себя
таким растерянным.
  --  С вами? -- пробормотал я. Я заметил, что лицо у нее бледное.
Пальцы нервно постукивали по рулю.
  -- Со мной!
  То,  что я испытал в этот момент, мало походило на страх.  Это
было  нечто  большее...  И все же я сел в автомобиль  и  захлопнул
дверцу.
  Машина  была  огромная,  американская,  комфортабельная,   как
дворец.  Я  попробовал рассмотреть женщину, но  голова  ее  была
обмотана  шелковым  платком. Тем не менее, я  заметил,  что  она
стройна. На ней было белое платье без рукавов.
  Машина  тихо  тронулась  с места. Я чуть  было  не  спросил  у
незнакомки, куда мы едем, но подумал, что выглядел бы  при  этом
не  в  лучшем  свете,  и предпочел молчать и  ждать  продолжения
событий.
  Машина  шла  по  дороге, как шлюпка скользит  по  тихой  воде.
Несколько минут мы проехали не обменявшись ни словом.  Но  видно
было,  женщина  прекрасно знает, куда мы едем.  Достигнув  конца
дороги, она замедлила и свернула в сторону, на дорогу совсем уже
узкую  и погруженную во мрак. Это был какой-то тупик, ведущий  к
ограде   частного   особняка,   сейчас,   пожалуй,   безлюдного.
Незнакомка  остановила автомобиль в самом  темном  месте,  потом
повернулась  ко  мне лицом. Я отдал бы все,  что  угодно,  чтобы
рассмотреть  ее черты, но даже если бы на ее лоб и щеки  не  был
насунут  этот  платок,  то  все равно это  было  бы  невозможно:
темнота  вокруг  нас была почти непроглядная, сгустись  она  еще
немного -- и можно было бы подумать, что мы находимся в туннеле.
  Тишина  в  машине  была  почти мертвая, слышался  только  едва
различимый  шум, природу которого я не мог определить.  Когда  я
понял,  что  это,  она  уже расстегнула на  платье  спереди  все
пуговицы  и раздвинула края платья в стороны. У меня было  такое
впечатление,  что  она  располовинила его,  словно  какой-нибудь
плод... Под платьем ничего не было.
  Наконец-то до меня дошло, чего ждала она от меня. Удивление  и
страх исчезли. Я положил руки на ее груди, нашел губами ее  рот.
И  тут  словно  завязалась дикая борьба  зверей.  Она  пробовала
защищаться,  отбивалась, но я уже был  в  таком  состоянии,  что
потребовалось бы пятнадцать решительно настроенных парней, чтобы
помешать мне распластать эту шлюху на сиденье ее автомобиля.
  После    было   непродолжительное   забытье,   мы    пробовали
отдышаться.  Первой  пришла в себя она... Она выпрямилась,  быстро
застегнула  платье на мокром от пота теле -- и вскоре уже  машина
рванулась с места назад.
  Когда автомобиль выехал на дорогу, она велела мне выйти.
  Я не поверил своим ушам:
  -- Как?
  -- Спускайся, грязный негодяй! Живо!
  --  Без шуток, вам не кажется, что со мной не стоит вести  себя
так?
  Я  ведь  только что доказал ей, что я самец в силе,  и  что  я
могу владеть и собой, и ситуацией.
  Тогда  я услышал, как что-то щелкнуло, и понял, что она что-то
достает  из своей сумочки. Этим "что-то" оказался револьвер.  Он
так и блестел в темноте.
  -- Спускайся!
  -- Ну, если вы настаиваете... -- пробормотал я и открыл дверцу.
  Но  вместо того, чтобы спокойно выйти из автомобиля,  я  резко
развернулся  и  ударил  ее запястьем  по  руке,  в  которой  был
револьвер. Он упал на заднее сиденье. Девица яростно вскрикнула.
Я сжал ее подбородок рукой. Глаза ее дико сверкали гневом.
  --  Слушай, красотка, если ты будешь так чудить, я вряд ли буду
в восторге, ты меня поняла?
  Затем  я  внезапно  успокоился, отпустил  девицу  и  вышел  из
машины. Пяткой с силой закрыл дверцу... Машина рванулась вперед. И
тут мне пришла идея запомнить номер. Он был несложный: 98 TU 6.
  Я сел на мокрый песок. Огни машины отдалялись.



  Назавтра  я  встал рано. Проснувшись, я подумал,  не  сном  ли
было  произошедшее  со  мной ночью. Но больно  уж  точными  были
воспоминания  --  после  снов такие не остаются.  Я  принял  душ,
напевая песню, -- ночное похождение возвратило мне вкус к жизни.
  Кислая  мина  на  лице  у  владельца  отеля  не  ухудшила  мое
настроение. Вот уже три дня подряд он потрясал чуть ли не  перед
моим  носом неоплаченным счетом, и вот уже три дня я рассказывал
ему о трудностях с пересылкой денег.
  В  конце концов я вряд ли был у него первым клиентом, которого
выпотрошило  казино. Если не быть хотя бы немного философом,  то
лучше не содержать отель на Лазурном Берегу!
  Отделавшись  от  хозяина  и,  конечно,  чего  только  ему   не
наобещав, я направился в полицейский комиссариат. Море было  еще
более  голубое,  чем в предыдущие дни, воздух полнился  запахами
цветов, пьянил.
  Комиссариат  пустовал. Два инспектора в рубашках без  пиджаков
болтали о футболе, сидя за пыльным, грязным столом.
  Напрасно   я  пытался  привлечь  к  себе  их  внимание   тихим
покашливанием.  Я  уже почти извелся, прежде  чем  они  занялись
мной.
  Тот  из них, что был помоложе, загорелый здоровяк с квадратной
челюстью,   подошел   ко   мне  с  видом  человека,   решительно
настроенного не удовлетворить просьбу, какой бы она ни была.
  --  Что  вы  хотите?  -- чуть ли не прошамкал он.  Мне  пришлось
сердечно улыбнуться.
  -- Я представляю страховое общество.
  -- А! Ну и что?
  --  Меня вот что к вам привело. Один наш клиент... -- Я снизил тон
и  принял  почтительный вид. -- Влиятельный политический деятель,
вы понимаете, что я хочу сказать?..
  Он совершенно ничего не понимал, но все же заинтересовался.
  --  Один  наш  клиент, понимаете, -- повторил я, -- припарковался
на стоянке, где положено, а ему помяли зад машины...
  -- Нашли чем удивить! -- оценил историю полицейский.
  --  Я  не  жду от вас прямого ответа. Свидетель запомнил  номер
машины, которая нанесла повреждение. Но он не совсем уверен, что
правильно прочитал номер. Я потихоньку веду расследование...
  --  Я подмигнул. -- В жизни весь вопрос в сноровке. В правильной
p`qqr`mnbje  пальцев  на  музыкальном инструменте.  Вы  в  вашей
профессии должны знать в этом толк, я не ошибся?
  Мое предисловие весьма польстило ему:
  -- Так что же вы хотите?
  --  Адрес  владельца автомашины 98 TU 6, если это возможно...  Он
задумался.
  --  А это Приморские Альпы, это... Подождите, я позвоню сейчас  в
префектуру Ниццы...
  --  Вы  очень  любезны,  господин  инспектор.  Вот  так  все  и
началось.



  Это  был  большой  богатый дом, построенный  в  неопределенном
стиле, раскинувшийся на цветущих склонах холма.
  В  изгибе крыши было что-то китайское, во внутреннем дворике --
нечто   испанское,   во   всем   --   необычность   и   некоторая
величественность.
  Я нажал на звонок -- и словно похоронный звон послышался.
  Я  видел, как из-за дома вышла служанка. Она спускалась ко мне
вниз  по  аллее.  Пока она приближалась, я  думал,  до  чего  же
обременителен  для нее мой визит. Идти открывать дверь  в  таком
жилище -- самая настоящая экспедиция.
  Она  остановилась перед воротами, и я сразу убедился, что  вид
у  нее довольно настороженный. Ее маленькие змеиные глазки так и
сверлили меня:
  -- Что вам угодно?
  Если  бы она сама могла мне это объяснить, то оказала  бы  мне
достойную услугу.
  --  Я хотел бы видеть мсье Лекэна... Возле ее губ незамедлительно
обозначились две складки.
  -- Здесь нет мсье Лекэна...
  -- В таком случае, мадам Лекэн.
  --  Здесь  только две их дочери, -- не совсем уверенно  ответила
она,  но  было  видно,  что  нечто в  облике  моем  и  поведении
расположило ее ко мне.
  -- Чудесно!... Будьте столь любезны, дайте им знать обо мне.
  -- По какому поводу?
  -- По личному!
  А  что я еще мог сказать? В этот дом просто так не проникнешь.
Служанка колебалась.
  --  Позвольте,  я представлюсь немногим позже? -- не  растерялся
я.
  Ни слова не сказав в ответ, она открыла мне дверь. Я вошел.
  Закрыв  за  мной  ворота, служанка вновь осмотрела  меня.  Мой
голубой  костюм,  белая сорочка, однотонный галстук  внушали  ей
доверие. Серьезный вид, несомненно, также. Вместе с ней мы стали
взбираться   по  аллее,  ведущей  к  крыльцу  парадного   входа.
Поднялись  наконец по нескольким ослепительно белым  ступенькам.
Затем    вошли   в   прохладный   тенистый   холл,    украшенный
разнообразными зелеными растениями.
  -- Так как ваше имя? -- проворчала служанка.
  -- Виктор Менда...
  Я  прочитал на ее сером лице запоздалое сомнение. Она дала мне
знак  обождать  и мы вошли в огромную, залитую солнцем  комнату.
Послышалось шушукание... Немного погодя, я прошел в глубь холла, к
патио.  Чудесный  был  этот внутренний дворик...  Возле  бассейна,
обложенного  зеленой  мозаичной  плитой,  сидела  в   инвалидной
коляске  великолепная блондинка, красавица,  на  вид  не  старше
двадцати.  На ногах у нее лежала шикарная шкура белого  медведя.
Khvn  у  нее было очень бледное, но его сильно оживляли глаза  --
еще  более  зеленые,  чем вода в бассейне  --  уж  поверьте  мне!
Длинные,  почти  белые волосы создавали вокруг ее  головы  нечто
вроде  ореола.  Она  взяла  в руку ветку  лимонного  дерева,  на
которой  прыгали,  щебеча,  птички  --  их  разноголосым   пением
наполнялись весь сад и дом. -- Извольте войти! -- Грубоватый голос
служанки заставил меня подскочить. Наблюдая за девушкой,  я  обо
всем  забыл.  Я  прошел вслед за старухой  в  огромную  комнату,
заставленную  креслами  самых  ярких  цветов.  Одна  стена  была
застеклена и выходила в патио.
  За  зеленым столом сидела молодая женщина. Она писала. На  вид
ей  было  лет  тридцать, но она казалась несколько старше  из-за
слишком   серьезного   и   строгого   выражения   лица,   кстати
ненакрашенного. Платье на ней было сиреневого цвета: такие носят
зрелые женщины, заканчивая траурный период.
  Нет,  эта не могла быть той девицей, что "сняла" меня  сегодня
ночью.
  От ее серого пронизывающего взгляда я растерялся.
  -- Мадемуазель...
  Я  надеялся,  что она о чем-нибудь спросит меня,  но  она  по-
прежнему  оставалась безмолвной, даже неподвижной и смотрела  на
меня   с   недовольным  любопытством,  не  предвещавшим   ничего
хорошего.
  -- Мой визит, должно быть, удивил вас? -- спросил я.
  Ни  слова в ответ. Ну и терпение! Боже милостивый, да она что,
немая?...
  --  Я пришел, чтобы... чтобы навести... одну справку. Есть ли у вас
автомобиль под номером 98 TU 6?
  --  Кто  вы, мсье? -- услышал я наконец-то ее голос --  теплый  и
глубокий, немного грустный.
  -- Простите меня... Виктор Менда, -- представился я.
  Конечно,  имя  мое  ничего  не  сказало  ей.  Было  бы  крайне
удивительно, если бы она хоть что-нибудь обо мне слышала.
  --  На  каком  основании вы занимаетесь моей машиной,  господин
Менда?
  Невольно  она  уже дала утвердительный ответ на заданный  мной
вопрос.
  Я посмотрел на неподвижную девушку в патио...
  Эта  тем  более  не  могла  быть ночной  искусительницей.  Мой
взгляд снова остановился на собеседнице.
  -- Этой ночью я был сбит... вашей машиной, мадам...
  -- Мадемуазель!
  Я  увидел,  что она заметно оскорблена. Губы ее  скривились  в
недовольной, презрительной гримасе. Я понял, о чем  она  думала.
Она  приняла меня за вымогателя, пришедшего вытянуть из нее  тем
или иным образом немного денег, и стала защищаться:
  -- Этой ночью? Неужели?
  -- Да.
  --  Это  сильно  меня  удивляет. Вот  уже  три  дня  машина  не
выезжала из гаража.
  --  У  вас  ведь американская машина, не так ли? --  спросил  я,
почувствовав вдруг сомнение.
  В  конце  концов, вполне возможно, что я плохо разглядел  одну
из  цифр.  Из-за  комка грязи восьмерка могла  легко  показаться
шестеркой, особенно ночью.
  -- Американская, -- сразу же развеяла она мои сомнения.
  --  В  таком случае, я не ошибся. Конечно же, речь идет о вашей
машине.  Она  сбила меня по дороге, выходящей  на  пляж...  Но,  к
счастью, как вы видите, я не пострадал...
  --  Замечательно, -- с иронией произнесла она. -- Но вы,  конечно
fe, скажете мне, что ваш костюм безнадежно испорчен?
  На  какое-то мгновение мне показалось, что я узнал  ее  резкий
голос.   Но   нет,  этого  не  может  быть.  Передо  мной   была
уравновешенная женщина, которая, конечно же, не могла заниматься
подобного рода ночными эскападами.
  --  Нет,  мадемуазель... Мой костюм также не поврежден... Я  просто
хотел  бы увидеть женщину, которая вела эту машину... и не  думаю,
что это были вы... Простите меня за навязчивость.
  Я слегка поклонился и повернулся, чтобы уйти.
  Но  только  лишь  ноги мои коснулись первых ступенек  крыльца,
как меня остановил ее голос:
  -- Господин Менда! Я снова повернулся.
  Она  стояла,  неподвижная,  в середине  холла,  руки  ее  были
скрещены.
  -- Что, мадемуазель?
  --  Вы  не могли бы задержаться на минутку? Я не возражал.  Она
ввела  меня в ту же самую комнату и предложила сесть в  пушистое
кресло:
  -- Садитесь!
  Сама  она  села в кресло напротив, и ей удалось так  скрестить
ноги, чтобы не были видны колени.
  --  Я  ничего не понимаю в этой истории, -- прошептала она. --  Я
живу  здесь  одна  с  сестрой-инвалидом...  и  старухой-служанкой,
которую вы видели. Ни одна, ни другая не могут водить машину, вы
сами  понимаете...  Что  же  касается  меня,  то  я  с  абсолютной
уверенностью  могу  вам сказать, что не садилась  за  руль  этой
ночью. Да и вообще, я никогда не выезжаю ночью.
  Было   видно,  что  она  сильно  взволнована.  Я  сочувственно
покачал головой.
  -- Быть может, кто-то одолжил у вас машину?
  -- Я бы знала об этом.
  --  Не обязательно. Я заметил, что ваш гараж выходит на дорогу,
к тому же у вас почти бесшумный мотор...
  Она слегка пожала плечами:
  -- Но...
  -- Что?
  -- Ключ от гаража?
  --  На  гараже  железная  решетка. Иногда  мелкие  камни  могут
помешать  ей опуститься до конца, и замок не срабатывает.  Готов
поспорить, что вы никогда ее не проверяете.
  -- Да, действительно.
  -- И вы оставляете ключ от зажигания на приборной панели?
  -- Да...
  --  Тогда не ищите, мадемуазель... Кто-нибудь из соседей катается
по ночам на вашем автомобиле, наслаждается лунным светом.
  -- Не может быть.
  А  я  в  таком  положении  не  находил  ничего  удивительного.
Поведение  встреченной мною ночной мышки оставляло богатое  поле
для всяких фантазий.
  -- Вы думаете, мне следует обратиться в полицию?
  -- Вы уверены, что ваша машина стоит сейчас в гараже?
  --  Она  была  там  совсем недавно... Я ходила  туда  взять  одну
нужную мне вещь.
  Я  встал.  В  холле  раздался скрип. Я повернул  голову  в  ту
сторону  и увидел девушку из патио, которая подъезжала к  нам  в
своей инвалидной коляске. Вблизи она была еще красивее!
  Она  посмотрела мне прямо в глаза. Я покраснел.  Девушка  была
похожа  на оживший персонаж из скандинавской легенды. В  белизне
ее волос, бледности было что-то сказочное.
  Старшая сестра представила нас друг другу:
  --  Это  господин Менда, Ева... Ева -- моя сестра.  Девушка  ждала
объяснений о поводе моего визита. Сестра объяснила ей  ситуацию.
Мне  показалось, эта странная история совсем не вызвала интереса
у   несчастной   красавицы.  Быстрым  и  ловким  движением   она
подтолкнула коляску ко мне.
  -- Менда? -- спросила она. -- Вы -- Виктор Менда?
  Мне показалось, ее сестра удивилась еще больше, чем я.
  -- Как, Ева, ты знаешь господина?
  --  По  имени  --  да... Это вы вели передачу по радио  в  прошлом
году?
  -- В самом деле... Вы ее слушали?
  --  Да,  регулярно.  Ты помнишь, Элен, милая вечерняя  болтовня
"Добрый вечер всем!"?
  -- Так это вы?! -- удивилась Элен.
  Она  улыбнулась  в первый раз, и я был поражен,  насколько  же
она  похорошела.  Понимаете, вот вы, скажем, гуляете  в  угрюмых
окрестностях деревни, не обращая внимания на пейзаж. И  вдруг  --
выглядывает солнце, и все начинает жить, волноваться, петь...
  То  же  произошло и с этой женщиной. Она сразу  же  показалась
мне молодой, красивой и страстной.
  --  Это  я... Однако я не думал оставить в памяти моих слушателей
хоть какой-нибудь след.
  --  У  вас  потрясающий голос, -- сказала Ева. -- Его  невозможно
забыть.  Почему  вы больше не выступаете по радио?  У  вас  была
замечательная передача!
  --  Этот  вопрос  нужно  адресовать  в  комитет.  Им  не  очень
понравилась... интимная сторона моих передач, и они их сняли.
  -- Жаль, -- сказала Элен. Я пошутил:
  -- А больше всех об этом жалею я.
  -- А что вы делаете теперь? Пальцами я изобразил ноль:
  --  Вот что я делаю... Я устал от Парижа, где делал все, что мог,
а  точнее, ничего особенного, и в поисках удачи явился сюда. Мне
тут   пообещали  дело  на  "Радио  Монте-Карло"...  Но  сорвалось...
Попробовал счастья в казино... И вот разбит наголову...
  Я встал. Покалывало уже в ногах.
  -- Позвольте уйти.
  -- Куда вы пойдете?
  --  А  никуда... Куда-нибудь... Я уже неплохо знаю эти  места.  Ева
посмотрела на сестру.
  --  Знаешь, о чем я думаю, Элен? Мне показалось, старшая сестра
замечталась. Она повернулась лицом к сестре, взгляд  у  нее  был
рассеянный.
  --  Будет  ведь замечательно, если господин Менда  запишет  мои
поэмы на магнитофон, ты не думаешь?
  -- Конечно, моя дорогая. Ева внезапно возбудилась:
  --  Вас  это  не  затруднит? -- спросила она. -- Я  уверена,  что
благодаря  вашему  замечательному  голосу  мои  скромные   поэмы
зазвучат. Вы останетесь пообедать с нами?
  Живот  у  меня  был  пуст,  и  предложение  отозвалось  в  нем
магическим  звоном. Со вчерашнего дня во рту у меня не  было  ни
крошки,  и чего бы я только не сделал ради куска мяса с  жареным
картофелем.  Тем не менее, давно воспитанная в себе порядочность
заставила возражать:
  --  Вы  знаете, чтец из меня скверный... Не умею я декламировать...
Ева тряхнула своей восхитительной шевелюрой.
  --  А  мои  поэмы  как раз этого и не требуют.  По  всему  было
видно, что эта девушка -- создание капризное, привыкшее, что  все
ей уступают. И я поступил как все.



  После  обеда я курил сигарету в патио в компании двух  хозяек.
Я записал четыре небольших текста, которые Ева называла поэмами,
но    которые    были   скорее   криками   отчаяния   прелестной
двадцатилетней   девушки,  прикованной  к  инвалидной   коляске.
Прочитав  их, я почувствовал себя подавленным. В них было  такое
горькое разочарование, что солнце показалось менее ярким.
  Жизнь  этих  двух  девушек в их огромном  доме  вряд  ли  была
слишком  веселой,  несмотря на состояние, по-видимому,  немалое,
которым они владели. Через несколько часов после знакомства,  не
дождавшись  и  подобия  исповеди, я  понял  ситуацию...  Ева  была
парализована  вследствие  приступа полиомиелита,  и  ее  старшая
сестра  посвящала ей всю себя. Но инвалиды -- эгоисты. Ева  ждала
от  Элен полного самоотречения. Трудно было, наверняка,  Элен  с
таким подарком судьбы.
  Я   прикрыл  глаза.  Не  хотелось  больше  думать  о  будущем!
Достаточно    насладиться   прекрасным    мгновением,    которое
переживаешь  сейчас.  1  Все было тут чудесно:  покой  в  патио,
журчание  воды  в бассейне, щебетание птиц, но  больше  всего  --
сестры.
  Из-под  полуприкрытых век я наблюдал за ними. Элен была похожа
на   древнегреческую  статую.  У  нее  было,  как  я  уже  успел
убедиться, действительно красивое лицо, спокойное и благородное.
Каждая  черта казалась безупречной. Она сидела на садовом стуле,
и мне казалось, что она слушает какой-то внутренний голос.
  Элен  очень нравилась мне в своей задумчивости. Мне захотелось
быть художником, чтобы обессмертить ее на полотне. А Ева гладила
шкуру  медведя у себя на ногах. Шкура белого медведя  под  таким
солнцем!  Было  в этом что-то непонятное... Ведь ее  больные  ноги
нечувствительны  ни  к  жаре,  ни к  холоду,  зачем  тогда  этот
анахронизм? Кокетство? Бравада?
  Несчастье ее было тем более ужасным, что весь ее вид  говорил:
эта  девушка  предназначена  для  жизни  исключительной!  Она  и
красавицей была идеальной, и ум у нее был очень живой. Хотя  как
инвалид  она  меня отталкивала, ее восхитительное --  над  шкурой
медведя -- тело все же притягивало к себе мой взгляд. Я не мог не
восхищаться  ее прекрасной грудью, которой не касалась  ни  одна
мужская рука.
  -- О чем вы думаете, господин Менда? -- спросила вдруг она.
  Я   раздавил   сигарету   в   пепельнице,   вмонтированной   в
подлокотник моего кресла.
  --  Я  не  думаю:  я  плыву на облаке...  Элен  вышла  из  своего
оцепенения.  В  глазах  ее  было что-то  вроде  зова  на  помощь
существа на краю гибели.
  --  Лишь  от вас зависит, чтобы он повторился, -- заверила  меня
Элен.
  -- Вы очень любезны, спасибо...
  --  Но  нет, это мы вас благодарим, не так ли, Ева? Девушка  не
ответила.   Казалось,  она  чем-то  озабочена.  Довольно   долго
молчали. Наконец Ева щелкнула пальцами:
  --  А  почему бы вам не остановиться на какое-то время  у  нас,
пока  вы  ищете себе место? От такого предложения у меня дыхание
оборвалось.
  -- Подумайте! -- поддержала ее Элен.
  --  Я  вот  уже два часа только об этом и думаю, --  совсем  уже
раскрылась Ева.
  -- Но в каком качестве?..
  --  В  качестве друга. У нас его нет, вот он у нас и  появится,
не так ли, Элен?
  Что  было отличительного в разговоре сестер, так это  то,  что
mhjncd` ни одна из них не высказывала никакой идеи, не добившись
согласия другой. Из-за того, что они так долго жили вместе и так
тесно  связали  свои жизни, у них выработалось  в  конце  концов
нечто  вроде  одной своеобразной индивидуальности в двух  лицах.
Обращался я к одной, автоматически смотрел на другую.
  -- Конечно, моя дорогая... Я решительно отказался:
  --  Это  совершенно невозможно, маде... Ева яростно ударила рукой
по колесу своей коляски:
  --  Ради  всего  святого, не называйте меня больше мадемуазель.
Меня  зовут Ева, вас -- Виктор, сестру -- Элен... Хорошо,  а  теперь
объясните,  почему  это,  невозможно?  Вы  симпатичный   молодой
человек, а нам нужно, чтобы кто-нибудь еще присутствовал в  этом
доме... Я уже по горло сыта физиономией Амелии!
  -- Видите ли, Ева... Девушка пожала плечами:
  --  Я говорю, что думаю. Моя жизнь ничтожна. Тебе не кажется? Я
как  птица  без лап в позолоченной клетке... Каждый  уголок  этого
дома проходит у меня перед глазами... Я знаю этот фонтан наизусть...
Его шум щекочет мне нервы...
  -- Успокойся, Ева!
  Элен  снова  заговорила  суровым голосом,  вид  ее  вмиг  стал
строгим.
  Ева  несколько  раз  несильно ударила  по  колесу,  и  каталка
развернулась -- теперь девушка сидела к нам спиной.
  --  Господин,  Менда, -- снова начала она,  --  вы  остались  без
гроша...
  -- Ева! -- закричала возмущенно Элен...
  --  Совсем без гроша! -- буквально прорычала девушка. -- Если  вы
не  останетесь  здесь,  завтра вам нечего  будет  есть...  Вам  не
кажется, что это не очень весело, а?
  Я  принял  единственно правильное решение: встал. И, обращаясь
к одной Элен, сказал:
  -- Спасибо за ваш прекрасный обед...
  И  пошел прочь большими шагами, полный достоинства, как  лорд-
мэр.
  Конечно,  это  был  разрыв.  Мои отношения  с  девицами  Лекэн
закончились.  Вспышка Евы была такой резкой, что  Элен  даже  не
пробовала извиниться. Спасти положение мог только случай.  И  он
представился самым забавным образом.
  Когда  я  шел  по  бордюру бассейна, "я выбрал  этот  путь  из
желания не задеть коляску калеки", нога моя попала в кольцо  для
поднятия  плиты,  закрывавшей  экран.  Зацепившись,  я  не  смог
удержать  равновесие, другая нога скользнула по  отполированному
краю бассейна, и я упал в воду. Все произошло мгновенно.
  Теперь  я  сидел  в воде, глубина которой не превышала  сорока
сантиметров, вид у меня был очень рассерженный и самый нелепый.
  Сестры смеялись до слез. Я встал, по мне стекала вода,  я  был
зол  и  на  сестер,  и на себя. У меня возникло  жуткое  желание
надавать пощечин этим двум бездельницам, даже рука задрожала.
  Но  ведь,  как  вам известно, из всех проявлений  человеческих
чувств  смех  --  наиболее заразителен. Гнев мой вскоре  сменился
самым  сумасшедшим хохотом, которым я когда-либо смеялся в своей
жизни.  Я  даже  сел  на  борт бассейна, согнутый  пополам  этим
взрывом, и ноги по-прежнему оставались в воде.
  Первой  перестала смеяться Элен. Она встала  и  протянула  мне
руку, чтобы помочь выйти из бассейна.
  Стоя на каменных плитах патио, в брюках, прилипших к ногам,  я
по-прежнему походил на какого-то гротескного персонажа.
  --  Вам  нужно  переодеться, -- сказала мне Элен, --  пойдемте  в
ванную...  Я дам вам халат, и мы пошлем Амелию в отель взять  вашу
одежду. Где вы остановились?
  -- В "Голубых волнах"...
  Я  прошел  вслед  за  ней к ванной комнате  на  втором  этаже.
Снимая  мокрый костюм, я услышал, как она отдавала  распоряжения
служанке,  и  сразу  же подумал о своем неоплаченном  счете.  Да
никогда  в  жизни  владелец этого достопочтенного  заведения  не
отдаст служанке мои вещи! Умирая от стыда, я приоткрыл двери:
  -- Мадемуазель Лекэн!
  Элен сразу же подошла.
  Ну  и  смешон же я был, пожалуй, в этом белом халате,  слишком
узком  для  моих  широких плеч! К тому же  он  был  мне  слишком
короток, и рукава едва доходили до локтей.
  --  Я...  Я  думаю, не стоит беспокоить вашу служанку...  Если  она
выгладит  брюки, этого будет достаточно, чтобы я  смог  выйти  в
город...
  Элен и слушать меня не хотела:
  --  И  не думайте даже! Брюки так намокли! Да они и через  день
будут еще влажными.
  -- Тем хуже... Я...
  Она  хотела  было протестовать еще, как вдруг  все  поняла.  Я
покраснел.  Стыд  обжег  мне щеки. Элен  отвернулась  и  позвала
служанку:
  -- Амелия!
  -- Мадемуазель? -- сразу же отозвалась та.
  --   Господин   Менда   будет  жить  здесь   некоторое   время.
Договоритесь обо всем с владельцем отеля и возьмите такси, чтобы
забрать багаж.
  Амелия была потрясена.
  --   Здесь...   --   пробормотала  она  невнятно,  но   сразу   же
спохватилась:
  -- Хорошо, мадемуазель.
  --  Я  думаю,  --  сказала мне Элен, что вы не откажете  в  этой
радости Еве.
  Она  улыбнулась. Но это была не прежняя улыбка. Теперь  в  ней
было что-то судорожное.
  Если  бы я не находился в столь щекотливом положении,  то  еще
раз отклонил бы ее предложение. Но видец у меня был таков, что в
голове  оставалась лишь одна мысль: спрятаться до тех пор,  пока
не оденусь прилично.
  --  Мы  поговорим  об  этом позже, -- вздохнул  я.  Элен  прошла
передо  мной и открыла дверь, выходящую на деревянную  лестницу,
покрашенную под мрамор.
  -- Я покажу вам сейчас вашу комнату. Мою комнату!
  Ничего не скажешь -- удивительное было приключение!



  Во всяком случае, в ту ночь я спал очень хорошо.
  Проснулся  я  назавтра,  заслышав  легкий  скрип  возле   моей
комнаты.
  Вскочил  с  кровати и подошел к окну. Это была задняя  сторона
дома.
  Я   застыл  от  удивления,  когда  увидел,  что  Элен   делает
упражнения  на  гимнастических кольцах, и не  просто  делает,  а
безупречно! Рядом висел канат. Одета она была в голубые шорты  и
сине-белую  полосатую  майку, которая подчеркивала  великолепную
грудь. Это нужно было видеть вблизи!
  Я  наспех  умылся,  надел льняные брюки  и  белый  свитер.  За
несколько  дней я прилично загорел, несмотря на то,  что  часами
сидел  в  казино, а эта белоснежная одежда должна была  оттенить
мой загар.



  В  доме  было  тихо,  как  в храме. Я  прокрался  по  лестнице
неслышно, как волк. В холле уже пахло чудесным кофе.
  Часы  пробили шесть. Вот уже долгие годы я никогда не  вставал
так рано. Пересекая патио, я вышел к задней стороне дома.
  Элен  по-прежнему  делала  упражнения  на  кольцах.  Их  скрип
напоминал  мне тоскливый крик зимних птиц. Я подошел к  Элен  со
спины.   Закурил  сигарету,  сел  на  большой  камень   и   стал
рассматривать ее. Она выполняла такие упражнения, которые  можно
увидеть лишь на соревнованиях в залах.
  Наконец  она стрелою вытянула ноги, подтянулась и выпрямилась,
медленно раздвинула кольца и прогнулась назад. Только теперь она
заметила мое присутствие. И сразу же соскочила на землю. Лицо ее
раскраснелось, грудь часто приподнималась.
  --   Браво,  прекрасно  работаете!  --  сказал  я.  Она   хотела
заговорить, но все еще не могла отдышаться.
  -- Вы делаете это каждое утро? Она кивнула головой:
  --  Да,  ничего другого не остается, чтобы поддерживать себя  в
форме.
  Я  бросил  сигарету.  И все никак не мог насмотреться  на  мою
хозяйку.  Длинные ноги, тонкая талия, упругая  грудь  --  у  меня
холодок пробегал по спине.
  -- А вы и встаете так рано каждое утро, чтобы позаниматься?
  --  Да...  Из-за сестры. Не хочу, чтобы она это видела. Дурак,  я
спросил, почему.
  --  О,  да, конечно! -- сразу же поправился я, поняв, как  могло
это зрелище расстроить калеку.
  Ей  нужно  было  идти  переодеваться, а мне  так  не  хотелось
расставаться -- я не мог оторвать от нее глаз!
  -- Скажите, Элен, я могу задать вам один нескромный вопрос?
  -- Давайте...
  -- Сколько вам лет?
  Она вытерла рукою пот со лба:
  -- Тридцать два...
  -- Мой вопрос не обидел вас?
  -- Совсем нет.
  -- Тогда позвольте задать вам второй? Она улыбнулась:
  -- Почему бы и нет!
  --  В  общем-то, Элен, в тридцать два года незамужняя девица  --
простите, старая дева... Не вы, конечно! Но куда это все ведет?
  Я  тотчас  понял,  что зашел слишком далеко.  Она  побледнела.
Даже взгляд как-то нехорошо засветился.
  --  Я веду здоровый, размеренный образ жизни, -- сказала она.  --
Делаю разные упражнения, вы сами видите...
  Тут  я  увидел,  что она совсем растерялась, и мне  захотелось
обнять ее.
  --  Простите меня... Совсем идиот... Вы более чем красивы, Элен, вы
прекрасны! А она рассердилась:
  --  Терпеть  не могу, когда мне делают комплименты. Не  в  моем
они вкусе.
  И  она  убежала, а я, пристыженный, остался стоять  на  месте.
Тут  я услышал взрыв смеха и увидел в окне на втором этаже  лицо
Евы.  Она  была свидетелем всей этой сцены. Я помахал ей  рукой.
Вместо того, чтобы ответить, она отошла от окна.



  В  глубине холла был пристроен своеобразный лифт для  поднятия
jnkqjh  Евы на второй этаж. Впрочем, устройство это было  больше
похоже   на  грузоподъемник:  вместо  двери  в  нем  был  ремень
безопасности, как в старых трамваях.
  В  тот  момент,  когда  я проходил в холл,  Ева  приземлялась.
Жалея  ее  всей душой, я все же не мог восхититься  легкостью  и
элегантностью  ее движений. Она маневрировала  коляской  так  же
свободно и непринужденно, как мы ходим. Чувствовалось,  что  эта
коляска стала ее прямым продолжением.
  В  это  утро  на  ней  была шотландская сорочка,  расстегнутая
настолько, что был виден белый лифчик. Это взволновало меня, как
взволновало вчера созерцание ее безупречных форм.
  Я приблизился к ней, стараясь улыбаться:
  -- Хорошо выспались, Ева? Она усмехнулась:
  -- Вы шутите, я полагаю? Вот уже несколько лет я сплю плохо.
  -- В вашем возрасте!
  -- Мой возраст тут ни при чем, вы все должны понимать...
  -- Вы ночью сочиняете?
  -- Да.
  --  Так  вот  почему ваши поэмы такие... черные? Нет ничего  хуже
горизонтальных идей.
  Она  рассматривала меня в упор. Сейчас она была  еще  светлее,
чем вчера.
  --  Я  хотела бы, чтобы у меня были... вертикальные идеи, Виктор.
К сожалению, это невозможно. Что мог сказать я ей в утешение?
  --   Вы  не  спрашиваете  у  меня  о  моем  возрасте,  --  почти
прошептала она. Я покраснел.
  -- Ваш возраст виден по вашему личику: двадцать.
  -- Угадали. А вам сколько?
  -- Столько же -- двадцать восемь.
  Она  рассматривала  меня с восхитительным бесстыдством,  дошла
до того, что объехала вокруг меня на своей коляске.
  --  А  вы  красивы,  -- сказала она мне наконец,  пародируя  мое
недавнее обращение к Элен:
  -- Вы почти красивы.
  --  Вы  что,  -- разозлился я, -- предложили мне остаться  здесь,
чтобы смеяться над моей внешностью?
  --  Ну  что  вы! Скорее, чтобы рассматривать вас. А  то  я  уже
начала спрашивать у себя, существуют ли на свете мужчины.
  Появилась  Амелия.  Она терпеть меня не могла,  и  ее  глазки-
пуговки выдавали ее отношение ко мне.
  -- Завтрак подан.
  Я  шел  рядом с коляской Евы до гостиной. Элен уже  ждала  нас
там.  Теперь  на ней были крестьянская юбка и белая блузка.  Она
прямо на глазах молодела.
  Выпив чашку крепкого кофе, я отодвинул свой стул от стола.
  --   Теперь   уже   решено  твердо:  я  вас   покидаю.   Сестры
одновременно   напряглись,  с  одним   и   тем   же   выражением
ошеломленности на лице.
  --  Вот,  опять  начинается, -- вздохнула Ева. Я встал  и  начал
нервно ходить по комнате.
  --  Нет смысла подчеркивать нелепость моего пребывания здесь, --
продолжил я. -- У меня характер не помойного кота, и я никогда не
позволю, чтобы надо мной зубоскалили женщины.
  --  Вы  употребляете  слова, которые портят все,  --  прошептала
Элен.
  --  Я употребляю те слова, которые подходят к данной ситуации --
вот  и все! Боже, ну подумайте хоть немного! Вот я у вас, ем  за
вашим  столом, сплю на вашей кровати, не имея ни гроша в кармане
и  ни  малейшей идеи в голове, как мне хоть бы этот  самый  грош
раздобыть... Вы считаете, это нормально?
  Ева  рассматривала  меня, как рассматривают странную  картину,
разве что не приложила руку к глазам.
  --  Люблю,  когда  он сердится, -- вздохнула она.  --  Он  просто
прекрасен, ты не находишь?
  --  Да замолчи ты! -- закричала Элен. Никогда еще я не видел  ее
такой возбужденной. Щеки ее стали совсем красные.
  --  Послушайте,  Виктор, я сожалею, что вы  не  поняли,  с  кем
имеете  дело. Несмотря на все наши деньги, мы -- всего  лишь  две
бедные девушки. Мы ведь в этом доме как узницы...
  -- А чья в этом вина? -- возразил я. -- Кто запирает вас здесь?
  --  Все,  кроме  нас...  Если  бы  вы  знали...  Есть  определенные
обстоятельства... Наш папа был затворник. У него  было,  я  должна
признать,  не так уж мало горестей... Мама, рожая меня,  умерла,..
Он оплакивал ее десять лет, прежде чем снова женился... Его вторая
жена почти годилась ему в дочери. Она оставалась с ним, пока  не
родила  Еву... а потом убежала с одним мужчиной. Вот  тогда  он  и
обосновался здесь вместе с нами... Он был похож на больного зверя.
И вырыл эту огромную яму между нами и... внешним миром...
  Элен  замолчала. Слезы текли по ее пылающим щекам. А она и  не
чувствовала их...
  В  одно мгновение я все понял... Они никогда не знали настоящей,
шумной  и теплой жизни внешнего мира... Вот почему так привязались
они вдруг ко мне... Ко мне -- человеку, представлявшему в их глазах
весь остальной мир...
  -- А потом заболела Ева, -- добавила Элен.
  --  Без меня ты бы имела свой шанс, -- тихо сказала Ева. -- Я  об
этом  часто  думаю, ты ведь знаешь... Моя каталка у тебя  на  шее,
жертвовать собой...
  Я сел -- не выдерживал больше горечи их признаний. Устал.
  -- Хорошо, слушайте... Они замолчали.
  --  Хорошо, я останусь здесь еще на какое-то время... Но лишь при
условии, что найду себе место...
  -- Спасибо, -- прошептала Элен.
  --  Место,  --  чуть  ли не проворчала Ева, --  это  нетрудно,  я
предлагаю вам...
  -- Место садовника? -- перебил я.
  --  Нет,  секретаря... Мы будем вместе писать книгу...  Сколько  вы
хотите?..
  На  лице  у  Элен  была  невыносимая мука.  Она  не  могла  не
соглашаться часто с сестрой и поэтому просто отворачивала  глаза
со смиренным видом.
  --  Несмотря, на все ваше состояние, Ева, я слишком  дорог.  Не
по вашим средствам... Хорошо, я выйду. До вечера.
  Я ушел, не сказав больше ни слова.



  Мне  стало  лучше  оттого,  что я почувствовал  снова  дыхание
улиц, моря, пестрой толпы купальщиков. Обстановка в доме скверно
действовала на меня. Излишне расслабляла. Даже деморализовала. Я
почувствовал, что не смогу оставаться в нем долго,  --  нервы  не
выдержат.
  У  меня  в кармане и су завалящего не было, но это не  слишком
пугало.  В  отличие  от  однообразной жизни  сестер  Лекэн,  моя
казалась  мне богатой надеждами, и я уже совершенно не  понимал,
отчего же хотел покончить с собой позавчера.
  Я  шел  маленькими улочками. Раскаленный асфальт,  раскаленные
стены  и крыши домов. Воздух был совершенно неподвижен,  и  небо
казалось   белым.   По   дороге  ротозейничал.   Наконец   нашел
затерявшееся  в  скалах  уединенное  местечко.  Лег,  вытянулся,
ondknfhb  руки под затылок, и слушал, как постепенно  убаюкивает
меня шумное море...
  В  полдень  я почувствовал голод. Захотелось вернуться  в  мое
новое  прибежище, но сдержала элементарная мужская  гордость.  Я
стал думать о своем положении. Когда я говорил о том, что должен
"найти здесь место", то это больше означало благие пожелания.
  Я  не  представлял, какое место меня устроит. Не  могу  же  я,
конечно,  забыть о самолюбии и сдавать напрокат  велосипеды  или
подсоблять в ресторане?!
  У  меня было какое-никакое образование, и я сносно говорил по-
английски.  Точнее,  кое-как  говорил.  Теперь  я  понимал,  как
опрометчиво  поступил, покинув столицу. В Париже  любой  человек
может  "найти  свою  дыру".  Нужно  ожесточиться  и  вступить  в
схватку. Но вот в этой стране каникул...



  Внезапно  я  услышал,  что  на дороге  остановилась  машина  и
сигналит.  Это  был  американский  автомобиль.  Я  сложил   руку
козырьком  -- солнце слепило глаза, -- я увидел за рулем  Элен.  Я
встал,  обрадовавшись возможности снова увидеть ее, -- тем  более
одну.
  На  ней  был голубой костюм -- этот цвет так шел ей...  Взгляд  у
нее был очень довольный.
  -- Я так и думала, что вы здесь, -- тихо сказала она.
  -- Но почему?
  --  А  куда  может пойти человек без денег, если  не  на  берег
моря?
  -- Логично, мисс Шерлок Холмс!
  Мне  было  очень  приятно,  что  она  застала  меня  на  месте
преступления  --  в  полном ничегонеделании. Теперь  меня  всегда
можно  будет  пощипать за хвост по поводу  моих  так  называемых
поисков работы...
  --  Видите  ли,  --  буркнул я, -- я теперь на  песке,  то  бишь,
оглянитесь вокруг, почти на мели -- в полном смысле этого слова!
  Я  вдруг посмотрел на нее с неприязнью, думая, не она ли  была
той  самой  ночной психопаткой. У меня даже холодок пробежал  по
спине.
  --   Почему  вы  смотрите  на  меня  такими  злыми  глазами?  --
удивилось она.
  -- Я... я думаю Элен.
  -- Интересно, о чем?
  Я  смотрел  ей прямо в глаза, можно сказать, "вставился  в  ее
рассудок".
  -- Я думаю, не вы ли это были той самой ночной женщиной...
  -- Которая сбила вас?
  --  Да,  той, которая... сбила меня, Элен! Она даже не  моргнула.
Ни один мускул на лице не дрогнул. Глаза ее оставались чистыми и
грустными.
  --  А вы упрямы... Я ведь уже сказала вам, что никогда не выезжаю
ночью.  И потом, вы что, серьезно, можете себе представить,  что
я,  сбив  человека, могу убежать? Ну и мнение  у  вас  обо  мне,
Виктор!
  --  Простите  меня...  Воображение... Где вы  были  все  это  время
сегодня, Элен?
  -- Искала вас...
  -- Искали меня?!
  -- Да, искала вас!
  --  Нет,  я  не  могу понять, что происходит. Объясните,  Элен,
пожалуйста.
  Ничего не ответив, она вышла из автомобиля. На ней были  туфли
без  каблука,  из голубой кожи. Она сделала несколько  шагов  по
песку и уселась на скале.
  --  У  моей сестры бывает глубокая депрессия. Это часто  у  нее
происходит,  но  чтобы так сильно, как сейчас,  --  никогда.  Мне
кажется, это ваше появление так на нее повлияло.
  -- Мое появление? Элен кивнула головой.
  --  Ну  вот,  вы сами видите, -- развел я руками,  --  мне  нужно
исчезнуть. Но все-таки, что ей мое присутствие?!
  --  Неужели  вы еще не понимаете, Виктор, что она  влюбилась  в
вас с первого взгляда?
  Я  вдруг почувствовал, как что-то мерзкое подступило к  горлу.
Мысль   о  такой  близости  показалась  мне  подобной  мысли   о
кровосмешении...
  --   В  таком  случае  мне  нечего  колебаться.  Я  исчезну  на
четвертой скорости. Элен посмотрела на меня презрительно:
  -- А вы не очень сострадательны, господин Менда!
  -- Но есть сострадание невозможное, мадемуазель Лекэн!
  Какое-то   время  она  оставалась  задумчивой,   потом   вдруг
улыбнулась.
  --  Какая удивительная у нас встреча, -- прошептала она. -- С тех
пор,  как вы переступили порог нашего дома, мы не можем и десяти
слов  произнести, чтобы не бросить друг другу в лицо  что-нибудь
обидное.
  -- Правда, наши отношения сразу не очень заладились...
  Мы  замолчали. Но Элен оставалась сидеть на месте.  Постепенно
я  стал  с  восхищением смотреть на то, как благородно прямо,  с
каким  аристократизмом  держит  она  голову.  Ото  всего  в  ней
исходило  впечатление легкости и элегантности. У  нее  было  то,
чего  так  не хватает многим и многим женщинам: класс или,  если
хотите, порода.
  -- Так, значит, вы исчезаете? -- спросила она.
  --  Мне  нужно исчезнуть. Несмотря на свои двадцать  лет,  ваша
сестра совсем еще девочка... Было бы опасно развивать в ней,  тому
не  препятствуя, подобное чувство... Пока еще эта  так  называемая
любовь  с  первого  взгляда, о которой вы  сказали,  всего  лишь
девичья  химера.  Ева  заинтересовалась мной,  как  интересуются
понравившейся книгой...
  --  Вы  ее  не  знаете. Уже слишком поздно, Виктор!  Я  сжал  в
кулаке песок.
  -- Вот на что похожа ее любовь, Элен... -- Я разжал кулак.
  Несколько  песчинок  впечатались в мою ладонь.  И  вдруг  Элен
положила свою ладонь на мою -- песчинки слегка царапнули ее и мою
кожу.  Сердце  мое вдруг так переполнилось, что  я  не  мог  уже
больше  молчать.  То,  что я теперь чувствовал,  охватило  всего
меня.
  Я  осторожно взглянул на нее. Ее светло-голубые глаза смотрели
далеко в море.
  -- Элен! -- окликнул я ее.
  -- Да?
  -- Это не из-за Евы мне нужно исчезнуть...
  -- А?
  -- Это из-за вас...
  Только  не  думайте,  что она вздохнула или  бросила  на  меня
какой-нибудь  там  особенный взгляд.  Она  подождала  мгновение,
потом  высвободила  свою руку из моей -- будто  птица  слетела  с
ветки.
  -- Вы меня понимаете, Элен?
  -- Я не знаю.
  -- Вы это прекрасно знаете...
  --  Хорошо, допустим, что знаю, и что тогда? Она что, думал  я,
усложняла, играя, мое и без того затруднительное положение?  Или
же  хотела  провести  меня  дорогами правды  к  глубинам  своего
сердца?..
  --  Что тогда? -- ответил я. -- Тогда ничего, Элен... Если бы я был
авантюристом, тогда бы я смог вести игру... Но увы, я  всего  лишь
честный  малый...  Слишком  много  совестливости  и  слишком  мало
наглости,  чтобы приспосабливаться к нашей эпохе. Вы  понимаете,
что я хочу сказать?
  -- Вывод?
  --  Вывод  прост: не в наших интересах, ни в моих, ни в  ваших,
продолжать то, что начато. Во всяком случае, я не чувствую  себя
на это способным.
  Она встала:
  --  Все  будет, как вы того захотите, Виктор... Я только прошу  у
вас  два или три дня отсрочки -- время, которое потребуется  вам,
чтобы   разочаровать  Еву...  по  возможности,   половчее.   Нужно
непременно  посеять  разочарование в ее мечтательной  душе...  как
сеют ядовитые вещества... чтобы убить... сорняки... Вы идете?
  Я  пошел  за ней. Когда мы сели в машину, я сразу же  вспомнил
свою  схватку  с ночной искательницей приключений, вспомнил  так
ярко, как если бы это было сейчас. Нет, женщина, снявшая меня на
улице, как матрос в борделе снимает шлюху, не могла быть Элен...
  Или скорее наоборот: Элен не могла быть этой женщиной!



  Ева  ждала нас на крыльце. Глядя на ее коляску, медвежью шкуру
и  золотистые  волосы,  можно было подумать,  что  она  позирует
художнику.
  Увидев,  что  я  выхожу  из машины, она резко  развернулась  и
быстро  покатила вглубь дома. А когда мы вошли в холл, подъемник
был уже на втором этаже.
  -- Зачем эта игра? -- спросил я у Элен.
  --  Ас ней ничего нельзя угадать. Ей было тоскливо, тревожно, а
теперь,  когда  она немного успокоилась, можно  и  подурачиться.
Вполне возможно, будет дурачиться до завтра.
  -- Ну что ж, посмотрим. Где ее комната?
  -- Первая дверь налево от подъемника.
  Я  бросился  вверх по лестнице, твердо решив сразу  же  начать
разрушительную работу "разочарователя". Сейчас я быстро выбью из
дурехи всю эту любовь с первого взгляда!
  Я с силой постучал в дверь.
  Ева  не  ответила. Тогда я сам попытался открыть,  но  чудачка
закрыла дверь на задвижку.
  -- Ева, откройте сейчас же! Молчание.
  --  Предупреждаю, что я сразу покину ваш дом, если  вы  сию  же
минуту не откроете. Можете тогда посылать вдогонку!
  Ева  решила  открыть. Оказывается, она была прямо  за  дверью,
держала руку на задвижке, потому что дверь открылась мгновенно.
  Я  вошел  в  эту  девичью обитель. Нежный запах духов.  Нежно-
розовые  обои.  Гармонию завершали пурпурные  ковры.  Мебель  из
светлого  дерева в стиле Карла X. Опаловые безделушки --  розовые
или белые.
  -- Объясниться с вами...
  Я  испугался,  не больна ли она: лицо у нее было почти  белое,
губы  обескровились,  в  отсутствующем взгляде  таился  какой-то
мистический страх.
  Я закрыл дверь. Ева отъехала к самой стене.
  -- Я пришел поговорить о ваших манерах, голубка!
  -- Вам не стыдно? Что за манеры у вас?!
  --  И  вы  еще  смеете считать себя воспитанным  человеком?  Вы
знаете, я, пожалуй, большего грубияна в жизни не встречала.
  --  Извините,  но  коль вы назвали меня своим  другом,  я  буду
вести себя с вами как друг и постараюсь помочь вам.
  Мне  показалось,  Ева хотела сказать мне  в  ответ  что-нибудь
грубое,  но почему-то смолчала: может, не нашла слова, а  может,
из-за того, что едва сдержала икоту -- от волнения она, что ли, у
нее возникла?
  --  Ева,  -- начал я, -- вы считаете, ваша инвалидность дает  вам
многие  права,  в то время как на самом деле она дает  тем,  кто
заботится о вас, многие обязанности! Вместо того, чтобы  жить  в
вашем  положении,  пусть  и  не очень  легком,  мужественно,  вы
избираете самый легкий путь: горечь.
  --  А что я по-вашему, должна делать? Просить милостыню? Сидеть
где-нибудь на перекрестке с протянутой рукой? Вы этого  от  меня
хотите?
  --  Замолчите!  И попробуйте понять: забыть о том,  что  вы  не
можете  ходить, ненависть к ходящим вам не поможет! Если  вы  не
изживете в себе эту ненависть, то ни вы сами, ни они не  забудут
о вашем положении ни на минуту!
  -- Это проповедь?
  Она  была  просто отвратительна в своем стремлении  показаться
наглой.  Я ударил ее по щеке. Впервые в жизни я поднял  руку  на
женщину. Никогда бы не мог поверить, что способен на это.
  Я  ударил ее, как можно ударить грязную шлюху, которая вяжется
к  вам  так, что выводит из себя. Уже только потом я понял,  что
рука-то  моя  была  как  свинцовая. Я был  очень  огорчен  своей
несдержанностью.  Мне  стыдно было посмотреть  Еве  в  глаза.  Я
нервно схватился за ручку двери. Глаза будто туманом застлало.
  -- Виктор! -- крикнула она.
  Я  повернулся к ней. Ее правая щека пылала. И все же на лице у
нее сияла улыбка, а глаза были снова зеленее воды в бассейне.
  -- Подойдите! -- позвала она меня рукой.
  Я   повиновался.   Мне  показалось,  что  она   может   сейчас
расцарапать мне все лицо. Я уже предчувствовал, как больно могут
впиться  в  него ее ногти. А она обхватила мою голову руками  и,
притянув  к  ее к себе, с силой впилась в мой рот своим.  У  нас
даже зубы заскрежетали, и я сразу же почувствовал во рту горький
вкус  крови  --  Ева  прокусила мне верхнюю  губу.  Я  попробовал
отступить, но она так сильно прижала меня к себе, что я  не  мог
высвободиться  --  я  ведь был наклонен. Я почувствовал,  как  ее
горячее дыхание буквально входит в меня. Теперь она уже целовала
меня совсем исступленно... Сначала я противился этому слиянию, еще
недавно показавшемуся бы мне просто чудовищным, но вскоре  забыл
о  том,  что  представляла из себя эта женщина... И уже  сам  стал
целовать ее с не меньшей страстью.
  Когда  я  в  конце  концов высвободился,  голова  у  меня  шла
кругом. Я приложил к губе платок.
  Полузакрыв глаза, она наблюдала за каждым моим движением.
  --  Когда  вы  ударили  меня, Виктор, -- заговорила  она,  --  вы
обошлись  со  мной, как с нормальным человеком,  согласно  вашим
обычным  принципам...  И, поэтому, простите  меня,  если  какое-то
время я вела себя как совсем нормальный человек...
  Когда губы перестали кровоточить, я повернул ручку.
  -- Я пойду.
  Она не возражала.
  За  ужином Ева была очень весела и разговорчива. Она вела себя
так,  будто выпила: вскрикивала, бурно жестикулировала, начинала
смеяться без всякой причины. По-прежнему, видно, была не в  себе
nr  нашего  поцелуя. Теперь я уже точно не мог никуда  выйти.  Я
боялся,  что  она  все расскажет Элен, и готов  был  что  угодно
сделать,  лишь бы только Элен не узнала о том, что  произошло  у
нас  с  Евой. Бывают в жизни минуты, которые хочется безжалостно
из нее вычеркнуть. Боже, как я ненавидел теперь те мгновения!
  После  ужина  мы  присели  подышать  воздухом  в  патио.   Ева
внезапно  замолчала  и застыла. Похоже, у  нее  опять  начинался
кризис.  Элен  предложила пойти спать. И мы  ухватились  за  эту
возможность спрятаться от надвигавшегося наваждения.



  Конечно же, мне не спалось.
  Я  пробовал читать полицейский роман, который дала мне Ева, но
все  время замечал, что ничего в нем не понимаю. Подошел к окну,
выкурил  сигарету... В комнате было невероятно душно,  и  я  решил
выйти во двор подышать воздухом.
  Я  тихо спускался по лестнице. Прошло уже несколько часов, как
мы  разошлись по комнатам. Из патио я вышел за дом.  Босые  ноги
приятно холодил песок. На мне только и были что пижамные  брюки.
Я  всей  грудью  вдохнул воздух, с наслаждением  потянулся  --  и
вздрогнул: мне послышалось, в патио кто-то был.
  Сразу  я  было  подумал,  что это кошка,  но,  присмотревшись,
заметил,  что  кто-то  крадется вдоль  .стены,  избегая  лунного
света. И крадется в сторону гаража!
  Я  затаился, спрятавшись за деревом. Вскоре из патио,  держась
стены,  выскользнула Элен. У меня сердце замерло. Даже в  глазах
потемнело и едва не подкосились ноги.
  --  Элен,  --  вышел  я  ей  навстречу.  Она  вздрогнула,  потом
перевела дыхание, вздохнула:
  -- Как вы меня напугали!
  -- Куда вы собрались?
  В  отличие  от  меня  она  была одета.  На  ней  была  широкая
провансальская юбка и легкий пуловер.
  -- На прогулку, -- ответила она.
  -- Вы ведь говорили, что никуда не выходите ночью?
  -- Да, не выхожу, но сегодня что-то не спится...
  --  Тогда, теперь вам только и остается сесть в машину и  снять
у пляжа какого-нибудь типа.
  Клянусь  вам,  я  даже в темноте увидел, как у  нее  выступила
вперед челюсть и загорелись глаза.
  -- Вы что, Виктор, с ума сошли?
  --  Спрашиваете! Немудрено помешаться в уме, когда  открываешь,
что такая девушка, как вы, на самом деле всего лишь шлюха!
  Элен  отвесила мне пощечину не хуже той, которой я вознаградил
ее  сестру.  Она  сделала это так быстро, что я  даже  не  успел
увернуться.  Левая щека моя сильно горела, и это сразу  же  меня
успокоило.
  --  Кто вам дал право оскорблять меня? -- задыхалась она, --  Что
у  вас  за  слова  --  "снять"?! Как вам могла  придти  в  голову
подобная чушь?! Откуда такая наглость?!
  Я перевел дух. Мысли путались у меня в голове.
  -- Послушайте, Элен, я солгал вам, что был сбит вашей машиной...
  -- Я подозревала об этом.
  -- Почему? -- удивился я.
  --  Я аккуратная женщина, Виктор, всегда закрываю гараж на ключ
и уверена, что никто не мог взять ночью мою машину!
  Тут  я и понял, что ошибался в своих подозрениях. Если бы Элен
была  той  самой ночной авантюристкой, она бы не стала отвергать
мое   предложение  о  похитителе,  а  наоборот,  изо  всех   сил
onddepf`k` бы его.
  --  Вы не дали мне закончить, Элен, -- начал было я, но заметил,
что на втором этаже в одном из окон зажегся свет.
  --  Это  Ева,  -- прошептала Элен. -- Только бы она  не  услышала
нас...
  Она  увела меня за руку подальше от света, к деревьям. Там  мы
сели на песок, усыпанный еловыми иголками. Мы долго сидели молча
и  смотрели на светящееся окно. Наконец свет в нем погас,  и  мы
снова заговорили.
  -- Вы сказали... -- начала Элен.
  --  Да...  Той самой ночью ваша машина все-таки вышла из  гаража,
несмотря  на всю вашу аккуратность... Только... только она не  сбила
меня, Элен... Другое произошло...
  -- Что -- другое?
  Боже,  как трудно мне было сказать ей правду! Я терял  под  ее
светлым взглядом дар речи.
  -- Что с вами случилось, Виктор?
  --  Я  гулял. Машина остановилась возле меня... В ней, я уже  вам
сказал,  была  женщина,  но лицо ее я не смог  рассмотреть...  Она
предложила мне сесть к ней в машину... Вы... вы понимаете?..
  Я замолчал. Она опустила голову.
  --  И  вы...  сели?  --  спросила  она у  меня  каким-то  странным
голосом. Некоторое время я колебался.
  -- Да, -- ответил я наконец.
  Я   боялся,   что   она   будет  настаивать,   вынудить   меня
рассказывать подробности, но она обхватила голову  руками,  и  я
почувствовал, что она плачет.
  Я погладил ее волосы.
  -- Элен...
  --  Так  вы для этого пришли в наш дом? Надеялись отыскать  эту
девицу?
  --  Да,  Элен,  но  я  хотел  отыскать  ее  лишь  затем,  чтобы
посмотреть,  какая  она  в  обычной  жизни.  Я  думал,  что  это
душевнобольная. Впрочем, я и теперь так думаю...
  -- А если бы этой женщиной была я, что бы вы сделали?
  --  Не  знаю...  Мне  кажется,  я оскорбил  бы  вас,  устроил  бы
скандал!
  --  Значит, недавно вы подумали... Элен не могла продолжать.  Она
не была возмущена, ее охватило отчаяние.
  --  Представьте себя на моем месте, Элен... Когда я  увидел,  как
вы крадетесь вдоль стены и направляетесь в сторону гаража...
  -- Да, да, конечно...
  --  И  раньше еще об этом подумал, раз уж мы так откровенны,  --
когда сел к вам вчера возле пляжа в машину...
  -- Так вы поэтому поднялись сейчас? Чтобы подстеречь меня?
  -- Упаси Боже? Просто, как и вам, мне не спится... Такая ночь...
  Я  положил  руку  ей на плечо и привлек ее к себе,  совсем  не
подумав  о  том, что грудь моя была голая. Коснувшись ее  щекой,
Элен вздрогнула и отпрянула.
  -- Элен... Я хотел вам сказать...
  -- Нет, молчите...
  --  Элен... Я вас люблю!.. Совсем недавно, когда вы крались вдоль
стены  и мне показалось, что вы действительно душевнобольная,  у
меня потемнело в глазах... Я чуть сознание не потерял...
  Она  прислонилась к дереву. Я уже не видел  ее  лица.  Я  стал
перед  ней  на  колени и положил свои руки ей на плечи.  Она  не
противилась, лишь задрожала.
  -- Элен...
  Я  наклонился над ней. Я нашел ее губы и привлек к себе. Тогда
она  обвила  меня  руками, и мы упали в песок,  как  два  зверя,
no|memm{u желанием.



  Я  лежал,  вытянувшись на песке, и смотрел  в  звездное  небо.
Голова Элен лежала на моем животе, руки ее обнимали меня.
  --  Вот  что  еще больше усилило твои сомнения по  поводу  моей
ночной жизни, -- вздохнула она.
  -- Нет, Элен...
  Мог  ли  я  ей  сказать,  что, наоборот,  отдавшись  мне,  она
представила  мне  обратные доказательства? В нашей  близости  не
было  ничего  общего с тем низким совокуплением.  Элен  отдалась
мне,  как отдается совсем целомудренная девушка: спокойно,  всем
своим телом, конечно, но прежде всего -- душой без остатка.
  Я погладил ей волосы и повторил:
  -- Нет, Элен, теперь я точно знаю, что это была не ты...
  Не  могу  сказать  вам, как долго лежали мы  так,  наслаждаясь
душевной близостью больше, чем недавней телесной.
  -- Элен...
  -- Что?
  -- Ты меня любишь?
  Когда  мужчина задает в подобных обстоятельствах такой  вопрос
женщине, можете быть уверены, что в девяти случаях из десяти она
скажет что-то долгое и невнятное.
  Элен  сказала  лишь  "да". Но она очень  ясно  произнесла  это
короткое слово.
  Послышался шум поезда -- рядом пролегала железная дорога.
  . -- Может, нам нужно уже возвращаться? -- спросил я.
  -- Пожалуй, ты прав...
  Когда  мы встали, я снова обнял ее и поцеловал. Одежда  у  нее
была  вся  мокрая и в песке. Я почувствовал ее горячее, дрожащее
тело  и  опять  едва не потерял голову, но она  отстранилась  от
меня.
  -- Пойдем, -- сказала она, взяла меня за руку и повела.
  Подул  легкий  морской  ветер --  о,  сейчас  он  особенно  был
приятен нам!
  Прежде  чем  войти  в дом, я остановил ее и хотел  привлечь  к
себе, но она лишь позволила задержаться.
  -- Элен, я хотел бы сказать тебе что-то...
  -- Я тоже, Виктор...
  -- Говори же! Нет, сначала ты...
  --  Элен,  я  никогда не был так счастлив, как  сейчас.  Ну,  а
теперь говори ты.
  -- Я хотела сказать тебе то же самое, Виктор.
  Мы  вошли  в  холл. Было темно, особенно после улицы,  и  Элен
включила  свет.  Мы  окаменели: возле лестницы  сидела  в  своей
коляске  Ева. Она так пронизывала нас взглядом, что я  сразу  же
почувствовал: ни одна деталь в нашем облике не ускользнула от ее
внимания  -- ни еловые иголки в волосах на моей голой  груди,  ни
помятая одежда сестры, ни песок в наших волосах... А главное,  она
видела наши взгляды -- взгляды поверженных любовью людей...
  Элен все-таки выдержала ее взгляд. Ева первой отвела глаза.
  Некоторое  время  она колебалась, потом, резко  заманеврировав
колесами, въехала в свой подъемник.
  Она  медленно  поднималась, и мы  смотрели  ей  вслед.  А  Ева
переводила свои холодные глаза с Элен на меня, с меня  на  Элен.
Наконец  нам стали видны лишь ее бледные мертвые ноги  и  вскоре
она исчезла.
  Элен прикрыла рукой глаза.
  -- Это ужасно, -- пробормотала она.
  И   мне,   признаюсь  вам,  было  не  очень  весело.   И   без
предвечернего поцелуя с Евой ситуация была слишком деликатной, а
с ним уже и вовсе казалась ужасной, даже безвыходной.
  -- Что мы будем делать? -- вздохнув, спросила Элен.
  -- Пойдем спать, а завтра увидим...
  -- Понимаешь...
  -- Что?
  -- Я боюсь, Виктор.
  -- Чего?
  --  Чтобы она не наделала глупостей. С ее темпераментом!.. Я... Я
ожидаю самого худшего!
  Выплачется и уснет. А завтра попробуем ей все объяснить.
  -- Объяснить что?
  -- Ну, что мы любим друг друга!
  -- Ты думаешь, она еще в этом сомневается?
  --  Нет,  конечно.  Я хотел сказать, мы объясним  ей,  что  это
нормально, что ты любишь мужчину и что она должна это  понять  и
принять.
  Элен,  казалось,  была  в  полной  растерянности.  Напрасно  я
успокаивал ее, ничего не помогало.
  -- Она никогда не примет эту идею!
  -- Не говори глупостей.
  Она  в  отчаянии  заламывала руки и  казалась  мне  еще  более
красивой. И, клянусь вам, я был от нее без ума.
  --  Виктор... Виктор, нужно, необходимо, чтобы ты пошел сейчас  к
ней... Чтобы ты... Чтобы ты объяснил ей все... Она, кажется, слушается
тебя... Ты сможешь ей объяснить...
  -- Завтра...
  --  Завтра,  возможно,  будет поздно.  Ты  не  знаешь  ее.  Она
способна... она способна...
  -- На что?
  --  На  все, на все, что угодно, только бы отомстить...  Если  не
хочешь ты, то пойду я. Этого уж точно нельзя было допустить.
  -- Хорошо... Иди спать. Я переговорю с ней.



  Коляска  Евы была сконструирована так остроумно, что позволяла
ей  максимально  возможную  свободу перемещений.  Поднималось  и
опускалось  сидение, откидывалась спинка. Благодаря  этому,  Ева
могла  взбираться  на кровать и сползать с нее  без  посторонней
помощи.
  Когда  я  вошел в ее комнату, она была на кровати.  Я  впервые
увидел коляску пустой. Мрачный был у нее вид без Евы.
  Должно  быть, Ева ждала кого-то из нас -- дверь не была закрыта
на задвижку.
  Я приближался к Еве, она смотрела на меня насмешливо.
  -- Смотрите! -- вскричала она. -- Вот мужчина нашего дома!
  Намек  пронзил  меня холодом, и я пробормотал  что-то  жалкое,
кажется:
  -- Не делайте из меня идиота. Она помахала мне пальцем:
  --  Вам  бы  на ярмарках красоваться, господин Менда... Глядя  на
ваш  обнаженный  торс, можно сказать, что вы атлет,  разбиватель
оков. Вы только представьте себе зазывалу: "Спешите все, спешите
все!  Виктор Менда -- разбиватель оков!" -- Ева хихикнула. -- Хотя,
на самом деле вы способны разбивать только миф в доме.
  Я присел на стул возле ее кровати.
  -- А девочка ревнива?
  Она расхохоталась чуть ли не до слез:
  -- Я, я ревнива? Из-за вас? Да у вас, старичок, мания величия!
  -- Я люблю вашу сестру, Ева!
  А  вот  это  ее пробило. Она полагала, что я буду осторожен  в
словах, но моя жестокая прямота смела всю ее иронию.
  -- Это не правда...
  --  Нет. Это правда. Я не могу ничего с собой поделать. И я  не
искал ее. Все само собой произошло. Она тоже любит меня.
  --  Вы  поженитесь,  и  у  вас  будет  много  детей,  --  нервно
хихикнула она и зарыдала, напрасно пытаясь сдержаться.
  -- Ева... Я смогу жениться лишь тогда, когда поправлю свои дела...
  -- Тогда это грозит стать вечным.
  -- Оставьте сарказмы. Вам лучше выплакаться.
  -- Смотри-ка!..
  -- Правда, вам это очень нужно...
  И   она   заревела,  словно  только  этого  совета  и   ждала.
Вздрагивала и икала, зарывшись лицом в подушку. А я даже  боялся
утешить ее, погладив или обняв, -- помнил о вчерашнем поцелуе.
  В общем, я ждал, когда все пройдет. Слезы многое вымывают.
  Наконец  она  успокоилась.  Но в ее  покрасневших  глазах  был
стыд, и она избегала смотреть мне в лицо.
  -- Ева, можно сказать вам еще что-то? Она кивнула.
  -- Слушайте, у меня к вам...
  --  Чувство  самой  искренней дружбы, да? -- вскрикнула  она.  --
Давайте, давайте, рассказывайте, а мы будем верить.
  --  Нет, Ева, это не чувство дружбы. Это что-то более тонкое... Я
не  хочу  разделять  вас с Элен... Никогда,  вы  меня  слышите?  Я
постараюсь  создать в доме добрую атмосферу...  Вы  увидите,  чего
только мы ни придумаем!
  Она с удивлением посмотрела на меня.
  --  Помните, что я сказал вам вчера, до того, как мы... до  того,
как мы совершили это сумасбродство?..
  Она усмехнулась:
  --  А вы представляете, что будет если, я расскажу об этом, так
сказать, сумасбродстве Элен?
  С  самого  начала всей этой сцены я предчувствовал возможность
шантажа с ее стороны.
  Я  весь побледнел, но продолжал смотреть на нее спокойно,  как
будто бы речь шла о незначительной шалости.
  --  Хорошо,  предположим, -- сказал я, напуская на себя  веселый
вид. Но голос у меня был глухой.
  -- Вы знаете, что она сделает?
  -- Я слушаю.
  --  Она покажет вам дверь, и вам останется лишь прихватить  ваш
чемоданчик...   Я  почувствовал,  что  должен  немедленно   что-то
сделать,   чтобы   исправить  положение.   Что-то   неожиданное,
существенное.
  Я вышел в коридор и крикнул:
  --  Элен! Подойдите, пожалуйста, на минуту!.. Мне кажется,  Ева
нам хочет что-то сказать!
  Как   только  я  опять  повернулся  лицом  к  Еве,  я   увидел
растерянность  в  глазах -- теперь это был уже совершенно  другой
человек.
  Элен  пришла,  смущенная, в бело-голубой ночной  рубашке.  Она
остановилась у дверей и смотрела на свою сестру с таким страхом,
что мне стало больно за эту взрослую женщину.
  -- Слушаю тебя, моя дорогая... Ева прочистила горло:
  -- Виктор мне все сказал...
  --  Кажется, вы любите друг друга и женитесь на днях... Когда  он
найдет себе место?
  Элен смотрела на меня с удивлением. Я заморгал ресницами.
  Ева теребила в руке уголок своей простыни.
  --  Мне кажется также, -- продолжала она, -- что вы позволите мне
остаться с вами...
  Элен  подошла  к  кровати. Она взяла в руки золотистые  волосы
сестры и убрала их с ее лица.
  -- Ну конечно, моя дорогая...
  --  Думаю,  нужно,  чтобы Виктор быстрее нашел  себе  место.  И
тогда все будет чудесно, не так ли?
  Элен кивнула.
  Ева  снова  зарыдала.  Рыдания  были  такие  сильные,  что   я
испугался.  Кровать вздрагивала. Девушка чуть ли не  задыхалась.
Элен  побежала в соседнюю ванную, принесла оттуда  стакан  воды,
налила  в  него  капель десять какой-то жидкости из  коричневого
флакона на столике и заставила Еву выпить весь стакан.
  --  Спи моя дорогая, -- обняла она ее по-матерински. -- Поговорим
об этом завтра.
  Какое-то  время  мы еще оставались в комнате.  Ева  постепенно
перестала икать, дыхание ее становилось все более ровным,  и  мы
вышли. Я был весь в поту -- нервы.
  --  Спасибо,  --  прошептала  Элен. -- Страшно,  наверное,  было,
правда? Я пожал плечами.
  -- Только казалось, что страшно, Элен.



                             ИХ НОЧИ



  Несколько  дней  прошли без происшествий. По сравнению  с  той
сумасшедшей ночью наступил чрезвычайно спокойный период. Элен  и
я  вели себя как двое обрученных -- во всяком случае, делали  все
так,  как  это полагается в приличном обществе. Мы  снова  стали
называть  друг друга на "вы", и речи даже не могло быть  о  том,
чтобы  обменяться  хоть  каким-нибудь поцелуем.  Ева,  казалось,
радовалась  вместе  с  нами и без конца говорила  о  предстоящей
свадьбе. Я даже вынужден был охлаждать ее пыл.
  --  Видите  ли, Ева, -- говорил я ей, -- вы ведь должны понимать,
что об этом пока говорить рано...
  Говоря  так, я краснел: я ведь по-настоящему палец о палец  не
ударил, чтобы найти себе место.
  Элен молчала. Из нас троих она нервничала больше всех.
  Однажды  вечером мы, как всегда, сидели после ужина в патио  и
старуха  Амелия подавала нам кофе. Служанка по-прежнему  терпеть
меня не могла: я ведь перевернул вверх дном всю жизнь в доме.  В
глубине  души она чуяла во мне авантюриста. Впрочем, в  какой-то
мере она и не ошибалась.
  Когда она вышла, Ева набросилась на меня:
  -- Так скажите, Вик!
  "Она уже начала называть меня Виком."
  --  Скажите, Вик, а не лучше ли вам вместо того, чтобы  терзать
себя   в  поисках,  может  быть,  несуществующего  места,  стать
владельцем, например, магазина?
  Я поморщился:
  -- Ну нет, это не для меня!
  --  Я  знаю,  что у вас нет денег, но какое это имеет значение?
Мы  с  Элен купили бы магазин за наши деньги... А вы вели бы дела.
Не правда ли, замечательно?
  Элен загорелась:
  -- Ева правильно рассуждает, Виктор, это отличная идея.
  -- Вы и так были милосердны со мной, -- возражал я.
  --  В  чем  вы видите милосердие? Это чисто коммерческое  дело.
Если   мы   с   Элен  вложим  деньги  в  дело,  нам  потребуется
управляющий.  А  чтобы вы не стеснялись излишне,  магазин  будет
функционировать под нашим именем, а прибыли мы будем делить... Над
этим надо хорошенько подумать, как ты полагаешь, Элен?
  -- Ну конечно.
  -- Завтра ты позвонишь нотариусу. Я остановил их:
  -- Постойте...
  -- Что еще? -- не терпелось Еве.
  -- Вы забыли об одном небольшом обстоятельстве.
  -- Каком?
  --  Я  не  понимаю ничего в коммерции. Все, что я умею  делать,
это  складывать  и  раскладывать  бумаги...  Я  не  чувствую  себя
коммерсантом. Ну какой из меня владелец магазина?
  --  Разные  бывают  магазины,  -- возразила  Элен.  --  Вовсе  не
обязательно торговать вином или бакалеей.
  -- Чем же тогда?
  --  Я знаю, чем. -- Щеки у Евы просто пылали огнем, так она была
возбуждена разговором.
  -- Я слушаю, Ева.
  -- Вик, вам нужен большой классный магазин.
  Там  будет  отдел  пластинок -- в первую  очередь  американских
пластинок, -- это отлично пойдет! Идея была неплохая.
  --  Потом,  в  магазине будет отдел живописи. Это тоже  пойдет,
при  хорошо поставленном деле, если, конечно, подбирать  картины
действительно  талантливых художников... Будет еще отдел  книг  по
искусству... Короче, нужно создать артистический салон, который бы
посещали снобы, и Бог его знает, есть ли такой между Марселем  и
Ментоном!
  Тут и я загорелся этим предприятием:
  --  Но  вы,  наверное,  понимаете, сколько может  стоить  такая
затея?
  Ева повернулась к Элен:
  --  Дорогая, мы достаточно богаты, не так ли? Элен не спешила с
ответом.
  --  Достаточно  богаты,  Ева, -- сказала она  наконец,  --  чтобы
поразмыслить над этим!
  И мы сразу же засели за работу.
  Весь  пол  в  холле был устлан чертежами, эскизами, рисунками.
Амелия   не   успевала  открывать  ворота  нотариусу,  продавцам
недвижимости, архитекторам...
  Я  вступил  в  переписку с одной из крупных  фирм  по  продаже
пластинок. Здесь мое имя пригодилось. Люди считали естественным,
что  такой  человек,  как  я,  автор  популярной  радиопередачи,
занялся  подобным  делом  --  так  спортсмен,  уйдя,  из  спорта,
покупает кафе.
  В  каких  только помещениях ни побывал я с Элен  за  несколько
недель!..  Но  ни  одно  из  них не  показалось  нам  достаточно
просторным. Наконец мы остановили свой выбор на старом гараже  в
самом  центре  Каннов.  Работы, которые  предстояло  нам  в  нем
выполнить,  были гораздо значительнее предусмотренных  нами,  но
зато и возможности были бы несравненно выше.
  Магазин  должен  был  занимать весь  первый  этаж.  На  втором
должна была разместиться картинная галерея.
  Сделка  о  приобретении помещения была заключена быстро.  Пока
разворачивались работы, я занялся рекламой: обратился в редакции
газет  Ниццы и региона. Если бы я обратился к ним с  просьбой  о
работе,  как  рассчитывал  в свое время,  прибывая  на  Лазурный
Берег,  со  мной, конечно, и разговаривать бы не стали,  но  как
только я предстал перед ними со своим делом, они сразу же  нашли
lni замысел интересным.
  Я  пообещал  этим  господам отпускать мои  будущие  товары  по
льготным   ценам,   а   они  в  свою  очередь   взялись   широко
разрекламировать открытие нового магазина-салона --  "Шкатулка  с
Мечтами"  "название придумала Ева". Они сразу же  вспомнили  мою
предыдущую  деятельность, отметили мой талант... А некоторые  даже
посчитали   нужным   поместить  мою  фотографию   на   странице,
посвященной искусству.
  Я  встретился с влиятельными людьми, которые познакомили  меня
с  Пикассо, другие свозили меня в Кап-Ферра к самому Кокто, и  я
получил  от обоих мэтров доброе напутственное слово и  заручился
их  поддержкой.  В особенности, что касается картинной  галереи.
Короче  говоря, я с головой окунулся в прелестную авантюру,  все
мне в ней жутко нравилось, да и не удивительно: а что иное могла
предложить мне судьба?
  Если  бы не сестры Лекэн, у меня были бы неплохие шансы  стать
самым   настоящим   нищим.  И  моя  любовь  к  Элен   укрепилась
безграничной  признательностью. А Еве я был очень благодарен  за
то,  что  она  фактически сама, без какого-либо  моего  участия,
исцелилась от своей, как сказала Элен, любви с первого  взгляда.
Кротость ее и смиренность так растрогали меня, что теперь я  еще
больше  привязался  к  дому сестер Лекэн. Ведь  в  конце  концов
именно  благодаря  этому дому я начал становиться  на  ноги.  И,
верный  своему слову, данному Еве в "ночь объяснений", изо  всех
сил старался создать в доме самую благоприятную атмосферу.
  По  мере того, как я входил в дело, оно все больше становилось
мне  по душе. Я сделал "удивительное" открытие, что состояние  --
вещь  незаменимая, ибо открывает самые недоступные двери и  дает
почти неограниченную свободу действий...
  Замечательная  идея  пришла мне в голову,  когда  я  нажал  на
звонок  у  ворот этого особняка! Судьба в тот день,  несомненно,
покровительствовала мне.
  Конечно  же,  я  не  был  владельцем  всего  приобретенного  и
прекрасно  это сознавал, но, тем не менее, все это было  в  моем
распоряжении, и, по сути, конечный результат обещал стать  почти
тем же самым, как если бы я всем этим владел.
  Каждое  утро я вставал в шесть часов, присоединялся к Элен,  и
мы  занимались  гимнастическими упражнениями  на  кольцах  и  на
канате.   Занимались   почти  до  полной  усталости,   закончив,
принимали  обстоятельный  душ, а затем  встречались  с  Евой  за
столиком в патио, где Амелия подавала нам завтрак.
  Завтрак,  как мне кажется, был нашим самым веселым  застольем.
Мы пили кофе, ели бутерброды и обсуждали программу на день. Элен
занималась коммерческой частью, Ева -- художественной. Сидя перед
грудой    каталогов,   она   выбирала   пластинки   и   отмечала
заинтересовавшие  ее,  со  всеми выходными  данными,  в  большом
журнале.  Что  же  касается меня, то  по  утрам  я  наблюдал  за
работами   в  помещении,  а  после  обеда  встречался   дома   с
предпринимателями В это утро, приняв душ и придя в патио,  мы  с
удивлением не обнаружили в нем Евы.
  Когда мы спросили у Амелии, в чем дело, она ответила, что  еще
не видела ее.
  Я  предложил Элен пить пока кофе одной, а сам поднялся  наверх
выяснить, что же произошло.
  Постучавшись в дверь и не услышав ответа, я не медля вошел.
  Ева  спала  глубоким  сном, хотя обычно к  этому  времени  она
давно  уже  вставала. Обеспокоенный, я подошел к кровати,  чтобы
убедиться, не больна ли она.
  Дышала  она  очень  спокойно.  Я  положил  руку  на  ее   лоб:
температуры у нее не было. Наверное, она дольше, чем обычно,  не
lnck` уснуть и удалось ей это только под утро.
  Я  хотел  уже на цыпочках выйти из комнаты, как вдруг  обратил
внимание,  что  одна ее нога свесилась с кровати. Опасаясь,  что
Еве,  проснувшись будет трудно совладать с ней, я осторожно взял
ногу в руки, чтобы вновь положить на кровать.
  Каково  же было мое изумление, когда я увидел, что на  лодыжке
у Евы были засохшие брызги грязи!
  Это  было  настолько неожиданно, настолько невероятно,  что  я
остолбенел.  Наконец я привел в порядок свои первые связанные  с
этим  необычным открытием мысли "а в голове моей была уже полная
сумятица", -- и ногтем осторожно соскреб с лодыжки грязь.  Растер
ее на ладони. Конечно же, это была самая настоящая грязь!
  Идиотизм,  сказали  бы вы, случайность,  но  меня  эта  деталь
всего перевернула.
  Каким  образом  могла попасть грязь на эту  ногу,  неподвижную
вот уже много лет?
  На  эту несчастную ногу, которая Бог знает когда сделала  свой
последний шаг?!
  Инстинктивно  я  поискал ее обувь. Ева  всегда  носила  мягкие
меховые туфли. Они стояли неподалеку от кровати. Я посмотрел  на
них и удостоверился, что подошвы были совершенно чистые.
  Не зная, что и думать, я спустился к Элен.
  Та,   напевая   школьную  песенку,  с  аппетитом   завтракала.
Несмотря на отсутствие сестры, вид у нее был очень довольный,  и
на  какое-то  мгновение я даже залюбовался ее красотой,  которая
приоткрывалась  мне  постоянно во все  новых  гранях:  теперь  я
обратил внимание, каким чудным блеском переливались на солнце ее
перехваченные черной бархатной лентою волосы.
  -- Ну что там? -- спросила она у меня. Я сел:
  -- Она крепко спит, и я не решился ее будить...
  --  Вы совершенно правильно сделали. Мы молча позавтракали.  Но
когда  Элен  собралась встать из-за стола, я, ничего не  говоря,
сжал  ее  руку.  Она испуганно посмотрела в сторону  подъемника.
Элен просто панически боялась, как бы сестра не заметила какого-
нибудь знака наших интимных отношений.
  -- Скажите, Элен, а вследствие чего Еву парализовало?
  -- Полиомиелит... В тринадцать лет...
  -- Я думаю, были использованы все возможные средства, чтобы...
  --  Все! -- поспешно ответила Элен. -- Папа был тогда еще жив, он
возил ее в Стокгольм, к выдающемуся специалисту... О результате вы
можете судить...
  Она говорила, и ее слова развеяли мои нелепые мысли.
  -- Бедная девушка, -- вздохнул я.
  Я  проводил  Элен  до самой двери ее комнаты, расположенной  в
глубине  коридора, возле ванной комнаты, общей для обеих сестер.
Я не спешил уйти, и она, конечно же, обратила на это внимание:
  --  Вы хотите мне что-то сказать, Виктор? Я вошел в ее комнату,
открыв  дверь  коленом. Мне страшно хотелось ее. Не  мог  я  уже
больше  выносить эти платонические отношения! Ведь я  пережил  с
ней  и прежде всего благодаря ей такие мгновения, которые просто
невозможно забыть!
  --  Элен, когда мы поженимся? Из-за этого магазина мы только  и
говорим что о живописи, пластинках, оформлении, а о том, что нас
больше всего волнует, -- ни слова...
  Она села на край кровати.
  --  Ничто  нас не гонит, Виктор... Нельзя ведь строить сразу  два
дома...
  -- Вы, конечно, правы... Но...
  -- Но что?
  --  Если  мы не говорим о женитьбе, мы можем, однако,  говорить
unr бы о нашей любви...
  Я  сел  рядом с ней. Она слегка отодвинулась, словно  боялась,
что  я начну обнимать ее и целовать. Это просто шокировало меня!
Я всмотрелся в нее"
  --  Ты не любишь меня! -- едва не вскричал я. Вместо того, чтобы
возразить, она приложила палец к своим губам:
  --  Не  говорите  так  громко, Виктор! Она была  права:  я  был
слишком  несдержан. Мне стало вдруг очень грустно. Скорее  даже,
это  была не грусть, а какая-то неведомая хворь, которую я этими
днями не сразу в себе заметил, но которая все глубже въедалась в
мою душу: ну отчего же было мне так неспокойно?..
  --  Ты не любишь меня! У тебя была просто минутная слабость,  и
теперь ты об этом жалеешь -- вот и все!
  Она улыбнулась:
  --  Не  говори  так,  мой  дорогой... Все наоборот:  я  так  хочу
принадлежать тебе вся!
  -- Правда?
  Она  сама  приблизила свои губы к моим. Рот ее приоткрылся,  и
последовал  такой  сильный поцелуй, на который  я  сам  вряд  ли
способен.



  Теперь уже я водил американскую великаншу сестер Лекэн.
  Занятие  это  было не очень легкое: больно уж был  велик  этот
мастодонт, а я до того водил лишь легкие серийные машины.
  В  безупречном голубом костюме, который Амелия наглаживала мне
ежедневно, я спускался по аллее к гаражу.
  Мое  недавнее объяснение с Элен придало мне силы  и  прибавило
света  в душе, и по дороге в гараж я весело насвистывал.  Чудные
все-таки здесь, на Берегу, и море, и небо!
  Вдруг  я  обратил  внимание  на  небольшой  предмет  под  моей
подошвой.  Я  нагнулся, чтобы поднять его.  Это  была  маленькая
розовая  ленточка.  Сантиметров десять, не больше.  Я  сразу  же
узнал  эту  ленту:  ее носила Ева. По вечерам девушка  заплетала
волосы  в  две  косы и перевязывала их лентами.  Найденная  мною
лента была одной из тех, которыми она пользовалась.
  Я  более чем удивился: ведь Ева никогда не появлялась здесь  --
аллея, ведущая к гаражу, была слишком узка для ее коляски!
  Лента была закручена в узел.
  Я  повертел ее в пальцах, наконец положил в карман. Ну и ну! Я
совсем разволновался.
  Засохшие   брызги  грязи  на  лодыжке,  и   вот   теперь   эта
невероятная  находка!  Что  за  чертовщина?  Было  тут  над  чем
подумать...
  "Ты  задаешь  себе слишком много вопросов, мой  малыш  Вик,  --
сказал я себе. -- У тебе воображение, которое может привести тебя
к дурному концу, если ты не остережешься..."
  Отгоняя  от себя все эти идиотские мысли, я выехал  на  машине
из гаража. Потом вышел из машины и закрыл за собою ворота. Снова
сел за руль и вдруг вновь изумился: колеса и низ корпуса были  в
грязи!
  А  я  ведь вчера велел садовнику вымыть машину, и никто с  тех
пор не ездил на ней.



  Однако,   наблюдая  по  утрам  за  работами  в  нашем  будущем
магазине, я забывал обо всем. И лишь возвращаясь домой обедать и
встречая Еву в патио, -- она обычно копалась в каталогах, -- вновь
m`whm`k волноваться из-за сделанных недавно открытий.
  На  этот  раз Ева была одна. Она делала в своем журнале  новые
записи и подняла глаза, лишь когда я вошел.
  Я потрепал ее рукой по щеке.
  --  День  добрый,  мой  золотистый комаренок!  Между  нами  уже
установились такие отношения.
  -- Элен дома?
  --  Ей пришла в голову идея испечь пирог с мясом, и она колдует
теперь  на  кухне.  Сейчас убедит вас  еще  и  в  том,  что  она
прекрасная хозяйка!
  Я  нахмурился.  Что-то в ее голосе не нравилось мне,  вызывало
беспокойство.  Мне сразу же послышалась в нем  какая-то  горечь.
Может, Ева опять взялась за свои игры? Но, как бы там ни было, я
притворился, что ничего не заметил.
  --  Ну,  Ева,  вы  сегодня  и спали!  Я  пошел  посмотреть,  не
случилось  ли с вами чего-нибудь, а то мы с Элен были  удивлены,
что  вы не вышли на завтрак, так вот, я пришел, а вы спите,  как
ангел!..
  Она нахмурилась:
  --   Вчера   вечером   я  попросила  Элен  дать   мне   немного
снотворного, чтобы заснуть, и у нее, должно быть, рука оказалась
тяжеловатой... Сегодня так болит голова... Я очень подавлена...
  Я повесил пиджак на спинку кресла и уселся на борт бассейна.
  ;,  --  Что вы так смотрите на меня? Она снова нахмурила брови.
Вид у нее действительно был очень усталый. И недовольный.
  -- Я хотел бы задать вам один вопрос...
  -- Не люблю я этого...
  -- Не любите, когда вам задают вопросы?
  --  Нет,  когда  говорят,  что сейчас зададут  вопрос.  Вопросы
тогда  какие-то  слишком официальные, и я не знаю,  как  на  них
отвечать.
  --  А  очень просто: будьте откровенны. Я хотел у вас спросить:
пробовали ли вы когда-нибудь... ходить, с тех пор, как заболели?
  -- Это все?
  -- Да.
  Она пожала плечами:
  -- Представьте себе, да, эта идея приходила мне в голову.
  -- И каковы были результаты?
  --  Их  не  было!  Я  неподвижна как мешок с песком,  Вик.  Мне
кажется, это и так видно...
  -- А если бы вы попробовали еще раз?
  -- А на кой, простите, черт?
  Теперь  уже  вид  у нее был совсем злой. В ее глазах  читалась
решимость  любой ценой оставаться несчастной и  давать  об  этом
знать другим.
  -- Я не врач, Ева...
  -- Жаль!
  --  Не  смейтесь!..  Это  позволяет  мне  придерживаться  очень
простых  суждений  в медицинских вопросах. Я говорю  себе  самым
примитивным  образом, что коль у человека есть две ноги,  то  он
должен ими пользоваться... Если у вас, Ева, есть две ноги,  то  вы
должны уметь заставить их служить вам.
  -- Ваше суждение не просто примитивное -- оно глупое.
  -- Я убежден в том, что говорю.
  --  Хотела бы я посмотреть на вас на моем месте!.. О,  хотя  бы
каких-нибудь две минуты. Я ведь не так зла как вы думаете!
  --  Я  не думаю ничего подобного! Она хихикнула. Бог его знает,
что это могло обозначать.
  -- Послушайте, Ева...
  -- Что еще?
  -- Я ведь сильный мужчина, вы знаете?
  -- Тем лучше, так что из этого следует?
  --  Я  бы  хотел помочь вам постоять... Вы бы попробовали двигать
ногами, чтобы посмотреть...
  --  И  смотреть нечего. Эти ноги, Вик, -- совсем не ноги.  Всего
лишь... придаток. Ненужный придаток.
  --  Вместо того, чтобы спорить, давайте лучше попробуем... Ну  не
отказывайте мне, милая моя...
  Какое-то   мгновение   Ева  колебалась.   Я   не   осмеливался
настаивать. Наконец она кивнула головой:
  --  Ну,  хорошо,  если  это действительно  доставит  вам  такое
удовольствие...
  Я  обнял  ее,  пытаясь  вывести из  коляски.  Почувствовал  ее
упругие груди, и это сильно меня взволновало.
  Ну  и  задачу  поставил я перед собой! Изо  всех  сил  пытался
поддерживать  ее тело в прямом положении, так, чтобы  ноги  были
вытянуты  во  всю длину и пятки касались пола,  --  и  сил  моих,
сколько я ни напрягался, не хватало.
  Я  смотрел  на  наше отражение в бассейне. Жестокое  это  было
зеркало!
  Ноги Евы были совершенно безжизненны, висят, как плети.
  -- Попробуйте вынести одну вперед другой, -- упрашивал я ее.
  Все напрасно -- отчаяние мое стремительно возрастало.
  -- Я не могу, -- уже чуть ли не стонала она.
  -- Ну попробуйте, -- снова и снова упрашивал я ее.
  --  Я  не  могу,  Вик... Нет у меня этих ног, вы понимаете,  нет!
Ниже бедер я совершенно ничего не чувствую!
  Она  плакала, я истекал потом. Вдруг я услышал суховатый голос
Элен:
  -- Боже мой, что вы делаете?!
  Я  увидел  в  бассейне отражение Элен, повернул голову  назад.
Элен стояла у входа в патио, в глазах у нее был ужас.
  Я  отнес Еву в коляску. Теперь-то я уже точно знал, что она не
могла  ходить.  Нетрудно  было убедиться  в  этом  после  такого
ужасного  представления, устроенного мной самим же. Элен  вообще
смотрела на меня как на сумасшедшего.
  -- Вот видите, Виктор, -- только и сказала она мне.
  Но  эти  слова,  показалось мне, содержали в себе  все  упреки
мира.
  --  Извините  меня, Ева... Я... Я идиот. Ноя ведь хотел как  лучше,
вы меня понимаете?..
  Ева спрятала лицо в руки и плакала.
  Я  снял  пиджак  со  спинки кресла.  Потом  сделал  Элен  знак
следовать за мной.
  Мы  вышли  в  холл. Через стекло было видно, как  рыдала  Ева.
Если бы я мог избить себя, я бы непременно это сделал.
  -- Зачем эта клоунада, Виктор? -- спросила у меня Элен.
  Я опустил голову.
  Действительно, сумасшедшая затея. Я вбил себе  в  голову,  что
ваша сестра может ходить.
  И  тут  я  взял и рассказал ей все обо всех своих  неожиданных
открытиях:  о  грязи на лодыжке и на машине, о розовой  ленточке
возле гаража...
  -- Вас все это не смущает, Элен?
  --  Подождите,  Виктор,  спокойнее.  Всему  этому  можно  найти
объяснение...  Что касается машины, то садовник -- ужасный  лентяй,
как  и  все южане. Ленточка? Ева потеряла ее, и ветер, а он  был
очень  сильный сегодня ночью, унес ее в то место, где  вы  ее  и
нашли...
  -- Допустим. Ну, а грязь на лодыжке?
  --  Постойте... Ева любит помогать Амелии... Вчера вечером, если вы
помните, у нас были на ужин испанские козельцы... Нет овощей более
грязных,  вы  ведь  знаете... Вот грязь с них  и  попала  на  ногу
сестре.  А  поскольку она ног не чувствует, то  и  не  заметила...
Видите, как все просто.
  Мои  сомнения  были поколеблены. Конечно же, мое предположение
совершенно сумасшедшее, все в самом деле вполне объяснимо.
  -- Вы, пожалуй, правы, моя дорогая...
  --  Ну  что вы себе вообразили, Виктор? Что Ева тайком ходит  и
садится ночью за руль автомобиля?
  -- Я виновато улыбнулся. Мне даже стыдно стало.
  --  Но,  мой  друг,  --  продолжила Элен, -- это  ведь  физически
невозможно! Вы же сами видели, что вышло изо всех ваших  нелепых
попыток.
  --  К  сожалению,  да. Надеюсь, она простит мне  этот  дурацкий
экзамен?
  --  Конечно,  простит.  Правда, ей было больно...  Вы  ведь  даже
представить не можете, как переживает она свою беду! Терпеть  не
может, когда о ней говорят...
  -- Вот и не будем больше говорить о ней, Элен.



  Ночью  я  почти  не  спал. Нервы мои были на  пределе,  я  все
прислушивался  к тишине в доме. Хотя, конечно,  тишина  в  таком
огромном  доме  не  может быть полной: то  скрипнет  что-то,  то
вздрогнет,  то  зашелестит, а то и вовсе донесется  какой-нибудь
странный  звук  -- будто из замогилья... Нет ничего тревожнее  этих
звуков, когда не спится и нервы не в порядке...
  Раз  сто  я  вставал и подходил то к окну,  то  к  приоткрытой
двери...  Все мне что-то чудилось, даже шаги в коридоре... Но каждый
раз  я  убеждался, что ошибся. Лишь один звук  в  этом  доме  не
вызывал   у   меня   никаких   сомнений   относительно    своего
происхождения: размеренный храп Амелии, спавшей наверху.
  Только под утро мне удалось заснуть.
  И теперь уже я не вышел к завтраку.



  Прошло  несколько  дней. В заботах об  устройстве  магазина  я
забыл  обо  всех своих удивительных предположениях. "Шкатулка  с
Мечтами"  постепенно обретала дыхание. Она  все  более  и  более
походила  на то, что мы задумали. У меня не оставалось сомнений,
что  это  будет  заведение во всех отношениях  примечательное  и
необыкновенное:  и  роскошное,  и  современное,  --  словом,  оно
действительно обещало стать сенсацией в здешних местах.
  Предприятие,  судя  по  всему,  обходилось  нам  миллионов   в
восемнадцать,  но  затраченные  франки  должны  были  с   лихвой
окупиться.
  И  я, и Элен, и Ева -- все мы были очень сильно возбуждены: нас
по-настоящему захватил азарт предпринимателей.
  Поскольку  Ева,  как я ее ни приглашал, отказывалась  побывать
со  мной  на  месте, то я постоянно привозил ей  фотографии,  из
которых  можно  было составить представление  о  ходе  работ  по
зримому воплощению идеи, автором которой была она.
  Ева  подолгу  рассматривала  их,  делала  замечания,  обращала
внимание   на   подробности,   ускользавшие   от   нас,   и    я
незамедлительно отдавал рабочим новые распоряжения.



  Как-то  ночью, когда я спал довольно глубоко, я  увидел  очень
странный сон.
  Подул  ветер,  и  тюлевая занавеска перед моим открытым  окном
обрела человеческие очертания, сначала не совсем определенные, --
но вдруг я разглядел в них Элен.
  Я  проснулся  весь в поту. И сразу же понял, что  кто-то  меня
зовет.
  Возле моей кровати стояла смертельно бледная Элен.
  --  Что случилось?! -- вскричал я. Эта застывшая, можно сказать,
восковая фигура передо мной могла обещать лишь катастрофу.
  -- Виктор, -- пробормотала она. -- Это... Это ужасно...
  Казалось,  от страха она едва жива. Она наклонилась,  оперлась
рукою  о  спинку  и  пробовала отдышаться.  Я  и  пошевельнуться
боялся, не зная что делать...
  -- Ева... -- начала она.
  Я  подумал сразу, что Ева покончила собой, -- внезапная догадка
словно  пронзила  меня насквозь. Но пока я не  стал  высказывать
вслух своего предположения.
  -- Она заболела? -- спросил я, едва сдерживая волнение.
  -- Нет, исчезла...
  Я сбросил с себя одеяло.
  -- Что вы говорите, Элен?! Исчезла?! Вы шутите!
  -- О нет, клянусь вам!.. Посмотрите сами...
  Я опрометью бросился в комнату Евы.
  Комната действительно была пуста.
  Кровать  разостлана,  в коляске одна медвежья  шкура...  У  меня
внутри  все похолодело. Особенно страшно было смотреть в темноте
осиротелой комнаты на эту пустую коляску.
  Я повернулся к Элен -- она пришла сюда вслед за мной.
  -- Немыслимо! -- только и сказал я. Элен дрожала.
  -- Как вы это заметили?
  Какое-то  время она обдумывала вопрос, словно  ответ  на  него
мог что-либо изменить в произошедшем.
  --  Так... Вот уже годы я сплю очень чутко... Мне все кажется,  Ева
меня  зовет... Первое время, когда ее парализовало, она звала меня
по три-четыре раза за ночь. Теперь она уже перестала это делать,
научилась,  что  бы ни случилось, обходиться своими  силами,  но
сознание  того,  что она может нуждаться во  мне,  не  дает  мне
покоя... Вы понимаете?
  -- Да, продолжайте...
  --  Сегодня  меня что-то разбудило... Не знаю, как  и  объяснить,
что   это   было...  Может  быть,  какой-то  шум,  может,   что-то
подсознательное...  Я подождала мгновение, тревожное  предчувствие
не уходило, я встала... и вот... пришла сюда...
  Я  совершенно не узнавал ее голоса, словно это  и  не  она  со
мной говорила. Какой-то внутренний, что ли, был этот голос...
  --  Элен, выпейте что-нибудь, на вас лица нет... И только  сейчас
я заметил, что она стоит в одной ночной рубашке.
  -- И оденьтесь...
  Она  кивнула. Машинально прошла в свою комнату и надела халат.
А  я  тем временем спустился вниз. Ни в комнатах, ни в патио Евы
не  нашел.  Но я заметил, что входная дверь не была  заперта  на
замок.
  Элен  тяжело  спустилась по лестнице, замедляя шаг  на  каждой
ступеньке.  Я  быстро подошел к бару в холле и налил  ей  полную
рюмку  коньяка. Она выпила, ни слова не говоря, хотя терпеть  не
могла крепкие напитки. Ее бледные щеки сразу же порозовели.
  -- Присядьте, Элен. Нам нужно спокойно во всем разобраться...
  Она  была послушна и делала все, что я ей говорил, -- по  всему
wsbqrbnb`knq|, воля совершенно оставила ее.
  -- Значит, Элен, я тогда не ошибся. Ваша сестра ходит!
  --  Но ведь это невозможно, Виктор!.. Не-воз-мож-но! Любой врач
вам это скажет.
  --  Так что у нас тогда -- похищение?.. Подумайте, Элен! Мы не в
Америке -- это там кид-нэпинги на каждом шагу. А если бы даже  мы
там  и  жили,  не  думаю, что кому-нибудь взбрело  бы  в  голову
похищать нашу Еву!
  Коньяк  и  мой  твердый, уверенный голос  ее  успокоили.  Элен
прислушалась к моим доводам, взяла себя в руки.
  --  Но, Виктор, вот уже несколько недель, как вы ее знаете.  Вы
даже пробовали заставить ее учиться ходить. Вы прекрасно знаете,
что  она  не  то  что  ходить, держаться прямо  на  ногах  не  в
состоянии!
  --  Элен,  нас  не может так ослеплять повседневная реальность,
какой  бы ясной она ни была. Ева сидит в своей коляске,  уверяет
нас,  что  не  может ходить -- и мы принимаем это  за  неизменную
данность.  Но  почему? Всего лишь потому, что  обстоятельства  и
доводы  логики  на  ее  стороне. И если  мы  видим,  что  она  в
состоянии покинуть комнату без своей коляски, то можем допустить
и  противоположное,  и  допустить с тем же  успехом,  --  ведь  и
обстоятельства,  и  логика  вступают в  противоречие  с  прежней
данностью.
  Она  никак  не внимала логике моих доводов, хотя, я  видел  по
ней, силилась это сделать. Стояла на своем -- и все.
  -- Тут должно быть что-то другое, Виктор...
  --  Что?  Ну предложите мне хоть что-то похожее на гипотезу,  я
вас выслушаю.
  -- Я не знаю...
  -- Вот видите!
  --  Но я знаю точно, что Ева не может ходить. У меня нет в этом
ни  малейшего сомнения. Ну сами подумайте, если бы она научилась
вдруг  ходить,  то  какой  смысл ей это  скрывать,  притворяться
инвалидом? Это что, тайна, которую нужно хранить при себе?
  А мне вдруг пришла в голову иная идея.
  Я щелкнул пальцами:
  -- Кажется, я догадался, Элен...
  У  нее даже глаза в темноте заблестели. Мне показалось, я могу
увидеть  сейчас в них свое отражение, как если бы это  были  два
маленьких зеркальца.
  -- Элен, вы недавно сказали о подсознании...
  -- И что?
  --  Предположите, что у Евы это подсознание сильнее ее болезни.
Предположите, что во сне она испытывает потребность ходить и что
это самая подсознательная воля дает ей на это силы?
  Элен покачала головой. Но все-таки я поколебал ее сомнения.
  --  Хм,  а  вам  не  кажется, -- сказала  она,  --  что  все  это
надуманно?
  --  Пусть  и надуманно, но вполне правдоподобно. Эта версия  не
затрагивает сознания Евы. Ибо, если она знает, что ходит, то как
тогда можно назвать ее молчание? Вы находите слово?
  Элен встала.
  --  Нужно ее найти, Виктор, мне страшно за нее... Даже если она и
ходит,  то как она сориентируется, она ведь никогда не  покидала
дом...
  -- Никогда? А я вам говорю, что она выходит из дома!
  Я  вспомнил внезапно то свое ночное приключение с истеричкой в
автомобиле... Боже милостивый, как это все сопоставить?!
  --  Я знаю, о чем вы думаете, -- прошептала Элен, всматриваясь в
меня.
  --  Лучше бы вам об этом не знать, Элен. Бывают на свете  вещи,
от которых в глазах темнеет...
  -- Что мы будем делать?
  --  Одеваемся  и идем искать ее. Вы поищите вокруг  дома,  а  я
схожу в гараж, а потом обойду все, что можно...
  -- Хорошо... Мне нужно будить Амелию?
  -- Пока нет. От ее причитаний нам легче не станет.



  Я быстро надел брюки и свитер, обулся и выскочил во двор.
  Ночь  была  темная, приближалась гроза. Луну затянуло  тучами,
воздух был очень влажный.
  Я побежал к гаражу.
  Автомобиль  стоял  на  месте.  Я  облегченно  вздохнул.  Потом
подошел  к  воротам и увидел, что они почему-то  не  закрыты  на
замок.
  Я  метался по склону, как сумасшедший... Не знал, где искать... Не
простое  занятие, не так ли, -- искать в такое  время,  во  тьме,
неизвестно где девушку двадцати лет, которая, по всей логике, не
умеет ходить?..
  Бегая между деревьев, я все время думал о той ночной бестии...
  Напрягал  память и пытался сравнить ее силуэт с силуэтом  Евы.
И постепенно пришел к выводу, что Ева похожа на ту авантюристку.
Но не злую ли шутку играло со мной мое же воображение?



  Я  уже  выскочил  за ворота и почти час бегал  по  близлежащим
улицам и дорогам и кричал:
  -- Ева!.. Ева!.. Ева!..
  Кричал  каждый раз, как только видел какую-нибудь тень или  же
слышал хоть какой-то шум... Уже можно было охрипнуть...
  Подавленный, обессиленный, я вернулся домой.
  Свет горел во всех окнах.
  Войдя  в  холл,  я позвал Элен, но ответа не услышал.  Неужели
она все еще искала сестру?
  Я  поднялся на второй этаж, сразу же заглянул в комнату Евы  --
и даже выругался от неожиданности.
  Ева лежала на кровати и спала глубоким сном.
  В  два прыжка я подскочил к ней, сорвал одеяло и всмотрелся  в
ноги. Лодыжки были еще влажны от росы.
  -- Ева! -- крикнул я.
  Но она даже не пошевельнулась.
  Я стал трясти ее за плечо.
  --  Ева,  перестаньте  ломать комедию! Она  что-то  проворчала,
потом с усилием открыла глаза.
  Казалось,  она  не  видит  меня.  Во  всяком  случае,  она  не
узнавала меня.
  -- Ева, послушайте! -- кричал я. Никакой реакции.
  Я  побежал в ванную. Смочил холодной водой полотенце и с силой
приложил его к ее лицу. Наконец она очнулась.
  -- Ева, вы меня слышите?
  -- Ну да, Вик...
  -- Вы знаете, что произошло? Она нахмурила брови:
  --  Подождите... Что-то у меня голова разламывается... Мне снилось,
что я гуляла по деревне...
  Теперь я уже не знал, правду она говорит или лжет.
  -- Снилось?
  --  Да...  Мне  было  холодно... И плохо...  Было  очень  плохо...  Она
whumsk`.
  --  Вам было так холодно, что вы простыли? -- язвительно спросил
я.
  -- Что это вы, Вик?
  --  А  я  всегда  так говорю с людьми, которые держат  меня  за
дурака. Сколько можно, Ева?
  -- Что?
  --  Ева,  вы умеете ходить... Сегодня ночью вы вставали. Чудесно!
Я  уже  второй  раз  застаю  вас на месте  преступления...  Совсем
недавно я был с вашей сестрой в этой комнате -- и вас мы здесь не
обнаружили. Не обнаружили, Ева!
  Она приоткрыла рот, глаза у нее округлились от страха.
  -- Что вы, Вик?!
  --  Это  правда!  Вас  не было в комнате, и коляска  ваша,  без
которой  вы якобы не можете передвигаться, стояла здесь  пустая.
Мы,  как сумасшедшие, искали вас где только можно, бегали вокруг
дома  и  по  улицам  и  дорогам, а вы в это  время  спокойненько
вернулись в свою обитель! Девичью, смею заметить, обитель! У нас
головы  раскалывались от всяких предположений, а  вы  тихонечко,
незаметненько пробирались сюда!
  Она крикнула так громко, что внутри у меня все похолодело:
  --   Лжец!   Вы  грязный  лжец!  Вы  хотите  представить   меня
сумасшедшей,  я знаю! Хотите запереться здесь вдвоем  с  Элен  и
заграбастать наше состояние!
  Я закрыл уши руками.
  --  Значит,  тогда  и  я,  и  Элен  --  сумасшедшие!  Она  может
повторить  вам  все то, что я рассказал. И это ведь  она  первая
заметила ваше отсутствие и предупредила меня!
  Последний довод ее добил.
  -- Так это она... заметила...
  -- Совершенно точно!
  Она  закрыла глаза. Лицо у нее стало таким же серым,  каким  я
уже видел его однажды, в тот день, когда мы целовались.
  -- Вик, мне страшно... Это Элен...
  -- Что -- Элен?
  --  Это  Элен  хочет  представить меня сумасшедшей,  Вик...  Она,
наверное,  напичкала меня снотворным, так, что я даже проснуться
не  могла...  А потом вытащила меня из дома.. Да, да... у меня  было
такое ощущение во сне, будто меня тащит кто-то на спине...
  Сейчас она была словно под гипнозом.
  --  Ева! -- крикнул я. -- Я запрещаю вам предъявлять сестре такие
обвинения! Это недостойно... Я вас презираю!
  Она  приподнялась,  как если бы хотела встать...  Движение  было
таким резким, что она едва не свалилась с кровати.
  --  Тем  не  менее,  это  единственное  логическое  заключение,
которое можно сделать из всего, что произошло. Да, Вик!
  Тут  я  почувствовал,  что за спиной у меня  кто-то  стоит,  и
обернулся.
  Это  была  Элен.  Ноги расцарапаны, в волосах --  полно  еловых
иголок, платье разорвано.
  Она   держала  руку  на  сердце  --  и  потому,  наверное,  что
задыхалась, набегавшись, и потому, что услышала такое чудовищное
обвинение сестры.
  Она  долго  молча  смотрела на Еву. Та опустила  голову.  Элен
вышла,  и  я  услышал,  как она с шумом  хлопнула  дверью  своей
комнаты.
  --  Ева, -- прошептал я, задыхаясь, -- Ева, вы ясно представляете
себе, что вы сейчас сказали? Она покачала головой:
  --  О,  я  не  знаю!  Я  ничего больше не знаю,  Вик!..  Я...  я,
наверное, и вправду немного сумасшедшая...
  -- Но я знаю одно, Ева...
  Она вскинула голову, всматриваясь в меня.
  --  Я  знаю,  что  вы ходите! И я знаю, что вы -- самая  грязная
шлюха, которую я видел в своей жизни!
  --  О-о-о!  --  громко  застонала она, выпятив  губы  и  выпучив
глаза.
  Она походила на затравленного зверя.
  Теперь  она могла притворяться сколько угодно, было поздно,  я
ей не верил... И уже не мог контролировать себя.
  Я  сорвал с нее одеяло. Она со страхом смотрела на меня,  веки
у нее дрожали.
  --  Вы ходите! -- прорычал я. -- Вы ходите! Ну, вставайте, идите,
покажите, как отлично вы ходите, вы, шлюха!
  Лицо  у  нее  стало  просто страшным,  ничего  уже  в  нем  не
осталось ангельского, обычного...
  -- Ну вставайте же! Вставайте! Идите же, мадемуазель Лекэн!
  Совсем  уже  выйдя из себя, я схватил ее за  руку,  вырвал  из
кровати и с силой толкнул вперед.
  Сердце так и стучало в груди -- я ждал.
  Ева   рухнула  на  пол,  ударившись  головой  о  колесо  своей
каталки,  и  взвыла.  Попробовала сесть,  но  ничего  у  нее  не
получилось.
  Я подошел к ней, поднял ее, выпрямил и снова отпустил.
  Она упала у моих ног, как подкошенная.
  Только это наконец меня успокоило. Я отнес ее на кровать.
  --  Ева,  --  сказал я, -- если я случайно ошибся, то никогда  не
прошу себе этой минуты. Бросив на нее взгляд, я вышел.



  Я  пошел  к  Элен.  Я думал застать ее всю в  слезах,  но  был
сильно  удивлен, увидев, что она совершенно спокойна. Она сидела
в кресле, положив нога на ногу и опираясь подбородком на кулак.
  Я сел на ее кровать.
  Даже сейчас я не мог не залюбоваться ее красотой.
  Несмотря  на  то, что платье у нее было порвано,  а  ноги  все
расцарапаны, держалась она с невероятным достоинством.
  --  Ну?  -- тихо спросил я. -- Что вы скажете обо всем этом?  Она
жалобно улыбнулась:
  --   Видите,   Виктор...  С  человеком  прожиты   годы.   В   нем
сосредоточен весь твой мир. Ему посвящена лучшая часть жизни...  И
вдруг однажды ты замечаешь, что он не только не благодарен  тебе
за все жертвы, но еще и... ненавидит вас!
  Как больно было мне видеть это сдержанное ее отчаяние!
  -- Элен, -- попробовал я успокоить ее.
  -- Нет, оставьте, Виктор... Оставьте...
  --  Конечно же, она сказала это от злости... Она попала в ловушку
и не знала, что придумать, чтобы выбраться из нее...
  --  Она  сказала  это  потому, что у нее  нет  сердца,  сказала
потому,  что ненавидит меня, Виктор. Я прекрасно знала, что  она
никогда не простит мне того, что отняла вас у нее...
  --  Подождите,  -- остановил я ее, -- мне кажется,  моя  гипотеза
относительно  ее  ночных  хождений правильна...  Пожалуй,  она  не
сознает, что происходит... Или же...
  -- Что -- или же?
  --  Или  же  это  самая  экстраординарная комедиантка,  которая
когда-либо существовала на свете...
  Элен вздохнула:
  -- Кто даст нам ответ на этот вопрос?
  --  Рано  или  поздно мы получим этот ответ. О каком снотворном
nm` говорила?
  -- Ей выписал его лечащий врач.
  -- Как оно действует?
  --  Все  зависит от дозы... Я даю ей десяти капель,  когда  вижу,
что она нервничает... В таком количестве оно больше действует, как
успокаивающее, чем как снотворное...
  -- Вчера вечером она его пила?
  --  Нет...  Что  еще  больше  подтверждает,  что  она  лгала!  Вы
понимаете, Виктор, она ведь прекрасно знала, когда говорила это,
что вчера я ничего ей не давала!
  --   Хорошо,  нужно  ложиться  спать,  Элен.  Завтра  попробуем
разобраться во всем этом...
  --  Для  меня  и  так  все ясно. Я не хотела  смотреть  на  нее
другими глазами, но она сама меня вынудила...
  -- Нужно проконсультироваться у врача...
  --  Прежде  чем  он  придет,  я хотела  бы,  Виктор,  чтобы  вы
посетили его, все ему рассказали и узнали его мнение.
  -- Я сделаю это завтра.
  Я  подал  ей  руку и помог подняться с кресла, потом  обнял  и
прижал к себе. Она положила голову на мое плечо. Я почувствовал,
как еловые иголки в ее волосах царапают мне шею.



  Назавтра  же  я,  как  и  пообещал Элен,  направился  в  Канны
встретиться  с  лечащим врачом семьи Лекэн. Выехал  рано  утром,
чтобы застать его дома, прежде чем он уедет на визиты.
  Доктор  жил  недалеко от порта, на относительно тихой  улочке.
Он  принял  меня в домашнем халате. Это был уже довольно  старый
человек,  которому сейчас, пожалуй, больше пристало бы играть  в
шары  "эта  игра  здесь очень распространена", чем  врачевать  и
разъезжать  с  визитами.  Он был очень  приветлив,  разговорчив.
Седая  козлиная  бородка,  смеющиеся  глаза,  огромный  живот  и
короткие беспокойные руки -- забавный, словом, был старичок.
  -- Доктор Буссик? -- спросил я.
  -- К вашим услугам.
  -- Виктор Менда... Я жених мадемуазель Элен.
  --  О!  Смотри-ка... А я и не знал, что она собирается  замуж.  Я
улыбнулся:
  --  Месяц  назад,  доктор, я сам об этом  не  знал.  Моя  шутка
понравилась ему. Он расхохотался:
  -- Так вы не на добрачный осмотр приехали, я полагаю?
  -- Увы, нет.
  --  Как  --  увы? -- удивился он. -- У вас что, со здоровьем  что-
нибудь не в порядке?
  -- Совсем другое.
  Он   сразу  же  заинтересовался.  Я  рассказал  ему  обо  всем
увиденном  мною,  начиная с засохшей грязи на лодыжке  и  кончая
событиями сегодняшней ночи, ничего не опуская.
  Он посерьезнел и недовольно теребил бородку.
  Как только я закончил, он воскликнул:
  -- Ну и ну!
  Потом  довольно надолго задумался и, наконец, подошел к одному
из  многочисленных  книжных шкафов своего кабинета  и  достал  с
полки папку.
  На ее обложке я прочитал: "Ева Лекэн".
  Он стал листать страницы в папке.
  Я молча ждал.
  --  Я вспоминаю природу ее болезни, степени -- наконец заговорил
доктор.  --  И  мне  трудно предположить, что эта  малышка  может
undhr|... Во всяком случае, нормально... Самая большая надежда могла
бы   быть   на  то,  что,  она  сможет  перемещаться  с  помощью
специальных приспособлений, костылей, тростей... Нет,  на  большее
она не способна!
  -- И тем не менее, доктор, факты налицо! Она ходит!
  -- Но почему тайно?
  --  Дорогой  мой,  если полиомиелит мало  изучен,  то  уж  душа
человеческая  --  тайна  куда  большая...  Особенно  душа  девушки,
которая едва ли не выросла в инвалидной коляске... -- Он встал. -- Я
загляну  к  вам  как-нибудь  на  днях.  Скорый  визит  может  ее
шокировать.
  Старик  нравился  мне.  Хоть  и  забавен  он  был  с  виду   и
словоохотлив не в меру, я сразу понял, что это большой психолог.
  --   Ну,  тогда  до  скорой  встречи,  доктор.  Очень  рад  был
познакомиться с вами.
  Спускаясь по лестнице, я думал, что ничего особенного,  такого
что могло бы подтвердить мои предположения, он мне не сказал, но
и не отверг возможность ее выздоровления. Тайного!



  В  этот день Ева не спустилась ни к завтраку, ни к обеду, но в
конце дня все же появилась.
  Мне  показалось, она была немного бледна. На виске у  нее  был
синяк -- она ведь ударилась ночью головой о колесо каталки.
  Когда  подъемник  спускался вниз, я обсуждал с  Элен  интерьер
бара в картинной галерее "Шкатулки с Мечтами".
  Мы  сразу  же  одновременно подняли глаза. На Еве были  черная
просторная бархатная юбка и голубая жокейская куртка,  прекрасно
оттенявшая  цвет ее волос и лица. Выглядела она  в  этом  наряде
просто потрясающе.
  --  Привет всем! -- бросила она раскатистым голосом, выезжая  из
подъемника.  -- Позвольте представиться: звезда беговых  дорожек,
главный соперник самого Затопека, побиватель рекордов на длинных
дистанциях.
  -- Ради Бога, замолчи! -- закричала Элен.
  --  Ради Бога?.. -- Ева помолчала. -- Хорошо, я больше ничего  не
скажу. Я подошел к ней.
  -- Простите мне мою грубость сегодня ночью, Ева. Мне стыдно.
  --  Баста,  я  от  этого не умерла, вы сами видите...  И  это  не
помешает  мне  сходить порезвиться на воле в одну  из  ближайших
ночей...
  --  Ева, я думаю, возможно, у вас бывают такие сомнамбулические
состояния, во время которых вы можете ходить.
  -- Прекрасная идея!
  -- Я пытаюсь понять...
  --  Сомнамбулизм также погружает меня в такой глубокий сон, что
меня не добудиться? Я даже подскочил:
  --  Откуда  вы  знаете,  что я не мог вас  разбудить,  если  вы
действительно спали?
  -- Но...
  -- Что -- но, Ева?
  --  Во  сне я четко чувствовала, что меня трясут, слышала,  как
произносят мое имя...
  -- Вот видите!
  --  Я  только  глаза не могла открыть... Тяжелый очень  был  сон,
ничего не соображала...
  -- Вот видите!
  --  О,  как  вы  мне  надоели  с вашим  скептицизмом!  Я  пожал
плечами:
  --  Хватит,  Ева, а то еще наговорим друг другу  лишнего.  --  Я
сменил  тон.  -- Вы столько боли причинили вашей сестре,  Ева...  Я
надеюсь, вы хотя бы это помните?
  -- Помню...
  Сестры переглянулись. Было что-то беспокойное в их лицах.
  --  О, Элен! -- забормотала Ева. -- Моя Элен!.. Ну прости меня!..
Ну прости!..
  Элен  подошла  к  ней  и  обняла. Теперь  они  уже  плакали  в
объятиях друг друга.
  Амелия,  убиравшая  со стола, посмотрела на  меня,  ничего  не
понимая.
  Смущенный, я вышел.
  Гроза,  которая,  казалось,  приближалась  ночью,  так  и   не
разразилась. Теперь небо сияло.
  Я  обогнул  дом и подошел к гимнастическому уголку.  Взобрался
на  канат.  Никогда  еще я так легко на него не  взбирался.  Мне
казалось,   я   невесом.  Я  чувствовал   в   себе   огромнейшую
невостребованную  силу,  такую,  что  можно  было  бы  на   небо
взобраться!



  Этой  ночью ничего не случилось. Когда Ева отправилась  спать,
я  пожелал  ей,  как  обычно, спокойной ночи "без  какого-нибудь
намека!" Но когда она исчезла, я переговорил с Элен:
  --  За  ней  нужен глаз да глаз, Элен. Я думаю, если она  ходит
сознательно, то подождет еще несколько ночей, прежде  чем  выйти
на улицу. А если несознательно, во сне, тогда она может выкинуть
этот фокус в любой момент. Ее можно как-нибудь осторожно закрыть
в комнате?
  Элен покачала головой:
  -- Она заметит, и это будет что-то ужасное!
  -- Тогда я буду спать в коридоре.
  --  Она  и  это  заметит, можете быть уверены. У  нее  какое-то
шестое  чувство, которое предупреждает ее обо всем  непривычном,
что происходит вокруг. -- В таком случае я буду спать на диване в
холле.
  -- Как хотите, Виктор, но ведь вам будет плохо...
  --  Не беспокойтесь о моем комфорте, моя дорогая. Я люблю спать
на твердом -- это напоминает мне службу в армии.
  Я   поднялся  в  свою  комнату,  во-первых,  чтобы  ввести   в
заблуждение  Еву;  во-вторых,  чтобы  переодеться  в  пижаму   и
захватить  одеяло. Какое-то время стоял и курил  у  окна,  потом
спустился вниз -- тихо, как муха.
  Я  прекрасно выспался на этом самом диване в холле, что бы там
ни  говорила  Элен,  и  утром с большим удовольствием  занимался
гимнастикой, усердствуя гораздо более обычного.
  Эти  утренние  упражнения здорово мне помогали.  Благодаря  им
мне удавалось сбросить жирок, который я наращивал днем, сидя  за
столом.   Живот   мой   был  тверд  и  упруг.   Я   с   огромным
удовлетворением  чувствовал  сталь  своих  бицепсов  и,  вообще,
здоровье  во  всем  своем,  как никогда прежде,  натренированном
теле.
  Дни сменялись ночами...
  Я   по-прежнему  спал  в  холле.  Я  решил  спать  там,   если
потребуется, месяцы. Во что бы то ни стало я задумал  подстеречь
Еву  во  время  хождений. У меня не было никаких  сомнений,  что
однажды ночью она опять встанет...
  Доктор, как и обещал, нанес нам визит. Выходя из комнаты  Евы,
он многозначительно покачал головой. Когда я с Элен провожал его
dn ворот, он сказал:
  -- Не думаю, что она может ходить... Пожалуй, вы ошиблись...
  --  Это  невозможно, доктор! Невозможно! И тогда он  задал  нам
вопрос -- очень простой, но безупречно логичный:
  --  А вы видели, как она ходит? А ведь я действительно этого не
видел!  Единственное, в чем я был совершенно уверен, так  это  в
том, что в течение какого-то времени Евы не было в ее комнате. И
правда:  огромная разница -- увидеть ее ходящей  или  всего  лишь
заметить ее отсутствие!
  Именно  об  этой разнице и заставил меня думать доктор,  то  и
дело поглаживавший свою бородку.
  Проводив  доктора, мы возвращались назад молча.  Я  думал  про
обвинения,  брошенные  Евой Элен в ту  ночь,  и  Элен,  пожалуй,
знала,  что я думаю именно об этом. Не случайно сказала  она  на
крыльце:
  -- Нет, Виктор... Вы ошибаетесь...
  Я хотел было возразить, но она быстро ушла.



  Назавтра после визита доктора мы опять всполошились.
  Ночью  я был разбужен сильным шумом на втором этаже. Я взлетел
по лестнице наверх, как раз в тот момент, когда Элен стучалась в
дверь комнаты сестры.
  -- Что случилось, Виктор? -- спросила она.
  --  Не  знаю...  Вы что-нибудь слышали? Элен яростно  дергала  за
ручку, но Ева, очевидно, закрыла дверь на задвижку.
  -- Сейчас я взломаю эту проклятую дверь! -- закричал я.
  -- Не надо. Пройдите через мою комнату и ванную.
  Я  побежал в глубь коридора, быстро прошел через спальню Элен,
потом через ванную комнату.
  Дверь  в  комнату  Евы со стороны ванной  также  была  закрыта
изнутри.
  -- Она закрыта! -- крикнул я.
  --  Идите  быстрее  сюда! -- встревоженно  крикнула  она  мне  в
ответ.
  Я вернулся. Элен продолжала дергать ручку двери.
  Я  отошел  назад,  разогнался и изо всей  силы  ударил  правым
плечом по двери. Раздался треск, дверь открылась, и мы ворвались
в комнату.
  Горел  свет. Кровать и коляска были пусты. Ева лежала на полу,
прислонившись головой к радиатору. На голове была  рана.  Сильно
текла  кровь.  Теперь  ее  золотистые волосы  были  чуть  ли  не
красными.
  Я подхватил ее на руки и отнес на кровать.
  --  Она  одета! -- воскликнула Элен. Пораженный ранее увиденным,
этого я и не заметил. На Еве в самом деле были брюки и пуловер.
  -- Вызовите быстро доктора, а я попробую привести ее в себя!
  Я  побежал  в  ванную  комнату и взял  там  нашатырный  спирт.
Вернувшись,  обильно смочил им платок и поднес его к  носу  Евы.
Вскоре она икнула и открыла глаза.
  -- Мне плохо, -- пробормотала она.
  --  Ничего,  милая,  ты просто набила себе хорошую  шишку...  Она
узнала меня:
  --  Что случилось?.. Я что, упала с кровати? Когда мы ворвались
в  комнату, она лежала в другом ее конце. И добралась  туда  без
помощи  коляски  -- та ведь стояла возле самой  кровати.  Но  час
разгадки еще не настал.
  -- Да, ты упала...
  -- Во сне?
  -- Ну конечно...
  Доктор  Буссик прибыл через полчаса. Он промыл рану и успокоил
нас относительно ее серьезности. А затем попросил нас объяснить,
что случилось. Элен коротко рассказала.
  --  Вы  понимаете,  доктор,  -- заговорил  я,  как  только  Элен
кончила, -- Ева была закрыта в своей комнате изнутри... На этот раз
нет никаких сомнений: она ходит...
  -- Во всяком случае, она ходит плохо, раз упала.
  --  Падают и не такие, как она, -- самые проворные здоровячки! --
парировал я.
  --  Справедливо... Кстати, осматривая ее ноги, парализованные вот
уже  семь  лет, я с удивлением обнаружил, что икры и  правой,  и
левой ноги достаточно мускулистые...
  -- Вот видите!
  --  Вижу...  Да,  это действительно необыкновенный случай.  Нужно
показать ее какому-нибудь большому специалисту... Вы бы свозили ее
в Париж, мадемуазель Элен?
  -- Ну конечно!
  --  Тогда  я  напишу Фарно-Рейну, это первый авторитет  в  этих
вопросах.  Уехал доктор Буссик очень взволнованный. Мы вернулись
к  Еве  в  ее  комнату.  Белая  повязка  на  ее  голове  местами
покраснела.
  --  Что  вы  там  шушукаетесь? -- спросила Ева. --  Опять  какие-
нибудь чудеса?
  --  Ева,  мы все вам сейчас же скажем, -- заговорил я. --  Вы  не
упали с кровати...
  -- Откуда тогда я упала?
  -- Вы стояли на ногах и упали!
  -- Ну да!
  --  Да,  Ева.  Ваша  голова была прислонена к радиатору.  А  вы
видите,  где  он находится: в другом конце комнаты.  Ваша  кровь
осталась на ковре в том месте! А ведь обе двери в вашей  комнате
были заперты изнутри!
  --  М-да!  --  Теперь она поняла, что на этот  раз  все  слишком
серьезно.
  --  И вот еще один довод, Ева, -- добавил я. -- Чтобы войти сюда,
я был вынужден взломать эту дверь.
  Ева посмотрела на дверь -- та болталась на петлях.
  --  Элен!  -- закричала она. -- Элен, спаси меня, мне страшно!  Я
боюсь  самой себя! Отныне я буду спать в твоей комнате,  хорошо,
Элен?
  -- Да, моя дорогая...
  --  Так  действительно будет лучше, -- рассудил я  --  Только  не
переживайте, милая, вами серьезно займутся и быстро вас вылечат...
Вылечат от всего!



  Мы  все  сделали, как решили: поставили кровать Евы в  комнате
Элен, а я снова вернулся на третий этаж.
  Опять  наступило затишье. Я снова мог заниматься обустройством
нашего магазина, которое уже подходило к концу.
  Ева   теперь   не   слишком   этим   интересовалась.   Получив
доказательства своих странных ночных хождений, она стала  какая-
то   заторможенная.  Я  то  и  дело  замечал   ее   растерянный,
настороженный  взгляд.  Видно было, что,  запуганная,  она  жила
отрешенно.
  Мне  было  стыдно: я догадывался, что в таком ее состоянии  во
многом  повинен я. Действительно, все эти ночные кризисы никогда
не  случались до моего появления в доме сестер Лекэн. Я  взорвал
gdeq|  покой,  если не сказать больше: вывел из оцепенения  двух
женщин,  давно им довольствовавшися. Нажав на звонок на  воротах
особняка,  я  стремительно разрушил девственную атмосферу  этого
дома, никогда не знавшую до меня каких-либо мужчин.
  Скрытная  Амелия по-прежнему была настроена ко мне  враждебно:
она  знала,  что  во  всем ныне происходящем  виноват  я,  и  не
скрывала этого. Она старалась смотреть на меня как можно реже и,
по  возможности,  никогда не заговаривала со мной.  Из-за  своей
глухоты,  вернее, благодаря своей глухоте она  так  и  не  стала
свидетельницей ночных потрясений, но каким-то обостренным чутьем
старых  слуг,  которые всегда замечают любые  перемены  в  своих
хозяевах, догадывалась, что от нее что-то скрывают.
  Я  уже  решил  про себя, что выпровожу на покой эту  печальную
сову вскоре после того, как женюсь.
  А пока я был вынужден терпеть ее неприязнь.
  Надвигался день открытия "Шкатулки с Мечтами".
  Я  все  время  был  занят,  почти  всегда  отсутствовал  дома.
Никогда  еще  не чувствовал на себе такой ответственности.  Я  и
мысли  не допускал, что хоть что-нибудь будет сделано не  лучшим
образом.  Бросился в эту коммерческую авантюру подобно мальчишке
сорвиголова,  записывающемуся  в  воздушно-десантные  войска...  Я
понимал, что в руках у меня, может быть, шанс всей моей жизни, и
решительно  не  хотел его упустить. Рабочая горячка  мешала  мне
уделять сестрам сколько-нибудь значительное внимание.
  Моя  любовь к Элен ждала своего часа. Я испытывал к ней  тихую
нежность, зная, что не пришло еще время высвободиться всем  моим
чувствам.  И мне даже нравилось быть рассудительным и сдержанным
-- я сознавал свою силу.
  Но вдруг настала третья ночь.



  Элен позвала меня со второго этажа. Я спал очень крепко, и  ее
тревожный голос меня будто плетью хлестнул.
  Спускаясь по лестнице, я уже знал, что дело, конечно,  в  Еве.
Мне оставалось лишь догадываться, что же она теперь у чудила.
  Элен сразу же бросилась ко мне:
  -- Виктор, она опять исчезла!
  -- Но как?! Она же спит в вашей комнате!
  --  Я  спала...  Что  вы  хотите, я же не могу бодрствовать  ночи
напролет!
  -- Конечно, моя дорогая... Но я же вас не упрекаю! Ну так что?
  --  Я  проснулась с каким-то тяжелым чувством... Мне снилось, что
я  заплутала в каком-то огромном пустом соборе... Это было ужасно...
Я включила свет и увидела, что дверь открыта, а кровать пуста...
  -- Вы пошли ее искать?
  -- Нет, я это только что заметила... И сразу же позвала вас.
  -- А ее одежда?
  -- Ее также нет.
  Я побежал в холл. Дверь там была распахнута.
  Я вышел на крыльцо и закричал изо всей силы:
  -- Ева! Ева! Вернитесь!
  В ответ лишь шелест листьев.
  Я поднялся наверх к Элен.
  -- Что делать? -- спросила она.
  --  Не  знаю... Ночь совсем темная... Вернется она, наверное, сама,
как и прежде...
  -- И я так думаю...
  Я  вошел  в комнату, ставшую теперь для сестер общей спальней,
и посмотрел на две пустые кровати... Страшным показалось мне вдруг
}rn зрелище. Меня даже мутить стало -- я уже был сыт всем этим по
горло!
  Вы беспокоитесь, правда, Виктор?
  -- Боже мой, есть из-за чего, не так ли?
  -- Мне тоже страшно... Мне кажется...
  -- Что вам кажется?
  Она покачала головой, словно отгоняя дурную мысль.
  -- Нет, это слишком ужасно...
  -- Вы не закрывали дверь на ключ?
  -- Нет, но ведь наши кровати рядом, и я думала...
  --  Ну  да, я вас понимаю... Как она могла одеться, чтобы  вы  не
услышали?
  --  А  может, она оделась в ванной комнате? Я прошел  в  ванную
комнату.  Все  там  было в полном порядке. Я  не  нашел  никакой
одежды  и  уже собрался выходить, как вдруг обратил внимание  на
стакан на полочке умывальника.
  Стакан  был  пуст,  но на стенках его был какой-то  фиолетовый
налет.  Я понюхал. Запах был приторный... Удивленный, я обернулся.
Элен как-то странно смотрела на меня. Не знаю, почему, но что-то
насторожило  меня  в  ней.  У  нее был  такой  вид,  словно  она
старается  думать  не  о том, что ее на самом  дела  заботит,  а
совершенно о другом, так, чтобы ее ни в чем не заподозрили.
  --  Это  снотворное, которое вы давали Еве,  да?  Она  покачала
головой:
  -- Я не знаю...
  --  Как?  Ведь  налет  свежий, даже на  дне  немного  осталось?
Значит, вы ей его давали!
  --  Да  нет,  что вы, я помню... Она сама иногда его пьет,  когда
плохо себя чувствует... И потом, она ведь выходила...
  Объяснение было правдоподобным, однако не удовлетворило меня.
  -- Где флакон?
  -- В аптечке, я думаю...
  Я  открыл  аптечку. Я прекрасно помнил эту маленькую бутылочку
с красной этикеткой и резиновой пробкой. В аптечке ее не было.
  -- Элен, что-то мне все это не нравится...
  -- Виктор! -- воскликнула она. -- Вы меня пугаете!
  Лицо  у  нее  теперь было словно из воска, под глазами  синели
мешки...
  Какое-то  время  я  молча всматривался в  нее.  Нервы  мои  не
выдерживали.
  -- Элен, вы что-то скрываете от меня...
  -- Ну что вы, Виктор!
  Я  даже дрожал от волнения. Слюну тяжело было проглотить... Ноги
стали ватными -- подступал страх.
  -- Где флакон?
  -- Я вам повторяю, что...
  --  Послушайте, если Ева выпила снотворного, она не  смогла  бы
спуститься  по лестнице. Того, что было в этом стакане,  хватит,
чтобы  усыпить  полк! Да, кстати, на краях стакана  видны  следы
помады.  И  это  цикламеновая помада,  которой  пользуется  ваша
сестра, вы ведь не будете спорить!
  Элен ничего не ответила.
  Я стремительно вышел -- она отступила в сторону.
  Дрожь моя становилась все сильнее.
  Мы  дошли  до  спальни сестер. Я еще раз  осмотрел  ее,  потом
опять вышел в коридор.
  Мне уже дышать становилось трудно.
  Тишина  в  доме  была мертвая. Как в храме... А Элен  ведь  храм
приснился!
  Я  вошел в комнату, где раньше спала Ева. Дверь до сих пор  не
a{k` починена, хоть мы и вызвали несколько дней назад столяра.
  И эту комнату я осмотрел еще раз.
  Внезапно   внимание  мое  привлекла  деталь,  на   которую   я
совершенно не обратил внимания в ту ночь, когда взламывал дверь...
  Задвижка была цела так же, как и щеколда на косяке!
  Вы  понимаете?..  Это означало, что, когда я взламывал  дверь,
она была закрыта на ключ, а не на задвижку, как я подумал тогда.
А подумал я так лишь потому, что так мне сказала Элен...
  Пока я рассматривал эту задвижку, взгляд Элен так и застыл  на
мне -- вялый и бессильный.
  -- Элен... -- повернулся я к ней.
  -- Что?
  --  Той  ночью, когда я прибежал сюда, я поверил вам, что дверь
заперта  изнутри -- на самом же деле вы закрыли ее на ключ  после
того, как вышли из комнаты!
  -- Вы с ума сошли!
  -- А я вот начинаю думать, не вы ли сошли с ума?
  --  Я  запрещаю  вам оскорблять меня! Я схватил ее  за  руку  и
рванул к себе.
  --  А  перед тем, как я взломал дверь, вы велели мне  пройти  в
ванную,  чтобы  я  лишний раз удостоверился, что  Ева  заперлась
изнутри! Да вы создали в доме самый настоящий психоз!
  --  Но это же все не правдоподобно, Виктор!.. Что это вдруг  на
вас нашло?
  Вместо  ответа я схватил Элен за ногу и сорвал с нее туфлю.  Я
перевернул туфлю подошвой кверху -- на ковер посыпался песок.
  --  Элен!  --  закричал  я. -- Вы утверждаете,  что  не  выходили
сегодня ночью из дому, а в вашей туфле -- песок!
  Это ее и добило!
  Она раскрыла рот, но так ничего и не смогла сказать.
  -- Вы ненавидите вашу сестру, да? -- спросил я.
  Элен тихо заплакала. Отступила к банкетке и уселась.
  --  Не  могу  я больше, -- прошептала она так тихо, что  я  едва
расслышал ее. -- Нет, я, правда, больше не могу, Виктор...
  Что мог я сказать?
  История подходила к концу -- ей уже нечего было скрывать.
  И сил у нее действительно больше не оставалось -- я это видел.
  --  Долгие  годы  я  была  узницей этой проклятой  коляски.  Вы
понимаете?
  -- Да, -- ответил я.
  Я и в самом деле понимал эту драму сестринского долга.
  Элен пожертвовала своей свободой, молодостью...
  И   вдруг   однажды  она  увидела  свою  жизнь  во   всем   ее
безрадостном свете...
  -- Инвалидом на самом деле была я, Виктор...
  --  Но  зачем этот маскарад? Зачем мучить Еву, в то  время  как
достаточно было ее бросить?
  -- Мне не хватало мужества бросить ее.
  --  Но  вы  нашли  в себе мужество играть с ней  ужаснейшую  из
комедий!  Вы искали способ внушить ей, что она душевнобольная  и
ходит,  не  зная  того!  Вы отдаете себе  отчет,  насколько  это
жестоко?
  -- Не ей я хотела это внушить...
  -- А кому -- мне?
  -- Да, Виктор, вам.
  --  Но  зачем? Объясни мне ради Бога! Она опустила  голову.  На
лбу   у  нее  обозначилась  глубокая  морщина.  Челюсть  у   нее
выдавалась  теперь  вперед, и Элен уже совсем  не  казалась  мне
красивой.
  --  Затем, что для исполнения моего плана нужно было, чтобы все
onbephkh  в  ее ночные отлучки... Вот почему я и разыгрывала  весь
этот  спектакль... Идея пришла мне в голову в тот день,  когда  вы
поделились   со   мной  своими  сомнениями...  Я   увидела   вдруг
долгожданную возможность избавиться от нее.
  -- Вам -- избавиться от нее!
  Мне стало не по себе от такого признания.
  --  А где она теперь? -- спросил я и сам удивился: как могло так
случиться, что поинтересовался этим только сейчас, задав  прежде
кучу других вопросов?!.
  -- Не знаю...
  -- Вот еще! Где Ева?
  -- Я... я вынесла ее из дому...
  -- Где?
  -- Я отнесла ее в лес...
  -- Пойдем за ней.
  Мне  стало  очень  тяжело на душе. Жизнь  казалась  бесконечно
гнусной. Отвратительная интрига Элен была мне так противна,  что
любовь моя сменялась презрением.
  -- Ну, идем!
  Она покачала головой:
  --  Нет,  нет... Идите одни... У меня сил нет... Я взял ее за руку  и
потянул за собой:
  -- Хватит, идем!
  Не  отпуская ее руки, я суетился по лестнице. Мы прошли  через
холл,  вышли на крыльцо... На ней была только одна туфля, и я  был
босый, но какое это теперь имело значение? Я чувствовал -- какой-
то  внутренний голос мне это подсказывал, -- что все нужно делать
как можно быстрее...
  Через лужайки мы прошли к еловому лесу.
  Ночь  была  довольно  светлая, и деревья  отбрасывали  длинные
мрачные тени. Элен дрожала уже от страха.
  -- Оставьте меня, Виктор... Я умоляю вас...
  -- Где вы ее положили?
  -- Там...
  Напрасно  я вглядывался туда, куда она показала, --  ничего  не
видел. Я пожалел, что не захватил с собой электрический фонарик.
  --  Если бы вы оставили ее здесь, -- зло сказал я наконец,  --  я
бы заметил ее... Вы мне лжете...
  Элен  ничего не ответила. Она напряженно вслушивалась во  что-
то,  и лицо у нее кривилось. Тогда я тоже прислушался. И ужасная
мысль пронеслась в моей голове.
  Я все понял.
  Нарастал   шум   приближающегося  поезда.  Я   вспомнил,   что
неподалеку от леса проходила железная дорога.
  -- Сволочь! Ты положила ее на дорогу, да?
  Она кивнула.
  Я опрометью бросился в сторону дороги.
  Поезд все приближался, заглушая шум моря.
  Я  бежал так быстро, что во мне исчезли все чувства и мысли, я
ощущал  лишь, что я бегу, и думал, что должен во что  бы  то  ни
стало  успеть. Я обегал кусты и деревья, поднимался и  спускался
по  пригоркам,  и  перед глазами у меня была одна  Ева,  которую
нужно было непременно отыскать, опередив поезд...
  А  я  ведь даже не знал, с какой стороны он подходит:  он  шел
здесь по кривой, огибая большой холм, отражавший шум локомотива.
  Но я знал, что он приближался.
  Наконец  я  оказался  у  подножия холма  и,  перескочив  через
проволочное  заграждение возле самой железной дороги,  мгновенно
сбежал по насыпи. Острые булыжники больно кололи босые ноги,  но
я не чувствовал этой боли.
  Поезд   подходил  справа.  Сигнальные  огни  были  уже  совсем
яркими, виднелись клубы дыма.
  Я бросил взгляд на сверкающие рельсы, залитые лунным светом.
  И тут я взвыл.
  Между мною и поездом на полотне лежала она...
  Я  всей  грудью вдохнул воздух -- больше уже такой  возможности
не  представится -- и рванул вперед, к Еве. Откуда только сила  в
ногах взялась!
  Я  несся  стремглав, не думая совершенно об ужасной опасности,
которой  сам  подвергался,  -- перед  глазами  лежал  на  рельсах
парализованный да еще и одурманенный снотворным человек.
  Сквозь шум поезда я расслышал вдруг за собой крик Элен:
  -- Ви-и-и-иктор! Не надо!!! Не надо! Виктор!
  Но это еще больше меня подхлестнуло.
  Какую  же черную душу нужно было иметь, чтобы желать  в  такой
момент смерти своей сестры!
  Поезд  был  уже почти рядом. Свет сигнальных огней заливал  на
рельсах свет лунный.
  Теперь  уже  я прыгнул -- нет, пролетел в прыжке эти  последние
метры -- и оказался наконец возле Евы.
  Что  было  потом,  я  уже не чувствовал. С этого  момента  все
смешалось в моей голове...
  Все, что я помню -- это проглоченный горький угольный дым,  жар
в спину и невероятный грохот, обрушившийся на мою голову.
  Задыхающийся,   опустошенный,   совершенно   обессилевший,   я
потерял на насыпи сознание.
  Когда  я пришел в себя, то сразу же почувствовал, что прижимаю
к груди своей Еву -- она горячо дышала мне в лицо.



  Я  осторожно  положил Еву на насыпь и встал. Мне  казалось,  я
уже  никогда  не смогу дышать нормально. В груди у  меня  словно
угли  горели. А уж дрожал я, наверное, как никто никогда в  этой
жизни...
  Прохладный  воздух  немного успокоил меня. Дыхание  потихоньку
приходило в порядок. Я вытер рукавом пот со лба...
  Потом  я  стал трясти Еву, пробуя разбудить ее. Но  после  той
дозы  снотворного, которой оглушила ее Элен,  сделать  это  было
невозможно...
  Тогда  я  подхватил  ее  на руки. Может  быть,  так  и  лучше,
подумал я: несчастная не заметит сразу же после пробуждения весь
ужас произошедшего.
  Пошатываясь, я нес ее вдоль насыпи до того места,  где  дорога
наиболее  близко подходила к территории особняка  сестер  Лекэн.
Только  теперь  я  стал  чувствовать, как  мертвели  у  меня  от
слабости ноги и вообще все тело.
  Я  нес  Еву  на  руках и плохо видел, что у меня  под  ногами.
Наконец  я  решил  переложить ее на спину. Это, пожалуй,  должно
было облегчить мою дорогу в лесу.
  Остановившись,  я начал перекладывать беднягу  на  спину  --  и
тут...
  И тут я заметил на насыпи что-то темное и большое.
  Я  наклонился  немного  и  понял: это было  искромсанное  тело
Элен.



  Наверное,   она   решила,   что   я   попал   под   локомотив,
непродолжительное оцепенение стоило ей жизни.
  Рана  на груди была огромная и очень глубокая. Одна нога  была
почти  оторвана.  Но  лицо  осталось  неповрежденным.  Оно  было
спокойным, и на нем, казалось, застыла какая-то странная улыбка.
Впрочем,  не  напрасный  ли это труд -- разгадывать  тайны  масок
смерти?
  Положив Еву на насыпь, я присел на колени возле мертвой Элен.
  --  Так это ты была тогда в ночной машине? -- пробормотал  я.  --
Ты, измученная затворничеством?..
  В какой страшный клубок связались теперь мои чувства к ней!
  Но  нужно  было  идти. Жуткая боль в ногах  напомнила  мне  об
этом,  и  я оторвал свой взгляд от изуродованного тела  все  еще
любимого мной человека.
  Нужно  было думать о жизни, которая продолжалась. Жизни  своей
и жизни, бившейся в сердце рядом.
  Я взвалил себе Еву на спину и двинулся в сторону дома.



  Я положил ее на кровать, потом раздел и накрыл одеялом.
  Затем  тщательно почистил ее одежду и повесил на спинку стула.
Что  еще?..  О,  да!.. Я вымыл из стакана в ванной  комнате  все
остатки  снотворного и лишь потом пошел в свою комнату.  Свет  я
нигде  не  выключал. Пусть лучше Амелия увидит утром дом  таким.
Показания   о   таком   зрелище  только   подкрепят   версию   о
самоубийстве... Подумают -- по меньшей мере, я на это  рассчитывал,
-- что Элен действовала, подавленная ночной депрессией...
  Стоит  ли говорить вам, что я так и не смог сомкнуть  глаз?  Я
вздрагивал  от одного только боя часов и особенно,  когда  возле
холма проходили поезда.
  Перед глазами все время стоял труп моей вчерашней невесты.
  Бедная  Элен!  Как  она,  должно быть,  страдала,  прежде  чем
прийти к такому вот концу!..
  Мне  страшно становилось при одной только мысли о том, сколько
же  ненависти к своему постылому существованию накопилось  в  ее
сердце  за  все эти годы, -- мысль за мыслью, день за  днем  --  в
доме, казалось бы, предназначенном для счастья!.. Но вести  себя
так,  как  она,  могут разве лишь дикари, живущие  в  хижинах  в
недоступной  глуши, а не люди, подчиняющиеся законам  совести  и
справедливости... И высшая справедливость вмешалась в  трагический
ход событий...
  А  в  каком  положении  оказался бы я,  если  бы  судьбой  был
предначертан иной поворот?..
  Смог  бы  я  выдать Элен в руки полиции?.. А смог бы  оставить
тело Евы в ее когтях?..
  Трагический конец Элен не вызывал во мне слишком добрых к  ней
чувств.
  Любил ли я ее?.. Теперь я в этом сильно сомневался.
  Увиденная    в   таком   неожиданном   свете,    связь    наша
представлялась мне искусственной, а ее счастливое продолжение  --
маловероятным.
  Элен   взволновала  меня?..  Очаровала?..  Я  пережил  с   ней
чудесные мгновения?..
  Но разве это любовь?



  Рассвело.  Запели  птицы. Я встретил  утро  с  облегчением.  Я
услышал, как встала Амелия. Каждое утро, просыпаясь, она кашляла
и,  одеваясь, разговаривала сама с собой. Мне казалось, это были
проклятия...
  Она   спустилась   вниз.   Я   закрыл   глаза,   чтобы   лучше
представлять, где она сейчас находится.
  На  втором  этаже она удивленно вскрикнула. Несколько  раз  на
все  лады  позвала  Элен. Затем, пожалуй, спустилась  на  первый
этаж, потому что больше я ее уже не слышал.
  И тут, измученный, я уснул сидя в кровати.



  Спал  я  лишь  несколько минут, но этот короткий  сон  освежил
меня.
  Когда  я  умылся  и  почистил зубы, Амелия постучалась  в  мою
дверь. Прежде чем крикнуть ей, чтобы она входила, я всунул  свои
расквашенные ноги в тапочки.
  Можно  сказать, она впервые "нанесла мне визит".  Враждебность
на ее сморщенном лице сменилась тревогой.
  --  Вас  прислали  справиться обо мне?  --  совершенно  спокойно
спросил я и понял, что отменно владею собой.
  -- Нет, совсем нет...
  -- Так что же? Кажется, вы чем-то обеспокоены?
  -- Да. Мадемуазель Элен исчезла.
  Я даже нашел в себе силы рассмеяться:
  --  Исчезла!  Вот  еще  история... Да она занимается  как  всегда
гимнастикой.
  -- Нет!
  -- Значит, гуляет...
  -- Нет!
  Амелия  просто пронизывала меня этими своими "нет", такими  же
острыми, как и ее взгляд.
  -- Почему вы так уверены, Амелия?
  --  Ее  спортивный костюм в комнате... Одежда также... Она,  должно
быть, вышла из дома в одной ночной рубашке... А в коридоре я нашла
ее туфлю... И свет в доме всюду был включен...
  -- Ну и ну!.. А мадемуазель Ева?
  --  Она  спит. Никак не могла ее разбудить... Наверное, она опять
пила свое снотворное.
  --  Давайте спустимся вниз, посмотрим. На втором этаже  я  стал
открывать   все  двери  и  заглядывать  в  каждую   комнату.   Я
чувствовал,  что  играл  хорошо и все  больше  отводил  от  себя
подозрения старухи.
  --  Никуда не уходите отсюда, -- сказал я ей, -- я выйду поищу ее
вокруг дома.
  Вскоре  я направился к еловому лесу. Ночью я мог оставить  там
какие-нибудь  следы  своего пребывания,  и  теперь  представился
подходящий момент позаботиться о том, чтобы их не было.
  Походив,  я нашел на кусте свой носовой платок и с облегчением
снял его.
  Я  не осмеливался слишком близко подходить к железной дороге --
боялся, что меня могут заметить.
  Через  час  я  вернулся  в  дом. Там  уже  был  полицейский  и
служащий железной дороги. Они разговаривали с Амелией.
  Я понял: расследование началось.



  -- Вы ее родственник? -- спросил у меня полицейский.
  -- Почти что. -- Я был женихом мадемуазель Элен Лекэн.
  --  Она погибла! -- сказала мне убитая горем Амелия, Полицейский
и  железнодорожник  рассказали  мне  об  "ужасном  несчастье"  с
большой осторожностью, щадя меня.
  Я отреагировал соответствующим образом.
  --  Самое удивительное, -- сказал полицейский, -- что она шла  по
дороге в одной ночной рубашке... Она что, лунатиком была?
  Я  повернулся  к  Амелии, ожидая, что та ответит.  Полицейский
повторил еще раз вопрос, но служанка лишь пожала плечами:
  --  Когда  маленькая была, да... Но потом -- никогда...  Полицейский
оказался философом.
  --  Следователь разберется, -- сказал он. Наконец полицейский  и
железнодорожник ушли.
  Мне  стало  несколько  не  о себе,  когда  я  остался  один  с
Амелией.  Старуха действительно, как я уже сказал,  была  просто
убита  горем,  и я не знал, что и сказать ей. Я уже  хотел  было
заплакать, как и она; не так для вида, как для того, чтобы стало
легче, но не вышло.
  Амелия подошла ко мне совсем близко.
  --  В  тот  день,  -- сказала она, -- когда вы ступили  на  порог
этого дома, несчастье поселилось в нем. Она плакала, но взгляд у
нее был жестким.
  -- Согласен с вами, Амелия...
  --   Эти  девчушки  были  без  ума  от  вас...  Они..  Она  вдруг
запнулась.  Я  с тревогой стал ждать продолжения. Может,  она  о
многом догадывается?
  --  Они уже не любили друг друга, как раньше. Я просто уверена,
что бедняжка Элен покончила с собой! Она знала, что потеряет из-
за вас сестру, и не могла с этим смириться!
  Рыдая, она уже задыхалась.
  --  Вы  посланец  дьявола! -- бросила она мне в лицо,  глядя  на
меня ненавидящими глазами, и рухнула на диван.
  Я  поднялся наверх в комнату к Еве -- хотел разбудить  ее.  Она
спала все тем же мертвым сном. Я снова, как и в прошлый раз, дал
ей понюхать нашатырный спирт. Она приоткрыла глаза.
  -- Вы меня слышите, Ева?
  Она  сделала  какое-то легкое движение головой,  которое,  по-
видимому, означало утвердительный ответ.
  -- Не засыпайте, подождите...
  Я  пошел  в ванную комнату и взял в аптечке макситон.  Дал  ей
еще немного, положил на лоб мокрое полотенце.
  Постепенно  Ева стала приходить в себя. Через  пять  минут  ей
уже не хотелось спать.
  -- Я опять наделала глупостей? -- шепотом спросила она.
  -- Нет, Ева...
  Я сел на кровать и гладил ее чудесные волосы.
  --   Мне   нужно  сообщить  вам  очень  печальную  весть...   Она
насторожилась, но все же молчала.
  --  Ужасную  вещь... -- Я никак не мог начать. Она  посмотрела  на
пустую кровать Элен.
  -- Элен?
  Я кивнул:
  -- Она... Она ушла? Любопытное предположение!
  -- В каком-то смысле да, Ева, она ушла...
  -- Умерла?!
  -- Да.
  Ева закрыла глаза. Губы у нее совершенно побелели.
  -- Ева!
  -- Да...
  -- Вы плохо себя чувствуете?
  -- Нет... Как это случилось?
  --  Ева,  это она была... была лунатиком... Это она вставала ночью...
Ее нашли... сегодня утром, на железной дороге...
  Ева сразу же раскрыла глаза и закричала:
  -- На железной дороге?!
  -- Да...
  -- А мне всю ночь снилась железная дорога, Виктор...
  -- Как это странно...
  Потом  я  говорил ей все эти обычные слова, которые говорят  в
подобных  случаях...Пустые слова, которые произносят для утешения...
и которые никто не слышит, даже сам говорящий...
  Это заняло не так уже и мало времени...
  Затем пришла Амелия и выполнила свою роль плакальщицы.
  Сработал, так сказать, предохранительный клапан.
  Ева рыдала на руках своей старой служанки.
  Я  отступил  в  глубь комнаты. Смотрел, как они  плачут,  и  с
грустью думал, что мне здесь больше нечего делать!



  Расследование было недолгим.
  Пришли  два  апатичных  полицейских инспектора,  задавали  нам
расплывчатые вопросы.
  С точки зрения юстиции в этой драме все было в "порядке".
  Экспертиза   установила,  что  Элен  была  сбита   поездом   в
положении  стоя, что исключало возможность убийства.  Во-вторых,
никто   в   доме,  исключая  инвалида  Еву,  в  ее  исчезновении
материально  заинтересованным быть не мог. Так что  эта  сторона
дела  совсем  отпадала.  Нельзя же  было  рассматривать  в  роли
потенциального убийцы женщину-паралитика!
  "Несчастный случай вследствие нахождения погибшей в  состоянии
сомнамбулизма" -- таково было официальное заключение  проводивших
расследование.    Заключение   довольно   тонкое.    Полицейские
воздержались  от  слов  иного порядка и не  стали  рассматривать
версию  самоубийства, несколько шокирующую в том  случае,  когда
покойник располагал большими денежными средствами.
  Похороны  Элен  состоялись через три  дня.  Людей  было  мало.
Амелия, доктор Буссик, несколько пожилых соседей -- вот, пожалуй,
и все.
  Выходя  с  кладбища,  доктор взял меня под  руку,  как  старый
друг.
  -- Можно вас проводить? -- спросил он.
  --  Отчего  же  нет,  доктор... Метров пятнадцать  прошли  молча.
Потом, высвободив руку, он остановился.
  --  Скажите  мне,  господин Менда, вы не  находите,  что  жизнь
слишком  парадоксальна?.. Вы приезжаете мне сообщить о  кризисах
младшей сестры, а исчезает старшая...
  Я колебался: оставлять ли доктора в его заблуждении?
  --   Послушайте,  доктор  Буссик,  я  хочу  сделать  вам   одно
признание...
  --  Говорите скорее! Я хотел бы умереть от чего угодно,  только
не от любопытства, мой дорогой друг!
  -- Так вот, насчет кризисов Евы...
  -- Что?
  Со  своим  животом, бородкой и пылом доктор был хрестоматийным
провансальцем!
  --  Я  считаю, -- продолжил я, -- что кризисы эти были  сотворены
Элен... Доктор хитро прищурился:
  -- А вы что, воображаете, я об этом не думал?
  --  Я отдаю себе в этом отчет...Вот почему я и заговорил сейчас с
вами  на  эту  тему... Я думаю, что у бедной Элен нервная  система
была совершенно подорвана... Она пробовала отомстить за себя своей
сестре,  представив  ее  симулянткой...  И  поскольку  ей  это  не
удавалось...
  --  Все  это  очень грустно, вздохнул доктор.  --  Однако  жизнь
проста,  когда не принимаешь ее слишком всерьез. Разве  это  так
сложно понять?..
  Жгло солнце.
  Амелия семенила впереди нас.
  Это    было   единственное   черное   пятно   во   всем   этом
жизнерадостном пейзаже.
  --  А  вы, мой дорогой друг, -- спросил у меня доктор, -- что  вы
теперь собираетесь делать?
  -- Упаковывать чемодан, доктор... Что мне еще остается?
  --   Желаю  вам  удачи,  молодой  человек!  Мы  расстались   на
перекрестке.  После недолгого колебания я ускорил шаг  и  догнал
Амелию.  Мы шли молча. Что мы могли сказать друг другу?  Мы  все
время  молчали,  когда  были рядом, со  дня  нашего  знакомства.
Понурые,  вспотевшие, мы подошли к воротам нашего особняка.  Ева
сидела в коляске на крыльце. На ней было черное платье.
  Лишь только я увидел Еву, сердце мое сразу же сжалось.
  Издалека она показалась мне такой слабой и беззащитной!
  Она ведь была бесконечно одинока.
  Этот  дом  без  стиля, с патио и китайской  крышей,  парком  и
холмом,  показался мне вдруг мрачной цитаделью-спрутом, где  она
была пленницей.
  Да,  Ева в своей печальной коляске, в черном платье и со своим
состоянием,  которое  не давало ей счастья, была  олицетворением
беспредельного одиночества.
  -- И зачем она только родилась? -- вздохнула Амелия.
  Я  уже  не  мог  больше владеть собой. Схватившись  руками  за
ограду и прислонившись к ней лбом, я зарыдал.



  Амелия  с удивлением смотрела на меня. Такого она от  меня  не
ожидала.
  --  Ну  входите же! -- тихо сказала она. -- А то еще люди  увидят
..
  Я прошел к крыльцу под ласковым и спокойным взглядом Евы.
  Она  протянула мне руку, привлекла к себе, обняла за  талию  и
положила голову мне на грудь.
  -- Вы ее так любили, -- вздохнула бедняжка.
  --  Я  не  по ней плачу, Ева... Я плачу из-за вас... Она  сразу  же
подалась назад, рука ее упала на колесо каталки.
  -- Вы это искренне, Виктор?
  -- Да...
  Я  погладил ее волосы, осторожно, нежно. И, ничего не  сказав,
пошел собирать свои вещи.
  Я  упаковал  все  в  два чемодана. Комната моя,  хотя  и  была
залита  солнцем,  приобрела вдруг в моих глазах очень  печальный
вид.
  Так много воспоминаний было связано у меня с ней!..
  Когда  я  спустился вниз, Ева была в патио. Она ждала меня  и,
как только я появился, сразу же уставилась на чемоданы.
  -- Вик! -- крикнула она. Я подошел к ней.
  -- Что это значит? Вы... вы уходите?
  --  Конечно.  Вы  прекрасно понимаете, что мое  пребывание  под
этой крышей отныне невозможно!
  --  Что  вы  говорите!  Невозможно... Почему  невозможно?  Вы  не
можете убежать как трус! Вы не покинете меня...
  -- Кто угодно скажет вам, что...
  --  Я  плевала на кого угодно, Вик! Я не хочу оставаться  здесь
одна!
  -- У вас есть Амелия.
  -- Это называется "есть"?
  --  Видите  ли, Ева, будет не совсем прилично, если я задержусь
еще здесь. Меня сразу же примут за того, кем я отказывался быть.
  -- А "Шкатулка с Мечтами"?
  -- Боюсь, что это была всего лишь мечта... Да, мечта...
  --  Вы  собираетесь  повесить  ее  на  меня?  Я  поставил  свои
чемоданы на пол и сел в кресло-качалку.
  --  Вы  правы,  Ева... Я действительно могу быть вашим  служащим...
Только теперь я буду жить в отеле... Я буду часто приходить к  вам
и...
  Ева сложила руки трубочкой и что было силы крикнула:
  -- Амелия!
  Старуха была недалеко от патио, потому и явилась почти сразу.
  Теперь  Ева  обладала  здесь полной властью.  Она  кивнула  на
чемоданы:
  -- Отнесите вещи господина Менда в его комнату.
  Тут я не мог промолчать:
  -- Оставьте их здесь, Амелия, я ухожу...
  -- Виктор, если вы уйдете, будет несчастье!
  --  Вы  считаете, что его у нас мало, несчастья?  --  проворчала
старуха. Она взялась за мои чемоданы.
  -- Ну куда вы пойдете? -- Она мне словно пощечину отвесила.
  Я  покорился.  В  глубине  души  я  чувствовал  облегчение.  Я
прекрасно знал, что являюсь пленником этого дома. Я в  этом  уже
давно не сомневался. И это ощущение не только угнетало меня, оно
придавало  мне силы. Тягости существования всегда подавляли  мой
дух. А здесь я чувствовал себя в безопасности.
  Ева победно улыбнулась:
  --  Я  не  могу  больше жить без вас, Вик... Она  произнесла  мой
приговор.  Теперь, когда ее сестры больше не было, я  заменю  ей
эту сестру. Отныне я буду пленником этой коляски.
  -- Ева, я хочу вам что-то предложить...
  -- Нет, нет, Вик, никаких компромиссов!..
  --  Ева, вы хотите выйти за меня замуж? Сначала она покраснела,
потом побледнела... У нее даже рот скривился в гримасе.
  -- Вы смеетесь надо мной?
  --  Нет,  Ева... Это единственный способ все нормально  устроить...
Мы  поженимся,  и  у  меня  больше не  будет  соблазна  убежать...
Конечно, мы подпишем брачный контракт, согласно которому за вами
сохранятся  неприкосновенными все права на ваше  состояние.  Мне
будет  невыносимо сознавать, что многие думают, будто я  женился
на вас из-за денег.
  --  Но,  Вик, ведь никто не женится на парализованных женщинах...
Это что-то невиданное!
  -- Хорошо, теперь будет виданное!
  В  ней  происходила мучительная борьба: гордость наступала  на
искушение. Но женщина в ней взяла верх.
  -- Зачем эта жертва, Вик?
  -- А кто вам говорит, что это жертва?
  -- Вы... вы меня любите?
  -- Я испытываю к вам бесконечную нежность...
  -- Но не любовь!
  --  А нужно ли непременно наклеивать на чувства этикетки? Я  не
хочу покидать вас, и это уже добрый знак, не так ли?
  Она задумалась, нахмурила брови:
  --  Я,  я  вас  люблю с тех пор... с тех пор, как я  вас  впервые
увидела...
  -- Тогда не нужно сомневаться.
  -- Я не сомневаюсь!
  -- Так что же вы тогда делаете?
  -- Я только пытаюсь понять... Вы молоды, красивы...
  -- Спасибо.
  --  Вы  это  прекрасно  знаете. --  В  ее  голосе  чувствовалась
горечь. -- Вы очень красивы, Виктор...
  -- И вы очень красивы, Ева...
  -- Как сломанная игрушка...
  -- Я уже просил вас никогда не вспоминать об этом...
  -- Простите меня. -- Она ударила рукой по колесу каталки.
  -- Так что, женимся? -- улыбнулся я.
  -- Когда?
  --  Через  какое-то  время.  Нужно  подождать,  пока  окончится
траур.
  -- Вы что, серьезно считаете, что траур может окончиться?
  Слезы  вдруг брызнули из ее глаз. Я достал свой платок и  стал
вытирать их.
  Я  не  мог  сказать  ей  все! Пусть уж лучше  оплакивает  свою
сестру, чем ненавидит мертвую!



  Бракосочетание  состоялось через два месяца в обстановке,  как
это принято говорить, строгой интимности.
  Мы  отправились  вдвоем и в церковь, и в мэрию,  а  свидетелей
нашли на месте.
  Сказать  вам,  что  за эти два месяца я не  подумывал  о  том,
чтобы  переменить  свое  решение, значит  солгать.  Сколько  раз
повторял  я  себе:  "Ты  молод, Виктор, ты  красив...  Что  же  ты
приковываешь  себя  к  этому инвалиду? Это сумасшествие!  Ты  не
имеешь  права  делать этого! Женитьба -- это не благотворительная
акция. Она должна освящать любовь, быть ее продолжением...  А  как
ты можешь принять стерильность такого союза?!
  Несколько раз я собирал ночью свои вещи и открывал дверь  моей
спальни...  Однако в последнюю минуту меня каждый  раз  что-нибудь
останавливало... И всегда это было что-нибудь разное... Какая-нибудь
мелочь -- например, скрип в доме, какое-нибудь воспоминание...
  В конце концов я понял: нет смысла бороться с самим собой.



  По  дороге домой я, управляя машиной, посматривал краем  глаза
за  "моей женой". Она сидела рядом со мной довольно прямо  и  не
теряла на поворотах равновесие. Счастливая улыбка делала ее  еще
красивее. Я досадовал на судьбу, сделавшую Еву неподвижной.
  Не  будь  Ева  инвалидом, она была бы самой красивой  девушкой
Лазурного Берега.
  Я представлял ее в купальнике, бегающей по пляжу...
  Теперь,   когда   мы   поженились,  я  почувствовал   огромное
облегчение.  Когда  принимаешь решение  такого  значения,  самый
тяжелый  период -- период ожидания... А когда решение осуществлено,
все казавшееся ранее сложным сильно упрощается.
  Ну что произошло?
  Я женился на красавице калеке -- вот и все.
  Я  спас  эту  девушку от неминуемой смерти.  Разве  мог  я  не
соединить после этого наши судьбы?
  Так  и  поступают обычно с людьми, которых спасают. Дать кому-
нибудь жизнь или сохранить ее -- событие незаурядное.
  Ворота  особняка  остались открытыми. Я  подъехал  по  главной
аллее до самого крыльца. Вышел из машины и обогнул ее. Ева  сама
открыла дверцу, и мне оставалось лишь наклониться и взять ее  на
psjh.  Она прижалась ко мне. Пока я поднимался по лестнице,  она
целовала  меня.  Губы ее были очень свежи, кожа и  волосы  пахли
великолепными  духами.  Ее  поцелуи  заставили  меня  подумать...о
другом.
  Мне стало страшно при мысли о ночи, которая настанет.



  И вот эта ночь настала -- трудная и тревожная.
  Амелия легла спать, и мы остались вдвоем в холле.
  Ева  улыбнулась мне. Она была очень взволнована,  но  все-таки
меньше,  чем я, -- могу вас уверить. Ни одному мужчине не пожелал
бы я оказаться в такой ситуации.
  --  Ну  что,  -- сказал я ей, -- поступим подобно этой  достойной
особе -- мы ведь также имеем право на отдых, моя дорогая, не  так
ли?
  Она  ничего  не  сказала в ответ. Взяла  и  поехала  к  своему
подъемнику, а я поднялся по лестнице и остановился перед  дверью
ее  комнаты.  "Кстати, ее давно уже привели в порядок".  Никогда
еще желание убежать отсюда не давило так на меня.
  Я подумал: "Еще немного, Виктор, и все будет кончено..."
  Наконец она подъехала, открыла дверь, включила свет.
  --  Виктор!  --  позвала она меня. Теперь уже я был паралитиком.
Ноги отказывались служить мне. Она опять позвала меня:
  -- Виктор! Я вошел.
  Она  подъехала  к самой кровати, как это делала всегда,  когда
ложилась спать. Щеки ее сильно покраснели.
  -- -- Вы боитесь войти в мою спальню, -- усмехнулась она.
  -- Ну что вы, Ева!
  -- Вы можете называть меня на ты: я ведь уже ваша жена.
  -- Ева!..
  --   Вы   боитесь   меня,   да?..  Не  хотите,   так   сказать,
воспользоваться своими законными супружескими правами?
  --  Ева,  вы не находите глупым, что два человека, только  лишь
потому,  что  они  вышли  недавно из мэрии,  исполнив  некоторые
формальности, должны сразу же броситься в одну постель?
  --  Так всегда было, Виктор... Впрочем, не в этом дело. Найдите в
себе смелость признаться... в брезгливости, которую вы испытываете
сейчас ко мне. Она читается в ваших глазах... Вы не сможете  взять
меня -- калеку, не так ли?
  Я стоял у двери, подавленный всей этой сценой.
  Ева  говорила правду. И в то же время она уже была моей женой.
Заключив  с  ней брак, не преступление ли я соверши? Благородный
ли  это  поступок? Может, лучше было бы оставить ее  наедине  со
своими мечтами и своим отчаянием?
  Она  расстегнула  корсаж, и он упал на пол.  Потом  сорвала  с
себя  комбинацию, лифчик и отбросила их в сторону.  Движения  се
были резкие и решительные.
  Я  увидел  две  маленькие девичьи груди.  Они  были  тверды  и
упруги. Ее коричневые соски набухли.
  Я отвернул взгляд:
  -- Нет, Ева... Не делайте этого... Я.. Я вас умоляю...
  Я   выскочил   из  комнаты  и  взбежал  вверх   по   лестнице,
преследуемый истерическим смехом Евы.
  А вскоре она разрыдалась.



  Я,  конечно  же,  очень долго не мог заснуть и назавтра  встал
позже обычного. Когда я спустился в холл, Ева была уже там.
  Вид у нее был совершенно спокойный.
  --  Ты  хорошо выспался, мой дорогой? -- спросила она.  Я  пожал
плечами:
  -- Слушайте, Ева, нам нужно поговорить...
  -- Конечно, это мы можем...
  Амелия принесла мой завтрак, и мы были вынуждены прервать  наш
диалог.  Старуха  знала,  что мы спали  в  разных  комнатах,  и,
похоже, это радовало ее.
  -- Вам хорошо спалось, господин Менда? -- улыбнулась она.
  --   Прекрасно,  Амелия...  Я  почти  не  слышал  вашего   храпа.
Шокированная, служанка отошла в сторону.
  --  Менда...  -- заговорила Ева. -- Теперь я мадам Менда...  Красивое
имя... У вас что, предки были итальянцами?
  --  Не  знаю.  Мне это не очень интересно. Ева,  знайте...  такое
положение временное... Поймите, что мне нужно...
  И  зачем  только я пустился в эти туманные объяснения?  Мне  и
сказать было нечего.
  --  Вам  нужно акклиматизироваться? Теперь она была  похожа  на
маленькую капризную девочку, привыкшую быть властелином дома.
  -- Может быть, и так!
  --  Только  не  спешите,  мой дорогой! У  нас  ведь  вся  жизнь
впереди, не так ли? Вся жизнь! Я закрыл глаза...
  --  И  потом, -- продолжила она, -- вы дали мне свое имя, это уже
великолепный подарок, Вик, тем более, что, я повторяю,  это  имя
мне страшно нравится!
  --  Не надо так, Ева... Я люблю вас и клянусь вам, что... вы будете
моя. И прошу вас ждать этого спокойно.
  Я  подошел к ней и поцеловал ее. Но губы у нее были  сжаты,  и
ощущение было такое, что она сейчас выплюнет этот поцелуй мне  в
лицо.



  Со  смертью  Элен  мы  приостановили  работы  в  "Шкатулке   с
Мечтами"  в  ожидании  решения вопроса о  наследстве.  Но  через
несколько дней после нашей женитьбы работы были возобновлены,  и
теперь оставалось лишь развесить картины и получить товары.
  У  меня  была  масса  дел.  Они  отвлекали  меня  от  домашних
сложностей.   Я   успокаивал  нервы,  с   головой   окунаясь   в
коммерческие заботы.
  Я  нарадоваться  не  мог  картинной галереей.  Это  было  наше
совместное  детище  --  мое и Евы, и оно удалось  нам  на  славу,
удалось нам обоим.
  Я  бродил  по  безлюдному пока еще помещению и с  наслаждением
вдыхал запах свежего дерева, только что повешенных картин. Запах
этот ободрял меня, вселял веру в замечательное будущее салона...
  Я  отдал  бы  ему  все свои силы, здоровье и время.  Дело  мое
расцвело  бы.  Я  совсем не щадил бы себя  в  работе:  она  была
единственной возможностью убежать от людей.
  А   вечером  я  с  радостью  возвращался  к  своей  жене.  Ева
действительно  расцветала. Никогда прежде не видел  я  ее  такой
энергичной,  никогда прежде ум ее не проявлялся  так  ярко,  как
теперь.
  Мрачное  воспоминание об Элен не оставляло меня, но  приходило
ко  мне  реже и, конечно же, мучило не так сильно, как в  первые
дни после ее гибели.
  Элен была моим черным ангелом.
  Но у кого его нет?..



  И вот настал момент рассказать вам о последней ночи.



  В  тот вечер я вернулся из магазина очень уставший. Все-таки я
слишком  много  времени проводил в "Шкатулке с Мечтами".  И  так
зарабатывался,  что  некогда  было  даже  пообедать.  Было   еще
довольно  рано, но я пожелал Еве спокойной ночи и  пошел  спать.
Улегся  поудобнее  и  вскоре заснул. Но  спустя  какое-то  время
проснулся от рези в желудке. Я давно уже заметил, что никогда не
сплю нормально, если не поем хотя бы чуть-чуть перед сном: голод
не  дает  мне покоя и пересиливает любую усталость. Я  встал  и,
стараясь  идти как можно тише, спустился в буфетную заглянуть  в
холодильник.
  В  этом  доме я уже не раз так делал. Мне нравились эти ночные
трапезы, нравилось есть просто руками.
  Я  взял  ростбиф,  две  гренки, налил большой  фужер  красного
вина. Вынес все это в патио и уселся возле столика.
  Ночь  была  очень  нежная. Спала жара,  легко  дышалось.  Я  с
наслаждением  ел  и с наслаждением вдыхал этот воздух  одной  из
последних ночей лета.
  Закончив есть, я чуть было здесь же и не заснул. Не знаю,  как
долго  дремал я в шезлонге. Часы в холле пробили время, но удары
я не посчитал.
  Вдруг  послышался  какой-то  скрип.  Я  вздрогнул.  Сначала  я
подумал, что это обычный скрип, которыми полнится ночной дом. Но
вскоре скрип повторился.
  Я насторожился.
  Снова  скрип.  Он  доносился с лестницы.  Скрипели  деревянные
ступеньки.
  Я встал, снял сандалии и, босой, прокрался в холл.
  Я  не  ошибся:  скрипели ступеньки лестницы. Я взял  в  правую
руку медный подсвечник, а левой нащупал включатель.
  Вспыхнул  свет. Я прижмурил глаза -- подсвечник выпал  из  моей
руки.
  На  лестнице  стояла... Ева. Прекрасно стояла на ногах.  И  была
одета  в  белое, расстегивающееся спереди платье, а голова  была
обвязана платком.
  Мне  стало  еще страшнее, чем в тот момент, когда я увидел  на
насыпи погибшую Элен... Я даже глаза закрыл.
  А  когда открыл их, Евы на лестнице уже не было. Я слышал, как
она  хлопнула дверью своей комнаты. Я взбежал вверх по лестнице.
Она  закрыла дверь на задвижку, но сейчас передо мной  не  могли
устоять никакие задвижки и двери. Ударом плеча я открыл дверь.
  Ева  укрылась  в своей коляске, словно она могла защитить  ее,
делала ее недосягаемой.
  Сердце мое бешено стучало. Я сжал грудь обеими руками.
  -- Так, значит, это ты была, шлюха! Я был разъярен.
  -- Так, значит, это была ты! -- повторял и повторял я.
  Слова,  которые я произносил, были одни и те же, а вот  мыслей
в  голове было множество. Я думал о том, что эта стерва надувала
всех   долгие  годы...  Довела  до  умопомрачения  родную  сестру...
Обдурила  меня...  Я  женился на потаскухе с  каким-то  чудовищным
душевным изъяном!
  Я  растерянно смотрел на нее и вновь видел ее в автомобиле,  у
берега моря...
  Как же я не распознал ее груди, ее рот, ее блядский запах!
  А  скажи  кому-нибудь, что она вот уже много  дней  была  моей
женой  и  я  даже не тронул ее... Ту, которую, подобно  солдафону,
покрыл на сиденье ее автомобиля...
  Она  съежилась под моим ненавидящим взглядом и стала  казаться
мне совершенно маленькой.
  --  Так, значит, это была ты! -- словно заведенный, бросал я  ей
в лицо.
  Я  шагнул  к  ней.  Она  с обычной своей  легкостью  повернула
коляску, чтобы помешать мне прижать ее к стене. Теперь  она  уже
сидела  спиной  к  раскрытой двери. Еще одно движение  --  и  она
окажется в коридоре.
  От  ярости я задыхался. Сжал и зубы и кулаки -- те стали  будто
свинцовые -- Как давно ты разыгрываешь эту комедию, сволочь?
  Я  ударил  ногой по коляске, и она выкатилась в коридор  метра
на два от двери. Ева быстро остановила ее.
  -- Отвечай!
  Вдруг она немного расслабилась.
  -- С самого начала, -- ответила она.
  -- Не правда!
  -- Правда!
  -- Объясняй!
  --  В  тринадцать  лет я заболела... Сильная ангина  и  суставной
ревматизм...   Доктор  говорил  отцу,  что  он   боится   приступа
полиомиелита... Он увидел его симптомы... Я услышала их разговор...
  -- И ты начала симулировать?
  -- Сам видишь...
  -- Семь лет! Как ты смогла!
  -- Потому что очень хотела.
  С ума можно было сойти от такого аргумента!
  -- Потому что я могу все, что я хочу, Вик... Ты ведь знаешь это.
  -- Да, знаю... Но зачем ты это делала?!
  --  Отец  больше  любил  Элен. Он не мог простить  мне  бегства
матери, ты понимаешь?
  -- И ты захотела любой ценой обратить на себя его внимание?
  -- Да. И могу сказать тебе, что мне это удалось!
  --  Просто прекрасно удалось, голубка... Прекрасно! Ты величайшая
комедиантка всех времен.
  -- Не преувеличивай, Вик.
  -- Так в ту ночь ты отправилась на поиски "любви"?
  --  Ну  и что из этого? -- она обожгла меня взглядом. -- А  разве
нам  было плохо тогда, Вик? Вспомни... Поэтому я и захотела, чтобы
ты  здесь  остался. Ты потрясающий любовник!.. Я  втрескалась  в
тебя с первого взгляда...
  -- Как сука... Как грязная взбешенная сука!
  --  Ну  да, Вик... Я ведь нуждаюсь в любви... Разве это удивительно
в моем возрасте?
  -- Нуждаешься в любви с первым встречным?
  --  О нет! -- Она даже помахала мне пальцем. -- Докажи мне это. Я
умею выбирать. Это совсем потрясло меня.
  -- У тебя еще хватает наглости насмехаться надо мной сейчас!
  --  Я  не насмехаюсь. Я объясняю... Не могла же я все время  быть
неподвижной! Мне надо было как-то размяться!
  --  Но  если  ты  говоришь, что любишь  меня,  зачем  же  тогда
продолжаешь эти ночные эскапады?
  -- Они так опьяняют меня!
  -- Но, Ева, ты действительно душевнобольная.
  -- Что ты имеешь в виду? Я думал, и она закричала:
  -- Ну отвечай же!
  --  Тебе  никогда  не хотелось перестать притворяться  калекой?
Сделать вид, что болезнь прошла.
  Ее смех взбесил меня.
  --  Разве  лишь  иногда, немного, -- ответила  она,  --  когда  я
засматривалась на тебя... Но ты не можешь вообразить,  как  хорошо
lme  в  этой коляске!.. Жизнь не доходит до меня... Это я в ней  --
над жизнью!.. Катаюсь по ней, как вот по этому ковру, что у меня
под ногами!.. Иногда ночью, когда мне очень хочется, я хожу... Это
утомительно... Как вы можете истязать себя, передвигаясь  на  этих
двух лапах?!
  Нет, действительно, от ее доводов можно было с ума сойти!
  -- Ты когда научилась водить машину?
  В десять лет. Меня сестра научила, ради забавы.
  -- И ты никогда никому не попалась?
  --  Я  была  удачлива, Виктор... Ты первый... Только не  говори  об
этом  никому!  А, впрочем, если и расскажешь, то тебе  никто  не
поверит.  --  Она усмехнулась. -- Когда я думаю, что  эта  идиотка
Элен так вымучивалась, чтобы представить меня симулянткой...
  Говорить  такое о покойнице-сестре, которая столько  для  тебя
сделала!..
  --  Я запрещаю тебе говорить о ней! -- взбешенный, перебил я ее.
-- Ты грязная гадюка! Она вдруг посерьезнела.
  --  Может  быть, я и гадюка, -- отчеканила она, -- но ты тогда  --
яд!
  -- Я?!
  --  Это  ты  с  твоим вкрадчивым взглядом и мордой  самца  убил
Элен!
  -- Повтори!
  Она   сложила  руки  трубочкой  перед  ртом  и  изо  всех  сил
прорычала:
  -- Это ты убил Элен!
  И   тут  я  опять  ударил  ногой  по  коляске.  Поскольку  она
приложила  руки  ко  рту, то не смогла их  вовремя  отпустить  и
остановить  коляску, покатившуюся к лестнице. Я  вскочил,  чтобы
задержать ее, но было уже поздно. Как спортивные сани на большой
скорости, коляска вместе с Евой покатилась вниз по лестнице.  Ее
швыряло от перил к стене, она подпрыгивала, качалась, а страшные
вопли Евы, казалось, только увеличивали ее скорость.
  На   повороте  лестницы  правое  колесо  ударилось  о  перила,
коляска перевернулась и упала с трехметровой высоты на плиточный
пол в холле. Несколько секунд я смотрел на нее со второго этажа,
затем бросился вниз по лестнице.
  Ева  лежала  под  обломками  коляски.  Ее  белое  платье  было
разорвано, грудь и бедра обнажены.
  -- Ева! Ты ранена?
  Ее  взгляд  обнадежил  меня. Слава  Богу,  она  была  жива.  Я
перевернул  каркас  коляски и, поставив его в сторону,  протянул
руку Еве.
  Она  ухватилась  за нее, попыталась приподняться  и  с  криком
откинулась назад.
  -- У меня сломана поясница, Вик!
  --  Не  говори  глупостей,  поднимайся  же  ради  Бога!  Давай,
поднимайся! Ну поднимайся же! Она покачала головой.
  --  Я  клянусь  тебе,  что не могу, Вик. Я НЕ  ЧУВСТВУЮ  БОЛЬШЕ
СВОИХ НОГ!


Last-modified: Tue, 08 Oct 2002 08:40:22 GmT